Глава 22
повествующая о том, как Чай Цзинь уговорил своих гостей остаться у него, а также о том, как У Сун убил тигра на перевале Цзин-ян-ган
Вы уже знаете, что Сун Цзян, не желая больше пить вина, вышел из помещения и, очутившись под балконом с восточной стороны дома, наступил на рукоятку лопаты с горящими угольями, а гревшийся у огня человек рассердился, вскочил на ноги и собрался броситься на Сун Цзяна. Но в это время к месту происшествия подоспел хозяин дома — Чай Цзинь, который назвал Сун Цзяна по имени и открыл, кто он такой.
Услышав, что перед ним Сун Цзян, человек, собиравшийся драться, опустился перед ним на колени и долго не соглашался встать. Он говорил:
— Вот уж верно говорится: «Глаза есть, а горы Тайшань не приметил». Я оскорбил вас, старший брат мой, и умоляю простить меня.
Помогая этому человеку подняться на ноги, Сун Цзян спросил его:
— Могу ли я узнать, кто вы такой и как вас зовут?
Тогда Чай Цзинь, указывая на незнакомца, сказал:
— Он происходит из уезда Цинхэ. Фамилия его — У, имя — Сун. Он второй сын в семье и живет здесь уже год.
— Я не раз слыхал от вольных людей имя У Суна, но никогда не думал, что так неожиданно встречу вас. Поистине мне повезло, — сказал Сун Цзян.
— Да, редко встречаются друг с другом такие славные люди, — сказал Чай Цзинь. — По этому случаю я прошу вас принять участие в нашей встрече, а за столом и поговорим.
Сун Цзян обрадовался такому предложению и, взяв У Суна за руку, прошел во внутренние комнаты. Там он подозвал своего брата. Сун Цина и познакомил его с У Суном. Чай Цзинь пригласил У Суна за стол, и Сун Цзян тут же поспешил уступить ему свое место. Но разве мог согласиться на это У Сун? После долгих споров о том, кому занять более почетное место, они, наконец, разместились, и У Сун занял третье место. Чай Цзинь велел подать еще закусок и вина и просил гостей пировать, не стесняясь.
Разглядев У Суна при свете лампы, Сун Цзян остался очень доволен его внешним видом и спросил:
— Как же вы, господин У Сун, попали сюда?
— Когда я жал в городе Цинхэ, — отвечал тот, — то однажды напился пьяным, повздорил с одним из местных начальников, ведающим секретной частью, и, рассердившись, так стукнул его кулаком, что он упал без чувств. Я подумал, что убил его, бежал из города и нашел убежище у господина Чай Цзиня, где и живу уже больше года. Лишь после я узнал, что тот человек жив, и теперь собираюсь обратно, на родину, к своему старшему брату, да вот неожиданно заболел лихорадкой и не мог отправиться в путь. Когда же я, дрожа от озноба, сидел под балконом и грелся у огня, вы наступили на ручку лопаты. От неожиданности и испуга я весь покрылся холодным потом. Может быть, от этого моя болезнь теперь и прошла.
Сун Цзян очень обрадовался выздоровлению У Суна. В эту ночь они пировали до третьей стражи. А когда стали расходиться, Сун Цзян упросил У Суна ночевать с ними вместе в западных комнатах, отведенных для гостей. На следующий день не успели они встать, как Чай Цзинь приказал зарезать барана и свинью и снова приготовил для них угощение. Однако не стоит больше рассказывать о том, как Чай Цзинь принимал Сун Цзяна.
Прошло несколько дней. И вот однажды Сун Цзян достал несколько лян серебра и преподнес их У Суну, чтобы тот купил себе одежду. Но, узнав об этом, Чай Цзинь решительно запротестовал, — он не хотел, чтобы Сун Цзян расходовал свои деньги, и распорядился принести из своих запасов шелк и атлас. Портные в усадьбе были свои, и Чай Цзинь приказал сшить всем троим гостям одежду.
Теперь скажем несколько слов о том, почему хозяин не очень-то жаловал У Суна. Когда У Сун пришел к нему искать убежища, он оказал ему такой же прием, как и Сун Цзяну. Однако У Сун стал все чаще и чаще напиваться пьяным и становился очень беспокойным; стоило кому-нибудь из слуг не угодить ему, как он сразу же начинал скандалить. И вскоре во всем поместье не оказалось никого, кто хорошо отзывался бы об У Суне. Его невзлюбили и частенько жаловались Чай Цзиню на У Суна. Чай Цзинь хотя и не выгнал гостя из своего дома, но уже не оказывал ему прежнего внимания.
Теперь же Сун Цзян не расставался с У Суном, они вместе ели и выпивали. Болезнь У Суна не возобновлялась. Но, пробыв с Сун Цзяном более десяти дней, он снова стал тосковать по родине и решил вернуться в город Цинхэ, повидаться с братом. На все уговоры Чай Цзиня и Сун Цзяна У Сун отвечал:
— Я уже давно ничего не знаю о своем старшем брате и поэтому должен навестить его и посмотреть, как он живет.
— Ну, если вам так необходимо ехать, — заметил Сун Цзян, — не смею вас больше удерживать. Но когда будет свободное время, приезжайте с нами повидаться.
В знак благодарности У Сун отвесил Сун Цзяну низкий поклон. Тем временем Чай Цзинь принес деньги и вручил их У Суну.
— Извините меня, господин сановник, что я доставил вам столько хлопот, — благодарил У Сун хозяина.
Он увязал свой узел, выбрал палицу и собрался в путь. Чай Цзинь распорядился устроить гостю торжественные проводы. У Сун одел только что сшитую ватную куртку, фанъянскую войлочную шляпу, взвалил на плечи узел, взял палицу и, распрощавшись, совсем уж было двинулся в путь, как вдруг Сун Цзян сказал:
— Обождите, дорогой друг! — и, пройдя к себе в комнату, взял немного серебра и, догнав У Суна за воротами усадьбы, сказал: — Я провожу вас.
У Сун попрощался с хозяином, а Сун Цзян и Сун Цин отправились вместе с У Суном. Сун Цзян также простился с Чай Цзинем, сказав:
— Я тоже покину вас ненадолго! — И они втроем вышли из усадьбы.
Когда они прошли семь ли, У Сун начал прощаться с друзьями:
— Уважаемые братья! Вы и так прошли очень далеко, прошу вас, вернитесь обратно. Господин Чай Цзинь будет беспокоиться о вас!
— Ничего, мы проводим вас еще немножко, — сказал Сун Цзян.
Беседуя о всякой всячине, они, сами того не замечая, проделали еще три ли. Тогда У Сун взял Сун Цзяна за руку и сказал:
— Дорогой брат! Незачем провожать меня дальше; Недаром говорится: «Провожай гостя хоть на тысячу ли, а расставаться все равно придется».
— Пройдем еще чуточку, — сказал Сун Цзян и добавил, указывая вперед: — Вон там, у дороги, виднеется кабачок, пойдемте выльем на прощанье еще чашечки по три вина!
Они вошли в кабачок. Сун Цзян занял место хозяина, У Сун, прислонив к стене свою палицу и положивши вещи, сел напротив, на место гостя, а Сун Цин пристроился сбоку. Подозвав слугу, они заказали закусок, вина и фруктов, и вскоре все это было им подано. Когда же они выпили по нескольку чашек вина, то увидели, что. солнце уже склоняется к западу, и У Сун сказал Сун Цзяну:
— Время уже позднее, и если вы не гнушаетесь мною, уважаемый брат мой, то разрешите мне отвесить полагающиеся по обычаю четыре земных поклона и побрататься с вами!
Эти слова доставили Сун Цзяну огромную радость. Тогда У Сун встал и четырежды поклонился Сун Цзяну. Тот велел Сун Цину достать слиток серебра в десять лян и передать его названому брату. Однако У Сун решительно отказался принять это серебро:
— Старший брат мой! Вы сами в гостях, и эти деньги вам пригодятся.
— Не беспокойтесь об этом, друг мой! — сказал Сун Цзян. — А если вы откажетесь от серебра, я не смогу считать вас своим братом.
У Суну не оставалось ничего иного, как поблагодарить и с поклоном принять серебро. Затем Сун Цзян достал еще немного мелочи и расплатился с хозяином кабачка. У Сун взял свою палицу и вещи, втроем они вышли из кабачка и тут распрощались. Со слезами на глазах У Сун в последний раз поклонился им и двинулся в путь, а Сун Цзян с Сун Цином долго еще стояли у дверей кабачка и лишь тогда двинулись обратно, когда У Сун скрылся из виду. Однако не прошли они и пяти ли, как увидели, что навстречу им едет верхом сам Чай Цзинь, за которым следовали еще две запасные лошади. Сун Цзян был польщен таким вниманием; они сели на лошадей и вернулись в усадьбу. По возвращении домой, они прошли во внутренние комнаты и снова начали пировать. Так братья Сун стали жить в усадьбе Чай Цзиня.
Но речь сейчас пойдет о другом. Прежде всего надо сказать о том, что У Сун, расставшись с Сун Цзяном, остановился переночевать на постоялом дворе. На следующее утро он встал, приготовил себе завтрак, расплатился за ночлег, увязал свои вещи и, взяв палицу, тронулся в путь. Идя по дороге, он раздумывал: «От вольных людей я много хорошего слышал о Сун Цзяне — Благодатном дожде, и все, что они говорили, оказалось правдой. Большое счастье побрататься с таким человеком».
Несколько дней У Сун находился в пути и, наконец, достиг уезда Янгу. Но до уездного города было еще далеко. С утра У Сун прошел довольно большое расстояние и в полдень почувствовал, что сильно проголодался. Как раз в это время он увидел неподалеку маленький кабачок, над входом которого развевался флаг с надписью: «Выпьешь три чашки и не пройдешь перевала».
Войдя в кабачок, У Сун поставил рядом с собой свою палицу и крикнул:
— Хозяин, дай-ка мне поскорее выпить и закусить! Хозяин тотчас же принес три чашки, палочки для еды, блюдо с горячими закусками и все это поставил на стол перед У Суном. Потом он налил гостю полную чашку вина, которую тот осушил одним духом.
— Да, винцо крепкое! — сказал У Сун. — Хозяин, а не найдется ли у тебя к этому вину чего-нибудь поосновательней на закуску?
— Есть вареная говядина, — сказал хозяин.
— Вот и хорошо! — обрадовался У Сун. — Отрежь-ка мне два цзиня.
Хозяин пошел во внутреннее помещение, отвесил два цзиня вареной говядины и, нарезав ее, подал на блюде У Суну. Потом он налил У Суну вторую чашку вина, и тот снова выпил и похвалил:
— Доброе вино, хозяин!
Налил ему хозяин и третью чашку, но больше вина не подавал. Тогда У Сун постучал по столу и, подозвав хозяина, спросил:
— Что ж ты мне больше не подливаешь?
— Если уважаемый гость желает, я могу принести еще мяса.
— Но я хочу вина, — сказал У Сун, — хоть и от мяса не откажусь.
— Мяса я вам сейчас нарежу, уважаемый гость, — сказал хозяин, — но вина больше не подам.
— Что за чудеса! — удивился У Сун и, обращаясь к хозяину, спросил: — Почему ты не хочешь дать мне еще немного вина?
— Уважаемый гость! — оказал хозяин. — Ведь на вывеске у дверей написано: «Выпьешь три чашки и не пройдешь перевала».
— Что это значит? — спросил У Сун.
— А то, — отвечал хозяин, — что хоть у нас вино и свое, самодельное, но по вкусу и качеству не уступает настоящему выдержанному вину. Кто выпьет три чашки, сразу пьянеет и уже не может пройти перевал, находящийся на пути. Вот почему мы и назвали наш кабачок: «Выпьешь три чашки и не пройдешь перевала». Поэтому четвертой чашки путники уже не спрашивают.
— Если это правда, — засмеялся У Сун, — так почему же я выпил три чашки и не опьянел?
— Свое вино я назвал «Ароматом, проникающим сквозь бутыль», или еще: «Вино, что валит с ног за порогом». На вкус оно тонкое и приятное, а пройдет немного времени — и свалишься с ног.
— Не болтай глупостей, — сказал У Сун. — Что ж, я тебе не заплачу за него, что ли? Налей-ка мне лучше еще три чашки!
Убедившись, что У Сун не пьян, хозяин снова наполнил все три чашки. У Сун выпил и сказал:
— А в самом деле хорошее вино! Давай-ка, хозяин, уговоримся: я стану платить тебе отдельно за каждую чашку, а ты знай подливай!
— Уважаемый гость, — продолжал уговаривать его хозяин. — Не надо больше пить. Ведь этим вином недолго и до бесчувствия упиться, а тогда ничем не поможешь!
— Да брось ты чушь городить! — рассердился, наконец, У Сун. — Если б ты даже подлил в вино зелья, то и тогда мой нос разнюхал бы!
Видя, что такого не переспоришь, хозяин снова налил ему три чашки.
— А ну-ка принеси еще цзиня три мяса! — приказал У Сун.
Хозяин удалился, нарезал еще два цзиня вареной говядины и наполнил вином три чашки. А У Сун знай себе ел да пил. Наконец, он достал серебро и, подозвав хозяина, сказал:
— Посмотри-ка, хозяин, хватит тут заплатить за вино и закуски, которые я брал у тебя?
— Даже многовато, — оказал тот, пересчитав серебро, — вам полагается еще сдача.
— Никакой мне сдачи не нужно, — сказал У Сун. — Налей-ка мне лучше на эти деньги еще вина.
— Уважаемый гость! — воскликнул хозяин. — Да разве вы столько выпьете? За ваши деньги причитается еще шесть чашек!
— Ну раз причитается, так давай их сюда полностью, — сказал У Сун.
— Вы вон какой здоровенный! — сказал хозяин. — Как напьетесь пьяным и свалитесь, так вас и не поднять!
— Хорош бы я был, если бы тебе еще пришлось меня подымать! — возмутился У Сун.
Но хозяин кабачка упорно отказывался подавать вино. Тогда У Сун разозлился и заорал:
— Что, я у тебя бесплатно пью, что ли? Перестань меня сердить, не то я все тут к чертям разнесу! Вверх дном переверну твой дрянной кабачок!
«Ну, парень, видно, готов! — подумал про себя хозяин, — и раздражать его не стоит». Он наполнил вином еще шесть чашек и подал У Суну. Лишь опорожнив восемнадцатую чашку, У Сун, наконец, взял свою палицу и, поднявшись, сказал:
— А ведь я еще не пьян, хозяин! — и, выйдя из дверей кабачка на улицу, он рассмеялся и сказал: — Вот тебе и «Выпьешь три чашки и не пройдешь перевала», — и, взяв в руки палицу, зашагал прочь.
Однако хозяин кабачка поспешил вслед за ним, крича вдогонку:
— Уважаемый гость, куда это вы направились?
— Что тебе надо? — спросил, остановившись, У Сун. — Разве я не расплатился с тобой?
— Это я из добрых намерений, — сказал хозяин кабачка. — Вернитесь-ка обратно и прочитайте объявление властей.
— Что там еще за объявление? — спросил У Сун.
— Да о том, что на перевале Цзин-ян-ган, который лежит перед вами, недавно появился огромный тигр с глазами навыкате и белым пятном на лбу, — сказал хозяин. — Он нападает на путников, идущих через перевал ночью, и пожирает их. Так погибло уже человек тридцать. Сейчас власти приказали охотникам в определенный срок убить этого тигра. На дороге к перевалу повсюду вывешены объявления о том, что проходить через перевал можно лишь группами и только до вечера. Ночью переход запрещен, в особенности одиноким путникам. Если человек идет один, он должен подождать попутчиков. Сейчас как раз уже наступило то время, когда переход запрещается, а вы, я смотрю, идете, как ни в чем не бывало. Так вы можете ни за что ни про что погибнуть. Вам лучше провести ночь у меня, а завтра утром, когда соберется человек тридцать, вы пойдете все вместе через перевал.
Выслушав его, У Сун рассмеялся и сказал:
— Я из города Цинхэ, ходил через этот перевал раз двадцать и никогда не слышал, чтобы здесь водились тигры. Брось-ка ты меня морочить всякими дурацкими рассказами! Никакой тигр мне не страшен!
— Я лишь желал предупредить вас об опасности, — сказал хозяин кабачка. — Если вы мне не верите, идите и сами прочитайте объявление властей!
— Да что за чертовщину ты порешь! — крикнул У Сун. — Если там и есть тигр, я все равно его не испугаюсь! Ты, видно, позарился на мое добро и хочешь ночью убить и ограбить меня, вот и стараешься запугать меня своим дурацким тигром!
— Подумать только! — обиделся кабатчик. — Ему добра желаешь, а он вот как это понимает! Это вместо того, чтобы сказать спасибо! Ну как знаешь, не веришь, так иди себе на здоровье! — и, покачивая головой, хозяин вернулся в кабачок.
У Сун же со своей палицей в руках зашагал к перевалу Цзин-ян-ган. Сделав около пяти ли, он оказался у подножья горы и здесь увидел большое дерево, с которого был снят кусок коры и выведены две строчки иероглифов. У Сун немного знал грамоту и, подняв голову, прочел: «В связи с тем, что за последнее время на перевале Цзин-ян-ган есть случаи нападения на людей тигра, прохождение через перевал разрешается с девяти до трех часов дня только группами. Не подвергайте себя опасности!»
Прочитав это, У Сун рассмеялся и сказал:
— Все это штучки кабатчика. Он запугивает путников, чтобы заставить их ночевать в своем кабачке. А какого черта мне-то бояться! — и, взяв наперевес свою палицу, он стал подниматься в гору. День клонился к вечеру. Багровый диск солнца медленно опускался за горы. Под действием винных паров У Сун медленно взбирался на гору. Но не прошел он и половины ли, как увидел полуразрушенную кумирню, а на ее воротах объявление с казенной печатью. У Сун остановился и стал читать. Объявление гласило: «Настоящим уездное управление Янгу предупреждает торговцев и путников, что на перевале Цзин-ян-ган недавно появился огромный тигр, который нападает на людей. Всем старостам близлежащих деревень приказано совместно с охотниками уничтожить зверя. Торговцам и путникам, следующим по этой дороге, разрешается проходить здесь только группами с девяти часов утра до трех часов дня. В остальное время, а равно и одиноким путникам, во избежание опасности, проход воспрещается. О вышеизложенном доводится до всеобщего сведения. Правление Чжэнхэ, год, месяц, число».
Прочитав это объявление, У Сун только теперь поверил, что в этих местах и в самом деле водится тигр. Он хотел было вернуться в кабачок, но потом подумал: «Если я вернусь туда, хозяин станет издеваться надо мной да еще подумает, что я трус. Нет, нельзя идти обратно», — решил он.
— Да какого черта мне бояться! Пойду вперед, а там посмотрим! И он двинулся дальше.
Через некоторое время У Сун почувствовал, как заиграло в нем вино. Он отбросил за спину войлочную шляпу, взял палицу подмышку и начал подыматься на перевал. Обернувшись, он увидел, как солнце медленно село за гору. Стояла как раз десятая луна. Дня были короткие, ночи длинные, и темнело очень рано. Продолжая путь, У Сун говорил себе: «Какой там еще тигр? Просто народ запугал друг друга и теперь боится проходить через перевал».
У Сун шел вперед, а вино все больше и больше горячило его. Держа в одной руке палицу, он другой распахнул рубашку. Покачиваясь из стороны в сторону, У Сун пробирался через густой лес. Вскоре он увидел гранитную глыбу, большую и гладкую, точно полированную. Подойдя ближе, он прислонил к ней свою палицу и сам повалился на нее, чтобы немного вздремнуть.
И вдруг в воздухе словно пронесся вихрь. В лесу раздался сильный шум, как будто от падения чего-то тяжелого, и в тот же момент из чащи выпрыгнул огромный тигр с выпученными глазами и белым пятном на лбу. Увидев его, У Сун даже вскрикнул: «Ай-я!» — и, скатившись с камня, схватил свою палицу и спрятался за каменной глыбой. А тигр, испытывая, вероятно, сильную жажду и голод, шел, припадая к земле. Затем он напрягся всем телом и прыгнул вперед. У Сун от испуга покрылся холодным потом и сразу протрезвел.
Но события развертывались гораздо быстрее, чем об этом рассказывается. Увидев, что тигр вот-вот кинется на него, У Сун отскочил в сторону и очутился у него за спиной. А надо сказать, что тигр не выносит, когда человек обходит его сзади. Поэтому, упершись передними ногами в землю, зверь попытался ударить его задними ногами. Но У Сун и тут успел уклониться в сторону. Тогда тигр так зарычал, что в воздухе словно гром прокатился, и гора задрожала, и, напружинив свой хвост, крепкий как железо, хотел ударить им врага, но и тут У Сун увернулся. Вы должны знать, что, нападая на человека, тигр прыгает, бьет задними лапами и хвостом. Но когда эти три приема ему не удаются, он наполовину теряет свою силу. Как только тигр увидел, что и удар хвостом не попал в цель, он снова зарычал и с понурым видом побрел прочь. Тогда У Сун схватил обеими руками свою палицу и, размахнувшись что было силы, ударил ею. Раздался оглушительный треск, и на голову ему посыпались сучья:и листья. У Сун увидел, что в спешке промахнулся и угодил по засохшему дереву, отчего палица переломилась надвое, и в руках остался лишь обломок.
Тут тигр дико зарычал и, повернувшись к У Суну, со страшной яростью прыгнул вперед. Но У Сун отскочил в сторону шагов на десять, и передние лапы зверя оказались как раз у его ног. Отбросив обломок палицы, У Сун обеими руками схватил тигра за загривок и изо всех сил прижал его голову к земле. Как ни силился тигр вырваться, ничего не выходило. У Сун все сильнее и сильнее прижимал его к земле, ни на минуту не выпуская, и непрерывно колотил его ногами по морде. Тигр страшно рычал и с такой силой скреб землю передними лапами, что вырыл яму и под ним образовались две кучи земли. У Сун тыкал тигра мордой в эту яму, и зверь стал заметно ослабевать. Тогда У Сун, продолжая крепко держать тигра левой рукой за загривок, потихоньку высвободил правую руку, сжал ее в кулак и, словно железным молотом, начал со страшной силой бить зверя по голове. После семидесятого удара из глаз, носа и ушей тигра хлынула кровь, и он повалился, испустив последний вздох.
Только теперь У Сун отпустил зверя, направился к сосне и стал отыскивать обломок своей палицы. Опасаясь, что тигр еще не сдох, он вернулся и снова ударил его. Убедившись, что тигр уже не дышит, он отбросил свою палицу и подумал: «Как бы мне стащить этого тигра с горы?» Он приблизился к зверю, но оказался не в состояния вытащить его из лужи крови. Да оно и понятно: после такой затраты сил, руки и нога у него ослабли.
Тогда У Сун вернулся к гранитному камню, уселся там и стал размышлять. «Теперь уже совсем темно, — думал он. — Если здесь снова появится тигр, то мне уже с ним не справиться. Нужно как-нибудь спуститься с перевала, а завтра утром решу, что делать». Он разыскал на земле у подножья камня свою шляпу и, обогнув рощу, стал медленно спускаться с перевала.
Но не прошел он и половины ли, как вдруг увидел в выжженной солнцем траве еще двух тигров. От неожиданности У Сун даже вскрикнул:
— Ай-я! Ну, теперь-то мне конец!
Но вдруг эти тигры встали под деревьями на задние лапы. Приглядевшись попристальнее, У Сун понял, что это люди, напялившие на себя тигровые шкуры; в руках они держали рогатины с пятью зубьями. Увидев У Суна, они, перепугались не меньше его самого и прерывающимся от страха голосом стали его расспрашивать:
— Ты… ты… что же это, наверно съел сердце лисы, печень барса и лапу льва и думаешь, что твоя храбрость спасет тебя? Как же ты осмелился ночью один и без оружия идти через перевал?! Да ты… ты… что, человек или оборотень какой?
— А вы-то кто такие? — в свою очередь спросил У Сун.
— Мы — здешние охотники, — ответили те.
— Так зачем же вы пришли на перевал? — снова спросил он.
— Ты что ж, с луны свалился, что ли? — удивлялись охотники. — Недавно на перевале Цзин-ян-ган появился огромный тигр и каждую ночь нападает на людей. От него погибло уже человек восемь наших охотников, а скольких этот зверь пожрал путников — и не счесть. Начальник нашего уезда приказал старостам всех деревень вместе с охотниками уничтожить зверя. Но он такой огромный, что и не подступишься. Кто же осмелится пойти на него? Из-за этого зверя мы уж столько палочных ударов получили, что счет им потеряли, а все никак его не поймаем! Нынче ночью опять пришла наша очередь идти на зверя. Мы прихватили с собой человек десять крестьян, вокруг горы расставили в разных местах, самострелы с отравленными стрелами, а сами притаились в засаде. И вдруг видим, что ты спокойно идешь с перевала. Вот мы и испугались. Но кто же ты все-таки такой? И видел ли ты тигра?
— Я из уезда Цинхэ, и зовут меня У Сун, второй в роду, — ответил он. — Я только что был на перевале, на лесной опушке, и наткнулся там на тигра. Ногами и кулаками я забил его до смерти.
Слушавшие его рассказ охотники так и застыли от изумления.
— Ну, это ты врешь! — сказали они, наконец.
— Если не верите, взгляните на меня — я весь в крови.
— Да как же тебе удалось убить его? — спросили охотники. Тогда У Сун подробно рассказал им о своей схватке с тигром. Слушая его, охотники лишь ахали от изумления да громко радовались. Потом они позвали крестьян, которых оказалось человек десять, вооруженных рогатинами, большими луками, кинжалами и пиками. Увидев их, У Сун спросил охотников:
— Почему же они не пошли на гору вместе с вами?
— Да тигр-то уж больно свирепый, вот они и не решились дальше идти, — ответили ему.
Когда все собрались, охотники попросили У Суна еще раз рассказать о том, как он убил тигра, и, выслушав его, никак не могли поверить.
— Ну, раз вы сомневаетесь, — сказал У Сун, — пойдемте со мной, и вы сами убедитесь.
У каждого из крестьян имелись при себе кремни и огниво. Они тотчас же высекли огонь, засветили факелы и двинулись на перевал вслед за У Суном. Когда они поднялись туда, то увидели мертвого тигра. Его огромная туша горой вздымалась на земле. Это зрелище доставило всем большую радость, и они тотчас же послали человека в деревню доложить об этом старосте и наиболее уважаемым жителям. Крестьяне привязали тигра к двум шестам и, взвалив на плечи, стали спускаться с перевала.
У подножья горы их встречало человек восемьдесят. Тушу убитого тигра торжественно пронесли перед всеми собравшимися; У Суна же усадили на носилки и понесли в деревню, в дом самого именитого жителя. Возле деревни их встречала большая толпа во главе со старостой.
Тушу опустили перед домом. Здесь собралось человек тридцать местных охотников, которые пришли поглядеть на У Суна и порасспросить его. Присутствующие почтительно спрашивали о его имени, а также откуда он родом. Он сообщил им, как его зовут, сказал, что уроженец соседнего уезда Цинхэ и в семье второй сын. Сейчас он возвращается на родину из Цанчжоу и вчера вечером так основательно выпил в кабачке, что хмельной пошел через перевал и столкнулся с тигром. Он рассказал также, каик забил тигра до смерти. Слушая его, присутствующие поражались и говорили:
— Вот это герой! Настоящий герой!
Охотники поднесли У Суну дичи и вина. Но после схватки с тигром он был так утомлен, что больше всего хотел спать. Тогда хозяин дома велел работникам приготовить ему постель в комнате для гостей и пригласил У Суна отдыхать.
На рассвете староста деревни отправил гонца в уездный город доложить о событии и приказал сделать носилки, чтобы отправить туда убитого тигра. Когда наступило утро, У Сун встал, умыл лицо и прополоскал рот. Возле дома в ожидании стояли все почетные жители села, которые принесли с собой баранью тушу и вино. У Сун оделся, повязал голову косынкой и, выйдя из комнаты, поздоровался с собравшимися.
Крестьяне преподнесли ему мясо и вино и сказали:
— Этот зверь погубил много человеческих жизней. Сколько охотников подвергалось из-за него наказанию палками! Но теперь благодаря такому мужественному человеку, как вы, наша местность избавлена от этого бедствия! Вы герой и оказали нам великое благодеяние. Теперь население деревни будет жить спокойно и путешественники смогут без страха проходить здесь.
— Это не моя заслуга, — отвечал, благодаря их, У Сун. — Если бы не вы, мне ничего не удалось бы сделать.
Все присутствующие поздравляли У Суна с победой и целое утро пировали. Потом принесли носилки, на которые уложили тушу убитого тигра. Многие жители подарили куски красного шелка, которыми украсили У Суна. Вещи свои У Сун оставил в деревне и, сопровождаемый жителями, двинулся в уездный город.
Как раз в это время прибыли гонцы начальника уезда, посланные встретить У Суна. Приветствуя его, они распорядились подать герою удобные носилки, которые держали четверо человек. Затем вся процессия двинулась в город. Впереди на носилках несли убитого тигра, который также был украшен ярко-красными шелковыми лентами.
А в это время жители города Янгу, прослышав о том, что какой-то смельчак, убивший на перевале Цзин-ян-ган огромного тигра, должен прибыть в город, все как один высыпали на улицы взглянуть на него. Город шумел, как потревоженный улей. У Сун со своих носилок видел лишь море голов, — народ заполнил все улицы и переулки: все вышли встречать его и посмотреть на тигра.
Когда процессия подошла к воротам уездного управления, начальник уезда был уж там и ожидал их прибытия. У Сун сошел с носилок, а тигра положили у входа. Взглянув на У Суна, а затем на тигра, шерсть которого отливала, как парча, начальник подумал: «Только такой человек мог справиться со столь огромным тигром» — и пригласил У Суна войти в управление. Войдя в зал, У Сун по этикету приветствовал начальника уезда, после чего тот спросил:
— Ну-ка, герой, победитель тигра, расскажите, как удалось вам убить этого зверя?
Тогда У Сун снова рассказал всю историю сначала. Выслушав его рассказ, все присутствовавшие так и замерли от изумления. Начальник уезда здесь же в управлении преподнес У Суну несколько чашечек вина и тысячу связок монет, собранных богатыми горожанами в подарок герою.
— Я не осмеливаюсь принять этого подарка потому, — почтительно возразил У Сун, — что хоть я и убил тигра, но дело тут не в моей заслуге, а в счастье, которое сопутствует вам, господин начальник. Мне просто повезло. Я слышал, что из-за этого тигра пострадали местные охотники, и думаю, что будет всего справедливее разделить эти деньги между ними.
— Ну, если вы считаете, что нужно сделать именно так, то пусть будет по-вашему, — согласился начальник уезда.
И когда У Сун раздал присутствовавшим здесь охотникам деньги, начальник уезда понял, что он человек благородный, и решил назначить У Суна на должность начальника охраны.
— Хоть вы сами родом из города Цинхэ, но ведь отсюда это рукой подать. Поэтому я и решил предложить вам должность начальника охраны. Что вы на это скажете?
— Если вы находите возможным оказать мне подобную милость и назначить на столь почетную должность, то я сочту это благодеянием и буду помнить вас всю жизнь, — сказал У Сун, опускаясь на колени.
Тогда начальник уезда приказал тут же вызвать писаря и составить соответствующую бумагу. Таким образом, в тот же день У Сун сделался начальником местной охраны. Все именитые горожане пришли поздравить его с назначением и пожелать ему дальнейших успехов. Пять дней подряд продолжалось празднество, а У Сун думал: «Возвращался я в свой родной город Цинхэ повидаться с братом и нежданно-негаданно оказался начальником охраны в уезде Янгу». Начальнику уезда У Сун пришелся по душе, и слава о нем стала распространяться по всей округе.
Прошло несколько дней. И вот однажды, когда У Сун, выйдя из уездного управления, прогуливался, за его спиной вдруг раздался голос:
— Начальник У Сун! Вы пошли теперь в гору, так что и смотреть на меня не хотите!
Обернувшись, У Сун даже вскрикнул от удивления:
— Ай-я! Да как же ты очутился здесь?
Если бы У Сун не встретил этого человека в городе Янгу, возможно не произошло бы кровавое убийство. Вот уж поистине верно говорится:
Меч разъярившийся вскинулся вновь.
Снова сверкает багряная кровь.
Сабли взнесенной блестит синева, —
Чья-то на землю летит голова.
Кто же окликнул У Суна, вы, читатель, узнаете из следующей главы.
Глава 23
повествующая о том, как старуха Ван за взятку занималась сводничеством и как Юнь-гэ во имя справедливости учинил в чайной большой скандал
В тот день, о котором уже рассказывалось, У Сун, взглянув на окликнувшего его человека, тут же повалился ему в ноги. Это был не кто иной, как родной брат У Суна — У Далан. Кланяясь ему, У Сун говорил:
— Я уже больше года не видел тебя, уважаемый мой брат. Как же ты очутился здесь?
— Дорогой брат, — отвечал У Далан. — Ты ведь так давно уехал, почему же ты ни разу не прислал мне письма? Я и бранил тебя и тосковал по тебе.
— Как же так, дорогой брат? И бранить человека и тосковать по нем? — спросил У Сун.
— Бранил я тебя вот за что, — оказал У Далан. — Пока ты жил в Цинхэ, то только и делал, что пьянствовал, а напившись, обязательно лез в драку. Тебя все время таскали по судам, да еще вдобавок и меня вызывали. Ведь не проходило и месяца спокойно. Много горя причинил ты мне. Но недавно я обзавелся семьей, жена моя родом из Цинхэ. И теперь всякий, кому не лень, стал приходить и обижать меня, а заступиться некому. Пока ты был дома, никто, конечно, и пикнуть не смел. Но едва ты ушел, житья мне не стало, — пришлось перебраться и снять здесь квартиру. Вот почему я тосковал о тебе.
Надо пояснить вам, читатель, что хоть братья и были сыновьями одной матери, но У Сун вырос крепким и рослым, ростом был восьми чи и обладал неимоверной силой, иначе разве мог бы он оправиться со свирепым тигром? У Далан же не достигал и пяти чи, лицо его было безобразно, а голова своей странной формой вызывала смех. Из-за карликового роста жители города Цинхэ прозвали его Корявым сморчком.
В этом городе в одной богатой семье жила служанка по имени Пань Цзинь-лянь. Девушке было немногим более двадцати лет, и она была очень недурна собой. Хозяин стал приставать к служанке, но она не принимала его ухаживаний и даже пригрозила сказать об этом госпоже. Тогда хозяин обозлился и решил выдать ее замуж за старшего У, причем не только ничего с жениха не взял, но еще и сам дал приданое.
Не успел У Далан жениться, как нашлись в городе злые повесы, который стали приходить к его дому и издеваться над ним. А молодая жена, увидев, что муж ее невзрачен да и повеселиться не умеет как следует, почувствовала к нему презрение. Сама же она, наоборот, любила развлечения и очень хотела завести любовника. А так как старший У был человеком слабым и скромным, то банда бездельников постоянно издевалась над ним. и, подходя к его дому, выкрикивала: «А лакомый кусок баранины попал собаке в рот!» Наконец, жить в Цинхэ стало невмоготу, он решил переехать в Янгу и снять себе там квартиру. Он поселился на улице Цзышицзе, Красных камней, стал торговать жареными лепешками. В тот день старший У как раз торговал своим товаром у дверей уездного управления и, когда встретил У Суна, сказал ему:
— Последние дни, брат, на улицах только и разговоров было, что о каком-то богатыре по имени У, который убил здоровенного тигра на перевале Цзин-ян-ган и в награду за то назначен командовать уездной охраной. Я сразу подумал, что это, верно, ты, но встретить тебя удалось только сейчас. Сегодня торговать я больше не буду, и мы с тобой отправимся ко мне.
— А где ты живешь, брат? — спросил его У Сун.
— Да вот, если пройдешь немного вперед, — ответил тот, указывая рукой, — то как раз и будет наша улица.
У Сун подхватил коромысло брата, а старший У пошел впереди. Пройдя немного и повернув за угол, они вышли на улицу Красных камней и вскоре поравнялись с домом возле чайной. Подойдя к двери, старший У крикнул:
— Жена, открой!
Дверь тут же отворилась, и послышался женский голос:
— Что это ты сегодня так рано вернулся?
— Я пришел с твоим деверем, — отвечал старший У. — Познакомьтесь-ка! — и, взяв у брата коромысло, он первым вошел в дом, но тут же вернулся:
— Прошу тебя, брат, войти и познакомиться со своей невесткой!
Откинув занавеску, У Сун вошел в комнату и увидел невестку.
— Жена, — сказал старший У, — человек, который убил тигра на перевале Цзин-ян-ган и в награду был назначен начальником охраны, действительно оказался моим младшим братом.
Услышав это, женщина сложила руки и низко поклонилась У Суну:
— Разрешите поздравить вас и пожелать вам всяческого счастья, дорогой деверь! — сказала она.
— Прошу вас, сядьте, дорогая невестка, — сказал У Сун в ответ на ее приветствие. И когда женщина села, он почтительно отвесил ей земной поклон. Невестка бросилась к нему и стала поднимать его со словами:
— Дорогой деверь! Я недостойна подобного почета, и ваше внимание смущает меня.
— И все же вы должны принять от меня эти поклоны, — настаивал У Сун.
— От моей названой матери, нашей соседки Ван, — продолжала женщина, — я слышала, что какой-то герой убил тигра и едет в наш город. Она еще взяла меня с собой, когда шла смотреть на него, однако мы опоздали и так и не увидели его. А это оказывается вы! Пройдемте, дорогой деверь, посидим наверху!
Все втроем они поднялись в верхнюю комнату и там уселись. Затем, взглянув на мужа, женщина сказала:
— Я побуду здесь с деверем, а ты сходи достань вина и закусок на угощенье.
— Ладно, — согласился муж. — Ты, брат, посиди тут, я скоро вернусь, — и он сошел вниз.
Оставшись наедине с деверем, женщина, оглядывая его статную фигуру, думала: «Кровные они с мужем братья, а какая между ними разница. Смотри, какой он огромный. Вот с таким мужем можно было бы сказать, что не зря на свете прожила. А как взглянешь на моего, так уж и впрямь Корявый сморчок. На черта больше похож, чем на человека. Какая же я невезучая! Вот У Сун даже тигра сумел убить. Верно, очень сильный он человек… Говорят, он не женат, так почему бы не переехать ему к нам? Вот уж никак не думала, что представится мне случай пожить с настоящим мужчиной». При этой мысли на лице ее заиграла улыбка, и, обращаясь к У Суну, невестка сказала:
— Давно ли вы прибыли в наши края, дорогой деверь?
— Да уж больше десяти дней, — отвечал У Сун.
— А где вы живете? — продолжала она интересоваться.
— Живу пока при уездном управлении, — сказал У Сун.
— Да ведь там вам, наверно, неудобно, — заметила она.
— Ничего, я человек одинокий, хозяйство у меня нехитрое и прислуживают мне стражники.
— Ну разве могут они угодить вам, — сказала она. — Почему бы вам не переселяться сюда и не жить вместе с нами одной семьей? Я бы стала готовить вам и чай и еду, все бы сама делала и, думаю, лучше бы за вами ухаживала, чем ваши стражники. Вы по крайней мере знали бы, что готовят вам чисто и опрятно.
— Я очень вам благодарен, дорогая невестка, — сказал У Сун.
— А может быть, у вас есть жена? — не унималась женщина. — Так привели бы ее сюда познакомиться.
— Нет, я еще не женат, — отвечал У Сун.
— А сколько же вам лет? — продолжала расспрашивать невестка.
— В этом году исполнилось двадцать пять, — ответил он.
— На три года старше меня, — заметила невестка. — А прибыли вы откуда, дорогой деверь?
— Я прожил более года в Цанчжоу и не знал, что брат мой переехал сюда.
— Да всего сразу и не расскажешь, — сказала невестка. — Когда я вышла за вашего брата, то многие стали издеваться над его скромностью, и не стало уже никакой возможности жить в Цинхэ, вот мы и переехали сюда. Если бы муж мои был таким же героем, как вы, кто осмелился бы его задевать?
— Брат мой всегда был человек скромный и не отличался грубостью, как я, — оказал У Сун.
— Неверно вы судите, — засмеялась невестка. — Ведь не зря говорят: «Когда человек слаб телом, ему и жить трудно». Я вот по характеру непоседливая и терпеть не могу людей, которые три раза отвечают, даже головы не поворачивая, а уж если на четвертый поворотятся, так всем телом.
— Зато мой брат не натворит какой-нибудь беды, — сказал У Сун, — и не заставит вас печалиться.
В это время вернулся старший У. Он оставил на кухне купленные им вино, мясо и фрукты, поднялся наверх и сказал:
— Ну, женушка, пойди приготовь нам угощение!
— Какой же ты бестолковый человек, — отозвалась жена. — Здесь сидит мой деверь, а ты хочешь, чтобы я бросила его и занялась стряпней.
— Не стесняйтесь, дорогая невестка, делайте то, что вам нужно, — сказал У Сун.
— А почему бы не позвать нашу соседку, тетушку Ван, и не поручить ей устроить все, как нужно, — предложила женщина. — Как только ты сам не можешь до этого додуматься!
Тогда старший У отправился за соседкой, и та все им приготовила. Закуски принесла наверх и расставила на столе, — здесь были и мясо, и рыба, и фрукты, а вскоре подали и подогретое вино. Старший У пригласил жену занять место во главе стола, У Суна посадил напротив, а сам примостился сбоку. Когда же он налил всем вина, жена его подняла чашку и сказала:
— Дорогой деверь, не обессудьте, что не можем угостить вас чем-нибудь особенным. Выпейте, пожалуйста, чашечку вина.
— Что вы, что вы, дорогая невестка, я и так вам за все благодарен, — сказал У Сун.
Старший У все время хлопотал, то бегал вниз за вином, то разливал вино, так что у него почти не осталось времени даже посидеть за столом. А жена его так и сияла от удовольствия и без умолку болтала.
— Дорогой деверь, что же вы не попробуете рыбки или мяса, — то и дело приговаривала она, выбирая лакомые куски и передавая их У Супу.
У Сун же был человеком прямодушным и к невестке относился по-родственному. Ему и невдомек было, что эта женщина, которая раньше была служанкой, очень легкомысленна. А его добрый и тщедушный старший брат вовсе не знал, как принимать гостей. Между тем жена старшего У выпила несколько чашек вина и глаз не сводила с У Суна, так что он даже почувствовал себя неловко, опустил голову и старался больше не глядеть на нее. Когда они порядком выпили, У Сун встал со своего места и собрался идти, но брат стал его удерживать, приглашая выпить еще немного.
— Нет, не стоит больше пить, — сказал У Сун, — я приду к вам, брат, как-нибудь в другой раз.
Супруги проводили его до дверей. Прощаясь, жена У сказала:
— Дорогой деверь, обязательно переезжайте к нам. Если вы не поселитесь в нашем доме, над нами станут смеяться. Как-никак не чужой вы человек, а родной брат, — и, обращаясь к мужу, она добавила: — А ты, муженек, приготовь комнату и пригласи брата жить вместе с нами, чтобы соседи не осуждали нас.
— Это ты дело говоришь, женка, — поддержал ее старший У. — Переезжай к нам, братец, тогда и мне легче будет, — сказал он У Суну.
— Ну, если вы оба думаете, что так будет лучше, — сказал У Сун, — я сегодня же вечером перенесу свои вещи.
— Смотрите же, дорогой деверь, — сказала женщина, — не забывайте, что я буду ждать вас.
Покинув дом своего брата, У Сун прямо с улицы Красных камней отправился в управление, где как раз в этот момент находился начальник уезда. У Сун почтительно обратился к нему:
— На улице Красных камней живет мой брат. Я хотел бы переехать к нему на жительство. Я постоянно буду находиться в управлении и исполнять свои обязанности. Не осмеливаясь переехать самовольно, я решил просить на это разрешения вашей милости.
— Вы выполняете свой долг перед старшим братом, — ответил начальник уезда, — и я не могу запретить вам это. Но смотрите, каждый день приходите в управление, чтобы быть на месте, если понадобитесь.
Поблагодарив начальника за разрешение, У Сун собрал вещи и постель, сложил новую одежду и полученные им недавно подарки и, позвав стражника, велел ему перенести все это в дом брата. Когда невестка увидела его, она так обрадовалась, будто темной ночью драгоценность какую нашла. Лицо ее так и сняло от удовольствия. А тем временем старшин У позвал плотника и велел ему перегородить наверху комнату. В этой комнате были поставлены кровать, стол, две табуретки и жаровня для углей. Разместив свои вещи, У Сун отослал стражника. Итак, эту ночь У Сун провел в доме своего брата и невестки.
На следующее утро жена У старшего поспешила встать пораньше, чтобы согреть воды и предложить У Суну помыться и прополоскать рот. Когда У Сун, надев свой головной убор, уходил в управление, невестка сказала ему:
— Дорогой деверь, возвращайтесь поскорее завтракать. Смотрите, нигде ничего не ешьте.
— Я скоро вернусь, — обещал У Сун.
Придя в управление и там отметившись, У Сун в скором времени вернулся домой. Невестка уже успела помыть руки, обрезать ногти и, приведя себя в полный порядок, приготовила завтрак. Когда втроем они сели за стол, хозяйка почтительно передала У Суну чашку чая, держа ее обеими руками.
— Я доставляю вам столько беспокойства, дорогая невестка, — извинялся У Сун, принимая чай, — уж лучше я скажу, чтобы прислали из управления стражника, и он будет мне прислуживать.
— Да что вы, деверь! — обиделась невестка. — Я ведь за родственником ухаживаю, не за чужим человеком. Если же вы пошлете мне в помощь стражника, он будет везде совать свой нос. А кроме того, он, вероятно, такой грязный, что и смотреть на него противно.
— Ну что ж, раз так, придется мне доставлять вам хлопоты, — сказал У Сун.
Однако не будем вдаваться в подробности. Как только У Сун переехал к брату, то дал ему немного серебра и просил купить печенья, закусок и фруктов и пригласить соседей, а те в свою очередь собрали денег и купили У Суну подарки. В ответ на эту любезность У старший устроил для соседей угощение. Но рассказывать обо всем этом нет надобности.
Так прошло несколько дней. И вот как-то раз У Сун достал кусок цветного атласа и преподнес его невестке на платье. Сияя от удовольствия, невестка сказала:
— Дорогой деверь, что это вы? Я не могу отказаться от подарка потому только, что его преподносите вы.
Так и жил У Сун в доме своего брата. У старший по-прежнему торговал лепешками, а У Сун ежедневно ходил в управление, отмечался там и выполнял все, что надлежало. И когда бы он ни пришел домой, раньше или позже, невестка всегда приготовляла ему кушанье, всем своим видом показывая, что прислуживать ему — величайшее для нее счастье, отчего У Суну становилось даже как-то не по себе. Невестка всячески соблазняла У Суна, но он был человеком честным и старался не замечать этого.
Долго ведется рассказ, а события происходят куда быстрее. Незаметно прошло уже более месяца. Стояла двенадцатая луна, и все время дул северный ветер. Небо заволокли свинцовые тучи, и, не переставая, валил снег. В тот день, о котором идет речь, снег шел до самого вечера. На следующее утро У Сун ушел в управление отметиться, и хоть наступил уже полдень, он все еще не возвращался домой. А в этот день жена У старшего отправила своего мужа торговать лепешками, сама же попросила старуху Ван сходить за вином и мясом. Потом она поднялась в комнату деверя и подбросила в жаровню побольше угля, размышляя про себя: «Попробую-ка я сегодня встряхнуть его хорошенько. Не может быть, чтобы я не завлекла его». И она продолжала ждать его у дверей. Вскоре она увидела У Суна, который шагал по снегу, сверкающему, словно драгоценные каменья. Она откинула занавеску, что висела на двери, и, встретив его, с улыбкой сказала:
— Замерзли, наверное, дорогой деверь?!
— Спасибо за вашу заботу! — благодарил ее У Сун. И, войдя в комнату, снял войлочную шляпу, а невестка протянула руки, чтобы почтительно принять ее.
— Да не беспокойтесь, пожалуйста, мне и так совестно, — говорил У Сун и, стряхнув со шляпы снег, повесил ее на стену.
Когда он снял пояс, стеганую ватную куртку цвета зеленого попугая и, пройдя в свою комнату, повесил их там, невестка обратилась к нему со следующими словами:
— Дорогой деверь, я все утро ждала вас, почему же вы не пришли завтракать?
— Да один сослуживец пригласил меня, — сказал У Сун. — А потом и другой решил угостить меня, только тут уж я не вытерпел и сбежал домой.
— Ну тогда погрейтесь у огонька, — молвила невестка.
— Хорошо, спасибо, — отозвался У Сун.
Он снял свои промасленные сапоги, переменил носки и надел теплые туфли; затем, пододвинув к огню табуретку, присел отдохнуть. Невестка его закрыла на засов входную дверь, заперла черный ход, потом подала в комнату У Суна вино, закуски и фрукты и все это расставила на столе.
— А где же брат? — спросил У Сун. — Ушел куда-нибудь?
— Да он каждый день ходит торговать, — сказала невестка. — А мне захотелось, дорогой деверь, выпить сегодня с вами чашечки три вина.
— Подождем, когда он вернется, тогда и выпьем все вместе, — предложил У Сун.
— Да разве его дождешься? — возразила невестка и стала подогревать вино.
— Присядьте-ка лучше, дорогая невестка, — сказал У Сун. — Вино подогреть я и сам могу.
— Как вам будет угодно, — согласилась невестка.
С этими словами она тоже пододвинула к огню табуретку и села. Возле них у очага стоял столик, уставленный закусками и чашками для вина. Взяв одну из них и почтительно передавая ее У Суну, невестка сказала:
— Дорогой деверь, прошу вас до дна осушить эту чашечку!
У Сун принял чашку и одним духом опорожнил ее. Тогда женщина налила вторую и, подавая ее У Суну, молвила:
— Раз уж погода холодная, дорогой деверь, так для ровного счета надо выпить еще одну чашечку.
— Не смею отказаться, невестка! — сказал У Сун и опорожнил вторую чашку.
После этого У Сун наполнил чашку и поднес ее невестке. Та выпила вито и, снова наполнив чайник, поставила его перед У Супом. Приоткрывши немного белую грудь и распустив своя пышные волосы, она улыбнулась У Суну и сказала:
— Один городской повеса рассказывал, что у вас, дорогой деверь, есть певичка, которая живет на Восточной улице, неподалеку от уездного управления. Это правда?
— А вы не слушайте, дорогая невестка, что болтают люди, — сказал У Сун. — Не такой я человек.
— Да я и не слушаю, — сказала женщина. — А только вот боюсь, дорогой деверь, что вы не все нам рассказываете!
— Если вы, невестка, не верите мне, — настаивал У Сун, — то спросите у брата.
— Да что он понимает! — рассердилась невестка. — Если бы он разбирался в таких вещах, так не торговал бы лепешками. Прошу вас, деверь, выпейте еще чашечку! — и она одну за другой наполнила четыре чашки, и они с У Суном тут же их осушили.
После четвертой чашки женщиной овладела страсть, и она, уже не в силах сдерживать себя, городила всякий вздор. У Сун стал догадываться о ее намерениях и сидел, опустив голову. Невестка снова пошла за вином, и У Сун остался в комнате один. Он взял щипцы и начал мешать уголь в очаге. Подогрев вино, невестка вернулась в комнату, держа в одной руке кувшин. Проходя мимо У Супа, она ущипнула его за плечо и сказала:
— Дорогой деверь, вы так легко одеты, вам не холодно?
У Суну стало стыдно, и он не ответил на ее вопрос. Недовольная этим, невестка взяла у него из рук щипцы, говоря:
— Вы, дорогой деверь, даже мешать уголь не умеете. Дайте-ка, я раздую огонек. Надо быть таким же горячим, как жаровня, и тогда все будет в порядке.
У Сун молчал, с трудом сдерживая свой гнев. Но страсть этой женщины пылала огнем, и она не обращала внимания на то что У Сун начинает сердиться. Отбросив щипцы, она снова налила в чашку вина, отпила из нее глоток и, не сводя с деверя жадных глаз, передала ему ее со словами:
— Если у тебя есть какое-нибудь желание, выпей за него из этой чашки.
Тогда У Сун выхватил чашку у нее из рук и, швырнув ее на пол, воскликнул:
— Надо же быть такой бесстыжей! — и он так толкнул невестку, что она чуть было не упала на пол. Потом, сердито вытаращив на нее глаза, он продолжал: — Не такой я человек, как вы думаете, я не скотина и не стану нарушать нравственные законы! Прошу вас, невестка, оставить ваши глупости. Если я когда еще замечу подобные штуки, то не посмотрю, что вы жена моего брата, и уж тогда вы отведаете моих кулаков! Смотрите, чтобы этого больше не было!
При этих словах женщина вся побагровела и, отодвинув свою табуретку, сказала:
— Да ведь я пошутила. И совсем не стоило понимать этого всерьез! Разве вы не видите моего уважения!
И, собрав посуду, она спустилась в кухню, а У Сун, возмущенный, остался один в своей комнате.
Было еще совсем рано, когда У старший вернулся со своим коромыслом домой и постучался в дверь. Жена поспешила отпереть, и он, оставив у дверей свое коромысло, прошел в кухню. Лишь теперь он заметил, что у жены глаза покраснели от слез, и спросил ее:
— С кем ты сегодня повздорила?
— Оттого, что ты такой никчемный, — отвечала женщина, — каждый меня оскорбляет!
— Кто же это осмелился обидеть тебя? — спросил У.
— Да ты и сам хорошо знаешь, кто! — ответила жена. — Все твой братец! Увидела я, как он возвращается домой по глубокому снегу, поспешила подать ему вина и пригласила выпить, а деверь, заметив, что поблизости никого нет, стал говорить мне всякие глупости!
— Не из таких мой брат, — удивился У старший. — Он всегда был честен. Да не кричи ты так, — добавил он, — а то соседи будут смеяться, — и, оставив жену, поднялся в комнату брата.
Войдя к нему, У старший спросил:
— Ты не пробовал еще, брат, пирожков? Присаживайся, вместе поедим!
Но У Сун ничего на это не ответил. Помолчав еще некоторое время, он скинул свои шелковые туфли, обул промасленные сапоги, надел верхнюю одежду, шляпу, повязался поясом и пошел к дверям.
— Ты куда? — крикнул ему У старший, но он ничего не ответил и вышел на улицу.
Вернувшись в кухню, У сказал жене:
— Я хотел поговорить с ним, но он ничего мне не ответил, а сейчас пошел к уездному управлению. Что с ним такое, ума не приложу.
— Ну и чурбан же ты! — набросилась на него жена. — Чего ж тут непонятного! Ему стыдно было в глаза тебе глядеть, вот он и ушел! Не позволю я больше, чтоб он здесь жил.
— Так ведь если он уйдет от нас, люди станут смеяться, — пробовал возразить У старший.
— Дурень ты набитый! — кричала жена. — А если он начнет ко мне приставать, так не будут смеяться? Хочешь, живи с ним сам, а я не желаю. Верни мне брачный договор и оставайся с ним, вот и все!
Мог ли У старший что-либо возразить жене? Пока они шумели, в дом вернулся У Сун в сопровождении стражника с коромыслом на плече. У Сун поднялся наверх, собрал там свои вещи и хотел уже покинуть дом, когда У старший бросился к нему:
— Почему это ты, брат, переселяешься?
— Не спрашивай меня лучше, дорогой брат! — отвечал У Сун. — Не хочу позорить тебя перед людьми. Дай мне лучше уйти от тебя.
У старший не решался больше ни о чем спрашивать и не удерживал брата. А тем временем жена его сидела и ворчала: «Вот и хорошо! Люди судачили, будто младший брат стал начальником и кормит старшего, а не знали, что как раз наоборот, — сам-то за наш счет кормится! Он поистине точно айва — цвету много, а внутри пустая. Да я небо благодарю, что он съехал. Хоть не увижу больше своего обидчика».
Слушая ее ругань, У старший не знал, что делать. Тяжело у него было на душе, и он никак не мог успокоиться. После того как У Сун вновь водворился на жительство в уездное управление, старший брат его, как и прежде, торговал на улице лепешками. Он хотел было пойти в управление поговорить с братом, да жена ему запретила, и У старший так и не пытался встретиться с ним.
Время текло, как вода, и прошло уже более десяти дней. А надо сказать, что два с лишним года минуло с тех пор, как начальник уезда вступил в свою должность. За это время он успел нажить немало золота и серебра и подумывал о том, чтобы часть добра послать с надежным человеком в Восточную столицу своим домочадцам, а часть использовать на подарки и взятки властям в расчете на дальнейшее повышение по службе. Опасался он лишь, как бы деньги не украли по дороге и подыскивал для этого поручения преданного и надежного человека. И тут он вспомнил об У Суне. «Да, этому человеку можно доверить ценности. Такой герой, несомненно, выполнит мое поручение», — думал он. В тот же день он вызвал У Суна к себе и сказал:
— У меня есть родственник, который живет в Восточной столице. Я решил послать ему подарки и узнать, как он там живет. Тревожит меня лишь то, что на дороге не совсем спокойно, и я подумал, что с этим поручением можно отправить только такого храбреца, как вы. Если вы возьмете на себя этот труд, то по возвращении я щедро награжу вас.
— Благодаря вашей милости, — отвечал У Сун, — я был назначен на почетную должность. Как же могу я сейчас отказываться от вашего поручения? Я считаю своим долгом отправиться в путь. Да к тому же мне никогда не приходилось бывать в Восточной столице, и поехать туда мне очень интересно. Если у вас, ваша милость, все уже готово, я могу завтра же отправиться.
Начальник уезда остался очень доволен этим ответом и поднес У Суну три чашки вина. Но об этом мы больше рассказывать не будем.
Поговорим лучше о том, как У Сун, получив приказ начальника уезда, вышел из управления, пошел к себе, достал немного серебра и, взяв с собой стражника, пошел в город. Там он купил флягу вина, рыбы, фруктов и другой снеди и отправился прямо на улицу Красных камней, в дом своего старшего брата. В это время У старший, распродав свои лепешки, как раз возвращался домой. Войдя в комнату, он застал там У Суна, который уже отдал распоряжение отнести на кухню принесенные припасы и приготовить там закуски.
Что же касается жены У старшего, то ее влечение к деверю еще не прошло, и когда она увидела У Суна, пришедшего с вином и закусками, то подумала: «А все-таки этот парень, видно, не забыл обо мне, вернулся-таки обратно. Нет, против меня ему не устоять. Ну да ладно, потихонечку все выведаю». Размышляя таким образом, она поднялась наверх. Там она напудрилась, привела в порядок свою прическу, одела красивое яркое платье и вышла встретить У Суна. Кланяясь ему, она сказала:
— Вы так долго не показывались здесь, дорогой деверь, что я уж стала беспокоиться. Вероятно, за что-то обиделись на нас? Каждый день я посылала вашего брата в управление извиниться перед вами, только он, возвращаясь, всякий раз говорил, что никак не мог разыскать вас. Наконец-то вы обрадовали нас своим приходом! Но зачем вы так потратились?
— Сегодня я пришел сюда поговорить с братом и с вами, невестка! — отвечал У Сун.
— Ну, тогда проходите наверх, посидите с нами, — сказала она.
Поднявшись, У Сун предложил брату и невестке занять по. четные места, а сам, пододвинув табуретку, сел сбоку. Тем временем стражник принес закуски и вино и расставил их на столе. У Сун пригласил брата и невестку выпить, а женщина глаз не сводила с деверя, который, однако, был занят вином. Когда они выпили по пятому разу, У Сун приказал стражнику подлить еще вина и, подняв свою чашку, обратился к У старшему:
— Уважаемый брат мой! Сегодня начальник уезда приказал мне отправиться с поручением в Восточную столицу, и завтра я должен выехать. Быть может, поездка моя продлится два месяца, во всяком случае я вернусь не раньше, чем через пятьдесят дней. Я пришел кое о чем поговорить с вами. Ты, брат, от природы человек слабый и несмелый, и я боюсь, как бы в мое отсутствие тебя кто-нибудь не обидел. Вот я и думаю, что если раньше ты выпекал на продажу десять противней лепешек, то с завтрашнего дня готовь не более пяти. Торговать выходи из дому попозже, а возвращайся домой пораньше. Ни с кем не пей вина, а как вернешься домой, закрывай двери на засов. Таким образом ты спасешь себя от многих неприятностей. Будут к тебе приставать, не связывайся, а когда я вернусь, мы рассудим, как лучше поступить. Если ты согласен, брат, выпей до дна эту чашку.
— Ты правильно рассуждаешь, брат мой, — сказал У старший, — и я буду делать все, как ты сказал.
Не успели они выпить, как У Сун снова наполнил чашки и, обращаясь к невестке, сказал:
— Дорогая невестка! Вы умная женщина, и я не стану учить вас. Брат мой человек доверчивый и полностью передал вам все хозяйство и предоставил полную свободу. Не зря говорит пословица: «Одежда прочна, если подкладка крепкая». Если невестка будет как следует вести дом, то брату моему не о чем будет беспокоиться. Ведь еще в старину говорили: «Сквозь крепкий забор и собака не пролезет».
При этих словах у невестки зарделись уши, а потом и все лицо ее стало багрово красным. Указывая пальцем на мужа, она принялась браниться.
— Ах ты, гадкий олух! — кричала она. — Ты повсюду болтаешь, чтобы только оскорбить меня! Хотя я и не ношу мужской косынки, но не уступлю иному мужчине. Я женщина честная! У меня хватит силы справиться с любым. Я могу повалить даже лошадь. Кому хочешь посмотрю в глаза, ведь я не какая-нибудь продажная девка, с которой стыдно показаться. С тех пор как я вышла за старшего У, и муравей не осмелятся в дом проникнуть, так как же после этого можно говорить о заборе и о собаке! Болтаешь всякие глупости и не думаешь, что говоришь. А ведь стоит лишнее слово оказать, как поднимутся пересуды.
— Ну раз вы так тверды, — засмеялся У Сун, — так чего лучше! Только бы слова у вас не расходились с делом. Нехорошо, когда на уме одно, а на словах другое! Я хорошенько запомню то, что вы сказали, а по сему случаю прошу вас выпить еще чашечку!
Однако женщина оттолкнула от себя вино и бросилась вниз, но на середине лестницы обернулась и крикнула:
— Раз уж вы такой мудрый и умный, так должно быть вам известно, что жена старшего брата все равно, как мать!.. Когда я выходила за У старшего, то даже не слышала, что у него есть младший брат! И откуда вы только взялись на мою голову! Не знаю, какой вы там родственник, но ведете себя как свекор! Вот уж несчастная моя доля-то! Прямо беда! — и рыдая, она сбежала вниз. Так разыграла эта женщина сцену негодования.
А братья, оставшись одни, выпили еще по нескольку чашек вина, и лишь после этого У Сун стал прощаться.
— Возвращайся, брат, поскорее! — сказал У старший. — Я буду ждать тебя! — и при этих словах из глаз его невольно покатились слезы. Заметив это, У Сун сказал:
— А ты, брат, пожалуй, можешь и совсем не торговать лепешками. Сиди себе дома и все, а на расходы я дам.
Когда братья спустились вниз и У Сун уже совсем собрался уходить, он снова обратился к У старшему:
— Так смотри же, брат, не забывай того, что я тебе сказал!
После этого У Сун со стражником возвратился в уездное управление и стал сбираться в дорогу.
На следующее утро, увязав свои вещи, У Сун пошел к начальнику уезда, а тот заранее распорядился, чтобы подали повозку, на которую и погрузили сундуки и корзины. Кроме того, для охраны он назначил двух дюжих воинов и еще двух преданных слуг, которым отдал все необходимые распоряжения. Придя в управление, У Сун простился с начальником уезда, проверил, все ли в порядке, подвесил сбоку саблю. И вот караван из пяти человек вслед за повозкой, покинув город Янгу, направился к Восточной столице.
Ну, а теперь рассказ пойдет о другом. Прежде всего надо сказать о том, что после ухода У Суна, брат его не менее четырех дней подряд должен был терпеть нападки и ругань жены. Но он молча сносил все это, решив твердо следовать советам брата. Теперь он ежедневно готовил лепешек наполовину меньше, чем прежде. Поэтому домой возвращался раньше и, едва опустив свою ношу на пол, тотчас же запирал дверь, опускал занавеску и остальное время сидел дома.
Подобное поведение старшего У выводило его жену из себя, и она. указывая на него пальцем, кричала:
— Ах ты, грязная тварь! Я и солнышка-то как следует не видела ты уж запираешь эту проклятую дверь! Скоро соседи станут говорить, что очень уж мы боимся злых духов. Наслушался дурацких речей своего братца, а сам не понимаешь, что этак все соседи над нами смеяться будут!
— Пусть себе смеются и думают, что хотят, — отвечал на это У старший, — брат мой говорил правильно, меньше будет сплетен.
— Фу ты, дурень бестолковый! — не унималась жена. — Или ты не мужчина, что сам себе не можешь быть хозяином, а только и знаешь, что других слушать.
— Пусть себе болтают, что хотят, а я верю только брату! — твердил У старший.
Прошло уже больше десяти дней после отъезда У Суна, а старший брат все так же поздно выходил из дому и рано возвращался, после чего неизменно закрывал дверь на засов. Поскандалив из-за этого несколько раз, жена постепенно привыкла и теперь стала сама запирать двери по возвращении мужа. Видя это, старший У был очень доволен и нередко думал про себя: «А ведь так-то оно и впрямь лучше».
Прошло еще несколько дней. Зима была на исходе, и на улице становилось все теплее. Жена У старшего привыкла снимать дверную занавеску перед приходом мужа. И в этот день, когда подошло время ему возвращаться, женщина взяла шест и, стоя на пороге, стала снимать занавеску. И надо же было, чтобы как раз в этот момент мимо их дверей проходил человек. Еще в старину люди говорили: «Без повода и пословицы не будет». Жена У не удержала в руках шест, он выскользнул у нее из рук и упал прямо на голову прохожего. Тот остановился и уже готов был разразиться бранью, когда, обернувшись, увидел смазливую бабенку. Весь гнев его словно на остров Яву улетел, прохожий тут же растаял и приятно осклабился. Женщина, убедившись, что на нее не сердятся, сложила ладони рук и отвесила почтительный поклон, говоря:
— У меня выскользнул из рук шест, и я, верно, больно ударила вас?
Прохожий, поправляя на голове косынку, в свою очередь поклонился ей и сказал:
— Пустяки! Ведь вы же нечаянно!
Все это наблюдала соседка супругов У, старая Ван, которая стояла за занавеской у дверей своей чайной.
— А кто заставляет вас, уважаемый господин, ходить у чужих дверей, — крикнула она, смеясь. — Поделом вам!
— Да, разумеется, это моя вина, — отвечал незнакомец, — зря огорчил вас. Уж вы на меня не сердитесь.
— Это вы, господин, извините меня, — с улыбкой ответила жена старшего У.
— Смею ли я на вас сердиться! — возразил тот, низко кланяясь и пожирая женщину глазами. Затем, выпятив грудь, он пошел дальше своей вихлявой походкой, беспрерывно оглядываясь. Жена У сняла занавеску, заперла дверь и стала дожидаться мужа.
Вы спросите, кто же такой был этот прохожий и где он жил. А происходит этот человек из семьи разорявшихся богатеев города Янгу. На улице против уездного управления он держал лавку, в которой торговал лекарственными снадобьями. Человек этот еще с малых лет был нечестным. Учился он кулачному бою и немного фехтованию. А когда ему повезло и он разбогател, то стал заниматься кое-какими общественными делами, выступал посредником между тяжущимися сторонами. С людьми он вел себя нагло, постоянно якшался с чиновниками, и потому все в городе побаивались его и старались держаться от него подальше. Фамилия у него была двойная — Си-Мынь, а имя Цин, а так как он был в семье старшим сыном, то его еще звали Си-Мынь старший. Но когда он разбогател, все стали называть его — почтенный господин Си-Мынь.
В тот же день Си-Мынь Цин зашел в чайную старухи Ван и уселся.
— Уж больно вы тут почтительно раскланивались, уважаемый господин! — хихикнула старая Ван.
— Подите-ка сюда, мамаша, — также со смехом отозвался Си-Мынь Цин, — я хочу кое о чем спросить вас. Чья жена эта бабочка, ваша соседка?
— Это младшая сестра самого властителя ада, дочь злого духа, — ответила старая Ван. — А что это вы заинтересовались ею?
— Оставьте свои шутки! Я говорю серьезно, — сказал Си-Мынь Цин.
— Да разве вы не знаете ее мужа? — отвечала старая Ван. — Он торгует разными кушаньями возле уездного управления.
— Так, значит, она жена Сюй-саня, что торгует пирожками с финиковой начинкой? — спросил Си-Мынь Цин.
— Да нет же, — сказала старая Ван. — Если бы он был ее мужем, пара была бы хоть куда. Ну-ка, попробуйте угадать.
— Тогда, быть может, это жена Ли — Серебряное коромысло? — продолжал спрашивать Си-Мынь Цин.
— Тоже нет, — ответила Ван. — И он был бы ей подходящей парой.
— Так неужели это жена Лу с татуированными руками? — спросил Си-Мынь Цин.
— Опять же нет, — отозвалась старуха. — Если бы он был ей муж, то пара была бы не плоха. А еще кто?
— Ну, мамаша, — сказал Си-Мынь Цин, — вижу, мне не отгадать.
— Если я скажу вам, кто ее муж, — смеялась старая Ван, — уважаемый господин станет смеяться. Ее муж продавец лепешек — У старший.
Услышав это, Си-Мынь Цин от удивления чуть не свалился и, смеясь, спросил:
— Тот, которого называют Корявым сморчком?
— Он самый, — подтвердила старуха.
Тогда Си-Мынь Цин с досадой сказал:
— Каким же образом такой лакомый кусок баранины попал в рот этому плюгавому псу?
— Да так как-то вышло. Еще в старину люди говаривали: «Бывает, что на породистой лошади ездит простак, а с умной женой спит дурак». Не иначе, как самому богу было угодно сочетать их.
— Сколько я вам должен за чай, матушка Ван? — спросил Си-Мынь Цин.
— Да пустяки, потом сочтемся, — сказала старуха.
— А с кем уехал ваш сын? — продолжал расспрашивать Си-Мынь Цин.
— Да я и сама толком не знаю, — ответила она. — Он отправился с каким-то купцом в Хуачжоу и до сих пор не вернулся. Уж и не знаю, жив ли он.
— А почему бы вам не послать его ко мне? — спросил Си-Мынь Цин.
— Да если бы вы дали ему работу, это было бы просто замечательно! — подхватила старуха.
— Так вот, когда он вернется, мы еще потолкуем об этом, — сказал Си-Мынь Цин и, поболтав еще немного, поблагодарил хозяйку и ушел.
Однако не прошло и половины стражи, как он снова вернулся и присел у дверей чайной, наблюдая за домом У старшего. Увидев его, старая Ван вышла и предложила ему сливового отвару.
— Ладно, неси, — сказал Си-Мынь Цин, — только прибавь для кислоты побольше сливового цвета.
Приготовив отвар, старая Ван почтительно поднесла его Си-Мынь Цину. Выпив чашку до дна, Си-Мынь Цин поставил ее на стол и сказал:
— Славный отвар, мамаша Ван. А много его у вас?
— Я всю жизнь занимаюсь сватовством,
[1] — ответила, смеясь, старая Ван, — только зачем же это делать у себя в комнате?
— Да я вас о сливовом отваре спрашиваю, а вы мне о сватовстве, — сказал Си-Мынь Цин. — Это разные вещи!
— А мне послышалось, что вы хвалите меня за сватовство, — сказала старая Ван.
— Дорогая мамаша, — сказал тогда Си-Мынь Цин. — Раз уж вы занимаетесь сватовством, то помогите и мне в этом деле. Я хорошо отблагодарю вас.
— Уважаемый господин, — отвечала старуха, — если об этом узнает ваша супруга, она таких затрещин мне надает, что я света не взвижу.
— Ничего, жена у меня добрая, — сказал Си-Мынь Цин. — Она легко уживается с людьми, и в доме у меня немало женщин, но ни одна из них мне не пришлась по вкусу. Если же вы знаете какую-нибудь женщину, чтоб была мне по душе, не бойтесь прийти и сказать мне об этом. Можно даже замужнюю, лишь бы она мне понравилась.
— Да вот на днях была у меня одна, вполне подходящая, только вряд ли бы вы согласились взять ее, — отвечала старая Ван.
— Так если она хороша, приведите ее ко мне, — сказал Си-Мынь Цин, — а за благодарностью дело не станет.
— Она превосходная женщина, — сказала Ван, — только вот лет ей многовато.
— Ну, если разница в год или два, это пустяки, — заметил Си-Мынь Цин. — Сколько же ей лет? — поинтересовался он.
— Она родилась под знаком тигра, — отвечала Ван, — и на новый год ей как раз исполнится девяносто три года.
— Совсем рехнулась старая! — захохотал Си-Мынь Цин. — Тебе бы все только шуточки шутить, — и, продолжая смеяться, он поднялся и ушел.
Но, когда стемнело и старая Ван зажгла лампу, собираясь запирать двери, Си-Мынь Цин снова вошел к ней. Он уселся на табуретку и, повернувшись к дому У старшего, глядел, не отрываясь.
— Может, вам подать сливового отвару? — спросила его старая Ван.
— Ладно, несите, — согласился Си-Мынь Цин. — Только сделайте послаще.
Старая Ван приготовила отвар и подала Си-Мынь Цину. Выпив чашку до дна и посидев еще немного, он поднялся и оказал:
— Подсчитайте, мамаша, сколько я вам должен, а завтра я уплачу за все сразу.
— Да не беспокойтесь, пожалуйста, — отвечала старуха. — Спокойной вам ночи, а завтра утречком приходите.
Си-Мынь Цин засмеялся и ушел, и в этот вечер ничего больше не произошло.
На следующий день, рано поутру, когда старая Ван отпирала двери своей чайной, она увидела, что по улице разгуливает Си-Мынь Цин. «Что-то больно нетерпелив этот парень! — подумала старуха Ван. — Помазала ему сахаром кончик носа, а языком-то он не может достать. Научился парень в уездном управлении выманивать деньги у народа, так хоть со мной пусть немного поделится».
Открыв двери, старая Ван развела огонь и только собралась было кипятить воду, как в чайную вошел Си-Мынь Цин и, сев у двери, стал глядеть на дом У старшего. Ван прикинулась, будто его не видит, продолжала раздувать огонь в очаге и даже не вышла предложить ему чаю.
— Мамаша! — позвал Си-Мынь Цин. — Подайте мне две чашки чаю!
— Ах, это вы, уважаемый господин! — отозвалась старая Ван. — Давненько не виделись с вами, — добавила она, смеясь. — Пожалуйста, присаживайтесь!
Затем она подала Си-Мынь Цину две чашки крепкого чаю с имбирем и поставила их на стол перед гостем.
— Выпейте со мной чашку, мамаша! — предложил Си-Мынь Цин.
— Да ведь не та я, с кем бы вы хотели посидеть, — захохотала старая Ван.
Си-Мынь Цин тоже рассмеялся, а потом спросил:
— Скажите, мамаша, а чем торгуют ваши соседи?
— Да всем понемногу — лапшой, горячим бульоном, острыми приправами.
— Ну и старуха! Только и знает, что шутить, — засмеялся Си-Мынь Цин.
— И совсем я не шучу, — отвечала ему со смехом старая Ван. — У них в доме есть свой хозяин.
— Ну вот что, мамаша, — начал Си-Мынь Цин. — Я хочу поговорить с вами по серьезному. Если у них лепешки хорошие, я заказал бы штук пятьдесят. Только не знаю, дома ли хозяин?
— Коли вам нужны лепешки, — сказала старая Ван, — то обождите здесь и, когда он выйдет на улицу, купите у него. Зачем же для этого ходить на дом?
— Да, вы, пожалуй, правы, — согласился Си-Мынь Цин.
Выпив чаю и посидев еще немного, он, наконец, встал со словами:
— Подсчитали, мамаша, сколько я вам должен?
— Да вы не беспокойтесь об этом, — ответила она. — Ваш-то должок я крепко держу в памяти.
Си-Мынь Цин засмеялся и ушел. Оставшись одна в чайной, старая Ван принялась тайком подглядывать за ним из-за занавески и увидела, что Си-Мынь Цин разгуливает взад и вперед по улице, глаз не сводя с дома У старшего. Пройдясь этак раз восемь, он снова вернулся в чайную.
— Вы что-то редко заглядываете к нам, уважаемый господин! — встретила его старуха. — Давненько я вас не видела!
Си-Мынь Цин рассмеялся, пошарил в кармане и, вытащив два ляна серебра, передал их старухе со словами:
— Пока что возьмите вот это, мамаша.
— Не многовато ли будет, — хихикнула старуха.
— Ничего, ничего, берите! — сказал Си-Мынь Цнн.
Старуха очень обрадовалась и про себя подумала: «Готово! Попался парень на удочку. Спрячу-ка я пока что это серебро».
Затем, обращаясь к нему, она сказала:
— Вас, я вижу, томит жажда. Не выпьете ли зеленого чайку?
— Откуда вы узнали, что я хочу пить? — спросил Си-Мынь Цин.
— А что же тут мудреного-то, — сказала старуха. — Еще в старину говаривали: «Когда входишь в дом, не спрашивай хозяев, хороши у них дела или плохи. Взгляни на их лица и тут же узнаешь». Да, я умею разгадывать и не такие загадки.
— Есть у меня одно дельце, — сказал Си-Мынь Цин. — И если вы, мамаша, разгадаете его, я дам вам пять лян серебра.
— Да тут и гадать-то нечего, — смеясь, отвечала старуха. — Я уже все поняла с первого взгляда. Подставьте-ка ваше ушко, и я скажу вам, что это за секрет такой. Вот уже два дня, как вы зачастили сюда, потому что крепко полюбилась вам моя соседка. Или не угадала?!
— Ну, мамаша, своей мудростью вы не уступите прославленному Суй Хэ, а умом даже превзойдете Лу Цзя
[2]. Не стану скрывать от вас, я и сам не пойму, что со мной случилось. Но после того как она уронила на меня шест и я взглянул ей в лицо, она словно околдовала меня, и я все думаю, как бы мне пробраться к ним в дом. Не сможете ли вы что-нибудь сделать для меня?
— Я не стану обманывать вас, уважаемый господин, — рассмеялась старуха. — Все знают, что я торгую чаем, да ведь вот точно у моей двери черт на часах сидит. Три года прошло с тех пор, как в третий день шестой луны выпал снег, а ведь как раз тогда я в последний раз и продала чайник чаю, и плохо теперь идут мои дела. Вот и приходится мне, чтобы прокормиться, заниматься разными делишками.
— А что это за делишки такие? — спросил Си-Мынь Цин.
— Ну, прежде всего я сватаю, — смеясь, отвечала старая Ван, — еще достаю девушек. Могу быть повивальной бабкой, а чаще всего устраиваю любовные делишки.
— Дорогая мамаша, — сказал Си-Мынь Цин, выслушав ее. — Если вы устроите мне это дельце, я подарю вам десять лян серебра на покупку гроба.
— Послушайте, что я вам скажу, уважаемый господин, — отозвалась старуха. — Самое трудное — это «тайное свидание». Для того чтобы оно успешно закончилось, необходимо пять условий: надо обладать красотой Пань Аня, крепостью ишака, богатством Дэн Туна
[3], надо быть, как иголка в шерсти, с виду — мягким, а на деле острым и, наконец, иметь достаточно свободного времени. Эти пять вещей — красота, выносливость, богатство, мягкость и настойчивость да еще свободное время необходимы каждому любовнику. Если все это в наличии, то дело можно считать сделанным.
— Что ж, — начал Си-Мынь Цин, — пожалуй, я не обману вас, если скажу, что кое-чем из этого обладаю. Ну, во-первых, что касается наружности, то хоть я и не так красив, как Пань Ань, но лицо мое и в таком виде сойдет. Что же до второго условия, то я еще с детства был здоров, как черт. Если же говорить о богатстве, то хоть я, может быть, и не так богат, как Дэн Тун, но все же деньги у меня водятся, а о настойчивости и говорить нечего. Пусть она хоть четыреста раз меня ударит, я все равно от нее не откажусь. Свободного же времени у меня больше, чем надо, ведь если бы его у меня не было, разве мог бы я так часто сюда приходить? Дорогая мамаша, устройте мне это дельце! А я уж, конечно, вас не забуду.
— Уважаемый господин, — сказала на это старая Ван. — Хоть вы и говорите, что обладаете всеми пятью качествами, но есть еще одно обстоятельство, которое может испортить все дело.
— Тогда скажите, пожалуйста, что это за обстоятельство, — спросил Си-Мынь Цин.
— Не осудите меня, старуху, за мою откровенность, — ответила старая Ван, — но самое главное в этом деле — не останавливаться на полпути. Если вы хоть чуточку не доделаете, все пойдет прахом! А я знаю, вы человек скуповатый и не особенно любите тратить деньги. Вот это-то и может помешать вам!
— Ну, это дело легко поправимое! — возразил Си-Мынь Цин. — Стану следовать вашим советам — и все тут.
— Если уж вы не постоите перед затратами, уважаемый господин, — сказала Ван, — то я знаю, как устроить вам встречу с этой курочкой. Только станете ли вы делать все то, что я вам скажу?
— Я готов выполнить все, что бы вы мне ни посоветовали, — с готовностью отвечал Си-Мынь Цин. — А не откроете ли вы мне свой чудесный план, дорогая мамаша.
— Сегодня уже поздно, и вам надо возвращаться домой, — отвечала, смеясь, старая Ван. — А как пройдет с полгодика да еще месяца три, так приходите обратно, и мы потолкуем.
Тут Си-Мынь Цин даже на колени опустился перед старухой, умоляя ее.
— Дорогая мамаша, не мучьте меня! Сделайте все, что можете.
— Да что за горячка на вас напала! — продолжала шутить старая. — План мой очень хорош. И хоть, может, я и не попаду в храм, где выставлены имена великих полководцев, но думаю, что немногим уступлю Сунь-цзы, обучавшему женщин военному искусству. Так вот слушайте, уважаемый господин, что я вам сейчас скажу. Эта женщина была раньше служанкой в одном богатом доме в городе Цинхэ, — она очень хорошо шьет. Вам, уважаемый господин, надо купить кусок узорчатой камки, синего шелка и белой тафты да еще десять цзиней хорошей шелковой ваты и все это принести мне. Я пойду к этой курочке попить чайку и расскажу о том, что один уважаемый благодетель подарил мне материи на похоронное платье, и я пришла попросить у нее календарь, чтобы выбрать счастливый день для шитья. Если она не обратит на мои слова никакого внимания, придется это дело оставить. А если скажет, что портного звать не надо, и предложит мне помочь, то первый шаг сделан. После этого я приглашу ее работать сюда, но если она откажется и попросит принести материю к ней, то опять же делу конец. А если обрадуется этому приглашению и скажет, что охотно придет ко мне и поможет, то, значит, сделан и второй шаг. К ее приходу мне придется приготовить вина и печенья, но вам не следует показываться здесь в первый же день. Может случиться, что на следующий день она почему-либо не пожелает прийти ко мне, а захочет работать у себя дома, тогда делать больше нечего. Если же она охотно согласится пойти ко мне и на второй день, то можно считать, что и третий шаг сделан. Но и в этот день вам тоже не следуем появляться. Лишь на третий день около полудня вы как следует принарядитесь и приходите сюда. А когда придете, кашляньте и громко окажите у дверей: «Что это вас не видно, матушка Ван?» Я выйду к вам навстречу и приглашу войти в дом. Если она, как увидит вас, встанет и бросится вон, я не смогу ее удерживать, и тогда на этом придется кончить дело. Но если она, увидев вас, останется на месте, то можно считать, что и четвертый шаг сделан. Когда вы усядетесь, я окажу нашей пташке: «Вот это и есть тот самый благодетель, который, спасибо ему, подарил мне материю!» Тут я начну превозносить ваши достоинства, а вы похвалите ее работу. Не вступит она в разговор, то опять же от нашей затеи придется отказаться, а если станет вам отвечать, то считайте, и пятый шаг сделан. Тогда я окажу: «Эта женщина была так добра, что согласилась помочь мне в шитье. Оба вы мои благодетели — один подарил материю, а другая вызвалась шить. После этакого благодеяния мне как-то неудобно просить вас еще о чем-нибудь. Но так как эта женщина уже здесь, что редко бывает, то я хочу просить вас, уважаемый господин, вместо меня угостить ее за труды». Тогда вы достанете деньги и пошлете меня купить всяких лакомств. Если она встанет и пойдет прочь, то удерживать ее бесполезно, и наше дело на этом закончится. Если же она останется, то считайте, что и шестой шаг сделан. Ну, а потом я возьму у вас деньги и, уходя, скажу ей: «Уж ты побудь здесь, голубушка, вместо меня, займи уважаемого господина!» И опять же, если она встанет и пойдет домой, то я уж никак не смогу препятствовать этому, и тут делу конец. Ну, а если она и с места не двинется, то это хороший признак, и можно считать, что и седьмой шаг сделан.
Когда я куплю все, что нужно и вернусь домой, то разложу припасы на столе и скажу: «Ну, моя милая! Убери-ка свою работу, и давай выпьем по чашечке вина. Ведь неудобно же зря вводить в расход такого уважаемого господина». Если она откажется сесть вместе с вами за стол и уйдет домой, то делать больше нечего. А если станет говорить, что ей нужно идти, а сама и с места не двинется, то все хорошо, и можно считать, что и восьмой шаг уже сделан. Когда она порядком выпьет и вы по душам разговоритесь, я скажу, что вино кончилось, и снова попрошу у вас денег, а вы опять же пошлете меня. Уходя, я стану запирать вас, и если она рассердится и убежит, то все кончено. А если не обратит на это никакого внимания и не рассердится, то, значит, все в порядке. И тогда останется сделать последний шаг. Только помните, что этот шаг и есть самый трудный. Когда вы, уважаемый господин, останетесь с ней вдвоем, старайтесь говорить ласковые слова и не действуйте очертя голову. Уж если вы тут все испортите, я не стану снова вам помогать. Прежде всего, словно нечаянно, смахните рукавом со стола палочки для еды, а когда нагнетесь за ними, легонько ущипните ее за ногу. Если она подымет шум, я прибегу к вам на выручку, и так на этом все и кончится. Но если она промолчит, то и десятый шаг можно будет считать сделанным, и тогда все в порядке. Что вы скажете об этом плане?
Выслушав старуху, Си-Мынь Цин даже рассмеялся от удовольствия и сказал:
— Хоть имя ваше и не запишут среди знаменитостей, но план и впрямь хорош!
— Не забывайте же вашего обещания насчет десяти лян серебра.
— «Кто хоть корочку мандарина попробует на озере Дунтинху, тот вовеки не забудет этого озера», — отвечал Си-Мынь Цин. — Когда же вы начнете действовать?
— Думаю, что смогу вам ответить сегодня же вечером, — сказала старуха. — Пока не вернулся У старший, я схожу к нашей красотке и постараюсь уговорить ее. А вы отправляйтесь домой да пошлите человека за тафтой и шелковой ватой.
— Вы уж постарайтесь для меня, дорогая мамаша, — просил Си-Мынь Цин, — а я свое обещание выполню.
Простившись со старухой, Си-Мынь Цин пошел в лавку, где продавали шелковые ткани, купил там камки, шелка, тафты да еще десять цзиней шелковой ваты и, вернувшись домой, приказал слуге завернуть все это, вложить в узел еще пять лян серебра и отнести его в чайную старой Ван.
Когда старуха все это получила, она отпустила слугу, а сама вышла черным ходом и направилась к дому У старшего. Жена У радушно ее встретила и пригласила пройти наверх. Обращаясь к ней, старуха сказала:
— Что ж это ты, милая моя, не зайдешь к бедной старухе чайку попить?
— Да что-то мне нездоровится эти дни, — отвечала та, — вот и не хочется никуда идти.
— Есть у вас, дорогая, календарь? — спросила старуха. — Может быть, одолжите мне его отыскать счастливый день для шитья одежды.
— А что вы собираетесь шить, мамаша? — спросила жена У.
— Да я все теперь прихварываю, — сказала старуха. — Боюсь, как бы чего не приключилось, вот и решила приготовить себе погребальную одежду. Спасибо, один богатый человек, что живет неподалеку отсюда, узнав об этом, прислал мне в подарок материи — камки, шелка, тафты и шелковой ваты. Все это лежит у меня уже больше года, а я никак не соберусь сшить себе платье. Но в этом году я совсем плоха стала и потому решила воспользоваться тем, что нынче год у нас високосный, и сшить все, что нужно. Только портной что-то все тянет, говорит, работы у него много. Я и сказать не могу, как измучилась с этим делом.
Выслушав ее, жена У рассмеялась и сказала:
— Боюсь, что не угожу вам, матушка, а если не побрезгуете моей работой, я охотно сошью вам одежду.
При этих словах лицо старухи так все и сморщилось в улыбке, и она сказала:
— Если ты, моя милая, сделаешь все это своими драгоценными ручками, то мне и умирать будет легче. Давно уж я слышала, что ты мастерица хоть куда, да все не решалась просить тебя.
— Что ж тут особенного, — заметила жена У старшего, — раз уж я пообещала, значит сделаю, матушка. Надо только выбрать по календарю счастливый день, и тогда можно приниматься за работу.
— Если ты, дорогая, соглашаешься мне это сделать, — оказала старуха Ван, — так ты и есть моя счастливая звезда и нечего выбирать дня. Да к тому же позавчера я уж просила одного человека посмотреть в календарь, и он оказал, что завтра как раз и будет самое подходящее время. Но я подумала, что для шитья одежды незачем выбирать какой-то особый день, и не обратила на его слова внимания.
— Нет, шитье погребального платья надо обязательно начинать в счастливый день, — сказала жена У старшего. — И если этот день завтра, так незачем и выбирать другой.
— Раз ты согласна сшить для меня эту одежду, — молвила старуха, — так уж осмелюсь попросить тебя завтра же ко мне прийти и начать работу.
— Нет, нельзя, — возразила жена У старшего, — я не могу приходить к вам шить.
— Так ведь я это потому предложила, что хочу взглянуть на твое мастерство, — сказала старуха, — а дом оставить не на кого.
— В таком случае, матушка, — сказала жена У, — завтра я приду к вам с утра.
Старая Ван долго еще ее благодарила и, наконец, ушла, а вечером она рассказала обо всем этом Си-Мынь Цину, и они уговорились, что в условленный день он придет в чайную. В этот вечер ничего больше не произошло.
На следующее утро старуха Ван пораньше прибрала свое жилище, купила ниток, заварила чай и стала ждать гостью. А в это время У старший, позавтракав, прихватил свое коромысло и отправился торговать лепешками. Жена его опустила на двери занавеску, заперла дом и черным ходом вышла на улицу и направилась к старой Ван. Увидев ее, старуха очень обрадовалась и провела гостью в комнаты. Налив крепкого чаю и насыпав на тарелочку орешков, она принялась угощать жену У старшего, а затем, убрав со стола, вытащила припасенную материю.
Жена У с аршином в руках стала размерять и кроить, а потом принялась за шитье. Старуха следила за ее работой и все приговаривала:
— Вот так мастерица! Мне уж седьмой десяток пошел, а я до сих пор не видывала ничего подобного.
Женщина шила все утро, а в полдень старая Ван приготовила лапши, вина и закусок и пригласила гостью закусить, после чего жена У поработала еще немного, а когда день стал клониться к вечеру, сложила работу и ушла домой. Едва она возвратилась, как пришел и У старший с пустым коромыслом. Жена опустила за ним дверную занавеску и заперла дверь, а он, идя в комнату и увидев раскрасневшееся лицо жены, тут же спросил:
— Ты где это выпивала?
— Да у нашей соседки, матушки Ван, — отвечала жена. — Она попросила меня сшить ей погребальную одежду, а в полдень приготовила кое-что покушать и угостила меня.
— Ай-я! — оказал У старший. — Не надо, чтоб она угощала тебя. Ведь может случиться, что и нам о чем-нибудь придется просить ее. Шить-то ты ей шей, а кушать приходи домой, чтоб не вводить ее в расход. Если ты завтра опять пойдешь к ней работать, так захвати немного денег и купи вина и закуски угостить ее. Недаром говорит пословица: «Близкий сосед лучше далекого родственника». Смотри не порти с ней отношений. Если она откажется от угощения, возьми работу домой, а когда все сделаешь, то отнесешь.
Жена выслушала У старшего, и ничего особенного в этот день не произошло.
Так удалось старой Ван осуществить свой план и заманить к себе в дом Пань Цзинь-лянь. На следующий день после завтрака, когда У старший отправился торговать, старуха снова пришла пригласить к себе его жену. А когда та пришла, старая Ван вынесла ей шитье, и жена У принялась за работу, а хозяйка пристроилась рядом, заварила чай и стала его попивать.
Когда наступил полдень, молодая женщина вынула связку монет и, передавая ее старой Ван, сказала:
— Матушка! Разрешите-ка сегодня мне угостить вас!
— Да что ты, милая! — воскликнула старуха, не ожидавшая этого. — Да где же такое видано? Я, старая, пригласила тебя поработать, да ты же еще и тратиться будешь!
— Муж велел мне так сделать, — отвечала жена У старшего. — Он сказал, что если вы, матушка, будете отказываться от угощения, то мне лучше работать дома.
— Ну раз уж он у тебя такой строгий да к тому же и ты сама желаешь этого, я возьму деньги, — поспешила согласиться старая Ван, опасаясь, как бы не испортить все дело.
Она добавила немного своих денег, купила хорошего вина, закусок, а также редких фруктов и принялась потчевать свою гостью.
Теперь послушайте, что я скажу вам, читатель. Любая женщина, как бы умна она ни была, не устоит перед расточаемыми ей любезностями, и из десяти случаев в девяти попадется в ловушку.
Дальше необходимо рассказать, как старая Ван подала сладости и пригласила гостью выпить и закусить. Потом жена У старшего пошила еще немного и, когда стало смеркаться, выразила старухе свою сердечную благодарность и, распрощавшись, ушла домой.
Но мы не будем подробно останавливаться на всех этих мелочах. На третий день после завтрака, едва Ван увидела, что У старший ушел из дома, она с черного хода забежала к своей соседке и сказала ей:
— Ну, милая, опять я пришла беспокоить тебя…
— А я только что собиралась идти к вам, — сказала жена У, спускаясь по лестнице.
Придя в дом старой Ван, они уселись шить, а потом попили чайку, приготовленного хозяйкой. Так жена У старшего проработала примерно до полудня.
Теперь возвратимся к Си-Мынь Цину и расскажем о том, как он сгорал от нетерпения, дожидаясь назначенного дня. Голову он повязал новой косынкой, одел нарядное платье и, захватив с собой около пяти лян серебра, отправился на улицу Красных камней. Подойдя к дверям чайной, он кашлянул и сказал:
— Что это вас не видно, матушка Ван?
— Кто там меня зовет? — спросила старая Ван, взглянув на дверь.
— Да это я! — отвечал Си-Мынь Цин.
Старуха поспешила к двери и, увидев говорившего, смеясь, сказала:
— Я-то думаю, кто бы это мог быть, а это оказывается вы, уважаемый господин, мои благодетель. И как вовремя пришли, зайдите, пожалуйста! — она за рукав втащила гостя в комнату и обратилась к жене У старшего:
— Это и есть тот самый благодетель, который подарил мне материи на погребальную одежду.
Увидев женщину, Си-Мынь Цин почтительно ее приветствовал, она же, поспешно отложив работу, так же вежливо отвечала на его поклоны. А тем временем старая Ван, указывая на жену У старшего, говорила Си-Мынь Цину:
— Шелк, который вы, уважаемый господин, изволили подарить мне, пролежал у меня больше года, и я так и не собралась сшить погребальную одежду. Но эта женщина так добра, что согласилась сама изготовить все необходимое своими руками. Взгляните — она шьет, словно на станке ткет, стежки у нее идут и часто и красиво. Редко встретишь такую работу. Сами посмотрите, уважаемый господин!
Си-Мынь Цин взял в руки шитье и одобрительно воскликнул:
— Где же это вы, сударыня, научились этакому мастерству? Будто волшебница какая сделала!
— Вы шутите надо мной, сударь! — улыбаясь, отвечала ему жена У старшего.
Тогда Си-Мынь Цин обратился к старой Ван со следующим вопросом:
— Могу ли я спросить вас, матушка, из какого дома эта госпожа?
— А вы попробуйте сами угадать, сударь! — отвечала старуха.
— Да разве я отгадаю? — возразил Си-Мынь Цин.
— Это жена моего соседа У старшего, которая всего несколько дней назад, если помните, ударила вас шестом, — смеясь, отвечала старуха. — Видно, ушибленное место у вас уже не болит, вот вы и забыли.
При этих словах жена У так вся и зарделась и произнесла:
— Шест у меня тогда нечаянно из рук выпал, так что вы уж пожалуйста, уважаемый господин, на меня не сердитесь.
— Да что вы! — отозвался Си-Мынь Цин.
— Мой благодетель — прекрасной души человек, — поспешила вставить свое слово старуха Ван. — Он всегда отличался необычайной добротой и совсем не злопамятен.
— А я тогда и не знал, кто вы, — продолжал Си-Мынь Цин. — Так вы, значит, супруга У старшего. Ваш муж, кажется, занимается торговлей? Я слышал, что зла он никому в городе не причиняет, занимается потихоньку своим делом, что характер у него хороший и человек он, каких мало.
— Ах вот вы что о нем знаете, — вмешалась тут старая Ван. — С тех пор как эта женщина вышла за него замуж, она во всем слушается своего мужа.
— Да никчемный он человек! — заметила жена У. — Вы уж не смейтесь над нами, сударь.
— Ошибаетесь, дорогая госпожа! — сказал Си-Мынь Цин, — Еще в старину говорили: «Мягкость в человеке — основа жизни, а твердость — источник многих бед». Ведь у людей, вроде вашего мужа, как говорится: «И на расстоянии десяти тысяч ли ни одна капля воды не пропадет».
— Что верно, то верно, — поддержала его старая Ван.
Восхваляя еще некоторое время шитье, которое ему показали, Си-Мынь Цин сел против молодой женщины.
— А знаешь ли ты, милая, кто этот почтенный господин? — спросила старуха Ван свою гостью.
— Нет, — ответила та, — не знаю.
— Этот уважаемый господин один из самых богатых людей в нашем городе, — продолжала старуха, — сам начальник уезда поддерживает с ним знакомство. Зовут его почтенный господин Си-Мынь. Дома у него несметные богатства, а напротив уездного управления лавка, в которой он торгует лекарственными снадобьями. Денег у него целые горы, а продовольствия в закромах столько, что оно даже гниет. В комнатах его, куда ни взглянешь, что ни желтое, то золото, что ни белое — серебро, что ни круглое, то жемчуг, а блестящее — разные драгоценности. Есть у него дома и рога носорога и бивни слона, — продолжала расхваливать его старуха.
А жена У старшего сидела, опустив голову, и шила. Си-Мынь Цин же, глядя на нее, так распалился, что не мог дождаться той минуты, когда останется с ней наедине. Тут старая Ван ненадолго удалилась и вернулась, неся две чашки чаю. Одну она подала Си-Мынь Цину, а другую жене У, приговаривая:
— Выпей, милая, чашечку вместе с уважаемым господином.
Когда гости выпили чай, то по всему было видно, что они уже поняли друг друга. В это время старая Ван, глядя в глаза Си-Мынь Цину, потерла рукой щеку, и тот понял, что и пятый шаг уже сделан. Потом, обращаясь к нему, старуха сказала:
— Если бы вы, уважаемый господин, не пожаловали ко мне сами, я не осмелилась бы явиться к вам с приглашением. Но, уж видно, так судьбе угодно, и приход ваш как нельзя кстати. Недаром говорится в пословице: «Один гость не должен беспокоить двух хозяев». Хоть вы, уважаемый господин, и потратились на меня, а эта добрая женщина согласилась тут потрудиться, но все же, как мне ни совестно, я хочу просить вас еще кое о чем. Раз уж здесь моя соседка, — а бывает она у меня не так часто, — то я хотела просить вас угостить эту женщину за ее труды. Сделайте это для меня.
— Сам-то я и не догадался! — воскликнул Си-Мынь Цин. — Вот, возьмите это, — сказал он, передавая старухе платок, в котором были завязаны деньги.
— Да что вы, не надо! — воскликнула Пань Цзинь-лянь. Однако она не двинулась с места и не встала даже в ту минуту, когда старуха, прихватив деньги, собралась идти.
— Ты, милочка, — сказала старая Ван, выходя из дверей, — уж побудь здесь за хозяйку, посиди с уважаемым господином!
— Матушка, да не ходите вы, — продолжала протестовать жена У, но и тут не встала.
Дело шло так, будто иначе и быть не могло, а все потому, что желания всех трех совпадали. Что до Си-Мынь Цина, то он глазами пожирал жену У старшего, да и она то и дело украдкой на него поглядывала. С виду он был недурен, и женщина почувствовала к нему влечение, хотя ничем своих чувств не выдавала и сидела, низко склонившись над шитьем.
Вскоре вернулась старая Ван. Она купила уже приготовленного для еды жирного гуся, жареного мяса, закусок и фруктов. Все это старуха разложила на блюда и подала на стол.
— Вы, матушка, сами будьте хозяйкой, ухаживайте за гостем, — сказала жена У при виде всех этих приготовлений. — Я не смею.
Но уходить она не собиралась.
— Как ты можешь говорить так! — возразила старуха. — Ведь я стараюсь отблагодарить тебя за труды.
Она расставила на столе тарелки с закусками, и, когда все трое уселись, старая Ван налила вина, а Си-Мынь Цин, подняв свою чашечку, обратился к жене У:
— Прошу вас, уважаемая, до дна осушить эту чашечку.
— Очень благодарна вам за благосклонное ко мне внимание, — смеясь, ответила женщина.
— Я знаю, милая, что ты умеешь пить, — отозвалась старуха, — а потому прошу тебя, не стесняйся и пропусти еще пару чашечек.
Тем временем Си-Мынь Цин, взяв со стола палочки для еды обратился к старухе Ван:
— Мамаша, попросите гостью чего-нибудь откушать.
Старуха выбрала самые лакомые кусочки и передала их жене У старшего. Так они осушили подряд еще три чашечки, и старуха снова пошла за вином. Тогда Си-Мынь Цин спросил жену У:
— Могу я узнать, сколько весен вам сейчас миновало?
— Мне уже двадцать три года, — ответила та.
— Я старше вас на пять лет, — заметил Си-Мынь Цин.
— Что вы, господин! Разве можно сравнивать мою ничтожную жизнь с вашей высокой, — это как небо и земля! — воскликнула жена У.
В это время в комнату вошла старая Ван и сказала:
— Видите, какая она умница! Не только шить мастерица, но и ученая и начитанная.
— Где вы только ее отыскали? — удивлялся Си-Мынь Цин. — И какой, должно быть, счастливчик этот У старший!
— Окажу вам откровенно, — продолжала старуха, — что хоть у вас, уважаемый господин, в доме немало женщин, но ни одна не может с нею сравниться!
— Да сразу всего и не скажешь! — поддакнул Си-Мынь Цин. — Могу лишь признаться, что не везет мне, так до сих пор я и не смог найти хорошей жены.
— Ну, первая-то жена была у вас хорошая, — возразила на это старая Ван.
— И не говорите! — воскликнул Си-Мынь Цин. — Если бы была жива моя первая жена, дом мой не был бы таким беспризорным! А то сейчас нахлебников у меня много, а делами никто не занимается.
— Когда же вы потеряли супругу? — спросила Пань Цзинь-лянь.
— Мне очень тяжело говорить об этом, — сокрушался Си-Мынь Цин. — Моя покойная подруга происходила из бедной семьи, была мастерицей на все руки и могла заменить меня в любом деле. Однако, на мое несчастье, она уж три года, как умерла, и все в доме пошло вверх дном. Вот почему я стараюсь уйти куда-нибудь, а, когда бываю дома, всегда расстраиваюсь!
— Уважаемый господин, не судите строго меня, старую, за прямоту мою, — снова вступила в разговор хозяйка, — только я окажу, что и первая ваша жена не умела так шить, как жена У старшего.
— Хоть и нехорошо так говорить про покойную жену, — отвечал Си-Мынь Цин, — но все же не могу не признаться, что и красотой лица она уступала вам, сударыня.
— А что же это вы, уважаемый господин, — смеясь, сказала старуха, — не пригласите меня попить чайку к той из своих жен, что проживает на Восточной улице?.
— Это к певичке Чжан Си-си? — спросил Си-Мынь Цин. — Так ведь это так, между прочим, да и не по душе она мне что-то.
— Но ведь вы, уважаемый господин, очень долго жили с Ли Цзяо-цзяо? — продолжала старуха.
— Она уже поселилась в моем доме, — ответил Си-Мынь Цин, — и, будь она так же мила лицом, как наша гостья, я давно бы на ней женился.
— А если б я нашла такую женщину, — сказала старуха, — которая пришлась бы вам по вкусу, то ничто не помешало бы вам?
— Родители мои умерли, и дома я сам себе хозяин, — отвечал он. — Кто же посмел бы воспрепятствовать мне?
— Да нет, я так, пошутила, — сказала старуха. — Где же сразу найдешь такую, чтоб была по вашему вкусу?
— А почему же не найдешь! — возразил Си-Мынь Цин. — Просто уж такой я неудачливый с женитьбой, вот и не мог найти себе пару.
Так, слово за слово, говорили они еще некоторое время, а потом старуха молвила:
— Хорошо бы сейчас еще вина выпить, да вот не осталось ничего. Вы уж не ругайте меня, сударь, за мою назойливость, но только неплохо было бы еще кувшинчик купить!
— У меня в платочке завязано пять с лишним лян серебра, — сказал Си-Мынь Цин, — и я все это отдаю вам на расходы. Если нужно что-нибудь купить — покупайте. А что останется, вы, матушка, можете взять себе.
Старуха поблагодарила Си-Мынь Цина и поднялась, чтоб идти. Взглянув на красотку, она увидела, что та уже сильно подвыпила и страсти у нее разгораются. Гости уже беседовали, не стесняясь, и можно было заметить, что их влекло друг к другу. Жена У все продолжала сидеть, потупившись, и не думала уходить. Тогда старуха, вся сияя, оказала:
— Сейчас я пойду и куплю еще кувшинчик, чтоб поднести тебе чашечку. Ты уж побудь здесь, милая, за хозяйку, посиди с уважаемым господином. Вино еще есть, так что вы с господином можете выпить, а я пойду в лавку, что возле уездного управления, — там продается хорошее вино, — и, может, немножко задержусь.
— Да что вы, не надо больше, — сказала жена У, но сидела, не двигаясь с места.
Выйдя из дому, старуха заперла дверь и села сторожить вход.
А Си-Мынь Цин, оставшись с женой У старшего наедине, стал уговаривать ее выпить еще. Потом, как бы невзначай, он смахнул рукавом на пол палочки для еды; и надо же было случиться такой удаче, что палочки упали прямо к ее ногам. Си-Мынь Цин поспешно нагнулся, будто для того, чтобы поднять палочки, и увидел крошечные ножки женщины. Тут уж он забыл про палочки и сжал вышитый туфелек на ее ножке.
— Что ж это вы делаете, уважаемый господин? — рассмеялась Пань Цзинь-лянь. — Или вы и впрямь желаете меня?
Тогда Си-Мынь Цин упал перед ней на колени и воскликнул:
— Дорогая, ты сама довела меня до этого!
Жена У обняла Си-Мынь Цина и подняла его с полу, а затем они пошли в спальню старой Ван, разделись, — и чего только тут не было! Но когда они стали одеваться, в комнату ворвалась старая Ван и сердито завопила:
— Хорошенькие делишки вы тут проделываете!
Си-Мынь Цин и жена У перепугались, а старуха все продолжала кричать:
— Нечего сказать, хороши! Я пригласила тебя одежду шить, а не чужих мужчин соблазнять. Ведь если У старший узнает об этом, так и мне достанется. Лучше уж я сама пойду и расскажу ему обо всем, — и с этими словами она повернулась, делая вид, что хочет идти. Тут жена У схватила ее за платье, приговаривая:
— Дорогая мамаша, простите меня, пожалуйста!
— Не кричите так! — уговаривал ее и Си-Мынь Цин.
— Если вы хотите, чтобы я простила вас, — засмеялась старуха, — выполните одно условие!
— Я готова выполнить хоть десять, — отвечала жена У.
— Так вот, — продолжала старуха, — ты скроешь от мужа все, что здесь произошло, и будешь приходить сюда каждый день развлекать уважаемого господина. Тогда я тебя не выдам. Если же ты хоть раз нарушишь свое обещание, я тут же пойду к У старшему и расскажу ему обо всем.
— Пусть будет по-вашему, и покончим на этом, — согласилась жена У.
— Ну, с вами уважаемый господин Си-Мынь, мне нет надобности много разговаривать, — продолжала старуха. — Дельце наше сделано, не забудьте теперь своего обещания. Если же вы не сдержите обещания, я пойду к У старшему и расскажу ему обо всем.
— Вы можете быть совершенно спокойны, матушка, — сказал Си-Мынь Цин, — я сдержу свое слово.
Затем они выпили еще по чашечке, вина, и, так как время было уже за полдень, жена У поднялась и сказала:
— Скоро вернется домой этот У старший, мне пора идти, — и она черным ходом ушла от старухи Ван. Не успела она войти в дом и снять дверную занавеску, как возвратился ее муж.
А старуха Ван, оставшись вдвоем с Си-Мынь Цином, спросила:
— Ну как, хорош мой план?
— Я очень признателен вам, дорогая мамаша! — отвечал он. — Как только вернусь домой, сейчас же пошлю вам слиток серебра. Разве могу я забыть то, что обещал?!
— Ну что же, буду ждать приятных вестей. Только смотрите, как бы не получилось, как с теми плакальщицами, которые просят платы, когда покойник уже похоронен.
В ответ Си-Мынь Цин только рассмеялся и ушел, и говорить об этом пока больше нечего.
Жена У старшего стала теперь каждый день приходить в дом старой Ван и проводила здесь время с Си-Мынь Цином. Скоро они прилипли друг к другу, как лак и краска, и их невозможно было разлучить. Однако недаром говорит пословица: «Добрая слава дома лежит, а худая — по свету бежит». Не прошло и полмесяца, как о связи Пань Цзинь-лянь с Си-Мынь Цином говорили уже все соседи. Не знал ничего лишь обманутый У старший.
Но рассказ здесь пойдет о другом. Надо сказать, что в этом же городе проживал паренек лет шестнадцати по фамилии Цяо, а так как родился и вырос он, когда отец его отбывал военную службу в Юньчжоу, то ему и дали имя Юнь-гэ, что означает — браток из Юньчжоу. У этого Юнь-гэ остался в живых только отец. Мальчуган рос ловким и сообразительным и занимался продажей свежих фруктов. Торговал он возле кабачков, которых было немало возле уездного управления. Перепадало ему кое-что и от Си-Мынь Цина.
В тот день, о котором идет речь, ему удалось достать корзиночку прекрасных груш, известных под названием белоснежных. Он хотел предложить эти груши Си-Мынь Цину и поэтому с корзинкой в руках ходил по улицам, разыскивая его. И вот навстречу ему попался один болтун, который сказал:
— Юнь-гэ, если ты хочешь повидать Си-Мынь Цина, я расскажу тебе, где его найти.
— Сделайте милость, дяденька, — сказал Юнь-гэ, — может, я тогда заработаю пятьдесят монет. Должен же я как-нибудь кормить отца.
— Си-Мынь Цин, — принялся охотно рассказывать сплетник, — спутался с женой торговца лепешками У старшего и теперь каждый день проводит с ней время в чайной старухи Ван, на улице Красных камней. Сейчас он, верно, там, и так как ты еще маленький, то пройдешь туда без помехи.
Маленький пройдоха поблагодарил прохожего и, подхватив свою корзиночку, отправился на улицу Красных камней, прямо в чайную старой Ван. Увидев старуху, которая сидела на низенькой скамеечке и пряла, он поставил свою корзиночку на землю и поклонился ей.
— Юнь-гэ, зачем ты пришел сюда? — спросила старуха.
— Я ищу уважаемого господина, — ответил тот, — чтобы заработать немножко денег для старого отца.
— О каком это уважаемом господине ты говоришь? — спросила старуха.
— Вы ж хорошо знаете о ком, дорогая матушка, — отвечал Юнь-гэ. — Как раз о том самом.
— Да ведь есть у этого господина имя и фамилия! — рассердилась старуха.
— Фамилия у него из двух иероглифов, — сказал Юнь-гэ.
— Из каких таких двух иероглифов? — спросила старуха.
— Вот вы все шутите, матушка, — отвечал Юнь-гэ, — а я хочу поговорить с господином Си-Мынем, — и, сказав это, он направился в чайную.
— Ты куда это, обезьяна, лезешь?! — крикнула старуха, схватив его за руку. — Разве ты не знаешь, что в каждом доме есть комнаты, куда нельзя входить!
— Да ведь я только его ищу! — сказал Юнь-гэ.
— Обезьянья твоя башка! — крикнула старуха. — Какой там еще уважаемый господин Си-Мынь может быть в моем доме!
— А, ты хочешь одна поживиться! — крикнул Юнь-гэ. — Пусть кое-какие крохи и мне перепадут. Думаешь, я не понимаю!
— Глупая ты обезьяна! — продолжала кричать старуха. — Да чего ты понимаешь-то!
— Ты что же, — возразил на это Юнь-гэ, — хочешь готовить в чашке так, чтобы не выпало из нее ни одной крошки? Или хочешь, чтобы я все сказал? Боюсь только, что продавец лепешками, как узнает об этом, рассердится.
Эти слова задели старуху за живое, и она в бешенстве крикнула:
— Ах ты, обезьяна проклятая! Пришел сюда всякие пакости говорить!
— Хорошо же! — воскликнул Юнь-гэ. — Пусть я буду обезьяна, а ты — старая сводня!
Тут старуха, все еще державшая Юнь-гэ, ударила его дважды кулаком.
— Ты за что бьешь меня?! — завопил Юнь-гэ.
— Если ты будешь еще кричать, — оказала старуха, — я надаю тебе пощечин и выгоню отсюда.
— Ах ты, старая гнида! — кричал Гонь-гэ, — За что ж это ты собираешься бить меня, ведь я ничего плохого не сделал.
Старуха, держа мальчишку одной рукой, другой надавала ему тумаков и выгнала на улицу. Вслед за ним она вышвырнула его корзину с грушами, которые покатились в разные стороны. Мальчуган, убедившись, что ему не справиться со старой каргой, плача и ругаясь, пошел прочь, подбирая по дороге рассыпавшиеся фрукты. Потом он остановился и крикнул старухе:
— Ну погоди же, старая гнида! Я проучу тебя! Не будь я Юнь-гэ, если не пойду и не расскажу ему обо всем.
И с корзиной в руках он отправился на поиски. Вот уж поистине: когда бы ни был совершен проступок, а возмездие придет.
Как говорится:
В логове зайцев нашли, в чаще поймали лису.
Уток схватили чету возле речных камышей.
Кого отправился искать Юнь-гэ, вы, читатель, узнаете из следующей главы.
Глава 24
повествующая о том, как старуха Ван подстрекала Си-Мынь Цина на темное дело и как распутница отравила своего мужа
Итак, Юнь-гэ, побитый старухой Ван, не зная, на ком выместить злобу, подхватил свою корзинку и побежал разыскивать У старшего. Миновав несколько кварталов, паренек свернул за угол и вдруг встретил У старшего, который брел, неся на плече коромысло с лепешками. Увидев его, Юнь-гэ остановился и, бесцеремонно разглядывая У старшего, сказал:
— Давненько вас не видно. Что это вы так раздобрели?
— Да я всегда такой! — отвечал У, сняв с плеча коромысло. — С чего это ты взял, что я раздобрел?
— Я на днях хотел купить отрубей, — отвечал Юнь-гэ. — Все лавки обыскал, но так нигде и не нашел, а люди мне сказали, что у вас дома их сколько хочешь.
— Я не держу ни уток, ни гусей. Зачем же мне отруби? — ответил У.
— Если у тебя нет отрубей, так с чего ты так жиром заплыл? Хоть на голову тебя ставь, хоть в котле вари — ничего ты не замечаешь, а если и заметишь, то все равно слова не скажешь.
— Ах ты, проклятая обезьяна! — крикнул У старший. — Ты за что это оскорбляешь меня? Не живет ведь моя жена с каким-нибудь мужчиной. Почему же ты сравниваешь меня с уткой?
— Ну если она не живет с мужчиной, так живет с молодчиком! — издевался над ним Юнь-гэ.
Тут У старший схватил Юнь-гэ и крикнул:
— Говори с кем!
— Потеха, да и только! Меня-то ты можешь схватить, а вот до него тебе не дотянуться!
— Дорогой братец! — взмолился тут У. — Скажи мне, кто это такой, и я дам тебе за это десять лепешек.
— Да зачем мне твои лепешки! — ответил на это Юнь-гэ. — Ты лучше поставь мне три чашки вина, вот тогда все и узнаешь.
— Ну, раз ты пьешь, так пойдем, — оказал У.
И, взяв свое коромысло, он повел Юнь-гэ в маленький кабачок. Там он опустил коромысло на пол, достал несколько лепешек, заказал мяса, вина и пригласил Юнь-гэ выпить и закусить.
— Вина больше не подливай, — сказал Юнь-гэ, осушив последнюю чашку, — а мяса отрежь еще несколько кусочков.
— Дорогой братец! — приставал к нему У. — Ты бы все-таки оказал мне, что обещал.
— Не торопись, — спокойно отвечал Юнь-гэ. — Обожди, вот я съем это, тогда все тебе и выложу. Только ты особенно не расстраивайся, я помогу тебе их поймать.
У подождал, когда Юнь-гэ очистил блюдо, и опять оказал:
— Ну, теперь рассказывай!
— Так вот, — начал Юнь-гэ. — Если хочешь знать все, так сначала пощупай шишку на моей голове.
— Где это тебя угораздило? — спросил У, пощупав ему голову.
— А дело было так, — принялся рассказывать Юнь-гэ. — Взял я сегодня эту корзину с грушами и отправился разыскивать господина Си-Мынь Цина, чтобы продать их ему. Обошел я все кругом, а найти его так и не смог. Вдруг повстречался мне на улице один человек и говорит: «Да он, верно, в чайной старухи Ван, забавляется с женой старшего У. Господин Си-Мынь Цин целыми днями там пропадает». Ну, мне хотелось хоть немножко заработать, и я направился туда. А эта чертова карга Ван не только не пустила меня в дом, но еще и надавала тумаков и прогнала меня. Тогда я пошел разыскивать тебя. А когда мы повстречались, принялся тебя дразнить, иначе сам ты не стал бы меня о чем-нибудь спрашивать.
— И все это правда? — спросил У, дослушав до конца.
— Ну, опять за свое принялся! — разозлился Юнь-гэ. — Вот уж поистине никудышный ты человек! Те двое забавляются в свое удовольствие, и не успеешь ты уйти из дому, как они сходятся у старой Ван. А ты еще спрашиваешь, правда ли это?!
— Дорогой братец, — стал жаловаться У. — Нечего мне больше от тебя скрывать. Жена моя каждый день ходит к старой Ван шить одежду и возвращается домой всегда красная от вина. У меня самого уж возникали подозрения, и, конечно, как ты говоришь, так оно и есть. Сейчас я оставлю где-нибудь свое коромысло и пойду поймаю их на месте преступления. Как ты считаешь?
— Как будто ты взрослый, а понятия в тебе никакого! — воскликнул Юнь-гэ. — Ведь эта чертова карга, старая Ван, сущая ведьма! Как же ты справишься с ней? Они втроем, верно, все уже обсудили и, когда ты придешь, спрячут твою жену, и все. Да к тому же этот Си-Мынь Цин — парень здоровый и запросто разделается с двадцатью такими, как ты. Тебе не только не удастся схватить его, но ты ни за что ни про что отведаешь его кулаков. Человек он богатый и влиятельный, и ему ничего не стоит так обернуть все дело, что он же еще подаст на тебя жалобу в суд. А раз заступиться за тебя некому, тебя засудят. Вот он и покончит с тобой.
— Дорогой братец! — сказал У. — Все это правильно, но, как же мне отомстить им?
— Я тоже еще не знаю, как отомстить этой старой чертовке за то, что она меня поколотила, — сказал Юнь-гэ. — А тебе скажу вот что. Возвращайся-ка ты сегодня домой попозднее и вида не подавай, что знаешь что-нибудь, веди себя так, как всегда. А вот завтра напеки лепешек поменьше, чем обычно, и выходи торговать. Я буду сторожить в переулочке, на углу, и, как увижу, что Си-Мынь Цин отправился в чайную, так позову тебя. Ты стой со своим коромыслом где-нибудь поблизости. Первым туда пойду я и разозлю эту старую собаку. Она, конечно, бросится бить меня, и как только я выброшу свою корзинку на улицу, ты и входи. Я постараюсь прижать старуху головой к стене, а ты беги прямо во внутренние комнаты и там расправляйся с ними. Ну, что ты окажешь на это?
— Что ж, буду очень признателен тебе, дорогой братец, — оказал У. — Вот, возьми несколько связок монет на жизнь. А завтра утром жди меня на углу улицы Красных камней.
Взяв деньги и еще несколько лепешек в придачу, Юнь-гэ ушел.
У старший, расплатившись за вино и еду, взял свое коромысло и снова пошел торговать лепешками. Побродив немного по улицам, он отправился домой. Что же касается Пань Цзинь-лянь, то прежде она встречала мужа руганью и все придумывала, как бы обидеть его. Однако теперь, чувствуя свою вину перед ним, стала поласковее.
В этот день, вернувшись домой со своей ношей, У вел себя как обычно и ничего не говорил о том, что слышал.
— Муженек, может, тебе купить немножко вина? — ласково спросила его жена.
— Да нет, — отвечал он, — я только что выпил три чашки с одним товарищем.
Тогда жена приготовила ужин, подала ему, и этот вечер закончился без всяких происшествий.
На следующий день, после завтрака, У испек всего три противня лепешек и отправился ими торговать. Но жена его была так занята мыслями о встрече с Си-Мынь Цином, что даже не заметила, сколько лепешек настряпал муж. Едва выпроводив его, она сразу же побежала к старой Ван и стала ждать Си-Мынь Цина.
Тем временем У старший дошел со своим коромыслом до перекрестка и увидел Юнь-гэ, который с корзиночкой в руках глядел по сторонам.
— Ну как? — спросил У старший.
— Да еще рановато, — отвечал тот, — иди пока поторгуй. Он непременно явится, так что ты будь где-нибудь поблизости.
У старший, подгоняемый нетерпением, быстро сделал круг и снова вернулся обратно.
— Смотри же, — предупреждал его Юнь-гэ, — как увидишь, что корзинка моя летит, так сейчас же и вбегай туда.
У старший оставил свое коромысло и стал ждать.
А дальше произошло следующее. Юнь-гэ с корзинкой в руках вошел в чайную Ван и стал браниться:
— Ах ты, старая скотина! — кричал он. — Ты за что же это избила меня вчера?!
Ну, а так как характер у старухи за это время не мог измениться, то она вскочила с места и стала вопить:
— Мартышка ты проклятая! Знать я тебя не знаю, что же ты лезешь сюда да еще оскорбляешь меня!
— Беда какая, если выругают чертову сводню, вроде тебя, которая только и знает, что заниматься грязными делами! — в свою очередь заорал Юнь-гэ.
Тут старуха совсем рассвирепела и, схватив мальчишку, начала его бить.
— Опять бить меня вздумала! — воскликнул Юнь-гэ и тут же выбросил свою корзинку за дверь.
И только хотела старая Ван хватить его хорошенько, как Юнь-гэ с криком: «Так ты опять бить меня!» — обхватил ее за талию и так ударил головой в живот, что старуха чуть было не свалилась на пол, но во время прислонилась к стене. Мальчуган головой припер старуху к стене и в тот же момент увидел, что в чайную, подоткнув полы халата, ворвался У старший. Старуха попыталась было высвободиться и помешать ему, но парень так крепко держал ее, что она и двинуться не могла и лишь крикнула: «У старший пришел!»
Жена У, находившаяся во внутренней комнате, услышав этот крик, испуганно кинулась к двери и заперла ее. А Си-Мынь Цин так растерялся, что полез под кровать. Добежав до двери, У старший толкнул ее, но открыть, конечно, не смог.
— Хорошенькими делишками вы здесь занимаетесь! — завопил он.
Между тем Пань Цзинь-лянь, все еще подпиравшая собой дверь, окончательно растерялась и, обращаясь к Си-Мынь Цину, сказала:
— Ты всегда хвалился, что умеешь хорошо фехтовать, а как пришла опасность, так тут же и скис! Ты чучело увидишь, так и то повалишься со страху!
Си-Мынь Цин понял, что должен драться с У старшим, вылез из-под кровати, распахнул дверь и крикнул готовому вступить в бой У старшему:
— Не смей драться!
И тут же со всей силой ударил его правой ногой. У был мал ростом, удар пришелся ему прямо под ложечку, и он рухнул на землю. Тогда Си-Мынь Цин, пользуясь суматохой, бежал. Юнь-гэ, поняв, что дело плохо, выпустил старуху.
А соседи, зная, какой вредный человек Си-Мынь Цин, не осмелились вмешиваться в это дело. Тем временем старуха Ван стала подымать У старшего и увидела, что изо рта у него хлынула кровь, а лицо пожелтело, как воск. Она позвала жену У и велела ей принести воды. Когда же У старший пришел в себя, обе женщины проводили его домой, поддерживая с двух сторон под руки, и уложили в постель. Скоро он заснул, и никаких событий в этот вечер больше не произошло.
На завтра, узнав, что ничего особенного не случилось, Си-Мынь Цин, как всегда, пришел в чайную и весело провел время с Пань Цзинь-лянь, надеясь, что теперь У старший непременно умрет.
А У старший уже пять дней подряд лежал не в состоянии подняться с постели, и некому было даже приготовить ему суп или подать воды. Когда он окликал жену, никто не отзывался. Между тем он видел, как Пань Цзинь-лянь разнаряженная и раскрашенная уходит из дому и всегда возвращается красная от вина. Все это приводило У старшего в ярость, несколько раз он даже терял сознание, но так и оставался без всякой помощи.
Однажды У все же подозвал к себе жену и сказал ей:
— Я застал тебя на месте преступления. Мало того, ты заставила своего любовника ударить меня ногой под сердце, и вот теперь я умираю, а ты и твой любовник наслаждаетесь жизнью, и я не могу вам отомстить! Но у меня есть младший брат — У Сун. Ты знаешь, какой у него характер. Рано или поздно он вернется и не оставит так этого дела. Если бы. ты хоть немного пожалела меня, поухаживала, пока я болею, я ничего не сказал бы ему. Но раз ты не заботишься обо мне, то он разделается с вами, когда вернется.
Жена ничего ему не ответила, но, придя к старой Ван, рассказала обо всем старухе и своему любовнику. Когда Си-Мынь Цин услышал эту угрозу, у него даже мороз по коже пошел, и он сказал:
— Вот беда-то! Знаю я этого У, начальника охраны, который убил тигра на перевале Цзин-ян-ган. В Цинхэ он самый первый герой. Мы с тобой так сошлись по характеру и успели уже привязаться друг к другу, а вот об этом-то совсем и не подумали. Что же теперь делать?
— В жизни еще такого не видала, — молвила старуха, иронически улыбаясь. — Ведь ты же за рулем сидишь, а я на веслах! И я не растерялась, а у тебя руки и ноги отнялись от страха!
— Прямо сказать стыдно, но я хоть и мужчина, а ничего не могу придумать, чтобы выпутаться из этого положения. Может быть, вы что-нибудь предложите? — спросил он старуху.
— Вы как, навсегда хотите остаться вместе или же так повстречаться и на том покончить? — спросила старуха.
— Что это значит — навсегда или разойтись, дорогая мамаша? — переспросил Си-Мынь Цин.
— Если вы в конце концов думаете разойтись, — сказала старуха, — так должны сегодня же расстаться, а как поправится У старший, попросить у него прощения. Вот и не будет никаких разговоров, когда вернется братец У Сун. Если же его опять пошлют куда-нибудь по делам, вы снова можете встречаться. Вот это и значит быть мужем и женой временно. Но если вы хотите стать мужем и женой навсегда и без опаски встречаться каждый день у меня, то для этого есть один очень хитрый способ, которому не знаю, как вас научить.
— Дорогая матушка, — взмолился Си-Мынь Цин. — Вы уж сделайте так, чтобы нам быть мужем и женой навсегда.
— Для этого требуется одна вещь, — сказала старуха, — и вы не найдете ее нигде, как только в вашем же собственном доме. Ее, как видно, само небо послало вам.
— Если бы нужно было даже выколоть мне глаза, — сказал Си-Мынь Цин, — то я пошел бы и на это. Но что это все-таки за вещь?
— Надо воспользоваться тем, что этот парень при смерти, и помочь ему умереть. Принесите-ка из дому мышьяку, а ее мы пошлем за сердечным лекарством. К этому лекарству она примешает мышьяк, и с мужем-сморчком будет покончено. Тело же его необходимо сжечь, чтобы и следов не осталось. А когда возвратится У Сун, то ничего уже не сможет поделать. Ведь испокон веку люди говорили: «У деверя свои дела, у невестки свои», а еще: «Первый раз замуж выходят по воле родителей, второй раз — по собственному желанию». Так что деверю тут и разговаривать будет не о чем. Ну, а потом, с полгодика или с год, пока не кончится траур, вы можете встречаться тайком; когда же пройдет положенное время, вы, господин, женитесь на ней, возьмете к себе в дом, станете навсегда мужем и женой и будете блаженствовать до старости. Ну, как вы находите мой план?
— Дорогая мамаша! — отозвался Си-Мынь Цин. — Уж больно преступление-то велико. Ну да ладно, — добавил он, — если сделан первый шаг, то перед вторым останавливаться не приходится.
— Однако все надо делать с толком, — продолжала старая Ван. — Ведь если рвать траву, так с корнем, чтобы впредь не пошли новые всходы. Оставишь корни, весной подымутся ростки. Идите-ка лучше, уважаемый господин, домой и принесите поскорее мышьяку, а я уж сама научу ее, что делать. Но когда все будет сделано, смотрите, не забудьте отблагодарить меня.
— Ну, это само собой разумеется, — молвил Си-Мынь Цин, — вам незачем об этом и говорить.
Затем он отправился домой и вернулся с пакетиком мышьяку, который передал старухе. Тогда старая Ван, глядя на жену У сказала:
— Слушай, моя милая! Я научу тебя, что делать с этим снадобьем. Ведь муж твой просил, чтобы ты поухаживала за ним? Вот и будь с ним поласковее. Если он попросит у тебя лекарства, смешай его с мышьяком и, как проснется, влей в рот, да и отойди в сторону. А когда начнет действовать снадобье, у него станут разрываться все внутренности и он будет кричать, — тогда накрой его одеялом, чтобы соседи не услышали. Надо заранее вскипятить котел воды и положить туда побольше тряпок, потому что у него изо всех отверстий пойдет кровь и от боли он будет кусать губы. Когда же он кончится, сними одеяло и тряпками, что вскипятишь в котле, оботри кровь, чтобы следов не осталось. Ну, а потом его положат в греб и сожгут, и ни один дьявол ни до чего не дознается.
— Все это хорошо, — сказала жена У, выслушав ее. — Но боюсь, что сил у меня не хватит возиться с трупом.
— Этому легко помочь, — ответила старуха. — Когда будет нужно, ты постучи мне в стенку, и я приду.
— Ну, делайте все, как надо, — сказал Си-Мынь Цин, — а завтра на рассвете я загляну к вам, — и с этими словами он ушел.
А старая Ван пальцами растерла мышьяк в порошок и отдала жене У. Когда Пань Цзинь-лянь пришла домой и поднялась наверх, то увидела, что муж ее еле дышит. Тогда она села на край кровати и притворилась, что плачет.
— Что же ты плачешь? — спросил ее У старший.
— Я виновата, — сказала она, вытирая слезы, — но ведь они обошли меня хитростью. — Кто бы мог подумать, что он ударит тебя ногой? Говорят, есть одно хорошее лекарство, и я хотела пойти купить его тебе, да побоялась, что ты заподозришь меня в чем-нибудь дурном, и потому не решилась.
— Если ты спасешь мне жизнь, — промолвил У, — я тебя прощу, забуду все, что было, и никогда не подумаю ничего плохого. А брату, когда вернется, не скажу ни слова. Иди скорее, купи лекарства, помоги мне вылечиться.
Захватив несколько медяков, жена отправилась прямо к старухе Ван и попросила ее сходить за лекарством. Потом она вернулась домой, поднялась в комнату мужа и, подавая ему лекарство, сказала:
— Это — средство от сердечной болезни, врач велел принять его в полночь, а потом укрыться двумя одеялами, чтобы пропотеть, и завтра ты уже сможешь встать.
— Вот хорошо было бы, — обрадовался У. — Сегодня уж я побеспокою тебя, женка. Сейчас сосни немного, а в полночь приготовишь мне лекарство.
— Спи спокойно, — сказала жена, — я сама буду за тобой ухаживать.
Когда стемнело, жена зажгла светильник, развела в кухне огонь и стала греть воду. Затем бросила в котел тряпки прокипятить. А когда пробили третью стражу, взяла яд, высыпала его в чашку и, зачерпнув горячей воды, отправилась наверх и сказала:
— Муженек, где у тебя лекарство?
— Под циновкой, у подушки, — ответил тот. — Приготовь-ка его поскорее и дай мне выпить.
Женщина подняла край циновки, взяла лекарство и высыпала его в чашку. Затем налила воды и, вынув из головы шпильку, хорошенько перемешала содержимое чашки. Поддерживая мужа левой рукой, она влила ему в рот яд. Сделав глоток, он сказал:
— Какое противное лекарство, жена!
— Пустяки, главное, чтобы оно помогло тебе, — отвечала жена.
Когда же У приготовился сделать второй глоток, она воспользовалась случаем и влила ему в рот все содержимое чашки. Потом она опустила мужа на постель, а сама поспешно отошла. Вскоре У старший со стоном сказал:
— Ой, жена, что-то после этого лекарства у меня боли в животе начались. Ох, тяжело, мочи нет!
Тогда жена взяла два одеяла, лежавшие у него в ногах, и укрыла его с головой.
— Задыхаюсь! — крикнул У, но жена только сказала:
— Врач велел мне так сделать. Если ты хорошенько пропотеешь, то сразу поправишься.
У хотел сказать еще что-то, но жена, опасаясь, как бы он не стал отбиваться, вскочила на постель и, сев на него верхом, крепко прижала одеяла и уж не отпускала его. У простонал еще несколько раз и скончался. В это мгновение внутренности его разорвались, и, увы, он уже лежал недвижимый. Жена откинула одеяла и, увидев, что У закусил уже губу и изо всех отверстий у него течет кровь, сильно испугалась. Спрыгнув с кровати, она подбежала к стене и постучала. Старуха Ван на стук тотчас же подошла к черному ходу и кашлянула. Тогда жена У спустилась вниз и отперла дверь.
— Ну что, все кончено? — спросила старуха, входя в комнату.
— Кончено-то кончено, — отвечала жена У, — но у меня руки-ноги отнялись, и я ничего не могу больше делать.
— А чего ж тут делать-то?! — отозвалась старуха. — Я помогу тебе.
Засучив рукава, старуха налила в ведро горячей воды, бросила туда тряпки и поднялась со всем этим наверх. Она свернула одеяло, вытерла мертвому губы и все места, где выступила кровь, а затем одела его. Потом они вдвоем тихонько снесли труп в нижнюю комнату и положили на старую дверную створку. Затем женщины причесали покойника, надели на него головной убор, носки и одежду. Лицо покрыли куском белого шелка, а сверху накинули совсем чистое одеяло. После этого они поднялись наверх и все привели там в порядок. Только тогда старая Ван ушла домой, а жена У принялась жаловаться и громко причитать, что лишилась кормильца.
Теперь необходимо вот о чем сказать вам, читатель. Все женщины в мире плачут тремя способами: когда женщина плачет навзрыд, проливая слезы, — это называется рыданием; когда слезы льются беззвучно, — плачем; и, наконец, когда она голосит без слез, — воплем. И вот жена У старшего вопила. А время между тем приблизилось к пятой страже.
Было совсем еще темно, когда Си-Мынь Цин явился узнать, что делается. Старая Ван все подробно ему рассказала. Тогда Си-Мынь Цин достал серебро, отдал его старухе и попросил ее купить гроб и похоронить умершего. Потом он позвал к себе Пань Цзинь-лянь и дал ей кое-какие советы. Она сказала ему:
— Сейчас, когда У старшего уже больше нет, единственной моей опорой остался ты.
— Тебе незачем даже и говорить это! — воскликнул Си-Мынь Цин.
— Осталось еще одно важное препятствие, — сказала старуха Ван, — это чиновник Хэ Цзю-шу, ведающий погребением в нашем районе. Человек он опытный и, если что-нибудь заподозрит, не даст разрешения на похороны.
— Ну, это пустое, — сказал Си-Мынь Цин. — Я поговорю с ним, и все будет в порядке, не посмеет же он пойти против меня.
— Тогда не мешкайте с этим делом, господин, — сказала старуха Ван, — а сейчас же идите и переговорите с ним, — и Си-Мынь Цин ушел.
Когда совсем рассвело, старая Ван отправилась в город, купила гроб, благовонных свечей для возжигания жертвенных денег — в общем, все, что нужно для погребения, и, возвратившись домой, стала вместе с вдовой готовить поминки. Потом они зажгли у изголовья покойника свечу, и понемногу начали сходиться соседи отдать последний долг умершему. Притворявшись, будто горюет, жена У прикрыла свое напудренное лицо и причитала. А на вопросы, отчего умер У старший, она отвечала:
— От болезни сердца. Едва он слег, как ему с каждым днем становилось все хуже и хуже. По всему было видно, что уж не поправится. И вчера в полночь скончался. Вот горе-то, — снова начала она притворно всхлипывать.
Соседи подозревали, что с этой смертью не все ладно, однако расспрашивать не решались и, выражая вдове сочувствие, говорили: «Ну что поделаешь, умер так умер! А живым надо жить, и ты так не убивайся!»
Жена У сделала вид, что сердечно благодарит их за участие, и соседи стали расходиться по домам. Тем временем старая Ван уже доставила гроб на дом и отправилась приглашать Хэ Цзю-шу — чиновника, ведающего похоронами. Все, что требовалось для похорон и на поминки, было закуплено; на ночь старуха пригласила двух монахов совершить моление над гробом покойного. Прошло довольно много времени, когда, наконец, ведающий похоронами Хэ прислал своих помощников, которые должны были сделать все, что полагается.
Теперь расскажем кое-что о Хэ Цзю-шу. Как только наступил вечер, он не спеша вышел из дома и направился на улицу Красных камней. Но едва он дошел до угла, как встретил Си-Мынь Цина, который его окликнул:
— Куда это вы направились, Хэ Цзю-шу?
— В тот дом, — сказал Хэ, указывая впереди себя, — совершить обряд положения в гроб умершего торговца лепешками У старшего.
— Не пройтись ли нам вместе, — предложил Си-Мынь Цин, — я хочу поговорить с вами.
Хэ Цзю-шу последовал за ним, и, завернув за угол, они зашли в маленький кабачок.
— Займите почетное место! — пригласил своего спутника Си-Мынь Цин.
— Да осмелюсь ли я, маленький человек, сидеть рядом с уважаемым господином! — стал было возражать Хэ Цзю-шу.
— Мы люди свои, — прервал его Си-Мынь Цин, — прошу вас, садитесь.
И когда они уселись, Си-Мынь Цин приказал подать кувшин хорошего вина. Слуга принес закусок, фруктов, все, что полагалось к вину, и наполнил чашки. Однако в душу Хэ Цзю-шу закралось подозрение: «Этот человек никогда раньше не выпивал со мной и неспроста, видно, пригласил меня сегодня в кабачок».
Так просидели они за вином полстражи, когда вдруг Си-Мынь Цин вынул из рукава слиток серебра в десять лян и, положив его на стол, сказал:
— Хэ Цзю-шу, не побрезгуйте моим скромным подарком, а потом для вас найдется что-нибудь еще.
Почтительно сложив на груди руки и кланяясь, Хэ Цзю-шу отвечал:
— Ведь я ничего для вас не сделал, как могу я принять от вас, почтенный господин, подарок? Даже если бы вы поручили мне какое-нибудь дело, то и тогда я не посмел бы взять от вас денег.
— Цзю-шу, не смотрите на меня, как на постороннего, — возразим Си-Мынь Цин. — Прошу вас, возьмите это серебро, а потом мы потолкуем.
— Я готов сделать все, что вы мне скажете, почтенный господин, — отозвался Хэ Цзю-шу.
— У меня нет ничего особенного, — заметил Си-Мынь Цин, — но потом за труды вы еще получите вознаграждение от другой семьи. Дело вот в чем: сегодня, когда вы будете совершать обряд положения в гроб покойника, сделайте так, чтоб все было по-хорошему и покров над покойником скрыл все. Больше от вас ничего не требуется.
— Ну, это пустяки, — сказал Хэ Цзю-шу, — разве я осмелюсь взять за это деньги?
— Если откажетесь, — сказал Си-Мынь Цин, — то обидите меня!
Хэ Цзю-шу знал, что Си-Мынь Цин человек вредный да к тому же находится на короткой ноге с чиновниками управления и может причинить всякие неприятности, поэтому он вынужден был взять серебро. Они выпили еще по нескольку чашек, Си-Мынь Цин велел записать счет на его имя и прийти за деньгами в лавку лекарственных растений. После этого они покинули кабачок.
— Так смотрите, не забудьте, — напоминал ему, прощаясь, Си-Мынь Цин, — сделайте так, чтобы все осталось в тайне. А потом я еще отблагодарю вас, — и с этими словами он пошел прочь.
Хэ Цзю-шу мучили сомнения, и всю дорогу он размышлял:
«Тут что-то неладно. Я ведь и без всяких денег дал бы разрешение на похороны. Да, тут что-то есть».
Когда он подошел к дому У старшего, то увидел, что у дверей дома ждут его помощники. Приблизившись, он спросил:
— От какой болезни умер У старший?
— Да его жена говорит, что от болезни сердца, — отвечали они.
Хэ откинул занавеску и вошел в дом.
— А мы уж давненько вас поджидаем, господин Хэ! — встретила его старая Ван.
— Да вот задержали меня по дороге, — отвечал Хэ, — потому и запоздал немного.
Тут он увидел вдову У, одетую в грубую белую одежду. Женщина шла из внутренней комнаты, делая вид, что горько плачет. Обращаясь к ней, Хэ сказал:
— Не следует так убиваться. Жаль, конечно, что У старший покинул этот мир.
— Разве выразишь горе словами! — говорила Пань Цзинь-лянь, прикрывая глаза, словно плакала. — Кто мог подумать, что болезнь сердца, которой он заболел, в несколько дней сведет его в могилу. Оставил меня одну страдать!
Хэ Цзю-шу пристально посмотрел на жену У и подумал:
«Я давно слышал об этой женщине, а встречать ее не приходилось. Так вот какую жену нашел себе У старший! Нет, не спроста дал мне Си-Мынь Цин эти десять лян».
Затем Хэ Цзю-шу отодвинул покров, висевший над покойником, снял шелк, прикрывавший его лицо и, всмотревшись в него своими зоркими глазами, вскрикнул и упал навзничь. На его посиневших губах выступила кровь; ногти почернели, губы сделались серыми, лицо пожелтело, а глаза потускнели. Поистине можно было сказать, что его тело стало подобно
Луне, что пред рассветом склоняется за горы,
Лампаде, что без масла чуть светит поутру.
Но что произошло с Хэ Цзю-шу, вы, читатель, узнаете из следующей главы.
Глава 25
повествующая о том, как Хэ Цзю-шу во время похорон припрятал кости покойного и как У Сун принес в жертву человеческие головы
В тот момент, когда Хэ Цзю-шу повалился на землю — и все присутствующие бросились к нему на помощь, старая Ван сказала:
— Злой дух на него напал. Принесите скорее воды!
Когда принесли воду, старуха, набравши полон рот, опрыскала лицо Хэ Цзю-шу. Он пошевелился и начал приходить в себя. Тогда старая Ван сказала:
— Пока что надо бы отвести господина Хэ Цзю-шу домой, а там посмотрим, что делать.
Помощники Хэ Цзю-шу отыскали створку от старой двери, водрузили на нее своего начальника и понесли домой, где его встретили родные и уложили в постель.
— Из дому ты ушел веселый и радостный, — запричитала над ним жена, — как же случилось, что ты вернулся в таком состоянии. Ведь прежде не нападал на тебя злой дух, — рыдала она, присев на край кровати.
Между тем Хэ Цзю-шу, увидев, что помощники его ушли и в комнате нет никого из посторонних, легонько толкнул жену ногой и сказал.
— Не расстраивайся! Ничего со мной не случилось. Но когда я шел к дому У старшего, чтобы положить его тело в гроб, на углу их улицы повстречался мне Си-Мынь Цин, тот самый, что торгует лекарственными снадобьями против уездного управления. Он пригласил меня в кабачок выпить с ним вина, а потом дал мне десять лян серебра и оказал: «Ты уж сделай так, чтобы все было шито-крыто». А как пришел я в дом У старшего, так и понял, что жена его женщина не порядочная, и у меня тут же возникли подозрения. Я откинул покров и увидел, что лицо У старшего почернело, на губах — следы зубов, а из всех отверстий сочится кровь, тут стало мне ясно, что его отравили. Надо было, конечно, заявить об этом, но я побоялся, что за покойника некому вступиться, и решил, что лишь разозлю Си-Мынь Цина, а ведь это все равно, что раздразнить осу или наступить на скорпиона. Предположим, что я оставлю все в тайне, но ведь у покойного есть младший брат — начальник охраны У Сун, который убил тигра на перевале Цзин-ян-ган. Ему ничего не стоит убить человека. Рано или поздно он вернется, и все раскроется.
— На днях я слышала, — сказала жена, — что Юнь-гэ — сын старого Цяо, который живет в переулке неподалеку от улицы Красных камней, помогал У старшему поймать любовников и поднял в чайной скандал. Значит, так оно и есть. Разузнай-ка об этом хорошенько, и нечего раньше времени горевать! Пошли своих помощников совершить обряд положения в гроб и узнай, на какое время назначены похороны. Может быть, они с похоронами будут ждать возвращения младшего брата, тогда нечего волноваться. Решат сейчас хоронить, — тоже не беда, но вот если вдова захочет сжечь покойника, то, значит, тут дело неладное. Тогда ты пойди на похороны, тайком возьми пару костей покойного и спрячь вместе с десятью лянами серебра, как вещественные доказательства. Если брат вернется и ни о чем спрашивать не будет, то дело с концом. Тогда ты м Си-Мынь Цина не подведешь и нам на кусок хлеба останется, а разве это лишнее?
— Умная ты у меня, жена, — оказал Хэ, — правильно рассудила.
И он тут же вызвал своих помощников и сказал им:
— Я что-то плохо себя чувствую и не могу пойти. Отправляйтесь сами и положите покойника в гроб. Да не забудьте спросить вдову У старшего, когда она думает устроить похороны, и тут же сообщите мне. Деньги, которые заплатят вам родные умершего, разделите меж собой и устройте так, чтобы все было в порядке. Если же они станут давать вам деньги для меня, то не берите.
Выслушав приказания, помощники отправились в дом У старшего, положили покойника в гроб, который поставили посреди комнаты, установили, как полагается, табличку для поминания и, возвратившись к Хэ Цзю-шу, доложили:
— Жена У оказала, что похороны состоятся через три дня. Тело покойного вынесут за город и сожгут.
Деньги, полученные за услуги, помощники Хэ Цзю-шу разделили между собой.
— Значит, я был прав, — оказал жене Хэ Цзю-шу. — В день похорон я пойду и тайком заберу несколько костей.
Между тем. старуха Ван заставила Пань Цзинь-лянь провести ночь у гроба, а на другой день они пригласили четырех монахов совершить погребальный обряд. Утром следующего дня в доме У старшего снова появились помощники Хэ Цзю-шу, которые должны были нести гроб. Проводить покойного пришло также несколько соседей. Вдова надела траурную одежду и, следуя за гробом, всю дорогу притворялась, будто горько оплакивает своего кормильца. Когда погребальная процессия прибыла к месту сожжения, там уже был разведен огонь.
В это время показался Хэ Цзю-шу, державший в руках связку бумажных денег. Вдова покойного и старуха Ван пошли к нему навстречу и приветствовали его словами:
— Мы рады, господин Хэ, видеть вас живым и здоровым!
— Однажды я купил у вашего покойного мужа корзинку лепешек, — сказал Хэ Цзю-шу, — и так и не успел с ним рассчитаться. Поэтому я и купал сегодня бумажных денег, чтобы сжечь их вместе с ним.
— Какой вы честный и справедливый человек, господин Хэ! — воскликнула старуха.
Чиновник сжег принесенные им деньги и распорядился, чтобы гроб поскорее предали огню. Выражая Хэ свою признательность, вдова и старуха говорили:
— Мы не могли и рассчитывать на ваше участие. Как вернемся домой, обязательно вас отблагодарим.
— Я всегда помогаю от чистого сердца, — отвечал им Хэ. — Ни о чем больше не беспокойтесь, идите в беседку к вашим соседям, а я здесь присмотрю за всем.
Отделавшись от них, Хэ Цзю-шу разгреб уголья, достал пару костей и окунул их в воду. Вынув их, он увидел, что кости стали хрупкими и почернели. Тогда он завернул их в тряпку и присоединился к остальным, находившимся в беседке.
Когда сожжение совершилось, огонь погасили, а все то, что не превратилось в пепел, бросили в пруд. Затем все пришедшие на похороны разошлись. Ушел домой и Хэ Цзю-шу, унося с собой кости покойного. Дома он взял бумагу, записал на ней год, месяц и число, а также имена людей, присутствовавших на похоронах, и все это вместе с костями и серебром положил в особый мешочек и спрятал у себя в комнате.
Дальше следует рассказать о том, как жена У, вернувшись домой, устроила в стенной нише небольшой алтарь, и там поместила поминальную табличку с надписью: «Здесь покоится душа У старшего». Перед табличкой она поставила стеклянную лампу, а по всей комнате расклеила надписи с буддийскими молитвами, разложила повсюду бумажные изображения денег и серебра, цветную бумагу и разноцветные картинки.
Теперь она целые дни наслаждалась с Си-Мынь Цином у себя наверху. Их свидания уже не были похожи на прежние, когда они украдкой встречались в чайной старухи Ван. В доме не было ни души, и они могли проводить вместе даже и ночи. О том, что происходило в доме покойного У, знали все соседи, но, из страха перед Си-Мынь Цином, никто из них не хотел вмешиваться в это дело.
Однако не зря говорит пословица: «Когда счастье достигает предела, ему наступает конец, когда горести переполняют жизнь, приходит благополучие». Время летело быстро, и после описываемых событий прошло уже более сорока дней. Между тем У Сун, как ему было ведено, доставил сокровища в Восточную столицу и вместе с письмом отдал их родственнику начальника уезда. Побродив несколько дней по улицам столицы, он забрал ответное письмо и вместе со своими людьми отправился обратно в Янгу. На все это ему потребовалось ровно два месяца. В конце зимы отправлялись они в Восточную столицу, а когда вернулись, стояло начало третьей луны нового года.
Надо сказать, что еще в дороге У Сун почувствовал какое-то беспокойство. На душе у него было нехорошо, хотелось поскорее вернуться домой и повидаться со старшим братом. Как только они прибыли в Янгу, он прежде всего пошел в уездное управление вручить письмо. Начальник очень обрадовался, увидев У Суна, а прочитав ответ и узнав, что все отправленные им ценности благополучно доставлены по назначению, подарил У Суну слиток серебра и устроил в честь его угощение с вином и закусками.
После этого У Сун переоделся у себя в комнате, надел новый головной убор и, заперев двери своего жилья, отправился прямо на улицу Красных камней. Когда соседи увидели, что пришел У Сун, их от страха даже пот прошиб.
— Ну, быть беде, — шептали они друг другу. — Свирепый мститель вернулся. Разве он простит? Что-то теперь будет!
Однако вернемся к У Суну. Откинув дверную занавеску и заглянув в комнату, он увидел небольшой алтарь, на котором стояла табличка с надписью: «Место покойного У старшего». От изумления он застыл на месте и, наконец, проговорил:
— Уж не почудилось ли мне?
Потом он крикнул:
— Невестка! Деверь У Сун пришел!
В это время наверху как раз был Си-Мынь Цин, который развлекался с вдовой У старшего. Услышав голос У Суна, он до того испугался, что обгадился, и черным ходом через чайную старухи Ван убежал прочь. Что же до невестки У Суна, то она не растерялась и крикнула:
— Подождите минуточку, дорогой деверь, я сейчас сойду.
А надо сказать, что с тех пор как эта женщина отравила мужа, она и не думала носить по нем траур, а ежедневно размалеванная и нарядная предавалась удовольствиям с Си-Мынь Цином. Услышав голос деверя, она поспешно налила в таз воды и начала смывать с лица белила и краски, вытащила из волос шпильки и украшения и распустила их. Цветной халат и красную шелковую кофточку она заменила простым траурным платьем и только после этого, всхлипывая, сошла вниз, прикидываясь, будто вне себя от расстройства. Увидев ее, У Сун закричал:
— Перестаньте плакать, невестка! Скажите лучше, когда умер мой брат? Чем он болел и как лечился?
— Дней через десять — пятнадцать после вашего отъезда, — принялась рассказывать невестка, продолжая притворно всхлипывать, — У старший вдруг заболел сердечной болезнью и так пролежал дней девять. Я уж и богам молилась и к гадальщику обращалась, каких только лекарств не перепробовала, но ничто не помогало, и он умер, оставив меня одну страдать.
Узнав о приходе У Суна и опасаясь, как бы Пань Цзинь-лянь не проговорилась, старая Ван пришла ей на подмогу.
— У моего брата не было никакой сердечной болезни, — сказал У Сун, выслушав невестку, — как же это он вдруг мог от нее умереть?
— Зачем вы говорите так, господин начальник?! — вступила в разговор старуха. — Ведь недаром говорится, что даже ветры и облака приходят нежданно-негаданно, а уж беда или счастье подавно. Разве счастье бывает вечным?
— Я многим обязана мамаше Ван, — оказала жена У старшего. — Сама ведь я беспомощна. Если б не она, то кто же еще из соседей помог бы мне?
— А где он схоронен? — спросил У Сун.
— Да ведь я одна-одинешенька, — продолжала причитать жена У, — где уж мне было искать место для могилы! Подержала я его три дня дома, а потом предала сожжению.
— Сколько же дней прошло после смерти брата? — допытывался У Сун.
— Через два дня будет сорок девять дней, — ответила невестка.
После этого У Сун долго еще размышлял, а потом вышел из дому, отправился в уездное управление, прямо к себе в комнату, и там заменил свою одежду траурной. Затем позвал стражника и, приказав ему принести конопляную веревку, подпоясался ею. Спрятав под одеждой широкий кинжал с острым лезвием и захватив немного серебра, он запер комнату и вместе со стражником отправился в город. Там он купил крупы, муки и других съестных припасов, благовоний для возжигания, свечей и бумажных денег и со всем этим пришел под вечер к дому брата и постучался.
Когда невестка открыла ему, он вошел и велел стражнику приготовить поминальный обед, а сам зажег перед алтарем свечи, расставил закуски и вино. С наступлением второй стражи, когда все кушанья были уже на столе, У Сун склонился перед алтарем и произнес:
— Дорогой брат мой! Душа твоя еще нас не покинула. При жизни ты был слаб и немощен, но кончина твоя остается для меня загадкой. Если тебя обидели или кто погубил твою жизнь, то прошу тебя, брат мой, явись мне во сне, и я сумею отомстить за все!
После этого, окропив алтарь вином, он сжег бумажные деньги для поминовения и начал рыдать. Он плакал так громко, что все соседи, слышавшие его плач, исполнились к нему состраданием. А жена У в своей комнате тоже притворно голосила.
Кончив оплакивать покойника, У Сун пригласил стражника разделить с ним трапезу. Потом он достал две циновки, одну дал стражнику, велев ему лечь у входа во внутренние комнаты, а свою расстелил у алтаря. Вдова же поднялась к себе наверх и там заперлась.
Наступила уже третья стража, однако У Сун все ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть, а стражник спал как убитый и громко храпел. Тогда У Сун поднялся, оглядел алтарь и заметил, что светильник перед ним едва теплится. Потом он услышал, как сторож отбивает стражу, — три удара третьей стражи и еще три четверти. У Сун вздохнул, сел на циновку и сказал самому себе: «Брат мой при жизни был человеком слабым и умер. непонятной смертью…» Не успел он договорить, как почувствовал, что из-под алтаря повеяло холодам. Ледяное дуновение погасило пламя светильника, и комната погрузилась во мрак. Лишь зашелестели от ветра полосы жертвенной бумаги, развешенные по всей комнате. Могильным холодом повеяло на У Суна, и волосы у него на голове стали дыбом. Ему почудилось, будто из ниши, в которой стоял алтарь, вышел кто-то и сказал: «Дорогой брат мой! Жестокой смертью я умер!»
Слова эти прозвучали еле слышно, и когда У Сун хотел приблизиться к алтарю, чтобы получше разглядеть, что там происходит, то никакого ветра уже не было и видение исчезло. Тогда У Сун повалился на свою циновку и стал раздумывать:
«Что же это такое, — во сне, что ли, я все это вижу?»
Он взглянул на стражника, но тот продолжал спокойно спать. «Что-то неладно с этой смертью, — размышлял У Сун. — Должно быть, он хотел что-то сообщить мне, да я спугнул его. Что ж, запомним это, а пока никому и говорить не стоит. Утро вечера мудренее».
Когда стало светать, стражник поднялся, согрел воды и подал У Суну помыться. Едва он освежился после сна, как сошла невестка и, пристально глядя на У Суна, спросила:
— Хорошо ли вы спали, деверь?
— Невестка, — в свою очередь обратился к ней У Сун, — от какой же болезни умер мой брат?
— Да что вы, дорогой деверь, — отвечала та, — ими уж забыли? Я ведь сказала вам накануне, что от сердечной.
— А какое лекарство он принимал? — спросил У Сун.
— Да у меня тут и рецепт остался, — засуетилась невестка.
— А гроб кто заказывал? — продолжал расспрашивать У Сун.
— Я попросила нашу соседку, матушку Ван, сходить за ним, — отвечала Пань Цзинь-лянь.
— А кто выносил покойника? — не унимался У Сун.
— Местный погребальщик — Хэ Цзю-шу всем распоряжался, — сообщила невестка.
— Ладно, — сказал У Сун, — сейчас я пойду в уездное управление, а потом вернусь.
И он в сопровождении стражника вышел из дому.
Когда они дошли до перекрестка, У Сун спросил его:
— Не знаешь ли ты погребальщика по имени Хэ Цзю-шу?
— А разве вы забыли его? — отвечал стражник. — Ведь он приходил поздравлять вас. Его дом в Львином переулке.
— Проводи-ка меня к нему, — попросил У Сун.
Когда стражник привел его к дому Хэ Цзю-шу, У Сун сказал:
— Ну, а теперь можешь идти.
И стражник ушел.
У Сун толкнул дверь и с порога громко спросил:
— Господин Хэ Цзю-шу дома?
Хэ Цзю-шу только что встал. Услышав голос У Суна, он до того перепугался, что у него руки и ноги отнялись. Кое-как повязав голову косынкой, хозяин, поспешил разыскать спрятанные им кости и серебро и вышел навстречу гостю. Кланяясь У Суну, он сказал:
— Давно ли изволили вернуться, господин начальник?
— Да только вчера, — отвечал У Сун. — Я пришел поговорить с вами об одном деле, — продолжал он. — Может быть, вы не откажетесь пройтись со мной немного?
— Почему же, охотно, — отвечал, Хэ Цзю-шу. — Только разрешите сперва угостить вас чаем, господин начальник.
— Не стоит беспокоиться! — возразил У Сун.
Они отправились в соседний кабачок и уселись там за стол. Подозвав слугу, У Сун заказал ему два кувшина вина. В это время Хэ Цзю-шу, привстав со своего места, сказал:
— Это я должен был угостить вас по случаю вашего возвращения.
— Присядьте, прошу вас, — сказал У Сун.
Хэ Цзю-шу догадывался, о чем пойдет речь. Однако, пока слуга разливал вино, У Сун не проронил ни слова и лишь пил, а Хэ Цзю-шу от страха весь покрылся холодным потом. Он всячески пытался вызвать У Суна на разговор, но тот продолжал молчать. Когда они выпили уже по нескольку чашек вина, У Сун распахнул свой халат, выхватил из ножен кинжал и с силой вонзил его в стол. Стоявший поблизости слуга так и замер от испуга и не решался даже подойти к ним. А Хэ Цзю-шу даже почернел от страха и сидел, боясь вздохнуть. Засучив рукава халата, У Сун схватил кинжал и, наставив его на Хэ Цзю-шу, оказал:
— Я человек простой, но знаю, что, если нанесена обида, должен быть и обидчик. Раз есть должник, то есть и заимодавец. Вам нечего бояться. Только расскажите мне всю правду о смерти брата, и я оставлю вас в покое. И клянусь честью, что не причиню вам никакого зла! Но если вы хоть в чем-нибудь обманете меня, то можете быть уверены, что этот кинжал сделает на вашем теле не менее четырехсот отверстии. Не будем же попусту терять время! Говорите прямо, что обнаружили вы на трупе моего брата? — и, закончив эту речь, У Сун уперся руками в колени, свирепо выпучив глаза на Хэ Цзю-шу.
Тогда Хэ Цзю-шу вынул из рукава прихваченный из дому мешочек и, положив его перед собой, сказал:
— Не гневайтесь, начальник! Вот он — главный свидетель.
У Сун взял мешочек, развязал его и, увидев две почерневшие, потрескавшиеся кости и слиток серебра в десять ляп, спросил:
— Что же это за свидетельство?
— Могу сказать вам лишь то, что знаю. В двадцать второй день первой луны ко мне домой пришла старая Ван, хозяйка чайной, и пригласила совершить обряд положения в гроб У старшего. В тот же день я отправился на улицу Красных камней и не успел дойти до угла, как встретил господина Си-Мынь Цина, который против управления торгует лекарственными снадобьями. Он остановил меня и пригласил зайти в кабачок распить кувшин вина. Там он вынул слиток серебра в десять лян и, вручая его мне, оказал: «Сделайте так, чтобы все было шито-крыто». Я давно знал, что это за мерзавец, и поэтому, разумеется, не осмелился отказаться и принял серебро. Когда же мы кончили выпивать, я поспешил в дом У старшего. Едва приподняв покров, скрывавший лицо покойного, я увидел кровь и следы укусов на губах, все это свидетельствовало о том, что покойный отравлен. Я хотел было поднять шум, но тут же подумал, что не осталось ни единого человека, который мог бы отомстить за него. А вдова У все твердила, будто он умер от сердечной болезни. Вот я и не решился возбудить дело, а лишь прикусил язык и прикинулся, что у меня падучая. Тогда меня и отвели домой. Обряд положения в гроб совершили мои помощники, и никаких денег я больше не получал. На третий день, узнав, что тело решили предать огню, я купил связку жертвенных денег и пошел на холм, где сжигают покойников, как будто отдать последний долг. У старшему. Там я постарался поскорее отделаться от старухи Ван и от его жены, а сам тайком вытащил эти две кости и спрятал их у себя дома. Видите, какие они хрупкие и черные. Значит, брат ваш был отравлен. А вот на этой бумажке записаны год, месяц и день похорон, а еще имена и фамилии всех там присутствовавших. Вот все, что я знаю, господин начальник, можете проверить, правду ли я говорю.
— А кто был ее любовником? — спросил У Сун.
— Вот уж этого я точно сказать не могу, — отвечал Хэ Цзю-шу. — Слышал, будто один паренек Юнь-гэ, что торгует грушами, ходил вместе с У старшим в чайную, чтобы застать их на месте преступления. Мальчишка живет на нашей улице, и всякий его знает. Если вы, господин начальник, хотите узнать обо всем поподробнее, надо бы вам расспросить этого Юнь-гэ.
— Правильно, — согласился У Сун, — пойдемте-ка вместе к нему, — с этими словами У Сун спрятал свой кинжал, серебро и кости и, расплатившись за вино и закуски, отправился вместе с Хэ Цзю-шу к Юнь-гэ.
Не успели они приблизиться к дому, где жил мальчуган, как увидели самого Юнь-гэ с плетеной ивовой корзиночкой в руках. Он ходил за крупой и теперь возвращался из лавки. Хэ Цзю-шу окликнул его:
— Юнь-гэ! Знаешь ты этого уважаемого начальника?
— Знаю его с тех самых пор, как он убил тигра, — отвечал Юнь-гэ. — А зачем это я вам понадобился? — спросил он в свою очередь.
Но так как он уже почти обо всем догадался, то тут же добавил:
— Только я вот что хочу вам сказать. Моему отцу шестьдесят лет, и, кроме меня, кормить его некому. Поэтому я не могу таскаться с вами по судам.
— Вот что, братец, — сказал У Сун и, вытащив из кармана пять лян серебра, передал их Юнь-гэ. — Возьми-ка это для отца, а сейчас пойдем потолкуем немного.
Увидев серебро, Юнь-гэ подумал: «Пожалуй, этих денег хватит моему отцу на три, а то и на все пять месяцев. А раз так, то почему бы мне не помочь им?»
Он отнес отцу серебро и крупу, купленную в лавке, а сам отправился вместе с ними.
Завернув за угол, они вошли в кабачок и поднялись наверх. У Сун заказал слуге еды на троих, а затем, обращаясь к Юнь-гэ, сказал:
— Вот что, братец! Хоть ты и молод, но сердце у тебя отзывчивое, и ты уже сейчас помогаешь своему отцу. Деньги, которые я дал тебе только что, израсходуй на что нужно. Ты мне еще понадобишься, а когда дело будет закончено, я дам тебе еще пятнадцать лян серебра, и ты сможешь потратить их на свои нужды. А сейчас расскажи мне поподробнее, как ты ходил вместе с моим старшим братом в чайную, чтобы накрыть любовников.
— Я расскажу вам все, — обещал Юнь-гэ, — только прошу вас выслушать меня спокойно. В тринадцатый день первой луны я раздобыл корзиночку отборных груш и пошел разыскивать господина Си-Мынь Цина, чтобы продать их ему и что-нибудь заработать. Я нигде не мог найти его, и, когда стал расспрашивать людей, мне сказали: «Да он на улице Красных камней, в чайной старой Ван, любезничает с женой торговца лепешками У старшего. Он крутит с ней и целыми днями пропадает там». Услышав это, я направился прямо в чайную. Однако эта ведьма, старуха Ван, задержала меня и не пустила в дом. Тут я высказал старой все, что о ней думаю, а она набросилась на меня с кулаками и вытолкала взашей да еще вышвырнула на улицу мои груши. Я, конечно, разозлился и пошел искать У старшего, которому обо всем и рассказал. Он хотел было сразу же идти к старухе, чтобы накрыть любовников, но я сказал ему: «Одному тебе не справиться. Си-Мынь Цин здоровенный парень, и если не удастся его одолеть, тебе же худо придется, только и всего. Давай-ка лучше, — предложил я ему, — повстречаемся завтра на улице, а ты испеки в этот день поменьше лепешек. Когда я увижу, что Си-Мынь Цин уже забрался в чайную, так сразу туда и войду. Ты же тем временем оставь где-нибудь свое коромысло и жди. Как увидишь, что я выбросил корзинку за дверь, вбегай в дом и задержи любовников». На следующий день я снова прихватил корзинку с грушами, отправился в чайную и принялся ругать эту старую ведьму. Старуха бросилась меня бить, а я выбросил свою корзинку на улицу и, упершись головой старухе в живот, прижал ее к стене. Когда У старший ворвался в чайную, старая хотела преградить ему дорогу, но я так крепко держал ее, что она могла лишь крикнуть: «У старший пришел!» Однако те двое успели закрыться изнутри, и брат ваш не мог туда проникнуть, а только стоял у дверей и бранился. Неожиданно Си-Мынь Цин распахнул дверь, выскочил из комнаты и повалил его ударом ноги. Потом я видел, как из комнаты выбежала жена У старшего, хотела было поднять его, да не смогла. Тут уж я поспешил убраться. А через неделю услышал, что У старший умер. Только отчего он умер, не знаю.
— Ты правду рассказываешь? — спросил У Сун. — Смотри, не обманывай меня! — добавил он.
— Если б я стоял перед самим начальником уезда, то и тогда рассказал бы то же самое! — отвечал Юнь-гэ.
— Вот и молодец! — похвалил его У Сун и приказал подать угощение.
Когда они поели и вышли из кабачка, Хэ Цзю-шу оказал:
— Разрешите мне попрощаться с вами!
— Нет, я попрошу вас обоих пойти со мной, — сказал У Сун, — быть моими свидетелями, — и он повел их в уездное управление.
Когда начальник уезда увидел их, он спросил:
— О чем вы хотите доложить мне, начальник У Сун?
— Мой брат У старший был обманут Си-Мынь Цином, — любовником моей невестки. Они сговорились и отравили его, — сказал У Сун. — Эти люди могут засвидетельствовать достоверность моих слов. Вот я и пришел просить вас, господин начальник, рассудить это дело.
Начальник уезда принялся расспрашивать Хэ Цзю-шу и Юнь-гэ, а затем в тот же день устроил совещание со своими судебными советниками. А надо сказать, что все чиновники уездного управления так или иначе были связаны с Си-Мынь Цином, не говоря уже о самом начальнике уезда. Поэтому на совещании все чиновники в один голос заявляли, что разобраться в этом деле очень трудно. Тогда начальник вызвал к себе У Суна и сказал ему:
— Начальник У Сун, вы сами служите в уездном управлении и возглавляете охрану. Разве вы не знаете законов? Ведь еще в старину люди говорили: «Не пойманный — не вор. Чтобы уличить любовников, надо застать их на месте преступления, а если обвиняешь кого в убийстве, так покажи убитого». Тело вашего брата предано огню. Ведь сами вы не застали их на месте преступления. А теперь вряд ли мы имеем право, полагаясь на показания этих двоих, возбудить дело об убийстве. Не советую вам поступать необдуманно. Лучше сначала хорошенько взвесить все это, и если можно будет что-нибудь сделать, мы сделаем.
Тогда У Сун достал из-за пазухи хрупкие почерневшие кости, слиток серебра и записку Хэ Цзю-шу и сказал, передавая их начальнику:
— Осмелюсь доложить вам, господин начальник, что эти вещи вы не можете счесть моей выдумкой.
Начальник уезда взял вещи, осмотрел их и сказал:
— Встаньте с колен и обождите здесь, пока я посоветуюсь со своими помощниками. Если можно что-нибудь предпринять, то я начну ради вас это дело.
Затем У Сун отправился к себе, пригласив Хэ Цзю-шу и Юнь-гэ.
В тот же день об этом узнал Си-Мынь Цин. Он немедленно послал доверенного человека в уездное управление и пообещал чиновникам богатые взятки. На следующее утро У Сун снова явился в уездное управление со своей жалобой, требуя от начальника, чтобы он арестовал обвиняемых. Но кто мог подумать, что начальник уезда так жаден до взяток? Возвращая У Суну кости и слиток серебра, он сказал ему:
— Начальник У Сун! Не советую вам поддаваться на подстрекательство других людей и наживать себе врага в лице Си-Мынь Цина. Это дело очень темное, и в нем трудно разобраться. Недаром древние мудрецы говорили: «Даже то, что видишь своими глазами, не всегда истина, так можно ли верить тем, кто нашептывает за спиной». Обдумайте-ка лучше это дело на досуге.
А начальник тюрьмы, присутствовавший при этом разговоре, добавил:
— Начальник У Сун, когда возбуждают дело об убийстве, должно быть пять доказательств, а именно: тело убитого, его раны, свидетельство о болезни, орудие убийцы и какие-либо следы преступления. И когда все эти пять улик налицо, уездное управление может начать следствие.
— Что ж, — сказал У Сун, — если вы, господин начальник, отказываетесь принять мою жалобу, то я сам подумаю, как мне быть, — и, забрав серебро и кости, он вернул их Хэ Цзю-шу.
Покинув уездное управление, У Сун побрел к себе и, позвав стражника, приказал ему приготовить кушанье и накормить Хэ Цзю-шу и Юнь-гэ.
— Побудьте пока у меня, — оказал им У Сун, — а я скоро вернусь, — и, взяв с собой шесть стражников, он отправился в город. Там он купил тушечницу, кисточку, тушь, несколько листов бумаги и все это спрятал за пазуху. Двух солдат он отрядил купить свиную голову, гуся, курицу, кувшин вина, фруктов и другую снедь, отнести все это в дом покойного брата и приготовить угощение. Около полудня он пришел туда вместе с остальными стражниками.
Невестка уже знала, что он подавал жалобу, да так и остался ни с чем, и потому успокоилась. С любопытством следила она за его приготовлениями.
— Невестка, спуститесь-ка сюда, я хочу с вами поговорить, — позвал ее У Сун.
Женщина не спеша спустилась с лестницы и спросила:
— Что у вас за разговор?
— Завтра сорок девять дней со дня смерти моего брата. Вам не раз приходилось обращаться за помощью к соседям, вот я и решил устроить сегодня небольшое угощение, чтобы отблагодарить их за все.
— За что ж их благодарить-то? — отвечала заносчиво невестка.
— Нет, надо устроить все как положено, — возразил У Сун и приказал стражнику зажечь свечи перед табличкой с именем брата. Потом он зажег благовонные свечи и положил на алтарь бумажные деньги. Тут же находились и другие предметы для жертвоприношения, а также вино, кушанья и фрукты. Одному из солдат он приказал подогреть вино, двое других принялись расставлять столы и скамейки, а еще двое стали у дверей: один внутри, другой снаружи. У Сун распорядился, что и как надо сделать, а затем, обращаясь к невестке, сказал:
— Я пойду приглашать гостей, а вы, невестка, будете принимать их.
Прежде всего он отправился за старой Ван.
— Не стоило вам, господин начальник, беспокоиться-то. За что же тут благодарить, — говорила старуха.
— Мы вас частенько беспокоили, мамаша, — возразил У Сун, — и сейчас, как полагается по обычаю, приготовили скромное угощение и очень просим вас прийти.
Тогда старуха заперла чайную, сняла вывеску и черным ходом прошла к соседям. Возвратясь в дом брата, У Сун сказал Пань Цзинь-лянь:
— Вы, невестка, займите главное место, а мамаша сядет напротив.
Старуха уже слыхала от Си-Мынь Цина обо всем, что было в уездном управлении, и поэтому спокойно уселась и стала выпивать и закусывать. Так сидели эти две женщины, а про себя думали: «Ну, посмотрим, что будет дальше».
У Сун между тем отправился к соседу по фамилии Яо Вэнь-цин, торговавшему серебряными изделиями, и пригласил также и его.
— Сейчас я немного занят, — сказал Яо, — да я ничего такого и не сделал для вас.
Однако У Сун продолжал настаивать:
— Да ведь всего на чашечку винца! Посидите немножко — и все.
Яо Вэнь-цину не оставалось ничего иного, как принять приглашение У Суна и отправиться в дом его покойного брата. У Сун посадил его рядом со старухой Ван, а сам пошел к двум соседям, что жили через дорогу. Один из них, по имени Чжао Чжун-мин, держал лавку бумажных жертвенных изделий и на приглашение У Суна ответил:
— Не могу, нельзя мне оставить лавку.
— Да как же можно! — возражал У Сун. — Там ведь все соседи собрались, — и он потащил Чжао Чжун-мина в дом своего покойного брата.
— Возраст у вас почтенный, — приговаривал он, усаживая нового гостя, — и вы мне вроде отца, вот я и прошу вас сесть рядом с моей невесткой.
Затем он пригласил также второго соседа, живущего напротив — Ху Чжэн-цина, торговавшего вразнос холодным вином. Человек этот происходил из чиновничьей семьи и в приглашении У Суна увидел какой-то умысел, а поэтому наотрез отказался последовать за ним. Но У Сун, не обращая внимания на его возражения, силой потащил его в дом брата и усадил рядом с Чжао Чжун-мином. Потом, обращаясь к старой Ван, он спросил:
— Мамаша, а кто живет с вами рядом?
— Торговец разным печеньем по фамилии Чжан, — отвечала старуха.
Торговец Чжан как раз находился в это время у себя и, когда увидел входившего к нему У Суна, даже испугался.
— Не приходилось нам встречаться, господин начальник, — забормотал он.
— Мои родственники многим обязаны соседям, — сказал У Сун, — и поэтому я пришел пригласить вас на чашечку легкого вина.
— Ай-я! — воскликнул старый Чжан. — Я-то не удосужился даже послать вам поздравительных подарков, так зачем же приглашать меня?
— Ну это ничего, — сказал У Сун, — а сейчас я прошу вас к нам, — и он потащил старика в дом У старшего и усадил рядом с Яо Вэнь-цином.
Кто-нибудь из читателей может спросить, почему ни один из пришедших ранее гостей не ушел. А дело объяснялось очень просто: у дверей внутри и снаружи стояли стражники, так что гости оказались как бы под охраной.
Таким образом, с невесткой и старухой Ван всего собралось в комнате шесть человек. Пододвинув табуретку и примостившись с краю у стола, У Сун приказал стражникам запереть все двери. Прислуживавший у стола солдат налил в чашки вина. И, когда все приготовления были закончены, У Сун обратился к присутствующим со следующим приветствием:
— Уважаемые соседи! Простите меня, человека простого и невежественного, что не сумел пригласить вас, как по чину положено.
— Помилуйте, — отвечали гости, — мы ведь и приема вам не устроили по возвращении, а пришли беспокоить вас!
— Ну, это пустое, — сказал, улыбаясь, У Сун. — Надеюсь, дорогие гости не осудят нас за скромное угощение.
Стражники между тем все подливали и подливали вина, и гости стали чувствовать какое-то беспокойство, не понимая, что происходит. Когда все выпили уже по три чашки, Ху Чжэн-цин встал со своего места и сказал:
— Дел у меня много, надо бы домой…
— Что вы, разве можно уходить! — оказал У Сун. — Раз уж пришли, то побудьте еще немного.
При этих словах сердце Ху Чжэн-цина отчаянно забилось, как у человека восемь раз опустившего бадью в колодец и семь раз поднявшего ее с водой. Он снова сел, а про себя подумал:
«Если У Сун пригласил нас с добрыми намерениями, почему же он так обращается с нами и даже с места двинуться не позволяет?»
— Налейте гостям еще вина, — снова приказал У Сун.
Стражник еще четыре раза наполнил чашки и так продолжал подливать, пока гости не осушили их семь раз. Собравшимся казалось, что они побывали на всех знаменитых пирах императрицы Люй Тай-хоу, которых было не меньше тысячи. После этого У Сун позвал стражников и приказал им прибрать посуду.
— Подождем немного, а потом снова будем закусывать, — сказал он.
Затем У Сун собрал со стола и, когда гости собрались было покинуть свои места, остановил их и сказал:
— Вот сейчас-то я и хочу с вами поговорить. Кто из уважаемых соседей умеет писать?
— Господин Ху Чжэн-цин очень хорошо пишет, — ответил Яо Вэнь-цин.
— Могу я побеспокоить вас? — обратился У Сун к Ху Чжэн-цину, вежливо ему кланяясь. Затем он засучил рукава своего халата, сунул руку за пазуху и выхватил оттуда острый кинжал. Стиснув рукоятку кинжала четырьмя пальцами правой руки, он прижал большой палец к сердцу и, страшно выпучив глаза, сказал:
— Всякое зло должно быть наказано, и у каждого должника есть свой кредитор. А вас, почтенные соседи, я прошу быть лишь свидетелями!
Тут У Сун левой рукой схватил невестку, а правой указал на старую Ван. Присутствующие остолбенели от ужаса и, не зная, что делать, не смея произнести ни слова, глядели друг на друга.
— Уважаемые соседи, — продолжал У Сун, — не удивляйтесь и не пугайтесь! Хоть я и невежественный человек, но смерти не боюсь, а также знаю, что за зло следует платить злом и что обида должна быть отомщена! Вам, уважаемые соседи, я не причиню никакого вреда и только прошу быть моими свидетелями. Если же кто-нибудь ив вас попробует уйти раньше времени, то не обессудьте! Разговаривать я тогда буду по-иному: семь раз продырявлю кинжалом. Ведь мне сейчас ничего не стоит убить человека!
Гости стояли как вкопанные и шелохнуться не смели.
— Слушай меня, старая скотина! — крикнул У Сун, уставившись на старуху Ван. — Это ты виновата в смерти моего брата и должна отвечать за это! — Обернувшись к невестке, он продолжал: — И ты, распутная, слушай, что я тебе скажу! Если признаешься, что погубила моего брата, я пощажу тебя!
— Дорогой деверь! — воскликнула невестка. — Что это вы говорите! Ваш брат умер от сердечной болезни, при чем же тут я?
Не успела она это произнести, как У Сун вонзил кинжал в стол, схватил ее левой рукой за волосы, а правой за грудь. Затем пинком ноги опрокинул стол и, подтащив женщину к алтарю, бросил ее на пол. Пиная ее ногами, он правой рукой схватил кинжал и, указывая им в сторону старухи Ван, закричал:
— Ну, старая свинья, говори всю правду!
Та хотела было как-нибудь улизнуть, но, видя, что это невозможно, сказала:
— Не гневайтесь, господин начальник! Все скажу вам.
Тогда У Сун велел стражнику подать бумагу, тушечницу, кисточку и тушь и, указывая на Ху Чжэн-цина кинжалом, сказал:
— Прошу вас. запишите по порядку все, что здесь услышите!
— Я… я… за… запишу, — бормотал, заикаясь и дрожа от страха. Ху Чжэн-цин.
Тогда У Сун налил в тушечницу воды, растер кусочек туши и, расправив кисточку, сказал:
— Ну, старая, говори всю правду!
— Какое мне до всего этого дело, и почему вы заставляете меня говорить? — ответила старуха Ван.
— Ах ты, собака! — крикнул У Сун. — Знаю я все твои проделки. Еще отпираться вздумала! Если не скажешь, я сначала разрежу па куски эту распутницу, а потом прикончу и тебя, суку! — и он приставил кинжал к лицу невестки.
— Дорогой деверь! — завизжала она. — Смилуйтесь надо мной. Пустите меня, и я все расскажу вам!
У Сун поставил женщину на колени перед алтарем и воскликнул: — Говори, распутница! Да побыстрее!
Невестка до того была перепугана, что решила сознаться. Она рассказала все по порядку, начиная с того. как у нее выпал из рук шест, которым она снимала дверную занавеску, и стукнул Си-Мынь Цина; как она стала шить у старой Ван одежду и вступила в любовную связь с Си-Мынь Цином. Рассказала она и о том, как Си-Мынь Цин пнул У старшего ногой, а когда тот заболел, они задумали отравить мужа, а старая Ван учила их. как это сделать. Она рассказала все с начала до конца, во всех подробностях. У Сун же предупредил ее, чтобы она говорила медленно, а Ху Чжэн-цина попросил записывать слово за словом.
— Ах ты паразитка! — крикнула старуха Ван. — Раз ты первая начала, так мне-то чего отпираться! Только в беду меня, старую, втянула! — и она также во всем призналась.
У Сун попросил Ху Чжэн-цина записать также показания старухи, после чего велел обеим женщинам поставить внизу отпечатки пальцев, а присутствующим соседям подписаться. Затем, по его приказу, один из стражников снял с себя пояс и связал им за спиной руки старой ведьмы; бумагу, где были записаны показания, У Сун свернул и спрятал за пазуху. Затем он приказал стражникам подать еще чашку вина, поставил ее на алтарь перед табличкой с именем брата и, подтащив поближе свою невестку, заставил ее опуститься на колени. Старухе он также велел преклонить перед алтарем колени и затем сказал, проливая слезы:
— Дорогой брат мой! Твоя душа еще не улетела далеко отсюда! Сегодня я, твой младший брат, мщу за твою смерть!
Затем он велел стражнику сжечь жертвенные деньги. Вдова У старшего, видя, что плохи ее дела, хотела было закричать, но У Сун схватил ее за волосы и, бросив на пол, стал на нее ногами. Он разорвал одежду на женщине и быстрее, чем ведется рассказ, вонзил ей в грудь кинжал. Затем выдернул его обратно, взял в зубы и, запустив пальцы в рану, извлек сердце и внутренности и положил их на алтарь. Потом он взмахнул кинжалом, послышался хрустящий звук, и голова Пань Цзинь-лянь откатилась в сторону, заливая все кругом кровью.
У присутствовавших от страха в глазах потемнело. Они закрыли свои лица руками, но, видя, как рассвирепел У Сун, не решались его останавливать.
Между тем У Сун послал наверх стражника за одеялом. А когда одеяло было принесено, завернул в него отрезанную голову, вытер кинжал и сунул его обратно в ножны. После этого У Сун вымыл руки и, почтительно обращаясь к соседям, сказал:
— Я доставил вам немало беспокойства, уважаемые соседи, но не осуждайте меня за это. Прошу вас подняться наверх и подождать, пока я вернусь.
Соседи только переглянулись, но не посмели ослушаться и отправились наверх. Затем У Сун послал наверх стражника, велев ему запереть там и старуху Ван. Перед уходом он поручил двум стражникам охранять нижние комнаты.
Захватив с собой голову женщины, завернутую в одеяло, У Сун направился прямо в лавку лекарственных снадобий. Увидев управляющего, он приветствовал его и спросил:
— Дома ваш уважаемый хозяин?
— Нет, он только что вышел, — ответил управляющий.
— Можете вы пройтись со мной немного? — спросил У Сун. — У меня есть к вам небольшое дело.
Управляющий, который немного знал У Суна, не посмел отказаться. Когда они дошли до одного из глухих переулочков, У Сун грозно спросил его:
— Дорога тебе жизнь?!
— Смилуйтесь, господин начальник! — взмолился управляющий. — Ведь я никакого зла вам не причинил.
— Так вот, если не хочешь расстаться с жизнью, говори, где сейчас Си-Мынь Цин!
— Он то… только что у… шел с… одним знакомым в кабачок под названием «Львиный мост» покушать… — еле вымолвил управляющий.
Едва У Сун услышал это, как тотчас же направился туда. А управляющий долго еще от страха не мог двинуться с места.
Подойдя к кабачку «Львиный мост», У Сун позвал слугу и спросил:
— С кем выпивает господин Си-Мынь Цин?
— С таким же, как он сам, богачом, — отвечал слуга. — Они сейчас наверху, в комнате, которая выходит окнами на улицу.
У Сун стремительно кинулся наверх и еще в дверях увидел, что на почетном месте между окнами сидит Си-Мынь Цин, напротив гость, а по бокам пристроились две певички.
Тогда У Сун развернул одеяло, левой рукой схватил окровавленную голову, правой кинжал и, откинув дверную занавеску, ворвался в комнату и швырнул голову в лицо Си-Мынь Цину.
Увидев У Суна, Си-Мынь Цин так перепугался, что с криком: «Ай-я!» — вскочил на скамейку. Он уже занес было ногу на подоконник, собираясь выпрыгнуть в окно, но увидел, что это слишком высоко, и совсем растерялся.
Все это произошло, конечно, гораздо быстрее, чем ведется рассказ. Опершись обеими руками о стол, У Сун прыгнул на него и спихнул ногой всю посуду. Певички оцепенели от страха, что же касается второго богача, так он даже свалился под стол.
Си-Мынь Цин, видя, как разъярен его противник, сделал вид, будто замахивается на него, а сам тем временем нацелился правой ногой в У Супа. Но тот, заранее разгадав маневр Си-Мынь Цина, отклонился чуть в сторону, и удар пришелся ему как раз в правую руку, отчего кинжал, который он держал, вылетел в окно далеко на середину улицы.
Увидев это, Си-Мынь Цин расхрабрился. Сделав вид, что хочет ударить У Суна правой рукой, он сжал в кулак левую и нацелился противнику прямо под ложечку. Однако У Сун и тут успел увернуться и, воспользовавшись моментом, обхватил Си-Мынь Цина левой рукой за шею, правой за левую ногу и, приподняв его на воздух, с криком: «Туда тебе и дорога!» — выбросил из окна.
Си-Мынь Цину показалось, что сам дух мщения пришел к нему и нечего больше надеяться на милость неба. Он знал, что не сможет устоять против неимоверной силы У Суна. Выброшенный из окна вниз головой и вверх ногами, он упал прямо на середину улицы и тут же потерял сознание. Бывшие поблизости люди пришли в ужас от этого зрелища.
Тем временем У Сун пододвинул к окну скамейку и, схватив голову развратницы, выпрыгнул из окна прямо на середину улицы. Подобрав свой кинжал, он взглянул на Си-Мынь Цина. Тот лежал, вытянувшись, полумертвый и лишь дико вращал глазами. Тогда У Сун придавил его коленом и одним ударом кинжала отрезал ему голову. Связав головы вместе, он отправился прямо на улицу Красных камней. Здесь он крикнул стражникам, чтобы они открыли ему дверь, и, войдя в дом, положил обе головы на алтарь. Затем он взял чашку с холодным вином, окропил алтарь и со слезами на глазах сказал:
— Мой старший брат! Твоя душа недалеко. Но теперь ты можешь отправляться на небо! Я отомстил за тебя и убил обоих твоих обидчиков. Сегодня же я совершу обряд возжигания жертвенных предметов в поминовение твоей души.
Потом он велел стражникам позвать соседей вниз. Впереди под охраной вели связанную старуху Ван. Держа одной рукой кинжал, а другой головы, У Сун обратился к соседям с такими словами:
— Я хочу еще кое-что оказать вам, уважаемые соседи! Прошу вас пока не расходиться!
— Говорите, господин начальник, — отвечали соседи, сложив руки и низко кланяясь У Суну. — Мы готовы выполнить ваши указания!
И У Сун сказал то, что хотел. Видно, так уж самой судьбе было угодно, чтобы удалец, начальник охраны уездного управления Янгу, прославившийся на перевале Цзин-ян-ган, мстя за обиду, совершил преступление и стал буддийским монахом.
Что же сказал У Сун, вы узнаете, когда прочтете следующую главу.
Глава 26
в которой рассказывается о том, как женщина-дьявол торговала человеческим мясом в округе Мэнчжоу и как У Сун встретился в Шицзыпо с Чжан Цином
Итак, У Сун обратился к соседям со следующими словами:
— Чтобы отомстить за обиду, нанесенную моему старшему брату, я должен был совершить преступление. И если даже мне придется поплатиться жизнью за это, то и тогда я не буду сожалеть о случившемся. Мне очень жаль, что я сильно перепугал всех вас, уважаемые соседи. Что со мной будет дальше — неизвестно, и никто не знает, останусь ли я в живых. Сейчас я хочу сжечь табличку с именем брата. Все имущество в доме я просил бы вас, почтенные соседи, распродать, а вырученные деньги использовать на судебные расходы по моему делу. Я сам отправлюсь в управление и заявлю о своем преступлении. Как бы ни было оно тяжко, я просил бы вас об одном: быть свидетелями по моему делу и рассказать всю правду.
Затем У Сун сжег табличку с именем брата и жертвенные деньги. Сверху принесли два сундука с вещами, осмотрели их содержимое и отдали соседям для продажи. Ведя под охраной старуху Ван и захватив с собой обе головы, У Сун направился в уездное управление.
Между тем слухи о происшедшем распространились по городу Янгу, и на улицы высыпало множество людей, желавших увидеть все своими глазами. Когда начальнику уезда доложили о случившемся, он сначала даже растерялся, но все же отправился в присутствие. У Сун ввел в зал старуху Ван, встал на колени по левую сторону от начальника и положил перед ним кинжал, которым совершил преступление, и две отрезанные головы. По правую сторону опустились на колени четверо соседей, а в центре — старуха Ван.
У Сун вынул из-за пазухи бумагу, составленную Ху Чжэн-цином, и всю ее с начала до конца прочитал начальнику уезда. Последний велел своему писарю допросить старуху. Соседи подтвердили показания, подробно рассказав, как было дело. Затем в присутствие вызвали Хэ Цзю-шу и Юнь-гэ и также допросили.
После этого был вызван чиновник, осматривающий ранения и трупы, который назначил человека для следствия. Все присутствующие под охраной отправились на улицу Красных камней, где был обследован труп женщины, а затем в кабачок «Львиный мост» для осмотра тела Си-Мынь Цина. Наконец, был составлен подробный отчет, который представили начальнику уезда для расследования.
Ознакомившись с докладом, начальник велел принести две канги, одеть их на шею У Суну и старухе и отправить обоих в тюрьму. Остальные свидетели были задержаны в помещении у ворот.
Надо сказать, что начальник уезда, зная о том, что У Сун человек мужественный и справедливый, а также помня об услуге, которую он оказал ему, съездив в Восточную столицу, всеми силами желал спасти обвиняемого. Поразмыслив, он позвал на совет помощника и сказал ему:
— Мы не должны забывать, что У Сун человек справедливый. Поэтому надо изменить показания этих людей и написать, будто все произошло от того, что невестка пыталась помешать У Суну совершить жертвоприношение покойному брату и что в результате между ними завязалась борьба. Невестка опрокинула алтарь с табличкой, У Сун же, защищавший его, в гневе убил женщину. Что же до Си-Мынь Цина, то следует указать, что он был в преступной связи с этой женщиной, пришел защитить ее и завязал драку с У Суном. Долго никто из них не мог одержать верх, и, когда они, сражаясь, достигли кабачка «Львиный мост», У Сун убил Си-Мынь Цина.
В таком виде заключение прочитали У Суну, составили сопроводительную бумагу, которую и послали вместе с преступниками в областное управление Дунпинфу, с просьбой рассмотреть это дело.
Надо сказать, что хоть Янгу и был захолустным уездным городком, там все-таки встречались люди, знающие законы и справедливость. Некоторые из состоятельных жителей помогали У Суну деньгами, другие посылали вино, пищу и продукты.
Вернувшись из суда, У Сун отдал свои пожитки прислуживавшим ему стражникам, а Юнь-гэ подарил тринадцать лян серебра для его отца. Охране, приставленной к У Суну, все время приходилось передавать ему пищу, которую приносили жители Янгу.
Уполномоченный начальником уезда чиновник, получив все бумаги, серебро, кости, представленные Хэ Цзю-шу, а также свидетельские показания и кинжал, отправился вместе с преступниками и свидетелями в областной город Дунпинфу. К тому времени возле областного управления скопилось немало народу, и там стоял сплошной гул голосов.
Когда правителю области доложили о прибытии преступников, он поспешил в присутствие. А следует сказать, что этот правитель по имени Чэнь Вэнь-чжао был человеком умным. К тому же он кое-что уже слышал об этом деле. Он приказал ввести преступников в зал суда и сразу же ознакомился с бумагами, присланными из Янгу. Затем он допросил по очереди всех прибывших, записал их показания, а после этого опечатал все вещественные доказательства вместе с кинжалом, которым было совершено убийство, и передал их в кладовую на хранение.
Тяжелую кангу на шее У Суна он велел заменить более легкой и отправил его в тюрьму. На старуху же правитель приказал надеть тяжелую кангу, которую обычно носят уголовные преступники, и отправить в камеру смертников. Затем он вызвал чиновника, присланного уездным управлением, и вручил ему ответное письмо. Правитель отпустил Хэ Цзю-шу, Юнь-гэ и четырех соседей, предупредив их, что в случае надобности они снова будут вызваны в суд. Вдову Си-Мынь Цина, прибывшую вместе с другими, правитель задержал в управе до указаний начальства и вынесения окончательного приговора. Хэ Цзю-шу, Юнь-гэ и соседи вместе с чиновником из уезда, который захватил с собой письмо, возвратились в Янгу. У Сун же остался пока в тюрьме и при нем несколько солдат, приносивших ему пишу.
Надо вам сказать, что правитель Чэнь Вэнь-чжао, сочувствуя такому честному и справедливому герою, как У Сун, посылал людей справляться, как он себя чувствует и не нуждается ли в чем-нибудь. Видя это, тюремные служители не требовали от У Суна никаких денег и даже сами приносили ему продукты и вино. Все бумаги по этому делу правитель области велел исправить таким образом, чтобы наказание У Суну назначили более легкое, и лишь после этого послал их высшему начальству. Затем он отправил в столицу доверенного человека с секретным письмом, поручив ему уладить это дело.
Начальник уголовного приказа был приятелем Чэнь Вэнь-чжао и поэтому послал в провинциальный суд следующее заключение: «Расследование показало, что старуха Ван придумала коварный план, чтобы помочь Си-Мынь Цину войти в любовную связь с женой У старшего. Она научила женщину отравить мужа. Она же подстрекала вдову прогнать У Суна и помешать ему совершить жертвоприношение перед табличкой брата, вследствие чего возникла ссора, приведшая к убийству. За подстрекательство к нарушению брачных отношений, освященных обычаем, указанная старуха присуждается к смерти путем отсечения конечностей. Что же касается У Суна, то хоть преступление его вызвано местью за родного брата и виновный в прелюбодеянии Си-Мынь Цин убит им во время драки, в чем У Сун и повинился перед властями, освободить его от наказания все же нельзя, и потому он присуждается к сорока палочным ударам, клеймению и ссылке в отдаленные места. О любовниках же, как ни велика их вина, поскольку оба они мертвы, говорить не приходится. Что же до остальных людей, привлеченных по этому делу, то их следует освободить и отпустить по домам. Данное решение должно вступить в силу немедленно по его получении».
Как только решение это попало в руки правителю Чэнь Вэнь-чжао, он тотчас же приступил к его выполнению. В областную управу были тут же вызваны Хэ Цзю-шу, Юнь-гэ, четверо соседей и жена Си-Мынь Цина, которым и было зачитано решение высшей судебной власти. Затем из тюрьмы привели У Суна, и ему также зачитали это решение, после чего с него сняли кангу и наказали палками. Но так как друзей у У Суна было много, то из сорока ударов ему досталось не более семи. Кангу из листового железа в семь с половиной цзиней весом заменили небольшой круглой кангой. Но заклеймить его иероглифами «золотая печать» и сослать в город Мэнчжоу все же пришлось. Остальные, привлеченные по этому делу, были отпущены, как того требовало решение суда.
После этого из главной тюрьмы привели старую Ван. Как и другим, ей зачитали постановление суда, после чего на дощечке была составлена надпись, сообщавшая о ее преступлении, под которой старуха и поставила свой знак. Затем ее усадили на деревянного осла с четырьмя длинными гвоздями и скрутили веревками. Правитель области Дунпин повесил на ней табличку с надписью «Присуждена к четвертованию». Впереди несли дощечку, на которой значилось преступление старухи, а позади шли стражники с дубинками, подгонявшие всех участников шествия. Процессия двинулась по улицам под оглушительные звуки барабана и литавров. Стража несла также два обнаженных меча и букет бумажных цветов — знак ее позорного преступления. Старуху привезли на центральную площадь Дунпина и здесь четвертовали.
Вернемся, однако, к У Суну. С колодкой на шее, он наблюдал, как казнили старуху. Присутствовал здесь и один из соседей У старшего, Яо Вэнь-цин, который, передав У Суну деньги, вырученные от продажи вещей, распрощался с ним и вернулся домой.
Когда бумаги ссыльного У Суна были скреплены печатью, назначили охрану из двух человек, которая должна была сопровождать его в Мэнчжоу и там передать властям. Так выполнил правитель области все решения суда, и дальше речь пойдет об У Суне и его охране.
Стражники, состоявшее ранее при У Суне, принесли все его вещи и после этого вернулись в Янгу. У Сун же в сопровождении двух стражников вышел из Дунпина, и все трое, не спеша, направились к городу Мэнчжоу. Охранники знали, что У Сун человек хороший, и потому всю дорогу заботились и ухаживали за ним, не осмеливаясь проявить ни малейшей грубости или неуважения. Видя столь внимательное отношение к себе, У Сун старался не вступать с охранниками в пререкания, а так как в узле у него было достаточно денег, то всякий раз, как они входили в какой-нибудь город или селение, он покупал вина и мяса и угощал их. Однако не будем вдаваться в подробности.
Вы помните, что убийство, совершенное У Суном, произошло в начале третьей луны. Два месяца он просидел в тюрьме, и вот теперь, когда они шли в Мэнчжоу, наступила уже шестая луна. Солнце жгло немилосердно, и даже камни накалялись под его лучами. Совершать переходы можно было лишь ранним утром по холодку.
Так они шли более двадцати дней и, наконец, вышли на широкую дорогу, которая привела их к горной вершине. Было еще утро. У Сун сказал своим охранникам:
— Не стоит здесь останавливаться! Спустимся-ка лучше вниз и поищем, где бы купить мяса и вина подкрепиться.
— Вот это верно! — охотно согласились охранники, и все трое стали спускаться вниз.
Вдали, у подножья горы, они увидели несколько хижин, крытых соломой. На иве, что росла у речки, висела вывеска, и У Сун сказал своим спутникам:
— А вот как будто и кабачок!
Они ускорили шаги, и когда спускались с горы, то на склоне холма заметили дровосека, шедшего с вязанкой дров.
— Добрый человек, — спросил его У Сун, — разрешите осведомиться у вас, что это за место?
— Через наши горы лежит дорога на Мэнчжоу, — отвечал дровосек. — А не доходя леса — знаменитое место Шицзыпо — Холм перекрещивающихся дорог.
У Сун поспешил вместе со своими охранниками прямо к Шицзыпо. Когда они пришли туда, то сразу же увидели, огромное дерево, которое, пожалуй, не обхватили бы и пять человек. С дерева спускались ползучие лианы. Пройдя еще немного, они увидели кабачок. У ворот на скамеечке сидела женщина в зеленой кофте, в волосах ее поблескивали золотые шпильки, а виски были украшены полевыми цветами. Когда У Сун и его охранники приблизились к воротам, женщина встала им навстречу.
Юбка на ней была ярко-красная, шелковая, золотые пуговицы на кофте у ворота были расстегнуты, и виднелась рубашка цвета персика, лицо покрыто румянами и белилами.
— Заходите, уважаемые гости, — приглашала она путников, — передохните. У нас найдется доброе вино и закуски, а если пожелаете, то также и пампушки.
Путники вошли в комнату, где стояли сделанные ив кедра столы и табуретки. На почетном месте сел У Сун, а охранники, оставив у стены свои. палки и развязав узлы, поместились справа и слева от него. У Сун тоже снял со спины узел и положил его на стол, а затем, развязав пояс, стащил с себя рубашку.
— Здесь нет никого, — сказали ему охранники, — и мы, пожалуй, снимем с вас эту кангу, чтобы вам приятнее было выпить чашечку-другую вина, — и с этими словами они сорвали прикрепленные к канге бумажные печати, а затем бросили под стол и саму кангу. Затем они также скинули рубашки и сложили их на подоконнике.
— Сколько прикажете подать вина, уважаемые гости? — спросила женщина, приветливо улыбаясь и церемонно кланяясь.
— А ты не спрашивай, — отвечал У Сун, — знай себе подогревай. Да мяса нарежь нам цзиней пять, не меньше. За все это мы заплатим.
— Есть у нас неплохие пампушки, — предлагала женщина.
— Что ж, подай на закуску штук тридцать, — согласился У Сун.
Хихикая, женщина удалилась во внутренние комнаты и скоро возвратилась, неся бадью с вином. Потом она поставила на стол три больших чашки, положила палочки для еды и подала два блюда с нарезанным мясом. Не менее пяти раз подливала она гостям вина, а затем пошла к очагу за пампушками и поставила их на стол. Охранники тотчас же принялись уписывать пампушки, У Сун же взял одну, разломил и, разглядывая начинку, сказал:
— Хозяйка, начинка-то из человечьего мяса или из собачины?
— Вы уж скажете, почтенный гость! — захихикала женщина. — В наши мирные времена и говорить об этакой начинке не приходится. А у нас испокон веку делают начинку из говядины.
— А я слыхал от вольного люда, — оказал У Сун, — что никто не осмеливается проходить мимо большого дерева в Шицзыпо. Говорили, что упитанных людей здесь пускают на начинку для пампушек, а поджарых бросают в реку.
— Откуда вы это взяли, уважаемый гость? — протестовала женщина. — Уж не иначе, как сами выдумали!
— Да нет, я просто увидал в начинке несколько волосков, что, судя по виду, должны расти у человека в паху, вот и вспомнил эти рассказы.
И, помолчав немного, он снова спросил:
— А где же хозяин?
— Да он в гости уехал и еще не вернулся, — ответила та.
— Ах вот оно что, и тебе не скучно без него? — спросил У Сун.
«Ну, этот ссыльный так и лезет на рожон, — подумала женщина. — Еще подшучивать надо мной вздумал! Вот уж поистине: “Летит на огонь, как бабочка, там и погибнет”. Смотри же, не хотела я твоей гибели, но придется заняться тобой». И она сказала:
— Не смейтесь надо мной, уважаемый гость! Выпейте-ка еще вина, а потом отдохните в холодке, под деревом. Если же хотите выспаться, то можете прилечь и в доме, там никто вам не помешает.
Выслушав ее, У Сун подумал: «Плохие, видно, мысли у этой бабы. Только, смотри, и я перехитрю тебя!» А вслух произнес:
— Почтенная хозяйка! Уж больно слабое у вас вино! Может, вы предложите нам чашечку-другую покрепче?
— Есть у меня редкостное винцо, — отвечала хозяйка, — только немного мутновато.
— Что ж, — сказал У Сун, — чем мутнее, тем лучше!
Тихонько посмеиваясь, женщина отправилась во внутренние комнаты и скоро вернулась с кувшином мутного вина. Увидев его, У Сун сказал:
— Вот это уж поистине доброе вино. Только пить его лучше всего подогретым.
— Сразу видно, что уважаемый гость знает толк в вине, — молвила хозяйка. — Сейчас я подогрею его, тогда и попробуете.
А тем временем она думала про себя: «Ведь помрет скоро. а еще просит подогретого вина! Ну да ладно, снадобье мое от этого только быстрее подействует. Вот и попался, голубчик, в мои руки».
Когда вино нагрелось, она принесла его, разлила по чашкам и с улыбкой оказала:
— Попробуйте-ка этого вина, дорогие гости!
Охранники, не утолившие еще своей жажды, тут же осушили свои чашки, а У Сун сказал:
— Дорогая хозяйка! Не пью я без закуски. Нарежь мне к вину немного мяса.
Когда хозяйка вышла, У Сун выплеснул вино, чтобы она не заметила, а сам стал причмокивать, будто уж выпил, и приговаривать:
— Ну и доброе же вино! Это уж проберет человека!
А хозяйка только притворилась, что пошла за мясом, и едва скрылась за дверью, как тут же возвратилась и, хлопая в ладоши, закричала:
— Вались! Вались!
У сопровождавших У Суна стражников завертелось все перед глазами, и они навзничь повалились на пол. У Сун зажмурился и также повалился на скамью. Тут же он услышал, как женщина, смеясь, сказала:
— Ну, попался! Будь ты хитрее самого дьявола, а выпил воду, в которой я мыла ноги! — она крякнула: — Сяо-эр, Сяо-сань! Скорее сюда!
Послышался топот ног, и в комнату вбежало несколько парней. Потом У Сун слышал, как вынесли во внутреннее помещение двух его охранников и женщина забрала узел и пояса, лежавшие на столе. Ему показалось, что она ощупывала узел и, верно, обнаружив там золото и серебро, громко рассмеялась и сказала:
— Ну, сегодня попало целых трое, так что теперь надолго хватит начинки для пампушек! Да к тому же еще и добра порядочно!
Видел он, как женщина уносила во внутренние комнаты его узел и прочие вещи, а потом вернулась, чтобы присмотреть за тем, как трое парней станут переносить У Суна. Но они даже с места не могли его сдвинуть, словно он весил тысячи цзиней, и он лежал, вытянувшись во весь свой рост. Тогда женщина крикнула:
— Ах вы, сукины дети! Только и знаете, что жрать да вино лакать! Больше ни на что и не годны! Дожидаетесь, чтобы я все сама сделала! А этот чертов парень вздумал еще подшучивать надо мной! Ну и жирный же! Вполне сойдет за говядину, а тех поджарых придется выдавать за мясо буйвола. Надо поскорее перетащить туда этого парня и разделать в первую очередь.
Затем он видел, как женщина скинула кофту и нарядную юбку. Оголившись до пояса, она подошла к У Суну и без всякого труда подняла его. Улучив удобный момент, У Сун крепко обхватил ее, повалил на пол и встал на нее ногами. Тут женщина завопила истошным голосом, будто ее режут. Работники ринулись было к ней на помощь, но У Сун так зарычал, что они от страха замерли на месте.
— Удалой молодец, прости меня! — умоляла лежавшая на полу женщина, не в состоянии подняться.
В это мгновение на пороге появился человек с вязанкой хвороста в руках, который, увидев, что происходит, быстро подошел к У Суну и обратился к нему:
— Не гневайтесь, добрый человек, и простите ее! Разрешите сказать вам несколько слов.
У Сун выпрямился и, придавив женщину ногой, хотел было снова нападать. Взглянув на вошедшего, У Сун увидел, что человек этот повязан черной шелковой косынкой, примятой посередине, одет в белую рубаху грубого полотна, подпоясанную длинным кушаком, на ногах у него темные обмотки и льняные туфли с завязками, а лицо с реденькой бороденкой и сильно выступающими скулами напоминает треугольник. На вид ему было лет тридцать шесть.
— Разрешите узнать ваше уважаемое имя? — сказал незнакомец, приложив сложенные руки к сердцу и глядя на У Суна.
— Ни в пути, ни на привалах я не скрываю своего имени, — отвечал У Сун. — Я начальник охраны, и зовут меня У Сун!
— Вы не тот ли командир У Сун, который убил тигра на перевале Цзин-ян-ган? — спросил человек.
— Тот самый, — отозвался У Сун.
— Я давно слышал про, вас, — молвил человек, низко кланяясь У Суну, — и вот сегодня очень рад приветствовать вас.
— Вы, верно, муж этой женщины? — осведомился У Сун.
— Да, — отвечал тот, — она моя жена. Вот уж поистине: «Хоть и есть глаза, а горы Тайшань не приметил». Я не знаю, чем она оскорбила вас, только уж простите ее ради меня, недостойного.
Услышав такие речи, У Сун поспешил освободить женщину и сказал:
— Вы с женой, как я погляжу, люди необычные. Могу я узнать ваше имя?
Хозяин велел жене одеться и немедленно поклониться У Суну.
— Не сердитесь на меня за то, что я обидел вас, — молвил ей У Сун.
— Вот уж впрямь, — сказала женщина. — «Хоть и есть глаза, а хорошего человека не признала». Моя вина. Но уж вы, дорогой господин, простите меня и пройдите во внутренние комнаты.
— Как же все-таки вас зовут? — снова спросил У Сун. — И откуда вы знаете меня?
— Мое имя Чжан Цин, — отвечал хозяин. — Когда-то я работал неподалеку, на огородах монастыря Гуанминсы. Однажды, из-за какого-то пустяка, я убил монаха, а потом спалил монастырь. Пожаловаться на меня было некому, и власти оставили это дело без внимания, а я поселился под этим деревом на склоне горы и занялся легким промыслом. Но как-то раз проходил здесь один старик с поклажей. Я затеял с ним драку, и в конце концов на двадцать первой схватке старик этот сбил меня коромыслом, на котором нес поклажу. Оказалось, что в молодости он сам промышлял разбоем, и, увидев, что я человек ловкий, взял меня с собой в город, где и обучил своему искусству. А потом он отдал мне в жены свою дочь — эту женщину. Только в городе разве проживешь? Вот я и решил вернуться на старое место, построил дом и открыл здесь кабачок. Мы заманиваем подходящих путников и тех, кто потолще, спаиваем зельем и убиваем. Большие куски мяса мы продаем под видом говядины, а из отходов рубим начинку для пампушек. Я сам продаю их в окрестных деревнях, так вот мы и живем. Меня хорошо знают удальцы из вольного люда, и среди них я известен под именем огородника Чжан Цина. Фамилия моей жены — Сунь. Она полностью усвоила искусство отца, и ее называют «Людоедка Сунь Эр-нян». Я только что вернулся и услышал вопли жены. Но никак не думал, что встречу здесь вас, уважаемый начальник! Сколько раз я твердил жене, чтобы она никогда не вредила трем категориям людей и в первую очередь бродячим монахам. Эти люди и раньше-то не знали хорошей доли, да еще к тому же отрешились от мира. Так она ведь не послушалась меня и однажды чуть не погубила замечательного человека по имени Лу Да. Прежде он служил сотником в пограничных войсках старого Чуна в Яньаньфу. Там он убил мясника, и ему пришлось спасаться бегством, постричься в монахи и вступить в монастырь на горе Утайшань. Все его тело разрисовано татуировкой, отчего среди вольного люда его зовут Татуированным монахом, Лу Чжи-шэнем. Он носят посох из кованого железа весом в шестьдесят с лишним цзиней. Так вот, этот самый монах и проходил здесь. А жена моя, увидев, какой он жирный, тут же опоила его зельем. Потом они снесли его во внутреннее помещение и совсем уж было приготовились разделывать, как на счастье я возвратился домой. Заметив его необычайный посох, я поспешил дать ему противоядие от нашего дурмана и так спас ему жизнь. А после мы с ним даже побратались. Я узнал, что он с каким-то Ян Чжи, по прозвищу «Черномордый зверь», захватил кумирню Баочжусы на горе Двух драконов и теперь занимается разбоем. Не раз получал я от него письма, в которых он приглашает меня к себе, да вот пока не могу собраться.
— Я также частенько слышал от вольного люда эти имена, — отозвался У Сун.
— Жаль, — продолжал Чжан Цин, — что одного здоровенного монаха, ростом в восемь чи, она все же опоила! Запоздал я немного, а когда пришел, его уже разрезали на части. Только и остались от него железная палка с наконечником, черная ряса да монастырское свидетельство. Остальные вещи не так интересны, хоть и есть среди них две очень редкие: четки из ста восьми косточек, вырезанных из человеческого черепа, и кинжалы из лучшей белоснежной стали. Уж, верно, немало людей загубил в своей жизни этот монах. И до сих пор нередко слышится в полночь, как стонет его кинжал. Простить себе не могу, что не успел спасти этого монаха, и все вспоминаю о нем. Еще я запретил убивать певичек и бродячих актеров. Они кочуют из города в город и где придется дают свои представления. С большим трудом добывают они себе пропитание. Нельзя их губить, не то они станут передавать друг другу об этом и со всех театральных подмостков начнут дурно говорить про нас вольным людям. Третья группа людей, которую я запретил жене трогать, — это ссыльные. Среди них встречается много добрых людей, и уж им-то никак не следует причинять вреда. Только жена не слушает того, что ей говорят, и вот сегодня «нарвалась на вас. Хорошо, что я пораньше вернулся! Опять ты за свое? — обратился он к жене.
— Да с начала-то я ни о чем не помышляла, — отвечала Сунь Эр-нян. — А как увидела, что у него узел набит вещами, тут-то и возникла у меня эта мысль. Да еще он рассердил меня своими шутками.
— Я человек честный, — возразил У Сун, — и уж, конечно, не позволил бы себе никаких оскорблений, да вот заметил, что вы, дорогая, слишком пристально поглядываете на мои узел. Тогда у меня возникло подозрение, и я отпустил на ваш счет несколько шуточек, чем и рассердил вас. Чашку с вином, которую вы подали, я выплеснул, а сам притворился, что отравлен. Когда же вы подошли, чтоб отнести меня в кухню, я и напал на вас. Уж вы извините меня, пожалуйста, за такую неучтивость!
В ответ Чжан Цин лишь рассмеялся и пригласил У Суна во внутренние комнаты.
— Дорогой брат, — сказал У Сун, — я просил бы вас освободить также и моих охранников.
Чжан Цин провел У Суна в кухню, где на стенах были развешены человеческие кожи, с потолка свешивалось несколько человеческих ног, а на скамейке лежали двое сопровождавших У Суна стражников.
— Освободите их, дорогой брат мой! — просил хозяина У Сун.
— Разрешите спросить вас, — сказал Чжан Цин, — в чем ваше преступление и куда вас ссылают?
У Сун подробно рассказал ему историю о том, как убил Си-Мынь Цина и свою невестку, а Чжан Цин с женой, с одобрением выслушав его, оказали:
— Хотелось бы кое-что предложить вам, не знаем только, как вы на это посмотрите.
— Говорите, прошу вас, — молвил У Сун.
И тогда Чжан Цин обстоятельно рассказал ему все, что думал.
Верно, судьбе было угодно, чтобы У Сун совершил убийство в Мэнчжоу и учинил скандал в Аньпинсае. Ему суждено было проявить такую силу, что не устояли бы ни носорог, ни слон, ни даже дракон с тигром.
Что же сказал У Суну Чжан Цин. просим читателя узнать из следующей главы.
Глава 27
повествующая о том, как У Сун привел в изумленье обитателей лагеря Аньпинсай и почему Ши Энь стал рассчитывать на помощь У Суна
Итак, обращаясь к У Суну, Чжан Цин сказал:
— Не подумайте, что я предлагаю вам это из дурных побуждении. Но чем идти вам в ссылку, лучше уж прикончить обоих охранников здесь. Пока что вы поживете в моем доме, а если пожелаете заняться разбойным делом, я сам провожу вас в кумирню Баочжусы, что на горе Двух драконов, и познакомлю с Лу Чжи-шэнем и его компанией. Что вы на это скажете?
— Я очень благодарен вам, дорогой брат, за такую заботу обо мне, — отозвался У Сун. — Но тут вот какое дело. Я всю жизнь боролся лишь против людей вредных. А эти служивые всю дорогу ухаживали за мной и были ко мне очень внимательны. Отплатив им злом, я поступлю против своей совести. Поэтому, если вы поистине уважаете меня, не губите их.
— Ну, раз уж вы такой справедливый человек, — сказал Чжан Цин, — я сейчас приведу их в сознание, — и он тут же приказал работникам снять охранников со скамейки, на которой обычно разделывали человеческие туши.
Затем Сунь Эр-нян приготовила чашку противоядия, и Чжан Цин влил его стражникам в уши. Не прошло и получаса, как оба служивых поднялись, словно после сна. Взглянув на У Суна, они сказали:
— Как это с нами приключилось такое? Вино здесь будто хорошее, и выпили мы не так уж много, а смотри-ка, до чего развезло! Надо запомнить это место. Когда будем обратно идти, заглянем еще по чашечке выпить.
У Сун только расхохотался. Засмеялись и Сунь Эр-нян с Чжан Цином, а охранники никак не могли понять, в чем дело.
Между тем работники зарезали кур и гусей, приготовили кушанья и подали на стол. Чжан Цин велел расставить столы и скамейки в винограднике за домом, а потом пригласил У Суна и его охранников в сад. Там У Сун предложил своей страже занять почетные места, а сам с Чжан Цином сел напротив них; сбоку поместилась Эр-нян.
Работники налили всем вина и хлопотали у стола, поднося кушанья. Чжан Цин все время потчевал У Суна, а когда наступил вечер, вынул два кинжала и показал их гостю. Кинжалы действительно были выкованы из булатной стали, и изготовить их, видно, стоило немалого труда. Они еще поговорили об убийствах и поджогах, совершенных удальцами из вольного люда, и У Сун, как бы невзначай, сказал:
— Ведь даже такой справедливый и бескорыстный герой, как Сун Гун-мин из Шаньдуна, по прозвищу «Благодатный дождь», и тот из-за какого-то дела недавно вынужден был скрыться в поместье сановника Чай Цзиня.
При этих словах охранники У Суна просто онемели от страха и стали низко кланяться.
— Если вы довели меня целым и невредимым до этих мест, — сказал У Сун, — то могу ли я причинить вам зло. Мы просто беседуем о делах добрых молодцов из вольного люда, и бояться вам нечего. Мы никогда не причиняем зла людям справедливым! Выпейте-ка лучше вина. Завтра, когда мы прибудем в лагерь Мэнчжоу, я еще отблагодарю вас.
Ночевать они остались в доме Чжан Цина, а когда на следующий день У Сун собрался в путь, хозяин стал уговаривать его погостить еще. Так он и продержал их у себя три дня, оказав им радушный прием. Однако У Сун все-таки решил распрощаться с Чжан Цином и его женой.
Чжан Цин был старше своего гостя на девять лет, и после того, как они побратались, стал называть его своим младшим братом. Когда же У Сун решил идти, Чжан Цин снова приготовил угощение и устроил ему проводы. Он велел возвратить им узлы и мешки и еще подарил У Суну более десяти лян серебра, а охранникам дал два-три ляпа мелочью. Свои десять лян У Сун также отдал охранникам. Потом на него опять одели кангу и наклеили на нее печати.
Чжан Цин с женой вышли проводить их. У Сун еще раз горячо поблагодарил за прием, я они расстались со слезами на глазах. После этого путники отправились прямо в Мэнчжоу.
Еще до полудня они прибыли в город и прошли в управление, где представили бумаги, выданные им в области. Познакомившись с бумагами, правитель округа принял У Суна и, написав ответное письмо, передал его охранникам, которые и двинулись в обратный путь, что к нашему рассказу уже не относится.
Тут же У Суна отправили в лагерь ссыльных, и когда он прибыл туда, то прежде всего увидел дощечку, на которой стояли три больших иероглифа: «Ань пин сай», что значит «Лагерь мира и спокойствия». У Суна отвели в одиночную камеру, и нет надобности говорить о том, как служитель писал расписку в получении преступника и как его принял.
Когда У Сун оказался в своей камере, более десяти заключенных подошли взглянуть на него.
— Ну, добрый человек! — сказали они. — Ты только что прибыл сюда и, если в узле у тебя есть какие-нибудь подарки или рекомендательные письма, доставай поскорее. Сейчас сюда явится надзиратель, и все это ты преподнеси ему. Тогда тебе не страшно предварительное наказание палками: бить будут не так крепко. Ну, а если нет у тебя подарков, то прямо надо сказать: дела твои плохи. Мы все, как и ты, ссыльные, и поэтому решили заранее предупредить тебя об этом. Ведь недаром говорится: «Когда погибает заяц, так и лиса его пожалеет, как родного». Ты новичок и не знаешь еще всего этого, вот мы и пришли предупредить тебя.
— Я очень благодарен вам, дорогие друзья, за ваш совет, — сказал У Сун. — Кое-что у меня есть. Однако я дам ему деньги только в том случае, если он попросит добром. Если же он станет вымогать их, то и чоха медного от меня не получит!
— Не дело ты говоришь, добрый человек, — принялись его уговаривать новые товарищи. — Ведь еще в старину люди говорили: «Не бойся начальства, а бойся его власти». И еще: «Под чужой низкой крышей — любой голову пригнет». Все это мы рассказываем тебе для того, чтобы ты был поосторожнее.
Едва они сказали это, как кто-то крикнул:
— Надзиратель идет!
И толпа моментально рассеялась. У Сун развязал узел и спокойно уселся в своей камере, а начальник вошел к нему и сказал:
— Это ты вновь прибывший преступник?
— Я и есть, — отвечал У Сун.
— Да ты что, в уме? Чего ты молчишь? Ты ведь тот самый молодец, который убил тигра на перевале Цзин-ян-ган, а потом был начальником охраны в уезде Янгу, и, я полагаю, сам кое в чем разбираешься. Чудно даже, до чего ты непонятливый! Ничего, здесь ты и кошку не посмеешь обидеть!
— Что это ты разошелся? — ответил У Сун. — Ждешь, что я поднесу тебе подарки? У меня даже и полчоха нету, вот разве только два голых кулака я подарю тебе. Есть у меня, правда, немного мелочи, но ее я хочу оставить себе на вино. Интересно поглядеть, что ты будешь со мной делать. Неужели решишься послать обратно в Янгу?
Слова эти привели надзирателя в бешенство, и он поспешил удалиться, а вокруг У Суна собралась толпа заключенных, некоторые говорили ему:
— Добрый человек! Зачем ты нагрубил надзирателю? Смотри, хлебнешь горя! Сейчас он пошел доложить обо всем начальнику лагеря, и они уж, верно, расправятся с тобой.
— Э, не боюсь я их, — возразил У Сун. — Пусть делают, что хотят. Будут со мной по-хорошему, так и я с ними, а нет, так постою за себя.
Не успел он произнести эти слова, как в камеру вошли четверо и вызвали нового ссыльного.
— Здесь я, — отозвался У Сун, — и никуда не пойду; что вы тут кричите!
Тогда они схватили У Суна и поволокли в зал, где уже находился начальник лагеря. Человек шесть охранников подвели У Суна к начальнику, который велел снять с него кангу и сказал:
— Ну ты, преступник! Известно ли тебе старое уложение императора У-дэ, по которому каждого нового ссыльного для острастки подвергают ста палочным ударам. Служители, скрутите ему назади руки!
— Не беспокойтесь зря, — сказал У Сун. — Если хотите бить, бейте так. Не к чему скручивать мне руки. Не будь я удальцом, убившим тигра, если уклонюсь хотя бы от одного удара, и если хоть раз пикну, можете отсчитывать мне все удары сначала. Не будь я добрым молодцом из Янгу, если солгал.
Присутствующие рассмеялись, и кто-то сказал:
— Вот дурень, со смертью играет. А ну, посмотрим, как он вытерпит.
— А станете бить, так покрепче да позлее! — продолжал У Сун. — Смотрите, чтобы без всяких послаблений!
Тут уж все расхохотались. Охранники взялись за палки и даже крякнули. Но в это время появился неизвестный человек, который встал возле начальника лагеря. Ростом он был более шести чи, на вид ему было года двадцать четыре. У него было белое лицо, усы и борода трезубцем свисали вниз, голову украшала белая косынка, а одет он был в темный шелковый халат. Одна рука незнакомца висела на перевязи.
Человек этот нагнулся к начальнику и что-то сказал ему на ухо.
— Вновь прибывший преступник У Сун! Какой болезнью ты болел по дороге? — спросил тогда начальник лагеря.
— Ничем я не болел, — сердито ответил У Сун. — Все у меня было в порядке, я и вино пил, и кашу и мясо ел, и пешком шел.
— Этот парень заболел по дороге, — заявил тут начальник. — Я полагаю, что мы можем сделать ему снисхождение и отложить наказание.
— Скорей говори, что болел, — подсказывали У Суну стоявшие рядом охранники. — Начальник лагеря жалеет тебя, а ты придумай что-нибудь, и все будет в порядке.
— Да ничем я не болел, и ничего особенного со мной не случилось, — стоял на своем У Сун. — Бейте, как полагается. Нечего откладывать. А то сиди потом и гадай, когда тебя вздуют!
Опять все присутствующие расхохотались. Засмеялся и начальник лагеря.
— Не иначе, как парень заболел горячкой, — сказал он, — и, видать, еще не пропотел как следует, раз мелет всякую ерунду. Нечего его слушать! Уведите в одиночку и заприте.
Четверо стражников потащили У Суна и заперли в ту самую одиночку, куда его привели вначале. Скоро к окошку его камеры подошли другие заключенные.
— Верно, есть у тебя какие-нибудь письма к начальнику лагеря! — говорили некоторые из них.
— Да ничего у меня нет! — сердился У Сун.
— А если у тебя и вправду ничего нет, — замечали другие, — так мало хорошего в том, что тебе отложили наказание. Вечером они непременно тебя прикончат.
— Как же это они прикончат меня? — поинтересовался У Сун.
— Принесут тебе две чашки каши из заплесневевшей крупы, — отвечали ему. — А когда ты наешься, отведут в яму, что около стены, свяжут, завернут в циновки и поставят вверх ногами. Часа не пройдет, как ты будешь готов. Это у них называется «пань-дяо» — подвесить как тарелку.
— А что еще они могут со мной сделать? — спросил У Сун.
— Есть еще один способ, — отвечали ему. — Наполнят большой мешок песком, свяжут тебя и придавят. И в этом случае не пройдет и часа, как ты кончишься. Способ такой называется «тубудай», то есть «мешок с землей».
— А есть еще какие-нибудь способы? — допытывался У Сун.
— Самые страшные — эти два, — отвечали ему, — остальные полегче.
Не успели они договорить, как вошел солдат с большим блюдом в руках:
— Который здесь вновь прибывший ссыльный военачальник У Сун? — спросил он.
— Я, — отозвался тот. — Чего тебе надо от меня?
— Начальник лагеря прислал вам закусить, — сказал солдат.
У Сун увидел на подносе кувшин вина, миски с мясом и лапшой, а также чашку приправы. «Может, все это прислано, чтобы прикончить меня, — подумал У Сун. — Что ж, пока суд да дело, я подкреплюсь, а там видно будет». И, взяв кувшин, он одним духом осушил его, затем покончил также с мясом и лапшой. Когда все было съедено и выпито, солдат собрал посуду и ушел. Оставшись один в своей камере, У Сун, иронически улыбаясь, сказал себе: «Посмотрим, что они со мной сделают!»
Когда наступил вечер, солдат снова принес блюдо.
— Как? Ты опять пришел? — удивился У Сун.
— Да вот, прислали меня с ужином, — отвечал тот, расставляя на столе тарелочки с закусками.
Тут оказался и большой кувшин с видом, и блюдо с жареным мясом, и миска рыбной похлебки, и еще миска каши.
А тем временем У Сун сидел и думал: «Когда я съем все это, меня обязательно прикончат. А, черт с ними! Помирать, так хоть сытым! Съем, а там посмотрю, что будет!»
Когда У Сун покончил с едой, прислужник собрал всю посуду и ушел. Но через некоторое время вернулся с каким-то человеком. Один из них тащил бадью для купанья, а другой — горячую воду. Приблизившись к У Суну, они сказали:
— Просим вас помыться, господин начальник охраны!
«Может, они хотят расправиться со мной прежде, чем я кончу купаться, — подумал У Сун. — А что мне бояться их! Вымоюсь как следует».
Между тем все уже было приготовлено, вода налита. У Сун залез в бадью и начал мыться. После этого ему дали полотенце и халат, и он вытерся и оделся. Один из прислужников унес бадью с водой, а второй развесил над кроватью полог. Потом они расстелили циновки и, устроив все как следует, удалились.
У Сун запер дверь на задвижку и, оставшись в одиночестве, принялся размышлять. «Что все это может значить? — думал он: — Э, да пусть их делают, как хотят! Посмотрю, что будет дальше». И, повернувшись на бок, он заснул. Ночь прошла спокойно, без всяких приключений.
На следующий день, как только он открыл двери, снова увидел человека, приходившего накануне. Теперь в руках у него был таз с водой для умыванья, и он пригласил У Суна помыться, а потом подал воды прополоскать рот. Затем он привел цирюльника, который расчесал У Суну волосы, уложил их на макушке и повязал ему голову косынкой. Вскоре пришел еще один человек с подносом и расставил на столе закуски, миски с кашей и мясным супом. У Сун же, глядя на все это, думал:
«Ну, ну! Продолжайте этак и дальше! А я пока что буду есть!»
После еды У Суну подали чашку чаю; когда он выпил, прислужник сказал:
— Верно, вам неудобно здесь, господин начальник охраны! Вы бы перешли в соседнюю комнату. Там можно получше отдохнуть, да и подавать туда удобней.
«Вот теперь-то и началось, — подумал У Сун. — Что ж, пойду с ним, посмотрю, что будет…»
Один из прислужников собрал его вещи и постель, а другой проводил в помещение, находившееся в передней части тюрьмы. Здесь было чисто прибрано и расставлены новые столы, стулья и другие вещи. Войдя в комнату и оглядевшись, У Сун подумал: «Говорили, что меня бросят в яму, а привели в такую хорошую комнату, здесь куда лучше, чем в моей прежней камере! Как же это так получается?»
Так просидел У Сун до наступления полдня, когда снова появился человек с мисками и кувшином вина. Он расставил на столе принесенную им еду, и здесь оказались закуски четырех сортов, жареная курица и много пампушек. Человек разломал на части курицу, налил в чашку вина и пригласил У Суна кушать. А между тем У Сун глядел на это и думал про себя:
«Да что же это все-таки значит?..»
Когда стемнело, ему снова принесли множество кушаний, а затем воды для умывания и устроили так, чтобы ночью в комнате было прохладно. «А ведь заключенные говорили, что со мной должны поступить иначе, — размышлял У Сун, — и сам я полагал, что будет не так. Что же со мной возятся?»
И на третий день ему по-прежнему подавали еду и вино. Кончив завтракать, У Сун отправился прогуляться и увидел, как под палящими лучами солнца другие заключенные таскали воду, кололи дрова и выполняли всякую тяжелую работу. Стояла шестая луна, и жара была невыносимая.
— Как можете вы работать в этакую жару? — спросил У Сун, остановившись около них и заложив руки за спину.
— Добрый человек! — отвечали заключенные. — Ты, наверное, и не знаешь, что работа здесь считается раем. Разве можем мы мечтать о том, чтобы укрыться в тени и отдохнуть? Ведь другие, у кого нет ни связей, ни денег, закованы в тяжелые железные колодки и заперты в большой тюрьме. Вот им-то уж действительно и жизнь не в жизнь, да и умереть не дают.
Поговорив с ними, У Сун пошел дальше и позади Храма владыки неба увидел перед курильницей для жертвоприношений большую гранитную глыбу, на которой обычно устанавливался шест с флагом.
У Сун посидел немного на этом камне, а потом вернулся к себе и, усевшись, стал размышлять. Вскоре опять явился прислужник с вином и едой.
Не вдаваясь в подробности, скажем только, что прошло несколько дней, а У Суну все подавали хорошую еду и вино и вежливо приглашали его за стол. Это вовсе не походило на то, что ему хотят причинить какой-нибудь вред. И сколько ни думал У Сун, так ничего и не понял.
И вот однажды в полдень, когда прислужник принес ему еду и вино, У Сун не вытерпел и, положив руку на принесенную ему миску, спросил прислуживавшего ему человека.
— Ты у кого работаешь? И чего ради ты приносишь мне вино и еду?
— Я уже докладывал вам, — отвечал тот, — что у начальника лагеря я свой человек.
— Так вот о чем я хочу спросить тебя, — продолжал У Сун. — Кто посылает тебя с едой и вином и что будет дальше?
— Все делается по приказанию сына начальника, — отвечал прислужник.
— Я заключенный преступник, — заявил У Сун, — и ничего хорошего не сделал господину начальнику лагеря, так почему же он посылает мне все это?
— Откуда мне знать, — отвечал прислужник. — Сын начальника распорядился, чтобы я обслуживал вас месяцев пять или шесть, а потом он будет о чем-то говорить с вами.
— Что за чудеса! — воскликнул У Сун. — Уж не хотят ли они сначала откормить меня, как следует, а потом прикончить! Этой загадки мне не разгадать! Но могу ли я спокойно есть и пить, не зная, что будет со мной. Ты вот что окажи мне, — продолжал он, — что за человек сын начальника лагеря и где он со мной раньше встречался? Лишь тогда я стану есть и пить то, что он посылает.
— Это и есть тот человек с подвязанной рукой, который был в канцелярии начальника лагеря, когда вас привели туда.
— Тот, в темном шелковом халате, что стоял возле начальника лагеря? — спросил У Сун.
— Он самый!
— Верно, он и спас меня тогда от наказания? — расспрашивал У Сун.
— Так оно и было, — отвечал прислужник.
— Удивительное дело! — продолжал У Сун. — Я из уезда Цинхэ, он — уроженец Мэнчжоу. Никогда до сих пор мы с ним не встречались. Почему же он так хорошо относится ко мне? Должна быть к этому какая-то причина. Не скажешь ли ты мне его имя и фамилию?
— Фамилия его Ши, зовут Энь, — отвечал человек. — Он хорошо дерется на кулаках, фехтует палицей, и в народе его прозвали Ши Энь — Золотоглазый тигр.
— Он, видимо, благородный человек, — сказал У Сун, услышав эти слова. — Так вот что, пригласи-ка его сюда и передай, что лишь после того, как он придет, я смогу пить и есть все яства, которые мне приносят. А если ты не позовешь его, я вовсе не стану есть!
— Сын господина начальника приказал мне пока что ничего вам не рассказывать, — отвечал прислужник, — а через полгодика, он сказал, можно будет с вами встретиться и поговорить!
— Ну, хватит глупости болтать! — рассердился У Сун. — Пойди и пригласи его сюда. Мы познакомимся, и все будет в порядке!
Человек был очень перепуган и никак не хотел идти. Однако, видя, что У Сун не на шутку рассердился, он покорился своей участи и отправился с докладом.
Прошло довольно много времени, прежде чем из внутренних покоев появился Ши Энь. Он отвесил У Суну низкий поклон, а тот почтительно обратился к нему со следующими словами:
— Я всего лишь преступник, находящийся у вас в подчинении, и не имел чести познакомиться с вами. Тем не менее вы спасли меня от наказания, а сейчас изо дня в день присылаете мне вкусную птицу и прекрасное вино. Всего этого я ничем не заслужил у вас, и выходит, что получаю незаслуженную награду. Это лишает меня и сна и покоя.
— Я уже давно слышал ваше доблестное имя, старший брат мой, — отвечал Ши Энь. — Но, к сожалению, мы жили вдали друг от друга и потому не могли встретиться. Теперь, на мое счастье, вы попали сюда, и я рад вас приветствовать. Я откладывал встречу с вами лишь потому, что не мог оказать вам должных почестей.
— Служитель только что сказал мне, — возразил У Сун, — что примерно через полгода вы хотите о чем-то поговорить со мной. Не сделаете ли вы этого сейчас?
— Ничего этот слуга не знает, — отнекивался Ши Энь. — Сболтнул вам лишнее — и все.
— Вы просто церемонитесь со мной, уважаемый господин, — сказал У Сун. — Но мне трудно находиться в том положении, в которое вы ставите меня. Прошу вас, скажите прямо, чего вы от меня хотите?
— Ну, раз уж мой слуга все равно проговорился, — заметил Ши Энь, — то придется открыть вам всю правду. Вы человек храбрый и настоящий мужчина. Поэтому я и решил обратиться к вам с одной просьбой, выполнить которую, я полагаю, можете лишь вы. Я не решался просить вас об этом сразу только потому, что вы прибыли издалека и сильно утомились. Вот я и счел за лучшее подождать с полгода, когда вы полностью восстановите свои силы, и тогда рассказать вам подробно о своем деле.
Услышав это, У Сун расхохотался и сказал:
— Разрешите доложить вам, уважаемый сударь, что в минувшем году я не менее трех месяцев болел лихорадкой и сразу же после этого, будучи к тому же пьяным, голыми руками убил на перевале Цзин-ян-ган огромного тигра. Об этом и толковать нечего!
— Нет, пока я ничего больше не скажу, — возразил Ши Энь. — Подождем еще немного, а когда вы наберетесь сил, я все вам открою.
— Так вы думаете, что я совсем без сил?! — рассердился У Сун. — Вчера около Храма владыки неба я видел большую каменную глыбу, — как вы думаете, сколько в ней весу?
— Да, верно, цзиней пятьсот, не меньше, — отвечал Ши Энь.
— Пойдемте, — предложил У Сун, — и посмотрим, смогу ли я поднять этот камень.
— Сначала вам надо выпить и закусить, а потом уж пойдем, — возразил Ши Энь.
— Нет, сначала мы пойдем туда, а закусить будет не поздно и по возвращении, — настаивал У Сун.
И оба они направились к храму. Заключенные, видя У Суна рядом с сыном начальника, почтительно приветствовали его. Когда они приблизились к камню, У Сун легонько потрогал его рукой и, рассмеявшись, молвил:
— Я до того изнежился, что, пожалуй, и впрямь не подниму его.
— Да, с камнем в пятьсот цзиней весом шутки плохи, — сказал Ши Энь.
— А вы, господин, и в самом деле поверили, что мне не под силу этот камень? — засмеялся У Сун. — Ну-ка, люди, отойдите. Сейчас я подыму его!
Оголившись до пояса, У Сун обхватил руками каменную глыбу и легко приподнял ее. Потом он обеими руками с такой силой швырнул камень, что тот вдавился в землю на целый чи. Все заключенные, наблюдавшие это зрелище, онемели от изумления.
А У Сун вновь приподнял камень правой рукой и так подбросил его, что он взлетел не меньше чем на чжан. Затем он обеими руками подхватил камень и тихонько опустил его на прежнее место. Покончив со всем этим, он обернулся к Ши Эню и присутствовавшим здесь заключенным, и они увидели, что лицо его даже не покраснело от напряжения, сердце билось ровно и дыхание было спокойно.
Ши Энь подошел к У Суну, поклонился ему и, обняв его за талию, сказал:
— Дорогой мой! Вы — человек необыкновенный и обладаете волшебной силой.
— Вы поистине удивительный человек! — говорили также и заключенные, низко кланяясь ему.
Затем Ши Энь пригласил У Суна в свои комнаты и усадил его.
— А теперь, — сказал У Сун, — вы должны сообщить мне, что за поручение ждет меня.
— Посидите немного, — возразил Ши Энь, — и обождите, пока придет мой отец. Когда вы познакомитесь с ним, я открою вам свою просьбу.
— Если вы действительно хотите поручить мне какое-то дело, то перестаньте шутить, — сердился У Сун, — а то получается ерунда. Если б даже за это мне грозило четвертование, я и тогда согласился бы сделать это для вас. Не будь я человеком, если говорю все это из лести!
Тогда, сложив руки и прижав их к груди, Ши Энь обо всем рассказал ему. Видно, У Суну было на роду написано еще раз проявить силу, перед которой не устоял даже тигр.
И поистине, когда он пускал в ход кулаки, небо покрывалось тучами и грохотал гром. Когда же он действовал ногами, то и дождю с ветром становилось страшно.
О каком деле Ши Энь сообщил У Суну, вы, читатель, узнаете из следующей главы.
Глава 28
в которой рассказывается о том, как Ши Энь восстановил свои права в округе Мэнчжоу и как пьяный У Сун избил трактирщика Цзян Мынь-шэня
Итак, продолжим наше повествование. Обратившись к У Суну, Ши Энь сказал:
— Присядьте, дорогой друг, и я подробно расскажу вам о деле, которое тяжелым камнем лежит у меня на душе.
— Дорогой господин! — взмолился У Сун. — Говорите все начистоту, ничего не скрывая.
— Уже с малых лет, — начал Ши Энь, — обучился я фехтовать копьем и палицей у наставников из вольного люда, и в округе Мэнчжоу меня даже прозвали Золотоглавым тигром. За восточными воротами есть рынок, который называется Куайхолинь. Сюда приезжают торговать купцы из областей Шаньдун и Хэбэй. Тут находится больше сотни торговых заведений, около тридцати игорных домов, а также лавки менял. Так вот однажды, по собственному желанию, а также подстрекаемый бесстрашными головорезами из ссыльных, которых было со мной не меньше восьмидесяти, отправился я в Куайхолинь и открыл там трактир. Я поставлял вино и мясо всем находящимся поблизости торговцам, и приезжавшие сюда певички являлись первым делом ко мне, а потом уж получали разрешение заниматься своим делом. Деньги в подобных местах люди тратят не малые, и к концу месяца я зарабатывал двести-триста лян серебра. Но недавно к нам в лагерь прибыл новый начальник охраны из Дунлучжоу по имени Чжан и привез с собой некоего Цзян Чжуна. Ростом этот человек в девять чи, за что среди вольного люда получил прозвище Цзян Мынь-шэнь — «Бог хранитель ворот». Но беда не в том, что он великан, есть у него и другие преимущества. Он хорошо владеет пикой и палицей, ловко наносит удары кулаками и ногами и мастерски нападает. Он любит бахвалиться и говорить про себя, что «гора Тайшань соревнуется с горою Юэ» и что во всей Поднебесной нет равного ему воина. Этот человек стал у меня на пути. Сначала я не хотел идти ему на уступки, но он так избил меня, что я месяца два не мог подняться с кровати. Несколько дней назад, когда вы, дорогой брат мой, прибыли сюда, у меня все еще болела голова, и руку я носил на перевязи. По сей день раны у меня не совсем еще зажили. Я хотел было поднять против этого парня людей, но беда в том, что на его стороне начальник охраны Чжан со своим отрядом, так что в случае скандала нас во всем обвинят. Все мое несчастье в том, что я не могу отомстить ему за оскорбление. Я давно слышал о вас, дорогой брат, как о доблестном муже, и если вы отомстите за меня, я умру спокойно. Одного я боялся — что после тяжелого и долгого пути вы очень устали и не хватит у вас сил для борьбы. Вот почему я и распорядился кормить вас как следует с полгодика, дать вам полностью оправиться и тогда уж просить вашего совета. К несчастью, слуга проболтался, и мне пришлось раньше времени выложить вам все начистоту.
Выслушав эту речь, У Сун громко расхохотался и спросил:
— Сколько же голов и рук у этого Цзян Мынь-шэня?
— Да всего одна голова и пара рук, — отвечал Ши Энь. — Где ж ему взять больше?
— Будь у него хоть три головы и шесть рук и обладай он способностями самого Ночжа, и тогда я не испугался бы. Но раз у него только одна голова и две руки и нет способностей Ночжа, то стоит ли его бояться?
— Мне-то с моими малыми силами и способностями никак не совладать с ним, — ответил Ши Энь.
— Не стану хвастаться, — возразил У Сун, — но я всю жизнь побивал дерзких, наглых и бесчестных обитателей Поднебесной! А если дело обстоит так, как вы говорите, то нечего больше раздумывать. Вино захватим с собой и выпьем по дороге. Пойдемте туда сейчас же, и вы увидите, что я расправлюсь с этим парнем так же, как с тигром. Если же кулак мой во время драки окажется особенно тяжелым, я прикончу его и сам буду за это отвечать!
— Дорогой брат мой, — отозвался Ши Энь. — Обождите еще немного, пока придет сюда мой отец и вы познакомитесь. А уж потом начнем действовать. Только надобно все хорошенько обдумать. Может быть, завтра послать туда человека разузнать, как обстоят дела. Если Цзян Чжун там, мы сможем послезавтра двинуться в путь. Если же его там нет, мы решим, как поступить. А появись мы в Куайхолине раньше времени, то, как говорят, «растревожим змею в траве». Он подготовится к этой встрече, и нам несдобровать.
— Ну, господин мой, — рассердился У Сун. — Видно, вы еще не забыли, как он вас бил. Этак выжидать — совсем не мужское дело, пойдемте-ка лучше без дальних разговоров! Чего там откладывать на завтра! Раз решили, надо идти, и нечего бояться, что он приготовится!
Когда У Сун, не слушая никаких уговоров, хотел уже покинуть комнату, из-за ширмы вышел начальник лагеря, человек весьма почтенного возраста, и обратился к нему со следующими словами:
— Я слышал ваш разговор и счастлив познакомиться с таким справедливым человеком. Моему сыну, кажется, действительно повезло. Пойдемте же во внутренние комнаты и побеседуем.
У Сун покорно последовал за начальником лагеря, и, когда они пришли туда, начальник сказал:
— Прошу вас присесть, благородный человек!
— Что вы, я же заключенный! — воскликнул У Сун. — Осмелюсь ли я сидеть рядом с вами?!
— Не говорите так, добрый человек, — возразил начальник лагеря. — Для моего сына встреча с вами большое счастье, так стоит ли церемониться.
Тогда У Сун произнес положенное по этикету приветствие и сел на указанное ему место; Ши Энь же стал перед ним.
— Что ж вы не сядете, молодой господин? — спросил его У Сун.
— Вас принимает мой отец, и я прошу вас, дорогой брат мой, не обращать на меня внимания.
— В таком случае я буду себя неловко чувствовать, — заметил У Сун.
— Ну, уж если вы так справедливы, — сказал на это начальник лагеря, — то, поскольку здесь нет посторонний, Ши Энь может сесть.
Слуги принесли вина, фруктов и закусок. Начальник лагеря собственноручно наполнил чашку У Суна вином и сказал:
— Ваша доблесть, благородный человек, вызывает всеобщее уважение. Так вот в чем состоит наше дело. Сын мой торговал в Куайхолине. Взялся он за это не ради наживы, а, главным образом, для благоустройства нашего округа. Нежданно-негаданно Цзян Мынь-шэнь силой отнял у него это дело. Лишь с вашей доблестью и мужеством, справедливый человек, можно отомстить за нанесенную обиду. Если вы не отказываете ему в помощи, то прошу вас до дна осушить эту чашку и принять от моего сына четыре поклона в знак того, что он будет почитать вас, как старшего брата.
— Разве осмелюсь я, человек без всяких талантов и знаний, принять поклоны вашего сына! — запротестовал У Сун. — Это будет для меня такой незаслуженной честью!
Затем он выпил вино, и Ши Энь отвесил ему положенные четыре поклона. У Сун поспешил ответить ему поклонами, и таким образом был скреплен их братский союз. В тот день У Сун был в отличном настроении, много пил и ел и в конце концов Настолько опьянел, что люди под руки отвели его и уложили в постель. Однако особо распространяться об этом нет никакой надобности.
На следующий день отец сказал:
— Вчера вечером У Сун здорово напился и, верно, плохо себя чувствует. Можно ли посылать его сегодня? Не лучше ли сказать, что мы отправили на разведку человека и тот сообщил, что Цзян Мынь-шэня нету дома? Отложим это дело на завтра, а там решим, как быть.
Придя в этот день к У Суну, Ши Энь сказал:
— Сегодня не стоит идти. Я отправил на разведку человека, и тот сообщил, что Цзян Мынь-шэня нету дома. А вот завтра, как только поедите утром, так я и попрошу вас пойти.
— Что ж, завтра так завтра, — отвечал У Сун. — Только не хочется день зря терять.
После завтрака Ши Энь с У Суном отправились прогуляться, а вернувшись, поговорили о приемах боя с пикой и палицей. В полдень Ши Энь пригласил У Суна обедать. Вина на этот раз подали всего несколько чашек, зато кушаний приносили без счета. Но У Суну очень хотелось выпить, и поэтому он все время подливал Ши Эню, приглашая его выпить.
Покончив с едой, У Сун простился и ушел к себе. Когда он сидел там и размышлял, то вдруг увидел двух слуг, которые пришли помочь ему умыться. У Сун спросил одного из них:
— Отчего это сегодня за обедом было так мало вина и одни лишь мясные блюда?
— Не стану обманывать вас, господин, — отвечал слуга, — утром начальник лагеря совещался со своим сыном о том, отправиться ли вам сегодня с их поручением. Они решили, что вчера вечером вы изрядно выпили и сегодня не справитесь с этим делом. И чтобы завтра вы могли туда отправиться, к обеду подали мало вина.
— Ах, вот оно что! — воскликнул У Сун. — Вы думаете, если я пьян, так и не справлюсь с вашим Цзян Мынь-шэнем?
— Именно так они думали, — подтвердил слуга.
Всю ночь не спал У Сун и с нетерпением ждал рассвета. А на следующее утро он встал, умылся, прополоскал рот, повязал голову косынкой наподобие иероглифа «вань», одел рубаху серого цвета, обмотки и матерчатые туфли с восемью завязками и наклеил на лицо пластырь, чтобы скрыть клеймо. Вскоре пришел к нему Ши Энь и пригласил завтракать. Когда У Сун поел и выпил чаю, Ши Энь сказал ему:
— В конюшне уже стоят оседланные лошади, и мы можем ехать.
— Ноги у меня, кажется, не маленькие, — сказал У Сун, — так зачем же ехать верхом? И еще я хотел просить вас выполнить одну мою просьбу.
— Говорите, — отвечал Ши Энь, — и желание ваше всегда будет исполнено, дорогой брат мой.
— Так вот, — продолжал У Сун, — когда мы выйдем из города, я назначу по дороге несколько пунктов, которые называются. «Без трех дальше не пойдем!»
— А что это значит? — спросил Ши Энь. — Я что-то не совсем понимаю.
— Так вот что я скажу тебе, — сказал У Сун, смеясь, — если хочешь, чтобы я побил Цзян Мынь-шэня, то по дороге будешь подносить мне по три чашки вина в каждом кабачке, который встретится нам. Не выставишь мне этих трех чашек — с места не двинусь. Это я и называю: «Без трех дальше не пойдем».
Услышав это, Ши Энь подумал: «От Восточных ворот до Куайхолиня около пятнадцати ли. По дороге туда не менее тринадцати мест, где торгуют вином. Если в каждом трактирчике он выпьет по три чашки вина, то, пока мы доберемся до места, это составит тридцать девять чашек, и он будет совершенно пьян. Что же делать?»
— Ты думаешь, когда я пьян, так ни на что не способен? — рассмеялся У Сун. — Ошибаешься. Вот если я не выпью, так ничего и делать не смогу. Силы у меня возрастают с каждым глотком вина. Выпью чашку, сила прибавится, вылью пять, увеличится в пять раз. А уж когда выпью десять чашек, такая сила появится, что только держись. Если бы вино не придавало мне отваги, разве убил бы я тигра на перевале Цзин-ян-ган? Ведь тогда я столько выпил, что и море мне было по колено.
— Не знал я этого, дорогой брат мой, — сказал Ши Энь. — Уж чего-чего, а хорошего вина в нашем доме сколько душе угодно. Но я боялся, что вы напьетесь и провалите мое дело. Вот и не решился вчера подливать вам. А раз вино укрепляет ваше мужество, мы пошлем вперед двух слуг с вином, фруктами и закусками, они будут ожидать нас в указанных пунктах, и мы станем попивать с вами потихоньку, дорогой брат мой.
— Вот это по-моему! Верно ты меня понял, — обрадовался У Сун. — Чтобы драться с Цзян Мынь-шэнем, нужна смелость, а без вина я не смогу проявить всех своих способностей! За угощение я расплачусь с тобой тем, что побью этого негодяя и повеселю народ.
Ши Энь тотчас же приступил к сборам. Он послал вперед двух солдат с едой и вином и захватил еще денег. Начальник лагеря тайком отрядил человек двадцать здоровых молодцов, которые в случае надобности могли оказать им помощь. Когда с приготовлениями было покончено, все двинулись в путь.
Теперь надо рассказать о том, как Ши Энь с У Суном покинули Аньпинсай и вышли из Восточных ворот города Мэнчжоу. Не успели они сделать и пятисот шагов, как увидели кабачок у дороги. Над крышей приветливо вздымалась вывеска, а возле дверей их дожидались слуги, высланные вперед с провизией и вином. Ши Энь пригласил У Суна зайти в трактирчик; все уже было приготовлено, и слуги принялись наливать вино.
— Только не в маленькие чашки, — предупредил У Сун. — Подайте большие и наполните все три.
Слуги послушно достали большие чашки и налили вина. У Сун не стал долго церемониться, осушил все три чашки и поднялся, чтобы идти дальше. А слуги быстро собрали посуду и побежали вперед.
— Кажется, заморил червячка, — смеялся У Сун. — Можно продолжать путь.
Они покинули кабачок и вышли на дорогу. Была седьмая луна, а жара стояла невыносимая. Лишь временами дул прохладный ветерок. Оба путника распахнули свои одежды. Не успели они пройти и одного ли, как впереди за лесочком появилось какое-то селение, и еще издали сквозь чащу леса они увидели вывеску кабачка.
Зайдя в лес, они и в самом деле приблизились к маленькому кабачку, в котором продавали простое деревенское вино. Тут Ши Энь в нерешительности остановился и молвил:
— Здесь продают лишь простое деревенское вино. Стоит ли нам останавливаться?
— Почему же? — отвечал У Сун. — Раз здесь торгуют вином, я должен выпить свои три чашки. Без них я не пойду дальше — и все.
Тогда они вошли и сели. Слуги расставили закуски и чашки. Проглотив свои три чашки, У Сун снова поднялся, и они пошли дальше. Слуги опять наспех все прибрали и стремглав бросились вперед.
Не прошли они и двух ли, как снова попался им кабачок, и У Сун выпил еще три чашки. Однако нам нет надобности описывать в подробностях весь их путь. Достаточно сказать, что они заходили в каждый кабачок, который попадался на пути, и У Сун неизменно вышивал там свои три чашки вина.
Так они посетили не менее десяти кабачков. Взглянув на У Суна, Ши Энь увидел, что он все еще не пьян.
— А далеко еще до этого Куайхолиня? — вдруг спросил его У Сун.
— Да теперь уже близко, — отвечал Ши Энь. — Видите лес, вот это как раз и есть Куайхолинь.
— Ты обожди меня где-нибудь поблизости, а я пойду разыскивать этого парня, — сказал У Сун.
— Правильно, — сказал Ши Энь, — я где-нибудь здесь укроюсь. Надеюсь, дорогой брат мой, вы будете осторожны и не забудете о силе вашего противника.
— Ну, это пустое, — сказал У Сун. — Только вели слугам следовать за мной. Если повстречается на пути еще кабачок я выпью.
Приказав слугам следовать за У Суном, Ши Энь пошел другой дорогой.
Не успел У Сун пройти и трех ли, как осушил еще чашек десять вина. Время было далеко за полдень, и солнце жгло немилосердно, хоть и дул легкий ветерок. Вино, выпитое У Суном, уже начало оказывать действие. Он расстегнул на груди рубаху и, хоть не был еще пьян, брел, раскачиваясь из стороны в сторону и спотыкаясь, словно совсем захмелел. Когда он приблизился к лесу, слуга, указывая ему рукой вперед, сказал:
— Вон там, на перекрестке, трактир Цзян Мынь-шэня!
— Спрячьтесь куда-нибудь подальше, — сказал У Сун, — и наблюдайте оттуда. Как увидите, что я расправился с ним, так и приходите.
У Сун пошел прямо через лес. Вскоре он увидел огромного детину в белой рубахе, который походил на бога — хранителя ворот. Он отдыхал на окладном стуле в тени акации и в руках держал мухобойку. Прикинувшись пьяным, У Сун украдкой взглянул на этого человека и подумал: «Не иначе, как это сам Цзян Мынь-шэнь».
У Сун пошел дальше и в пятидесяти шагах от себя увидел на перекрестке дорог большой трактир. Перед входом высился шест с вывеской, на которой крупными иероглифами было написано: «Хэ-ян фын-юэ» — «Хэянский уютный уголок». У ворот стояла изгородь, выкрашенная в зеленый цвет, а на ней два небольших флага, на каждом из которых красовалось по пяти вышитых золотых иероглифов, гласивших:
Пьяному и на земле и на небе просторно.
Кувшин вина удлиняет нам жизнь.
Войдя в трактир, он заметил в одном углу столик для мяса, стойку, на которой его режут и рубят, и все необходимые для этого приспособления; в другом — печь для пирожков и прочей еды. Во внутреннем помещении виднелись три огромных чана с вином, расставленные в ряд и наполовину закопанные в землю.
В центре возвышался прилавок, за которым сидела молоденькая женщина небольшого роста. Это была новая жена Цзян Мынь-шэня, на которой он женился уже после своего приезда в Мэнчжоу. Прежде она была певичкой в публичном доме и хорошо исполняла городские песенки, которые рассказываются нараспев.
Разглядев все это, У Сун еще раз посмотрел вокруг пьяными глазами и, войдя в трактир, поместился у столика, что стоял против прилавка. Облокотившись на него обеими руками, он уставился на женщину и глаз с нее не сводил. Заметив это, она отвернулась и стала глядеть в другую сторону. В трактире находилось пять или семь слуг. У Сун постучал по столу и позвал:
— Эй, где хозяин?!
Один из слуг приблизился к У Суну и, окинув его взглядом, спросил:
— Сколько вам подать вина, уважаемый гость?
— Налей два рога, но сначала дай мне немного попробовать! — приказал У Сун.
Слуга подошел к прилавку, попросил женщину отмерить ему два рога вина, а затем, вылив эту порцию в небольшую кадушечку, зачерпнул из нее немного и подал У Суну со словами:
— Прошу вас, уважаемый гость, отведайте!
У Сун взял вино, понюхал его и, покачивая головой, сказал:
— Неважное вино! Дайте-ка мне другого!
Заметив, что У Сун пьян, слуга подошел к прилавку и сказал женщине:
— Пожалуй, надо дать ему другого вина, хозяйка.
Женщина взяла кадушечку, вылила из нее вино и налила другого. Слуга снова зачерпнул чашку и поднес У Суну. Отхлебнув вина, У Сун почмокал дубами и сказал:
— И это плохое! Перемените да поживее, не то плохо вам придется!
Еле сдерживая гнев, слуга молча взял вино и пошел к прилавку.
— Придется, хозяйка, дать ему покрепче! — сказал он. — Не стоит связываться с ним, он пьян и только и ищет повода, чтобы поскандалить. Налейте ему другого вина да получше.
Тогда женщина зачерпнула самого лучшего вина, и слуга подал его У Суну.
— Ну, это еще сойдет, — заявил У Сун. — Послушай, парень, как зовут твоего хозяина?
— Его фамилия Цзян, — отвечал слуга.
— А почему не Ли? — спросил У Сун.
Услышав это, женщина сказала:
— Этот мерзавец где-то напился, а сюда пришел поскандалить.
— Да он, видно, из деревни, — отвечал слуга, — и не умеет себя вести!
— Что вы там плетете?! — спросил У Сун.
— Да так, разговариваем между собой, — отозвался слуга, — не обращайте на нас внимания и пейте.
— Эй ты, человек! — крикнул У Сун. — Скажи-ка этой бабочке за прилавком, чтобы подошла сюда и составила мне компанию!
— Бросьте болтать глупости! — крикнул слуга. — Это жена нашего хозяина!
— Ну и что из того, что она жена вашего хозяина? — продолжал У Сун. — Какая беда в том, что она выпьет со мной вина?
— Ах ты, разбойник! — закричала женщина, потеряв терпение. — Убить тебя мало! — и, толкнув дверцу к стойке, хотела выбежать из комнаты.
Тогда У Сун, спустив с себя рубаху и засунув ее рукава за пояс, выплеснул все вино на землю. Затем он ринулся к прилавку и так вцепился в женщину, что она и пошевельнуться не могла. Одной рукой он обхватил ее за талию, а другой разорвал в клочья ее головной убор, за волосы вытащил из-за прилавка и бросил беднягу прямо в чан. Послышался всплеск вина.
После этого У Сун вышел из-за прилавка. Слуги были сильными и ловкими, они кинулись на У Суна. Но У Сун схватил одного из них и, без труда подняв на руки, швырнул в чан с вином. Второй слуга также бросился было на У Суна, однако тот и его схватил за голову и кинул в чан с вином. Подбежали еще двое слуг, но У Сун, пустив в ход руки и ноги, повалил их. Первые трое барахтались в вине и никак не могли выбраться оттуда. А двое других лежали на полу в луже вина, не в силах подняться.
Ну и досталось же этим бездельникам! Одному из них, что был похитрее, удалось улизнуть. И когда У Сун заметил это, то подумал: «Он, верно, побежит доложить обо всем Цзян Мынь-шэню. Пойду-ка я встречу его да вздую прямо на улице. Пусть народ позабавится». И он быстро вышел из помещения.
Когда слуга сообщил Цзян Мынь-шэню о случившемся, тот сильно напугался. Он вскочил на ноги, оттолкнул от себя стул, отбросил мухобойку и ринулся вперед.
А У Сун уже поджидал его на дороге.
Надо сказать, что Цзян Мынь-шэнь, несмотря на свой огромный рост, за последнее время сильно ослаб из-за неумеренного увлечения вином и женщинами и сейчас здорово струсил. Разве мог он сравняться с У Суном, который был могуч, как тигр, и решил во что бы то ни стало расправиться с Цзян Мынь-шэнем.
Однако, увидев У Суна, Цзян Мынь-шэнь решил, что тот пьян, и, уверенный в легкой победе, ринулся вперед. Медленно рассказ ведется, но быстро происходят события. У Сун сжал кулаки, размахнулся, будто хотел ударить Цзян Мынь-шэня в лицо, и вдруг повернулся и побежал прочь. Цзян Мынь-шэнь рассвирепел и бросился за ним. На бегу У Сун так двинул его ногой, что Цзян Мынь-шэнь схватился обеими руками за живот и присел на корточки. Тогда У Сун повернулся и ударил Цзян Мынь-шэня правой ногой в висок, и тот навзничь упал. Затем У Сун наступил ему на грудь ногой и своим тяжелым, как молот, кулаком принялся дубасить Цзян Мынь-шэня по голове.
Здесь необходимо рассказать, что прием, с помощью которого У Сун победил Цзян Мынь-шэня, называется «Шаг колесом и два пинка», — все дело в том, чтобы вовремя использовать ложный выпад и затем, повернувшись, ударить левой ногой. После этого надо снова обернуться и со всей силой ударить правой ногой.
Прием этот был не из легких, но У Сун отлично знал его, так как тренировался всю свою жизнь.
Побежденный Цзян Мынь-шэнь, лежа на земле, запросил пощады.
— Если хочешь, чтобы я сохранил тебе жизнь, — завопил У Сун, — выполни три мои условия!
— Пощади меня, добрый человек, — продолжал молить Цзян Мынь-шэнь, — и я выполню не только три, а хоть все триста твоих условий!
Тогда У Сун назвал свои три условия.
Не иначе как на роду ему было написано, что
Он одежду сменил, господина искал.
Брови он подровнял, но убийства алкал.
Но об этих трех условиях У Суна вы, читатель, узнаете из следующей главы.
Глава 29
из которой читатель узнает о том, как Ши Энь трижды входил в тюрьму смертников и как У Сун учинил разгром в Фэйюньпу
Мы остановились на том самом месте, когда У Сун, попирая ногой сваленного на землю Цзян Мынь-шэня, сказал:
— Если ты хочешь, чтобы я помиловал тебя, выполни три мои условия, на том мы и покончим.
— Добрый молодец, — ответил на это Цзян Мынь-шэнь, — скажи лишь, чего ты желаешь, и я все исполню.
— Во-первых, — сказал У Сун, — ты должен немедленно убраться из Куайхолиня, а все вещи вернуть прежнему владельцу — Ши Эню. Как посмел ты отобрать у него имущество?
— Верну, непременно верну, — поспешил ответить Цзян Мынь-шэнь.
— Как только я отпущу тебя, — продолжал У Сун, — ты пригласишь самых именитых граждан Куайхолиня и при них принесешь извинения Ши Эню. Это второе мое условие.
— И на это согласен, — отвечал Цзян Мынь-шэнь.
— И, наконец, третье мое условие такое, — сказал У Сун. — Сегодня, как только ты возвратишь владельцу все имущество и покинешь Куайхолинь, ты отправишься к себе на родину. Я не позволю тебе жить в Мэнчжоу. А если ты не уедешь, я стану избивать тебя до полусмерти всякий раз, как встречу, а может, и совсем прикончу. Ну как, принимаешь ты мои условия?
Цзян Мынь-шэнь, который думал лишь о том, как бы спасти свою шкуру, торопливо пробормотал:
— Согласен, согласен! Я все сделаю, как ты велишь!
После этого У Сун помог Цзян Мынь-шэню подняться и увидел, что все лицо его посинело, рот распух, шея свернута, а с виска стекает кровь.
Указывая на Цзян Мынь-шэня пальцем, У Сун проговорил:
— Да что мне такой слизняк, как ты, когда на Цзин-ян-гане я голыми руками прикончил огромного тигра. Где уж тебе тягаться со мной! А ну-ка, живо передай все старому хозяину! Не то я прикончу тебя, мерзавца!
Только теперь Цзян Мынь-шэнь понял, что перед ним У Сун, и, не переставая извиняться, просил о пощаде. В этот момент появился Ши Энь. В сопровождении двадцати отважных молодцов он спешил на помощь У Суну, но, когда увидел, что У Сун одержал верх над Цзян Мынь-шэнем, очень обрадовался. Все окружили У Суна, а тот, указывая на Ши Эня, сказал Цзян Мынь-шэню:
— Вот настоящий хозяин! А ты скорее собирайся в дорогу и зови свидетелей, чтобы принести извинения.
— Добрый молодец! — сказал Цзян Мынь-шэнь. — Прошу вас войти в комнаты и отдохнуть немного.
У Сун со всей компанией отправился в трактир. Но весь пол там был так залит вином, что и ступить было некуда. Слуги, которых У Сун бросил в чан, барахтались в нем и, хватаясь руками за края, старались выкарабкаться оттуда. Остальных слуг и след простыл. Женщине же только что удалось вылезти из чана, вся голова ее и лицо были в ссадинах и царапинах, а с юбки струйками стекало вино. Когда У Сун и его компания уселись, он скомандовал:
— Эй вы! Приводите-ка все в порядок! Да побыстрее!
А Цзян Мынь-шэнь тем временем приготовил повозку, собрал свои пожитки и поспешил отправить жену. Потом разыскал оставшихся слуг и послал в город за почтенными гражданами. Он достал лучшего вина, разных закусок и пригласил всех к столу. У Сун попросил Ши Эня занять место хозяина и сесть выше Цзян Мынь-шэня.
Перед каждым из присутствующих поставили чашку и наполнили вином. Когда выпили по нескольку раз, У Сун повел следующую речь:
— Пусть узнают все собравшиеся здесь уважаемые соседи, что я — У Сун из города Янгу — убил человека и был сослан в эти края. Здесь я услышал от людей, что трактир в Куайхолине был построен сыном начальника лагеря ссыльных и принадлежал ему. Но Цзян Мынь-шэнь силой отнял у Ши Эня трактир и, не имея на то права, лишил его средств к жизни. Не подумайте, уважаемые, что Ши Энь мой господин. Я не имею к нему никакого отношения, но всегда готов сражаться с людьми бесчестными и несправедливыми! Встречая на своем пути произвол, я всегда обнажаю меч и ради справедливости готов пожертвовать жизнью. Сегодня я чуть было не прикончил этого Цзяна ударом кулака (одним мерзавцем меньше стало бы на свете) и лишь из уважения к вам, почтенные соседи, оставил негодяю жизнь. Я требую, чтобы сегодня же вечером он покинул эти места. А если он не сделает этого, с ним случится то же самое, что с тигром на перевале Цзин-ян-ган.
Только теперь присутствующие поняли, что перед ними начальник охраны У Сун, убивший тигра на перевале Цзин-ян-ган. Они поднялись со своих мест и, извиняясь за Цзян Мынь-шэня, говорили:
— Не гневайтесь, удалой молодец! Прикажите ему уехать отсюда, а все имущество передать прежнему владельцу.
Цзян Мынь-шэнь между тем сидел окончательно перепуганный, не смея произнести ни слова. А Ши Энь проверил всю посуду и мебель и стал хозяйничать в трактире. Мы не станем распространяться о том, как Цзян Мынь-шэнь, пристыженный, распрощался со всеми соседями, погрузил вещи на повозку и уехал.
Расскажем лучше, как У Сун угощал своих гостей и напоил их допьяна. Разошлись они поздно вечером, а У Сун, как заснул, так и проспал до позднего утра, только тогда и опомнился.
Надо вам сказать, что, как только начальник лагеря услышал, что сын его Ши Энь снова стал хозяином кабачка, он тотчас же сел на коня и прискакал в Куайхолинь лично отблагодарить У Суна. Несколько дней подряд пировали в кабачке, и все до единого жители Куайхолиня, узнав о силе и храбрости У Суна, приходили к нему наперебой выразить свое почтение. Трактир привели в порядок и открыли для гостей. Начальник лагеря вернулся в Аньпинсай к своим делам, а Ши Энь послал людей разведать, куда уехал Цзян Мынь-шэнь со своей семьей. Однако они так и не узнали этого. Вскоре Ши Энь забыл о нем и стал заниматься своим делом. Доходы от трактира сильно возросли. Питейные заведения, игорные дома, а также меняльные лавки присылали Ши Эню часть своих увеличившихся прибылей. К У Суну, который помог ему отделаться от врага, Ши Энь питал большое уважение, почитал его, как отца, и оставил жить у себя. Однако не будем подробно рассказывать о том, как хозяйничал Ши Энь, снова водворившись в Куайхолине округа Мэнчжоу.
Время летело. Прошло уже больше месяца после описанных событий. Жара понемногу стала опадать, и утренняя роса приносила прохладу. Наконец, осенние ветры окончательно прогнали летний зной, и наступила осень. Говорить об этом много не стоит, получится длинно, а совсем не оказать — как будто тоже нехорошо.
Однажды Ши Энь и У Сун сидели в трактире и беседовали о всякой всячине. Обсуждали различные приемы кулачного боя, обращения с пикой и другим оружием, как вдруг увидели у дверей трех военных, которые вели за собой лошадей. Войдя в трактир, они спросили хозяина трактира:
— Кто из вас начальник У Сун, тот, который тигра убил?
Ши Энь узнал в них приближенных Чжан Мынь-фана, начальника охраны Мэнчжоу, и, выступив вперед, спросил:
— А зачем вам У Сун?
— Командующий Чжан послал нас, — ответили воины. — Он слышал, что военачальник У Сун мужественный человек, и велел пригласить его. Лошадь для него уже готова, — я с этими словами они передали Ши Эню письмо.
Прочитав его, Ши Энь подумал: «Чжан — начальник, и мой отец у него в подчинении. У Сун же всего-навсего сосланный преступник и, уж конечно, тоже от него зависит. Придется поторопить его».
— Дорогой брат мой, — обратился он к У Суну. — Этих людей прислал за вами командующий Чжан, он и коня вам приготовил. Что вы на это окажете?
У Сун по натуре был человеком неискушенным, а потому сразу ответил:
— Ну что ж, раз прислали за мной, надо ехать, а там узнаю, в чем дело.
Он тут же переоделся, повязал косынку, взял с собой слугу и, вскочив в седло, отправился в Мэнчжоу вместе с прибывшими за ним воинами.
Подъехав к дому командующего, они спешились и вошли в зал, где застали самого Чжан Мынь-фана. Увидев У Суна, Чжан Мынь-фан очень обрадовался и приказал У Суну подойти. У Сун приветствовал его почтительным поклоном и, сложив руки на груди, отошел в сторонку. Обращаясь к У Суну, Чжан Мынь-фан оказал:
— Слышал я, что вы человек мужественный и настоящий герой, которому нет равного, что вы отличаетесь необыкновенной честностью. Вы можете сохранить верность и даже умереть за друга. Именно такого человека мне и не хватает в управлении. Не знаю только, согласитесь ли вы служить у меня?
Опустившись перед командующим на колени, У Сун отвечал растроганным голосом:
— Я всего лишь преступник, сосланный в здешние места, но если вы считаете возможным удостоить меня такой милости и повысить меня, то я обещаю верой и правдой служить вам.
Командующему такой ответ пришелся по душе. Он велел подать вина и фруктов, сам наполнил чашку У Суна и угощал его до тех пор, пока тот совсем не опьянел. Потом Чжан Мынь-фан распорядился, чтобы У Суну приготовили комнату в боковом флигеле.
На следующий день в трактир к Ши Эню были посланы люди за вещами У Суна. Он поселился в доме командующего Чжана и находился при нем неотлучно с утра до вечера. Командующий то и дело приглашал У Суна во внутренние комнаты, угощал вином и всевозможными яствами. Он разрешал У Суну свободно всюду ходить и обращался с ним, как с близким человеком. Позвав портного, командующий приказал ему снять мерку с У Суна, сшить ему белье, а также осеннюю одежду.
Видя подобное расположение к себе командующего, У Сун был очень доволен и про себя думал: «Где это видано, чтобы такой важный сановник, как наш командующий, заботился о людях, подобных мне! Однако с тех пор как я поселился здесь, я никуда от него не отлучаюсь и не имею даже времени сходить в Куайхолинь повидаться с Ши Энем. Он, конечно, частенько присылает сюда людей проведать меня, но они, вероятно, никак не могут попасть к нам в дом».
С тех пор как У Сун поселился у командующего Чжан Мынь-фана, последний очень к нему привязался. Кто бы ни обращался к У Суну с просьбой, стоило ему лишь поговорить с командующим — и тот никогда не отказывал. Люди стали присылать У Суну подарки — серебро, шелк, атлас и другие вещи, и У Суну даже пришлось купить корзину для всего этого. Но это к рассказу не относится.
Время летело быстро. Вскоре наступила восьмая луна, и тогда во внутренних покоях дома, в зале Супружеской любви, командующий Чжан устроил семейное пиршество в честь праздника осени. На этот праздник он пригласил также и У Суна. Однако, увидев, что здесь присутствуют жена командующего и его близкие родные, У Сун выпил поднесенную ему чарку и тут же собрался уходить. Но командующий остановил его и спросил:
— Куда же ты?
— Здесь присутствуют ваша супруга и вся ваша семья, милостивый господин, — отвечал на это У Сун, — и мне приличнее удалиться.
— Ну это ты зря говоришь, — рассмеялся Чжан Мынь-фан. — Я уважаю тебя, как человека справедливого, и потому пригласил выпить вместе с нами. Ты свой человек в доме, и незачем тебе уходить, — и он велел У Суну садиться.
— Я всего лишь преступник, — возражал У Сун, — смею ли я сесть с вами за один стол!
— Достойный человек, — сказал Чжан Мынь-фан, — почему ты чуждаешься нас? Здесь нет посторонних, и никто не мешает тебе посидеть вместе с нами.
Однако У Сун продолжал упорно отказываться, а командующий никак не желал отпускать его. В конце концов он настоял, чтобы У Сун остался и сел, и тому оставалось лишь поблагодарить командующего. Сделал он это без церемонных поклонов, так как преступнику соблюдать церемонии не полагается. Затем он бочком присел к столу, скромно примостившись на самом дальнем его конце. Чжан Мынь-фан велел служанке, которая считалась членом семьи, подливать У Суну вина. Так он выпил не менее семи чашечек сряду, после чего Чжан приказал поднести У Суну фруктов. Подали еще два кушанья. За столом беседовали о всякой всячине, говорили и о различных приемах обращения с оружием.
— Не к лицу великим мужам пить вино из маленьких чашечек, — сказал вдруг командующий, — и тут же распорядился принести большие серебряные кубки, а когда их наполнили вином, предложил У Суну выпить, и ему пришлось пить из этого кубка несколько раз. Когда же с восточной стороны в окна стали проникать сверкающие лучи лунного света, У Сун был уже почти пьян и, забыв о приличиях, пил да пил.
Тем временем Чжан Мынь-фан подозвал свою любимую наложницу, по имени Юй-лань, которая с детства воспитывалась в их доме, и попросил ее спеть.
— Здесь нет посторонних, — сказал ей Чжан, — лишь начальник У Сун, мой верный приближенный. Спой нам осеннюю песню о луне.
Юй-лань взяла кастаньеты из слоновой кости, поклонилась присутствующим и, произнеся приветственные слова, запела песню знаменитого поэта Су Дун-по. Это была песня, посвященная осеннему празднику:
С каких времен ты катишься, луна? —
Я спрашиваю с чашею вина. —
Кружений звезд кому известен счет?
Который год меж звездами течет?
Туда хотел бы с ветром я вспорхнуть,
Но к яшмовым чертогам долог путь!
И стужа там, и в страхе я пред ней!
С кем там плясать? Лишь с сонмами теней!
С людьми отрадней сердцу моему!
Я шелковые шторы подниму,
Оконце опущу я до конца...
Луна блестит... Разбужены сердца.
В подобный час разлада нет у нас.
Луна ярка и в предрассветный час.
Нам радость встреч и боль разлук дана.
То сумрачна, то радостна луна.
За веком век то меркнуть, то опять,
Всплывая ввысь, ей сладостно сиять.
И сменам этим будет ли предел?
Всем людям долгой жизни я б хотел,
Чтоб все они во всех краях земли
Благословлять прекрасное могли.
Окончив петь, Юй-лань отложила кастаньеты, пожелала каждому из присутствующих счастья и отошла в сторону.
— Юй-лань! — окликнул ее Чжан Мынь-фан. — Обнеси-ка всех вином!
Юй-лань послушно взяла поднос и, когда служанка наполнила кубки, поднесла первый хозяину, второй — его жене, а третий предложила У Суну. Чжан Мынь-фан приказал налить У Суну побольше вина, а тот молча сидел и даже головы не смел поднять. Поднявшись со своего места, он почтительно издали потянулся за кубком и, приветствуя хозяина и его жену, выпил все вино и вернул кубок. Чжан Мынь-фан же, указывая на Юй-лань, молвил У Суну:
— Эта девушка очень смышленая. Она не только хорошо знает музыку, но также большая мастерица шить и вышивать. Если ты не почтешь для себя унизительным, мы выберем счастливый день и справим вашу свадьбу.
— Неужели вы забыли, кто я? — воскликнул У Сун. — Осмелюсь ли я взять себе в жены девушку из семьи вашей милости? Столь незаслуженная честь убивает меня!
— Раз я оказал, — ответил, смеясь, Чжан Мынь-фан, — то отдам ее тебе, и ты уж, пожалуйста, не перечь мне. Я своему слову верен.
Они выпили еще десять чашек вина, и У Сун почувствовал, что захмелел. Боясь, как бы не допустить какой непристойности, он встал, поблагодарил хозяина и его супругу и, простившись, отправился к себе. Войдя на свою веранду, У Сун уже открыл дверь в комнату, но тут почувствовал, что слишком много съел и выпил и не сможет сразу заснуть. Тогда он снял верхнюю одежду и головной убор, захватил палицу и вышел во двор. Здесь при свете луны он повертел палицу над головой, проделал ею несколько приемов, и когда взглянул на небо, то увидел, что было уже за полночь.
Он вернулся к себе в комнату и совсем уж было приготовился спать, как вдруг до него донесся крик: «Воры, воры!» У Сун подумал: «Командующий очень заботливо относится ко мне, так могу ли я оставаться безучастным, когда в дом к нему забрались грабители?» И, движимый чувством благодарности к Чжан Мынь-фану, он схватил палицу и бросился прямо во внутренние помещения. Навстречу ему попалась Юй-лань, та самая, которая пела в этот вечер, и, махнув рукой в сторону сада, что был расположен за домом, вся дрожа от страха, прокричала:
— Туда убежал!
Тогда У Сун, не выпуская из рук палицы, ринулся в сад, но сколько он там не искал, никого не нашел. Он хотел уже бежать обратно, как вдруг кто-то бросил ему под ноги скамью, и он полетел на землю. Вслед за этим появилось человек восемь воинов, которые с криком: «Держи, хватай вора!» — тут же связали У Суна.
— Да ведь это же я! — кричал он возмущенно, но солдаты его не слушали и тащили в дом. В комнате, куда его приволокли, горело множество свечей и сидел командующий.
— Подведите этого разбойника сюда! — крикнул он.
И солдаты, подталкивая У Суна палками, поставили его перед командующим.
— Да какой же я разбойник! Я — У Сун! — воскликнул тот в сильном волнении;
Взглянув на него, командующий даже в лице изменился от гнева и завопил:
— Ах ты, мерзкий бандит! Закоренелый преступник! Я всеми силами старался вывести тебя в люди и никогда не обижал. Ведь только что я угощал тебя у себя в доме и сидел с тобой за одним столом. Я собирался повысить тебя по службе, и после всего этого ты решился на такое дело?!
— Уважаемый господин! — воскликнул У Сун. — Я ни в чем не виноват и сюда прибежал лишь затем, чтобы поймать вора. А солдаты ваши приняли меня за вора я задержали. Я человек честный, и справедливость моя известна по всей земле. Не способен я на подлости!
— Ты еще отпираться, мерзавец! — продолжал кричать Чжан Мынь-фан. — Отведите-ка бандита в его комнату и посмотрите, не припрятал ли он чего! — приказал командующий.
Солдаты отправились вместе с У Суном в его комнату и там обнаружили купленную им ранее корзину, в которой сверху лежала его одежда, а под ней серебряные кубки и чашки для вина, стоимостью примерно в двести лян. Увидев это, У Сун даже замер от удивления и мог лишь воскликнуть:
— Вот беда-то!
А солдаты отнесли корзину в дом и поставили ее перед Чжан Мынь-фаном.
— Вот преступная дрянь! — разразился тот руганью. — Ни стыда, ни совести нет! Ведь все это нашли в твоей корзине, можешь ли ты еще отнекиваться? Правильно говорит пословица: «От любой твари скорее дождешься благодарности, чем от человека». С виду ты хоть и человек, а нутро у тебя звериное. Улики налицо, и нечего тут попусту болтать! Сейчас же опечатайте все его вещи, а самого бросьте в подземелье. Завтра я поговорю с ним!
У Сун пытался было протестовать и кричал, что его оклеветали, но ему не дали оправдаться, забрали найденные вещи, а его самого бросили в подземелье.
В ту же ночь Чжан Мынь-фан послал правителю округа донесение о случившемся, а судьям и чиновникам управления денежные подарки.
На следующее утро, когда правитель пришел к себе в управление, к нему привели У Суна. Сюда же были доставлены и вещественные улики, найденные в его комнате.
Доверенный командующего Чжан Мынь-фана вручил правителю письмо своего хозяина, где он сообщал об ограблении. Прочитав эту бумагу, правитель округа тут же приказал связать У Суна, а тюремные надзиратели уже приготовили все, что требовалось для допроса.
У Сун хотел было сказать что-то в свое оправдание, но правитель закричал:
— Этот человек — преступник, он сослан сюда! Разве может он исправиться! Ясное дело, как увидит богатство, так и появляются у него дурные мысли. Все улики налицо, и нечего слушать этого негодяя. Вздуть его как следует!
Тюремщики взмахнули бамбуковыми палками, расщепленными на концах, и удары градом посыпались на У Суна.
Последний, видя, что плохо ему приходится, вынужден был признать предъявленные ему обвинения. Показание его гласило: «В пятнадцатый день сей луны я, увидев в доме начальника большое количество серебряной посуды, замыслил недоброе дело. Ночью, улучив момент, я выкрал эту посуду и спрятал у себя».
Прочитав показание, правитель оказал:
— При виде ценных вещей у этого негодяя сейчас же появляются преступные мысли. Нечего тут разговаривать! Оденьте ему на шею кангу и бросьте в тюрьму.
Тюремщики тотчас принесли тяжелую кангу, одели ее преступнику на шею и отвели его в тюрьму, в камеру смертников. Очутившись в одиночестве, У Сун принялся размышлять:
«Ну и подлец же этот командующий Чжан! Хорошую штучку он придумал, чтобы погубить меня. Если только удастся мне спастись, я уж отомщу ему!» У Сун сидел в главной тюрьме. Ноги его день и ночь были закованы в кандалы, а на руки ему надели деревянные колодки. Тяжелая участь ждала его!
Тем временем Ши Эню сообщили о том, что произошло, и он поспешил в город посоветоваться с отцом.
— Видно, начальник Чжан, — сказал отец, — решил отомстить за Цзян Мынь-шэня, подкупил командующего Чжан Мынь-фана, который и подстроил все это дело, чтобы погубить У Суна. Немало денег потратил он на взятки чиновникам. Поэтому они не дают У Суну возможности оправдаться и хотят погубить его. Я твердо уверен, что У Сун не совершил никакого преступления, караемого смертью, и его можно спасти. Надо лишь подкупить приставленных к нему тюремщиков. Ну, а потом можно будет посоветоваться еще с кем-нибудь.
— Один из тюремных надзирателей, по фамилии Кан, — заметил Ши Энь, выслушав отца, — мой старый друг. Что, если я пойду к нему и попрошу его помочь?
— Раз У Сун из-за тебя угодил в тюрьму, то размышлять тут нечего. Ты должен помочь ему, — отвечал начальник лагеря.
Тогда Ши Энь взял двести лян серебра и отправился к надзирателю Кану. Но тот еще не возвратился домой, и Ши Энь попросил его слугу сходить за ним и оказать, что к нему пришли. Вскоре надзиратель Кан вернулся и приветствовал гостя. Ши Энь подробно рассказал ему о своем деле.
— Мне незачем обманывать тебя, дорогой друг, — сказал надзиратель, выслушав его рассказ. — Все это дело возникло потому, что командующий Чжан и Чжан начальник охраны — однофамильцы и побратимы. Цзян Мынь-шэнь сейчас скрывается в доме начальника охраны и упросил последнего подкупить командующего Чжана. Вот они и придумали этот план. А надо тебе сказать, что все чиновники получили от этого Цзян Мынь-шэня подарки. И мы все получили от него деньги. Все высшее начальство в областном управлении не жалеет сил, чтобы помочь Цзян Мынь-шэню окончательно погубить У Суна. И лишь один человек на стороне У Суна — это следователь Е. Человек он прямой и честный и не пойдет на то, чтобы погубить невинного. Вот они и боятся пока покончить с У Суном. Могу обещать тебе, что теперь я буду снисходительнее к У Суну, так как это в моих оилах, и в дальнейшем никаких лишений он испытывать не будет. Ты же поскорее пошли к следователю Е и попроси его поспешить с решением. Это единственный способ спасти У Суна.
Тогда Ши Энь вынул сто лян серебра и предложил их надзирателю, но тот упорно отказывался и лишь после долгих уговоров согласился взять деньги.
Попрощавшись с Каном, Ши Энь вернулся в лагерь. Здесь он нашел человека, хорошо знавшего следователя Е, и попросил его снести ему сто лян серебра и попросить как можно быстрее вынести решение по делу У Суна.
Что же касается следователя, то он уже и сам убедился, что У Сун человек хороший, и решил приложить все усилия, чтобы помочь ему. Поэтому он повернул дело так, чтобы сохранить У Суну жизнь. А тем временем начальник области, подкупленный командующим Чжаном, настаивал на том, чтобы никакого снисхождения в этом деле не было. Однако, на основании произведенного расследования, У Суна обвиняли только в краже ценностей, что не каралось смертной казнью. Поэтому дело затянулось, а заговорщики решили потихоньку покончить с У Суном в тюрьме.
Узнав, что У Сун обвиняется понапрасну, да еще получив серебро, следователь заново пересмотрел все дело и, составив. благоприятное для У Суна заключение, ждал, когда кончится срок предварительного заключения.
На следующий день Ши Энь захватил вина, закусок и всякой снеди и, отправившись к надзирателю Кану, попросил проводить его в тюрьму. Войдя в камеру У Суна, он преподнес ему эти лакомства. Между тем У Сун уже почувствовал доброе отношение надзирателя Кана — он был освобожден от канги и различных тюремных наказаний. Ши Энь вынул тридцать лян серебра и разделил их между тюремными служителями. Расставив перед другом принесенные кушанья, Ши Энь пригласил его отведать их, а тем временем, наклонившись к У Суну, прошептал:
— Командующий Чжан затеял это дело, чтобы отомстить за Цзян Мынь-шэня, и хочет погубить вас, дорогой брат мой. Но не расстраивайтесь и ни о чем не беспокойтесь. Я сообщил обо всем следователю Е и просил у него поддержки. Он очень хочет помочь вам. Подождем, пока кончится срок заключения и решится ваша судьба, а тогда и придумаем, что делать.
Надо оказать, что, когда У Сун заметил более снисходительное отношение к себе, он стал подумывать о побеге, однако, выслушав Ши Эня, отказался от этой мысли. Посидев еще некоторое время с У Суном и утешив его, как только мог, Ши Энь вернулся в лагерь.
Прошло еще два дня. Ши Энь снова собрал всякой еды, вина и денег и опять обратился к надзирателю Кану, чтобы тот провел его к У Суну и дал возможность поговорить с ним. Придя в тюрьму, Ши Энь предложил другу пищу и вино и опять наделил всех служителей деньгами. По возвращении из тюрьмы он снова обратился к кому только мог с просьбой ускорить решение этого дела. По прошествии нескольких дней Ши Энь еще раз приготовил вина и мяса, приказал также приготовить одежду и снова обратился к надзирателю Кану с просьбой провести его в тюрьму. Там он угостил всех тюремщиков и просил их заботиться об У Суне. Затем он предложил У Суну снять с себя грязную одежду и одеть новую, а также покушать и выпить. Сделавшись постоянным посетителем тюрьмы, Ши Энь хорошо освоился с ее порядками, так как в течение всего нескольких дней побывал там три раза. Однако он не ожидал, что его заметит там доверенный начальника охраны Чжана и сообщит об этом начальнику. Начальник в свою очередь доложил командующему Чжану, а тот снова послал людей в областное управление с деньгами и подарками и поручил им рассказать об этом деле. А так как правитель области был человеком алчным, то, получив новую взятку, отправил в тюрьму людей следить, чтобы туда не допускали посторонних, а если кого-нибудь обнаружат, велел задерживать и допрашивать.
Когда Ши Энь узнал об этом, он не осмелился больше навещать У Суна. Тем не менее надзиратель Кан и другие тюремные надсмотрщики по-прежнему заботились об У Суне, а Шй Эню оставалось лишь ходить и. надзирателю Кану на дом и узнавать, что происходит в тюрьме. Однако это уже к нашему рассказу не относится.
Так продолжалось около двух месяцев. Следователь Е прилагал все усилия, чтобы облегчить участь У Суна, обращался к правителю области и докладывал ему о том, как обстоит дело. Когда правитель области узнал, что командующий Чжан получил от Цзян Мынь-шэня большие деньги и поэтому вместе с начальником Чжаном замыслили погубить У Суна, он подумал:
«Так вон оно что! Они получили деньги, а меня заставляют губить человека!» После этого у него пропало всякое желание заниматься этим делом. Прошло шестьдесят дней; кончился срок заключения, и У Суна вызвали в зал суда. Здесь с него сняли кангу, и следователь Е зачитал показания У Суна и приговор, по которому преступника присуждали к двадцати палочным ударам, клеймению и ссылке в город Эньчжоу. Представленные в качестве улики вещи возвращались прежнему владельцу, и командующему Чжану не оставалось ничего иного, как послать за ними людей и перенести обратно в дом.
Тут же в суде У Суна подвергли наказанию палками, на лице поставили клеймо, на шею одели железную кангу в семь с половиной цзиней весом и назначили срок высылки. Была составлена сопроводительная бумага, которую вручили двум здоровенным стражникам, назначенным сопровождать У Суна. Получив бумагу, охранники покинули областное управление Мэнчжоу и под конвоем повели У Суна к месту назначения.
Здесь следует заметить, что когда У Суна подвергали наказанию палками, то били не очень сильно, так как начальник лагеря не пожалел денег на подарки, следователь Е хорошо относился к обвиняемому, и, наконец, сам правитель области, узнав, что У Сун пострадал невинно, не настаивал на суровом наказании. Когда на шею У Суна снова надели кангу, он, еле сдерживая гнев, покинул город в сопровождении охранников.
Пройдя немногим больше ли, они увидели, что из кабачка, стоявшего у дороги, вышел Ши Энь.
— А я жду вас, — сказал он У Суну.
У Сун заметил, что голова и руки Ши Эня снова перевязаны.
— Давненько я не видел тебя, — сказал У Сун. — Что с тобой опять приключилось?
— Я не стану обманывать вас, дорогой брат мой! — отвечал Ши Энь. — После того как я в третий раз побывал у вас в тюрьме, об этом узнал правитель области. Он послал людей следить, чтоб в тюрьму никто не входил, и командующий Чжан со своей стороны назначил людей дежурить у тюремных ворот. Поэтому я не мог больше навещать вас, и мне оставалось только ходить к надзирателю Кану на дом, чтобы узнавать там все новости. Полмесяца тому назад, когда я был в Куайхолине, я вдруг снова увидел этого стервеца Цзян Мынь-шэня. Он привел с собой ватагу каких-то военных, затеял со мной драку и избил меня. Потом он заставил меня найти свидетелей, чтобы принести ему извинения, отобрал трактир и все мое добро. Сейчас я живу дома и до сих пор еще не поправился. Когда я услышал, что вас, дорогой брат мой, сегодня отправляют в Эньчжоу, я приготовил вам в дорогу две смены одежды и велел зажарить пару гусей.
Затем Ши Энь пригласил охранников У Суна в кабачок выпить вина. Но те наотрез отказались:
— Этот У Сун — преступник и недостоин того, чтобы мы пили с ним. К тому же это даст повод для всяких разговоров. Проходи-ка лучше побыстрее, если не хочешь, чтобы тебя подгоняли! — грубо прикрикнули они.
Видя, что дело плохо, Ши Энь вынул десять лян серебра и предложил охранникам. Но денег они взять не захотели и сердито подгоняли У Суна. Тогда Ши Энь угостил У Суна вином, привязал ему к поясу узел с одеждой, гусей подвесил на кангу у шеи и успел шепнуть ему:
— В узле две смены одежды, а в платок завязано немного денег, они в дороге пригодятся. Есть еще две пары соломенных туфель с восемью завязками. Берегите себя. Боюсь, эти два мерзавца задумали недоброе!
— Что говорить, — ответил У Сун, кивнув головой, — я и сам все вижу. Но, будь их и вдвое больше, я не испугаюсь. Иди себе спокойно домой и поправляйся. А обо мне не тревожься, я знаю что делать.
Нам нет надобности распространяться о том, как Ши Энь со слезами на глазах простился с У Суном и вернулся домой.
Итак, У Сун, сопровождаемый охранниками, отправился в путь. Они прошли всего несколько ли, когда вдруг У Сун услышал, как его провожатые потихоньку переговариваются между собой:
— Что-то не видно тех двоих.
Тут У Сун, усмехаясь, подумал про себя: «Плохо же вам, стервецы, придется, раз вы задумали сердить меня!»
Правая рука У Суна была привязана к канге, но левая — свободна. Он достал ею привязанного к канге гуся и принялся уплетать его, не обращая внимания на стражников. Когда они прошли еще пять ли, У Сун взял второго гуся. Держа его правой рукой, он левой отрывал от него кусок за куском и весь был поглощен едой. Не прошли они и пяти ли, как оба гуся были съедены. Когда они удалились от города ли на девять, то увидели впереди двух человек с мечами в руках и кинжалами у пояса, ожидавших их на дороге. Увидев У Суна и его провожатых, они присоединились к ним и пошли с ними вместе. Вскоре У Сун заметил, что все они переглядываются между собой и понял, что готовится какая-то ловушка. Однако он и виду не подал и продолжал как ни в чем не бывало идти. Так прошли они еще несколько ли, и когда приблизились к какому-то большому, изобилующему рыбой водоему, то увидели мостик с одной перекладиной, а за ним арку, к которой была прибита доска с тремя иероглифами: «Фэйюньпу» — «Пруд летающих облаков». Со всех сторон простирались пруды и заводи. Прикинувшись простачком, У Сун спросил:
— Как называется это место?
— Ты ведь не слепой, — отвечали ему охранники. — Видишь, что написано — Фэйюньпу!
Тогда У Сун остановился и сказал:
— Мне нужно оправиться!
Двое, что были с мечами, приблизились к нему, но в этот момент У Сун с криком так пнул одного из них, что тот кувырком полетел в воду. Второй хотел было бежать, но У Сун успел размахнуться правой ногой и спихнуть его в воду. Охранники, сопровождавшие У Суна, были до того перепуганы, что бросились прочь, а У Сун кричал им вдогонку:
— Куда?! Куда вы?! — и с такой силой рванул надетую на него кангу, что она разлетелась надвое, а У Сун бросился вдогонку за убегавшими.
Один из охранников от страха повалился на землю. Тогда У Сун погнался за вторым и так ударил его кулаком между лопаток, что тот сразу же рухнул. После этого У Сун побежал к водоему, поднял валявшийся на берегу меч и, подскочив к охраннику, несколькими ударами прикончил его. Возвратившись к тому, который от страху валялся на земле, У Сун и с ним разделался.
Те двое, которые упали в воду, кое-как выкарабкались на берег и хотели было бежать, но У Сун настиг их и тут же прикончил одного. Затем он кинулся на второго и, схватив за волосы, крикнул:
— Ну, мерзавец, говори всю правду, тогда я помилую тебя!
— Мы люди Цзян Мынь-шэня, — ответил тот, — господин наш сговорился с начальником Чжаном и отправил нас двоих помочь охранникам убить вас.
— А где же сейчас твой господин? — спросил У Сун.
— Когда мы собирались сюда, — отвечал тот, — он был с начальником Чжаном у командующего. Они выпивали и закусывали во внутренних покоях, ожидая нашего возвращения.
— Ну, раз так, — сказал У Сун, — не могу я тебя помиловать, — и, взмахнув мечом, прикончил его.
Потом он отвязал у них кинжалы, выбрал себе самый лучший, а трупы столкнул в пруд. Опасаясь, что охранники живы, он еще несколько раз проткнул их мечом, постоял немного на мостике, огляделся и сказал себе: «Хоть я и убил этих четырех мерзавцев, но, пока не прикончу командующего, начальника охраны и Цзян Мынь-шэня, не буду отомщен!» Он поднял меч и долго еще стоял в раздумье. Наконец, ему пришла в голову мысль немедленно вернуться в Мэнчжоу.
Не случись этого, У Сун, вымещая свою злобу, не убил бы несколько алчных человек. Видно, так уж было предопределено, что:
Трупы убитых наполнят
Скоро прекрасный чертог,
Красный светильника пламень
Красную кровь озарит.
Что же произошло после того, как У Сун вернулся в город Мэнчжоу, прошу вас, читатель, узнать из следующей главы.
Глава 30
повествующая о том, как кровь командующего войсками Чжана обагрила стены зала Супружеского счастья и как У Сун ночью отправился на гору Сороконожек
Командующий Чжан, поддавшись уговорам начальника охраны, решил отомстить за Цзян Мынь-шэня и погубить У Суна. Однако кто мог подумать, что у пруда Летающих облаков У Сун убьет сопровождавших его четырех человек?
У Сун стоял на мосту, размышляя о случившемся, и чувство мести поднималось в нем до самых небес. «Я не успокоюсь, пока не убью командующего Чжана», — думал он. Он подбежал к убитым, снял с них кинжалы и самый хороший взял себе. Затем он выбрал лучший меч и поспешил в Мэнчжоу.
Когда он пришел в город, уже смеркалось. Он направился прямо к саду, что был за домом командующего Чжана, и подошел к стене, за которой находилась конюшня. У Сун притаился у конюшни и прислушался. Конюх еще не вернулся; он был во внутреннем дворе. Вдруг У Сун услышал скрип калитки и увидел конюха с фонарем в руках, который вошел и запер за собой калитку.
Спрятавшись в тени, У Сун слышал, как сторож отбивал три четверти первой стражи.
Конюх засыпал лошадям корм, повесил на стену фонарь и, приготовив себе постель, разделся и лег спать.
Тогда У Сун подкрался к калитке и тихонько толкнул ее. Калитка заскрипела, и конюх закричал:
— Не успел я лечь, как ты уже явился воровать мою одежду! Рановато пришел!
Приставив к калитке меч и сжимая в руке кинжал, У Сун еще раз толкнул калитку, и она опять заскрипела. Тут уж конюх не стерпел. Он выскочил голый из постели, схватил вилы, которыми доставал солому, и кинулся к калитке. Отодвинув засов, он только собирался открыть калитку, как У Сун распахнул ее и, ворвавшись во двор, схватил конюха за волосы. Тот хотел было закричать, но при виде занесенного над ним сверкающего при свете фонаря кинжала так испугался, что у него даже ноги подкосились.
— Пощади! — взмолился он.
— Узнаешь меня? — спросил У Сун.
По голосу конюх узнал У Суна и завопил:
— О, старший брат мой, я тут ни при чем! Пощади меня!
— Скажи мне, где командующий Чжан? — спросил У Сун.
— Сегодня они весь день пируют втроем с начальником охраны Чжаном и Цзян Мынь-шэнем и сейчас продолжают выпивать в зале Супружеского счастья, — ответил конюх.
— А правду ты говоришь? — спросил У Сун.
— Пусть я покроюсь язвами, если лгу, — отвечал конюх.
— Все равно я не могу пощадить тебя, — сказал У Сун и ударом кинжала убил конюха. Отшвырнув ногой мертвое тело, он вложил кинжал в ножны и при свете фонаря достал ватную куртку, которую ему дал Ши Энь.
Сняв с себя старую одежду, он одел все новое и, туго подпоясавшись, привязал к поясу ножны. Потом он подошел к кровати, взял простыню, завернул в нее свое серебро и, засунув узел в небольшой мешок, повесил его у двери. Затем, сняв половинку двери, он вынес ее на улицу и приставил к стене.
Покончив со всем этим, У Сун задул фонарь, крадучись вышел из помещения и, не выпуская из рук кинжала, по приставленной половинке двери взобрался на стену. В этот момент луна вышла из-за туч, и У Сун поспешил спрыгнуть во внутренний двор.
Потом он поставил створку двери на место и прикрыл калитку, предусмотрительно убрав засов, чтобы ее нельзя было запереть.
Затем У Сун пошел на свет. Оказалось, что огонь горит в кухне и у котла при свете лампы сидят две служанки и жалуются на свою судьбу:
— Мы их весь день обслуживали, а они все никак не идут спать. Еще чая требуют! Нет у этих двух гостей ни стыда, ни совести, нализались, как черти, а спать не идут — никак наговориться не могут.
В это время У Сун прислонил к стене свой меч и вытащил из-за пояса окровавленный кинжал. Толкнув дверь, которая открылась с громким скрипом, он ворвался в комнату, схватил за волосы одну из служанок и тут же заколол ее.
Другая служанка хотела бежать, однако ноги ее словно к земле приросли, и она даже крикнуть не могла от испуга. Да что говорить о служанках, если бы мы с вами, читатель, были свидетелями этого зрелища, то от страха также не смогли бы языком пошевелить. Одним ударом кинжала У Сун убил и другую служанку, а потом, оттащив оба трупа к очагу, погасил в кухне свет.
При свете луны он тихо прокрался в комнаты. Все ходы и выходы в доме были ему хорошо известны, и он прямо направился к лестнице, которая вела в зал Супружеского счастья и, осторожно ступая, ощупью поднялся по ступенькам.
К этому времени слуги и служанки, прислуживавшие хозяевам, сильно устали и разбрелись кто куда, и из комнаты доносился лишь разговор троих — начальника охраны, командующего Чжана и Цзян Мынь-шэня. Остановившись на лестнице, У Сун стал слушать, о чем они говорили.
— Если бы не ваша милость, я не смог бы отомстить за обиду, — сказал Цзян Мынь-шэнь командующему Чжану. — Будьте уверены, я хорошо отблагодарю вас за услугу.
— Я пошел на это дело только ради моего друга начальника охраны, — отвечал командующий Чжан. — Вы хоть и поизрасходовались, зато уладили все как следует, и теперь с этим парнем, верно, уж покончено, потому что я приказал убить его на пруду Летающих облаков. Завтра сопровождающие его стражники и двое моих людей вернутся и все доложат.
— Вчетвером им, разумеется, не трудно будет справиться с одним, — отозвался начальник охраны, — да если б он был и не один, они все равно одолели бы его.
— Я также послал туда людей, приказав им помочь в чем надо, а затем поспешить сюда и сообщить обо всем, — заметил Цзян Мынь-шэнь.
У Сун все это слышал. Бешеная ярость закипела в его сердце и, казалось, поднялась на три тысячи чжан в воздух и разорвала темное небо. Сжимая кинжал правой рукой и растопырив пальцы левой, он ворвался к ним. В комнате горело не менее пяти свечей, в окно пробивался лунный свет, так что было светло, как днем. Сосуды для вина еще не были убраны со стола.
Цзян Мынь-шэнь сидел в кресле. При виде У Суна душа у него ушла в пятки. А дальше все произошло гораздо быстрее, чем ведется рассказ. Цзян Мынь-шэнь стал было сопротивляться, но У Сун одним ударом кинжала не только рассек ему лицо, но даже рассек кресло, на котором тот сидел. Обернувшись, У Сун увидел, что командующий Чжан хочет встать с места. Тут У Сун с такой силой вонзил ему в шею кинжал, что тот рухнул на пол. Цзян Мынь-шэнь и Чжан еще некоторое время бились в конвульсиях.
Начальник охраны Чжан был потомственным военным и, хотя был пьян, все же мог еще сопротивляться. Увидев, что У Сун уже расправился с двумя, он решил, что бежать все равно не удастся, поднял свое кресло и, размахивая им над головой, бросился вперед. Но У Сун, ухватившись за ножку кресла и улучив момент, опрокинул его на Чжана. Тот повалился на пол. Даже если бы начальник охраны не был пьян, то и тогда не смог бы устоять перед богатырской силой У Суна. Поспешив к нему, У Сун одним ударом кинжала отсек Чжану голову.
В тот самый момент, когда Цзян Мынь-шэнь, собрав последние силы, попытался подняться, У Сун повалил его пинком левой ноги и, прижав к полу, отрезал ему голову. Потом он отрубил голову также и командующему Чжану.
После этого, заметив, что на столе осталось еще много вина и мяса, У Сун схватил сосуд с вином и одним духом осушил его. Он выпил три кувшина сряду. Затем, приблизившись к убитым, он отрезал у одного из них лоскуток материи от одежды и, намочив ее в крови, написал на стене большими иероглифами: «Их убил У Сун — победитель тигра».
Потом он взял со стола несколько серебряных сосудов, наступил на них и, расплющив, сунул за пазуху. Он хотел уже спуститься с лестницы, как вдруг услышал голос жены командующего Чжана:
— Все — господа там наверху пьяны. Пошлите же кого-нибудь, чтоб помогли им спуститься.
Тотчас же двое слуг стали подниматься по ступеням. Спрятавшись за лестницей, У Сун узнал слуг, которые схватили его, как вора. Пропустив их в комнату, он стал у двери, за их спиной. Увидев три мертвых тела в лужах крови, слуги испуганно уставились друг на друга и не могли произнести ни слова, будто им на голову вылили ушат ледяной воды. Но только они хотели бежать обратно, как У Сун тут же поразил одного из них. Тогда другой упал на колени и стал молить о пощаде.
— Я не могу простить тебя! — ответил У Сун и также вонзил в него нож.
Великолепные залы были залиты кровью убитых, и свечи озаряли распростертые тела мертвых.
— Раз уж начал, так надо кончать, — сказал себе У Сун. — Убей я хоть одного, хоть сотню человек, мне все равно придется за это поплатиться смертью.
И с кинжалом в руках он спустился вниз.
— Что за стоны раздаются наверху? — спросила жена командующего Чжана, но не успела она договорить, как У Сун ворвался к ней в комнату. Увидев здорового детину, женщина в страхе воскликнула:
— Кто это?
Но кинжал У Суна взметнулся вверх, и, сраженная ударом в лицо, она упала, пронзительно крича. У Сун хотел отрезать ей голову, но кинжал не слушался его. Удивленный У Сун поднял его и при свете луны увидел, что он сломан.
— Так вот почему я не мог отрезать ей голову, — сказал У Сун.
Он отправился на кухню, взял меч и, отбросив поломанный кинжал, стал подниматься по лестнице. Тут навстречу ему попалась служанка-певица по имени Юй-лань, со свечой в руке, которая вела двух детей. Увидев на полу убитую госпожу, она успела лишь крикнуть: «О, горе!» — и упала, пронзенная мечом в сердце. Потом он заколол обоих детей: каждому досталось по одному удару. Затем У Сун покинул зал, запер на засов главные двери и пошел на кухню, где сидели три женщины. Их он также убил.
— Теперь я уйду со спокойным сердцем, — сказал себе У Сун, — и пусть будет, что будет.
Он отбросил ножны, взял меч и через калитку направился в конюшню. Там он снял со стены свой мешок, сложил в него все серебряные сосуды, спрятанные за пазухой, и привязал мешок к поясу. С мечом в руке он двинулся к городской стене, размышляя про себя: «Если я буду ждать, пока откроются ворота, меня, разумеется, схватят. Лучше ночью перелезть через стену». И он зашагал вперед.
Мэнчжоу был маленьким городком, и, на счастье У Суна, земляные стены оказались не очень высоки. У Сун взглянул через пролет стены вниз, попробовал, насколько упруга сталь его меча, и, не выпуская меч из рук, спрыгнул. Острие вонзилось в землю, смягчив его падение. У Сун очутился на краю рва, наполненного водой.
При свете луны он заметил, что глубина рва всего один — два чи. Была половина десятой луны; стояла зима, а в это время года в водоемах всегда мало воды.
Разувшись и сняв одежду, У Сун обмотал ее вокруг себя и пошел вброд через ров. Перейдя на ту сторону, он вспомнил, что в узле, который дал ему Ши Энь, были две пары пеньковых туфель на восьми завязках. У Сун вынул их и обулся. В это время он услышал, как сторож отбивал в городе стражу, — три четверти пятой.
— Ну, гнев у меня, кажется, прошел, и я освободился от душившей меня злобы, — молвил У Сун. — Хоть здесь уж не так плохо, однако оставаться не стоит, лучше уйти, — и он пошел по тропинке, ведущей на восток.
Так шел он около одной стражи; небо из черного стало серым, но еще не рассвело.
Только сейчас У Сун почувствовал, как устал он от ночных тревог; рубцы от побоев на теле снова заныли, и силы изменили ему.
В этот момент он увидел перед собой крошечную кумирню на лесной опушке и поспешил войти в нее. Здесь он приставил к стене свой меч, снял со спины узел и, положив под голову вместо подушки, лег спать.
Он уже почти уснул, как вдруг заметил, что снаружи к нему протянулись два изогнутых крюка на бамбуковых шестах и зацепили его. Потом в кумирню вбежали двое, прижали У Суна к земле и связали веревками. Затем появилось еще двое. Они говорили между собой:
— Ну и жирный этот парень! Вот будет подарочек нашему хозяину!
У Сун барахтался, но никак не мог освободиться от них, и люди, забрав его меч и узел, потащили его, как связанного барана, в деревню. Шли они так быстро, что ноги их едва касались земли.
По дороге они обменивались различными замечаниями:
— Смотри-ка, этот парень весь в крови! Откуда он взялся? Не иначе как разбойник, ограбил и убил кого-нибудь.
У Сун все время молчал, предоставляя им болтать, что хотят.
Не прошли они и пяти ли, как перед ними появился домик, крытый соломой. Туда они и втолкнули У Суна. При слабом мерцании светильника, он увидел маленькую дверь, ведущую в какое-то помещение. Четверо парней содрали с У Суна у одежду и привязали его к столбу. Оглядевшись, У Сун заметил над очагом две человеческие ноги, привязанные к балке. Он подумал про себя: «Я попал в руки убийц и сейчас умру позорной смертью. Лучше бы я вернулся в Мэнчжоу, сознался во всех своих преступлениях и умер от удара ножа или меня разрезали бы на части. Тогда имя мое все же сохранилось бы для потомства».
Люди, которые привели У Суна и забрали его узел, крикнули кому-то:
— Хозяин, хозяйка, поднимайтесь быстрее! Нам попалась сегодня хорошая добыча!
— Иду! — ответил чей-то голос. — Не трогайте без меня, я сам разрежу его на части.
Не прошло столько времени, сколько нужно, чтобы выпить чашку чая, как У Сун увидел, что из внутренней комнаты вышла женщина, а позади нее появился рослый мужчина. Оба они внимательно поглядели на У Суна, и вдруг женщина оказала:
— Да это никак мой деверь?!
— А и впрямь это, кажется, мой брат, — отозвался мужчина.
Когда У Сун взглянул на них, то увидел, что мужчина не кто иной, как Чжан Цин — огородник, а женщина — людоедка Сунь Эр-нян. Люди, схватившие У Суна, испугались, развязали веревки и помогли ему одеться. Косынка У Суна была разорвана, и поэтому на голову ему надели войлочную шапку.
Дело в том, что заведений у Чжан Цина имелось несколько. Но У Сун не знал этого и не мог понять, что на этот раз он снова попал к Чжан Цину. А Чжан Цин поспешил пригласить У Суна в комнату для гостей и вежливо поклонился ему. Он был сильно встревожен и спросил У Суна:
— Что с тобой, дорогой брат мой?
— Сразу-то всего и не расскажешь! — ответил У Сун. — После того как мы расстались с вами, я попал в лагерь для ссыльных. Сын начальника лагеря по имени Ши Энь, по прозвищу «Тигр золотоглавый», подружился со мной и каждый день угощал меня мясом и добрым вином. Он держал кабачок в Куайхолине, к востоку от Мэнчжоу, приносивший ему хороший доход. Но один человек по имени Цзян Мынь-шэнь, недавно прибывший туда вместе с начальником охраны Чжаном, воспользовался своим положением и нагло отнял у Ши Эня трактир. Ши Энь рассказал мне об этом, а так как я не терплю несправедливости, то однажды, напившись пьяным, вздул Цзян Мынь-шэня и вернул Ши Эню его кабачок, после чего Ши Энь проникся ко мне глубоким уважением. Вскоре начальник охраны Чжан подкупил командующего войсками, и они устроили против меня заговор. Командующий приблизил меня к себе с тем, чтобы потом погубить и отомстить за Цзян Мынь-шэня. Они подложили в мою корзину серебряную посуду. А в ночь на пятнадцатое восьмой луны меня схватили как вора и привели в дом. Потом меня засадили в тюрьму и под пыткой заставили признаться, что я совершил кражу. Так я и угодил под суд. Однако Ши Энь подкупил всех чиновников, и они не причинили мне особого вреда. Помог мне судья по фамилии Е, человек справедливый, честный и не взяточник. Он всегда выступал против тех, кто притеснял простых людей. А тюремный надзиратель по имени Кан оказался приятелем Ши Эня, и оба они делали все, чтобы помочь мне. Когда я отбыл в тюрьме свой срок, меня наказали палками и выслали в Эньчжоу. Но вчера вечером, едва я вышел из города, как этот проклятый Чжан устроил мне ловушку… Он велел Цзян Мынь-шэню подослать двух людей помочь охранникам убить меня по дороге. Но только мы приблизились к пустынному мосту возле пруда Летающих облаков и они собрались приняться за дело, как я пинком ноги сбросил двух из них в воду. Потом я погнался за охранниками и, заколов их мечом, также швырнул в воду. Поразмыслив над тем, как бы отомстить за обиду, я решил вернуться в Мэнчжоу. Когда первая ночная стража близилась к концу, я забрался на конюшню командующего Чжана, убил конюха, проник в кухню и заколол двух служанок. Потом я направился в зал Супружеского счастья, где и прикончил всех троих: командующего Чжана, начальника охраны и Цзян Мынь-шэня. Зарезал я также двух слуг, а когда спустился вниз, то убил жену командующего, двоих его детей и девушку, которая воспитывалась у него в доме. В третьей четверти четвертой стражи я перелез через городскую стену и долго шел, пока не почувствовал сильной усталости. Рубцы от побоев на моем теле заныли, и я не мог больше идти. Я направился к маленькой кумирне, чтобы отдохнуть, но там схватили меня эти четверо, связали и привели сюда.
— Мы работники господина Чжана, — оправдывались разбойники, упав на колени. — За последние дни мы сильно проигрались и пошли в лес за добычей. Мы видели, как вы брели по тропинке, весь выпачканный кровью. Когда вы остановились в кумирне, мы ведь не знали, кто вы такой. Хорошо еще, что господин Чжан приказал нам ловить и приводить к нему людей живьем. Вот мы и поймали вас; крюками. Если бы не этот приказ, мы давно бы вас прикончили. Уж поистине: «Хоть и есть глаза, а горы Тайшань не приметили». Простите нас, господин. пожалуйста, если обидели вас в своем неведении!
— Неспокойно у нас было последнее время на душе, вот мы и приказали приводить пойманных людей живыми, — говорили, смеясь, Чжан Цин и его жена. — Они-то уж, конечно, ничего об этом не знали. А если бы наш брат так не измучился, то он не только вас четверых одолел бы, но даже будь вас на сорок человек больше, то и тогда вам было бы плохо, — сказали они работникам.
А те четверо все продолжали отбивать земные поклоны.
Потом У Сун приказал им встать и сказал:
— Раз у вас нет денег на азартные игры, я дам вам их, — и он развязал узел, вынул оттуда десять лян мелочью и отдал их разбойникам.
Они поклонились и поблагодарили У Суна, а Чжан Цин в свою очередь также вынес им два-три ляна серебра, и они ушли делить полученные деньги.
— Добрый брат, ты и не знаешь, что у меня на душе, — молвил тогда Чжан Цин. — После твоего ухода в тот раз я все боялся, что с тобой случится какое-нибудь несчастье и что рано или поздно ты должен вернуться. Вот я и приказал этим людям приводить пойманных людей живыми. Когда им попадались слабые и неповоротливые, они легко забирали их живьем. Но если встречались сильные и умелые люди, тогда в борьбе их могли поранить, отчего мы и давали своим людям только крюки и веревки. Даже сейчас, когда они поймали тебя, в сердце моем возникло подозрение, и я приказал им подождать моего прихода и ничего не делать без меня. Кто бы мог подумать, что это они тебя схватили, дорогой брат мой?
— Мы слышали, что вы, дорогой деверь, в пьяном состоянии побили Цзян Мынь-шэня, — вмешалась жена Чжан Цина. — Весть об этом наводила страх на всех, кто сюда приходил. Торговцы, которые побывали в Куайхолине, рассказывали об этом, а что случилось потом, никто не знал. Вы устали, дорогой деверь, пожалуйста, пройдите в комнату для гостей, отдохните там, а потом мы потолкуем, как быть дальше.
Чжан Цин провел У Суна в комнату, и тот скоро уснул. А муж с женой пошли в кухню и приготовили там мясные и овощные кушанья и вино, чтобы хорошенько угостить У Суна. Через некоторое время все было готово, и они стали ждать, когда У Сун проснется.
Вернемся же теперь в дом командующего Чжана в Мэнчжоу. Кое-кому из живших там удалось укрыться, и они решились выйти только после пятой стражи. Они позвали родственников, пришла и находившаяся снаружи стража. Поднялся шум; соседи были сильно напуганы, и никто не осмеливался выглянуть на улицу.
Когда рассвело, все собравшиеся пошли в уездное управление Мэнчжоу доложить о случившемся. Узнав, что произошло, начальник округа пришел в ужас и немедленно послал людей на место происшествия установить количество убитых, узнать, как проник в дом убийца и куда скрылся. Посланные составили подробный отчет и представили его начальнику округа. В этом сообщении говорилось:
«Прежде всего убийца забрался в конюшню, где убил конюха и оставил свою старую одежду. Потом он прошел в кухню и зарезал двух служанок, сидевших у очага; у дверей кухни был найден его сломанный кинжал. Наверху он убил командующего Чжана, двух слуг и еще двоих гостей: начальника охраны Чжана и Цзян Мынь-шэня. Преступник кровью написал на стене: “Их убил У Сун — победитель тигра”. Затем он заколол в нижних комнатах супругу командующего и служанку Юй-лань, двух кормилиц и троих детей. Всего он убил пятнадцать человек мужчин и женщин и украл шесть золотых и серебряных сосудов для вина».
Прочитав это, начальник округа тотчас же послал людей закрыть все четверо ворот города Мэнчжоу, а затем назначил чиновников, которым поручил разыскать и схватить преступника, а квартальным старостам произвести обыски в каждом доме.
На следующий день староста того района, где находился пруд Летающих облаков, доложил, что в воде были обнаружены четыре трупа, а под мостом кровавые следы.
Получив это донесение, начальник округа вызвал своего помощника, дал ему несколько человек и послал к пруду выловить трупы и произвести расследование. Позднее было установлено, что двое из утопленников оказались слугами командующего, и у них были семьи, которые могли возбудить против убийцы судебное дело. Семьи убитых приготовили погибшим гроба и затем обратились с жалобой, обвиняя У Суна в убийстве и прося разыскать преступника и привлечь его к ответственности.
Три дня городские ворота оставались закрытыми. Весь город разбили на несколько участков и обыскали каждый дом. Где только не искали преступника! Начальник округа разослал распоряжение местным властям, предлагая им произвести розыски по всем городам, селам и деревням, найти и схватить убийцу. В приказе были указаны приметы У Суна, его месторождение, возраст, наружность, манеры и за поимку его обещана награда в три тысячи связок монет. В разосланной бумаге говорилось: «Тот, кто сообщит о местожительстве У Суна, получит вознаграждение. Тот, кто попытается укрыть его, будет давать ему приют и пищу, понесет наказание наравне с преступником, как только это станет известным».
Приказ о поисках и поимке преступника был разослан и в соседние области.
Что же касается У Суна, то он дней пять отдыхал в доме Чжан Цина. Там до него дошли слухи, что весть о его преступлении распространилась повсюду. Он узнал, что в городе отрядили особых чиновников, которые разъехались по всем деревням в поисках преступника. Узнав об этом, Чжан Цин сказал У Суну:
— Дорогой брат мой, не подумай, что я боюсь за себя, но оставаться здесь тебе нельзя. Власти прилагают все усилия, чтобы найти тебя, посланные обыскивают каждый дом. Если мы допустим хоть малейшую оплошность и тебя обнаружат, то для нас с женой это будет большим несчастьем. Я давно тебе говорил, что нашел для тебя хорошее убежище, но не знаю, согласен ли ты отправиться туда.
— Я уже думал об этом, ибо знал, что вокруг моего дела поднимется большой шум и оставаться здесь мне нельзя будет. Если бы невестка не убила моего старшего и единственного брата, не пришлось бы мне прятаться здесь и подвергаться опасности. Теперь у меня никого нет, и я прошу вас указать мне место, где я смог бы укрыться.
— Это неподалеку от Цинчжоу в области Шаньдун, — отвечал Чжан Цин. — На горе Эрлуншань есть монастырь Баочжусы — Драгоценные камни. Там живет мой старший брат Лу Чжи-шэнь и еще один человек по имени Ян Чжи, по прозвищу «Черномордый зверь». Они занимаются разбойным делом и во всей округе считаются первыми среди разбойников. Правительственные войска не смеют даже приблизиться к этим местам. Вот туда и иди, дорогой брат мой. Только там ты почувствуешь себя в безопасности, а в другом месте тебя все равно в конце концов поймают. Эти люди посылают мне письма и приглашают к себе, только я привык к здешним местам и не могу уехать отсюда. Я напишу им подробно о твоих способностях, и ради меня они, конечно, не откажут тебе в убежище.
— Вы совершенно правы, — согласился У Сун. — Мне тоже приходила эта мысль в голову, но, к несчастью, не представлялось удобного случая. Однако, раз я уж совершил убийство и все обнаружилось, мне некуда больше податься. Ваш план — самый лучший выход для меня, брат мой. Напишите письмо, и я сегодня же отправлюсь туда.
Чжан Цин тут же взял лист бумаги и, подробно обо всем написав, отдал письмо У Суну, а сам стал готовить вино и закуски, чтобы устроить ему проводы.
— Как можешь ты посылать нашего брата в этаком виде? — с укором заметила жена Чжан Цина. — Ведь его сейчас же схватят.
— Дорогая сестра, — отозвался У Сун, — почему вы думаете, что в таком виде меня обязательно схватят?
— Брат мой, — отвечала женщина, — сейчас власти повсюду развесили приказ, в котором предлагают три тысячи связок монет за вашу поимку. К бумаге приложено описание примет и ваше изображение, а также сказано, откуда вы родом и сколько вам лет. К тому же на вашем лице отчетливо видно клеймо. Как только вы выйдете на дорогу, вас, разумеется, узнают.
— Он наклеит на лицо два пластыря — и все будет в порядке, — предложил Чжан Цин.
Но женщина рассмеялась и сказала:
— Как же, один только ты умный на свете! Этакую чушь несешь! Разве так стражников проведешь?! Я придумала другое средство, только не знаю, согласитесь ли вы?
— Когда речь идет о спасении жизни, то выбирать не приходится! — воскликнул У Сун.
— Только вы не обижайтесь на меня! — смеясь, говорила женщина.
— Я на все согласен, сестра! — воскликнул У Сун.
— Два года тому назад, — начала она, — проходил здесь странствующий монах, я убила его и несколько дней начиняла им пампушки. Но у меня до сих пор сохранились железный обруч, что он носил на голове, черная ряса, многоцветный пояс, его монашеское свидетельство и четки из ста восьми бусин, выпиленных из человеческого черепа. Еще имеется два кинжала из прекрасной стали, с резьбой наподобие снежинок и в ножнах из кожи акулы. И теперь частенько слышно по ночам, будто кинжалы эти стонут. Вы уже видели их, дорогой брат, когда были в прошлый раз. Так вот, если хотите спастись, подстригите себе волосы, переоденьтесь странствующим монахом, прикройте волосами клеймо на лице и захватите свидетельство монаха. По возрасту и внешности он на вас походил, словно сама судьба этого хотела. Вы примете его имя, и никто вас не остановит. Ну, как вы находите мой план?
Тут Чжан Цин захлопал в ладоши и воскликнул:
— Ну и здорово придумала! А я ведь совсем забыл этого монаха. Что ты думаешь на этот счет, дорогой брат мой?
— Что же, это дело! Только боюсь, что не очень-то я похож на монаха.
— Давай-ка я наряжу тебя, поглядим, что получится, — сказал Чжан Цин.
Женщина пошла в другую комнату и скоро вернулась с большим узлом. В нем оказалась груда одежды, нижней и верхней, которую она предложила У Суну надеть.
— И верно, будто на меня сшито, — сказал У Сун, примеряя одежду.
Одев поверх своего платья черную рясу, он повязался поясом, снял войлочную шляпу и распустил волосы. Потом он напустил волосы на лоб, на голову одел железный обруч и привесил к поясу четки и кинжалы. Осмотрев У Суна, Чжан Цин и его жена одобрительно воскликнули:
— Точно сама судьба тебе это предназначила!
У Сун попросил зеркало и, взглянув на себя, расхохотался.
— Чему ты смеешься, дорогой брат?
— Да как же тут не смеяться? — отозвался У Сун. — Надо же было мне превратиться в странствующего монаха! Остриги меня, дорогой брат! — попросил он Чжан Цина.
Тот взял ножницы и остриг ему волосы. После этого У Сун, не мешкая, увязал свои вещи в узел и собрался в путь.
— Дорогой брат, — вновь обратился к нему Чжан Цин, — послушай, что я тебе скажу. Не подумай, что мной руководит алчность, но все же оставь здесь серебряные сосуды командующего Чжана, а вместо них я дам тебе на дорогу немного серебра. Не вышло бы из-за них какой беды!
— Дорогой брат мой, хорошая у вас голова! — сказал У Сун и, вынув сосуды, отдал их Чжан Цину, в обмен получив мешочек с серебром и золотом, который и положил в свою торбу, висевшую у пояса. Потом У Сун сытно поел, выпил вина и, простившись с Чжан Цином и его женой, сунул за пояс оба кинжала и приготовился в дорогу. Жена Чжана принесла свидетельство монаха и положила его в специально сшитый шелковый мешочек и сказала У Суну, чтобы он хранил его на груди.
— Дорогой брат, — напутствовал его Чжан Цин, — будь осторожен в дороге, сдерживай себя и не проявляй своего характера. Вина пей поменьше, ни с кем не затевай ссоры и веди себя, как положено монаху. Укроти свой нрав, чтобы тебя не признали. А когда придешь на гору Двух драконов — Эрлуншань, напиши нам. Мы не думаем здесь долго оставаться, может, тоже соберем пожитки, да и отправимся туда. Береги себя, брат, будь осторожен! Передай от нас тысячу приветов обоим вождям.
И, простившись с ними, У Сун ушел. Выйдя за ворота, он засучил рукава. Полы его рясы развевались во время ходьбы. У Сун зашагал вперед.
Чжан Цин с женой, смотревшие ему вслед, невольно воскликнули:
— Ну прямо вылитый монах!
Итак, в тот вечер новый странствующий монах У, покинув дом своих друзей, пустился в путь. Шла десятая луна, дни были короткие, и рано смеркалось. Не прошел он и пятидесяти ли. как впереди показались горы. Дорогу освещала луна, и он медленно поднимался вверх по склону. Было уже около первой стражи, когда он взобрался на вершину и, остановившись. огляделся. На востоке вздымалась луна, озаряя кусты и деревья вокруг. Пока У Сун озирался по сторонам, из лесу, расположенного неподалеку, до него донесся смех. «Опять чудеса какие-то! — подумал он про себя. — Кто бы мог разговаривать и смеяться на этой высокой и уединенной горе?»
Подойдя поближе, он увидел среди сосен маленькую кумирню и с десяток домов, крытых соломой. Два маленьких окошечка кумирни были открыты настежь, и в одном из них У Сун увидел монаха, обнимающего женщину. Они сидели у окна и смотрели на луну, время от времени пересмеиваясь. При виде этого У Сун вскипел от гнева и сердце его наполнилось злобой. «Нечего сказать, достойный монах в этой кумирне! Какими делами занимается!» — подумал он и выхватил из-за пояса сверкающие, как серебро, кинжалы монаха. Заметив, как блестят они при свете луны, У Сун сказал себе:
— Кинжал хороший, но в моих руках он еще не бывал в деле. Испробую-ка я его на этом негодном монахе!
Один кинжал он прикрепил у запястья, другой засунул обратно в ножны. Затем откинул за спину длинные рукава своей рясы и завязал их. Проделав это, он подошел к воротам и постучался.
Услышав стук, монах тут же захлопнул окно. Тогда У Сун схватил камень и принялся барабанить им в дверь. Послышался скрип отпираемой калитки, вышел послушник и закричал:
— Кто ты такой и как смеешь приходить глубокой ночью и подымать шум?
Тогда монах У, выпучив глаза, заорал во всю мочь:
— Я принесу этого проклятого послушника в жертву моему новому кинжалу! — и с этими словами он взмахнул рукой, — раздался хрустящий звук, и голова послушника покатилась по земле.
— Кто посмел убить моего послушника? — завопил тот самый монах, что был в кумирне, и выскочил на порог.
В каждой руке у него было по мечу, и он двинулся на У Суна. Но тот лишь громко рассмеялся и сказал:
— Пожалуй, не придется мне пустить в ход всего своего искусства! Он сам лезет на рожон!
Тут У Сун выхватил второй кинжал и, размахивая обоими кинжалами сразу, пошел навстречу монаху. Они боролись, озаренные лунным светом, то наступая, то отступая, и их кинжалы вспыхивали и мелькали в воздухе так быстро, что казалось, будто над ними поднялись четыре круга холодного света. Так они сходились более десяти раз, как вдруг раздался звук, эхом раскатившийся по всем горным склонам, и один из них упал.
Поистине это было так:
Голова покатилась
Под бледной луной,
Ярко-красная кровь
Засверкала струёй.
Кто же из двух был убит, вы, читатель, узнаете из следующей главы.
Глава 31
в которой рассказывается о том, как монах У Сун, напившись пьяным, избил Кун Ляна и как атаман по прозвищу «Золотистый тигр» великодушно освободил Сун Цзяна
На десятой схватке монах У Сун решил пойти на хитрость и, притворившись, что допустил промах, дал своему противнику возможность ринуться на него с мечами, а сам ловко увернулся и, метко нацелившись, взмахнул кинжалом. Голова монаха гулко стукнула о землю и откатилась в сторону, а тело его рухнуло на камни. Тогда У Сун закричал:
— Эй ты, тетка, выходи! Я не собираюсь тебя убивать, а хочу лишь узнать, что здесь происходит…
Женщина вышла из кумирни и стала земно кланяться У Суну.
— Перестань, — приказал он, — а лучше скажи, как это место называется и кем приходится тебе монах.
— Я — дочь старого Чжана, что жил у подножья горы, — со слезами произнесла женщина, — а здесь, на могилах предков, наша родовая кумирня. Я не знаю, кто этот монах. Как-то он пришел к нам и попросился переночевать да еще похвалялся при этом, что может управлять силами земли, ветра и воды. Моим родителям не следовало пускать его в нашу усадьбу, но они надумали спросить у него, правильно ли выбрано место для нашего семейного кладбища. А потом уж он так подольстился к моему отцу, что тот пригласил его пожить у нас несколько дней. Когда же этот гнусный монах увидел меня, то и вовсе не захотел уходить. Вот уж скоро четыре месяца, как он живет здесь. Тварь эта погубила не только моих отца и мать, но и брата с женой. А потом монах заставил меня прийти сюда и жить с ним в этой кумирне. Послушника он тоже насильно привел откуда-то. Горы эти называются хребет Сороконожек — Усунлин. Монаху понравились эти места, и он назвал себя хозяином горы Усун.
— А у тебя есть какая-нибудь родня? — спросил У Сун.
— Есть родственники — крестьяне. Да кто же из них посмел бы спорить с ним? — отвечала женщина.
— А у этого негодяя были деньга или ценности? — продолжал расспрашивать У Сун.
— Скопил он лян двести золота и серебра…
— Так скорее выноси все это из кумирни — я сейчас подожгу ее, — сказал У Сун.
— Учитель, а не хотите ли вы покушать и выпить? — спросила женщина.
— Принеси мне сюда, — сказал У Сун.
— Прошу вас, учитель, войти в кумирню. Там будет удобней, — промолвила женщина.
— А не притаился ли кто-нибудь в кумирне специально для того, чтобы убить меня?
— Что ж, по-вашему, мне не дорога голова? Разве стану я обманывать вас! — возразила женщина.
Тогда У Сун последовал за женщиной в кумирню. На маленьком столике у окна он увидел вино и мясо. Пока У Сун ел и пил из большой чашки, женщина собрала золото, серебро, разные ценности и дорогие ткани. После этого У Суй поджег кумирню изнутри. Женщина вытащила узел с вещами и поднесла их У Суну, но тот сказал:
— Мне не надо. Возьми все это себе и уходи отсюда. Да побыстрее!
С благодарностью поклонившись У Суну, женщина пошла с горы вниз, а У Сун бросил оба трупа в огонь. Затем он вложил свой кинжал в ножны и зашагал по извилистой горной дороге по направлению к Цинчжоу.
Шел У Сун более десяти дней: и на всем пути — в городах, деревушках и на постоялых дворах висел приказ о поимке У Суна. Однако У Сун, переодетый странствующим монахом, не встретил ни одного человека, который бы заинтересовался его личностью и остановил его.
Шел одиннадцатый месяц года. Погода стояла очень холодная. В дороге У Сун покупал вино и мясо, но холод донимал его. Он поднялся на голый перевал и увидел перед собой неприступную гору. У Сун спустился с перевала, прошел еще около пяти ли и, наконец, заметил деревенский кабачок. Около калитки протекал чистый ручеек. За домом был крутой обрыв и громоздились отвесные скалы. У Сун быстро зашагал к кабачку и, войдя, сел и громко крикнул:
— Хозяин! Неси мне для начала две меры вина. И немного мяса!
— Не хочу обманывать вас, учитель, — отвечал хозяин. — Немного вина у меня еще найдется, да только оно деревенское, собственного приготовления. А вот мясо я все распродал — ничего не осталось.
— Ну что ж, давай хоть вина — согреться, — сказал У Сун.
Хозяин принес две меры вина и налил большую чашку. На закуску он подал овощи. У Сун быстро выпил вино и приказал принести еще две меры. Хозяин пошел за вином и, возвратившись, снова наполнил чашку, а У Сун все пил. Он и в дороге был навеселе, а теперь, выпив сразу четыре меры вина, сильно опьянел, да тут еще поднялся ветер, и вино ударило ему в голову. У Сун заорал:
— Эй, хозяин, а это правда, что у тебя нет никакой еды? Продай мне немного мяса из того, что ты оставил для себя. Я за все заплачу тебе.
— Никогда еще не видел такого монаха, как вы, — сказал, улыбаясь, хозяин. — Только и знаете, что пить вино да есть мясо. Где же мне взять мяса? Лучше, учитель, заканчивайте поскорее.
— Я ведь не даром ем. Почему ты не хочешь продавать мне? — спросил У Сун.
— Я уже вам сказал, что у меня ничего, кроме простого вина, нет. Откуда я вам возьму?
В этот момент в кабачок в сопровождении четырех человек вошел рослый, здоровый детина. Хозяин кабачка, расплываясь в угодливой улыбке, приветствовал его поклоном:
— Эр-лан, прошу садиться.
— А ты приготовил то, что я приказывал? — спросил вошедший.
— И цыплята и мясо — все готово. Ждали вашего прихода, господин.
— А где мой зеленый с цветами кувшин?
— Все здесь, все на месте, — не переставал кланяться хозяин.
Гость прошел со своими спутниками в помещение, и все они уселись за столик напротив У Суна. Хозяин принес зеленый с цветами кувшин, откупорил глиняную пробку и налил вино в большую белую чашу. У Сун украдкой бросил взгляд в ту сторону. Дуновением ветерка до него донесло чудесный аромат хорошего выдержанного вина. У Сун почувствовал, как в горле у него защекотало. С трудом сдержал он себя, чтобы не броситься к соседнему столу и не схватить чашку с вином.
Тут из кухни вошел хозяин с подносом, на котором лежали две жареные курицы и блюдо великолепного мяса. Поставив еду перед гостями, хозяин подал еще и овощи. Затем он взял черпак и стал подливать гостям вино.
У Сун посмотрел на стоявшую перед ним маленькую миску с овощами и пришел в ярость. В голове у него шумело от вина. Вот уж поистине — перед глазами море разливанное, а живот подвело от голода. И он так хватил кулаком по столу, что проломил его. Зычным голосом У Сун заорал:
— А ну, хозяин, иди-ка сюда! Как же ты, мерзавец, смеешь обманывать своих посетителей?!
— Учитель, — заговорил хозяин, торопливо подходя к нему, — не сердитесь. Хотите еще вина, так скажите.
Но У Сун, вытаращив глаза, кричал:
— Тварь ты бессовестная. Почему ты не подал мне этот кувшин и этих кур?! Ведь я заплатил бы тебе!
— Так ведь все это господин прислал из дому. А здесь они решили просто повеселиться, — отвечал, хозяин.
У Сун был очень голоден и, не желая слушать, продолжал орать:
— Ты еще врать смеешь!
— В жизни своей не видел я такого дикого монаха! — вскричал хозяин.
— Ах, так ты меня — господина — еще и диким обзываешь! — бушевал У Сун. — Задаром ты кормишь меня, что ли?
— Никогда не слышал, чтоб монах называл себя господином, — пробормотал хозяин.
При этих словах У Сун вскочил и, взмахнув рукой с растопыренными пальцами, так ударил хозяина по лицу, что тот кубарем отлетел в другой угол. Сидевший напротив посетитель обернулся и, увидев, что хозяин никак не может подняться и все лицо его распухло, разозлился, вскочил и, указывая на У Суна, сказал:
— Да он разбойник, а не монах и ведет себя совсем не по-монашески. Монахи не должны давать волю своим страстям. Как ты смеешь драться!
— А тебе что за дело?! — вскричал У Сун.
— Я хотел добром уговорить тебя, а ты, наглый монах, еще смеешь оскорблять меня!
Эти слова привели У Суна в бешенство, и, оттолкнув стол, он выскочил вперед.
— Ты с кем говоришь, мерзавец!..
— Ах ты, гнусный монах. Уж не собираешься ли ты драться со мной. Хочешь самого дьявола раздразнить. — Здоровый детина расхохотался и, указывая пальцем на У Суна, продолжал: — Ну-ка, разбойник, выходи, я поговорю с тобой!
— А ты думаешь, я испугаюсь и не посмею побить тебя?! — закричал У Сун и метнулся к двери, но противник опередил его. У Сун одним прыжком догнал парня, и тот увидел, что с монахом ее так-то легко справиться. Тогда он встал в позицию и приготовился к отпору. У Сун ринулся вперед и схватил противника за руку. Противник же, напрягая все силы, старался свалить монаха, но где ему было справиться с такой огромной силой! У Сун подтащил его вплотную к себе, а затем без труда толкнул, как ребенка, и тот полетел на землю. Было ясно, что ему не одолеть У Суна.
У пришедших с ним деревенских парней при виде этой сцены задрожали руки и ноги, и они не осмеливались вмешаться. Встав ногой на грудь врага, У Сун нанес ему тридцать ударов кулаком в наиболее уязвимые места. Затем он поднял его с земли и бросил в ручей, протекавший около калитки.
— Ой, беда! — закричали парни и бросились в воду спасать своего товарища. Вытащив его и поддерживая, они ушли в южном направлении.
А хозяин кабачка, получив затрещину, онемел от испуга и не мог двинуться с места. Едва-едва дотащился он до внутренней комнаты и спрятался там.
— Ну вот и хорошо, что никого нет! — сказал довольный У Сун. — Теперь уж я угощусь как следует!
Он зачерпнул вина из белой чаши и стал пить. Жареные куры и мясо стояли еще не тронутые. У Сун не стал брать палочки, а, отрывая мясо прямо руками, ел, как ему было удобно. Он быстро выпил вино и съел почти все мясо. Теперь он был и сыт и пьян. Завязав за спиной длинные рукава рясы, он вышел из двери и пошел вдоль ручья.
В это время снова поднялся северный ветер, и У Сун едва продвигался вперед. Но не прошел он и пяти ли, как из-за глиняного забора на краю дороги выскочил рыжий пес и, увидев прохожего, с громким лаем бросился на него. Пьяный У Сун был в таком состоянии, что только искал предлога, чтобы поскандалить. Увидев преследовавшую его собаку, он страшно обозлился. Нащупав левой рукой ножны, У Сун вытащил кинжал и большими скачками погнался за собакой. Рыжий пес бросился наутек и, перепрыгнув на другой берег ручья, продолжал лаять на монаха. У Сун с силой замахнулся и метнул кинжал в собаку, но промахнулся и, потеряв равновесие, полетел прямо в воду. Голова у него словно свинцом налилась, и он не мог подняться. Собака замерла на месте, но все еще продолжала рычать.
Стояла зима, и хотя ручей был неглубок, — всего каких-нибудь один — два чи, — вода была ледяной. Когда У Суну удалось, наконец, выкарабкаться на берег, вода струями стекала с него. Вдруг он заметил, что кинжал его лежит на дне ручья, ярко блестя при свете луны. У Сун наклонился достать его, снова полетел в ручей и, не в силах подняться, барахтался в воде.
В это время из-за забора, тянувшегося вдоль ручья, показалась толпа. Впереди шел высокий мужчина с палицей в руках, в войлочной шапке и стеганом шелковом халате цвета пуха гусенка. За ним следовало десять человек с колами и граблями. Увидев лающую собаку, они говорили, показывая на ручей:
— Да никак в воде барахтается тот самый проклятый монах, который избил нашего младшего господина. Старший господин взял с собой десятка два работников и пошел в кабачок поймать его, а монах, оказывается, здесь.
В этот момент они увидели приближающегося к ним парня, того самого, которого избил У Сун. Он уже успел переодеться и в руке держал меч. За ним шло человек тридцать поселян, вооруженных копьями и палками. С криками и свистом они искали У Суна. Подойдя поближе, они увидели его барахтающегося в воде. Указывая на него рукой, потерпевший сказал высокому мужчине в желтой стеганой одежде:
— Вот этот самый разбойник-монах и избил меня.
— Давайте отведем негодяя в поместье, а там уж как следует допросим и вздуем его, — предложил тот, что был в желтом халате, и, обернувшись к поселянам, закричал:
— Ну-ка, беритесь живей!
Тут все бросились к ручью…
Но бедный У Сун все еще не протрезвился и не мог защищаться. В тот момент, когда он пытался вылезти из воды, его схватили, выволокли за ноги и потащили за стену к большому поместью, двор которого был обнесен выбеленным забором и окружен высокими соснами и ивами.
Втащив У Суна во двор, люди сорвали с него одежду, отняли кинжалы и узел, за волосы подтащили к иве и привязали. Затем они принесли связку прутьев и начали избивать У Суна. Но не успели они ударить его в пятый раз, как из дома вышел человек и спросил.
— Вы снова кого-то избиваете, друзья?
Братья почтительно сложили руки, и старший ответил:
— Учитель, разрешите вам сказать. Сегодня мой брат с четырьмя приятелями пошел в кабачок около дороги выпить вина, а этот проклятый монах затеял ссору, избил брата, поранил ему лицо и голову, бросил его в ручей, и тот чуть было не замерз. Хорошо еще, что приятели помогли ему спастись. Дома он переоделся и, взяв с собой людей, отправился искать монаха. А этот негодяй съел все мясо, выпил вино, а потом, пьяный, свалился в ручей у ворот усадьбы. Вот мы и притащили его сюда, чтобы проучить как следует, и тут уже разглядели, что это не настоящий монах: на лице у него выжжено клеймо из двух иероглифов «золотая печать». Вор прикрывал их волосами. Конечно, это сбежавший преступник; мы допросим его и сдадим властям.
— Незачем нам его допрашивать, — произнес парень, которого избили. — Этот чертов разбойник всего меня искалечил, и теперь мне нужно месяца два, чтобы поправиться. Лучше сразу убить этого злодея и сжечь его труп на костре. Тогда по крайней мере я буду считать, что отомщен.
С этими словами он схватил прутья, собираясь снова бить монаха, но подошедший сказал:
— Дорогой друг, погоди! Дай-ка мне сперва посмотреть на него. Кажется мне, что он хороший человек.
У Сун уже немного пришел в себя и стал понимать, что происходит вокруг. Он не проронил ни слова и лишь закрыл глаза, ожидая, что его опять начнут избивать. А тот, кто спас У Суна от побоев, подошел к нему сзади и, взглянув на его спину, сказал:
— Странно. На спине у него еще не совсем зажившие раны.
Затем он зашел спереди и откинул волосы со лба У Суна: пристально поглядев на него, он воскликнул:
— Да ведь это же мой младший брат У Сун!
Тогда У Сун открыл глаза и, взглянув на стоявшего перед ним человека, сказал:
— Неужели это ты — мой старший брат?!
— Сейчас же освободите его! — закричал тот. — Это мой младший брат.
Человек в стеганом халате цвета желтого гусенка и избитый парень испуганно спросили:
— Может ли быть этот монах вашим братом, учитель?
— Да ведь это У Сун, о котором я вам так много рассказывал. Он убил тигра на перевале Цзин-ян-ган, и вот теперь я и сам не знаю, как он стал странствующим монахом.
Услышав это, братья тотчас же развязали У Суна, принесли ему переодеться и, поддерживая под руки, провели в парадный зал.
У Сун приостановился, чтобы поклониться своему старшему другу, но тот, поддерживая У Суна, с тревогой и радостью в голосе сказал:
— Дорогой брат, ты еще не совсем протрезвился. Давай сядем и побеседуем.
Тогда У Сун взглянул на говорившего. Хмель постепенно стал проходить, и У Сун попросил горячей воды, помылся, слегка закусил и почтительно поклонился своему другу. Они заговорили о былом, о прежних временах.
Человек этот был не кто иной, как Сун Цзян, известный также по имени Сун Гун-мин из уезда Юньчэн.
— А я думал, дорогой брат, что вы живете в поместье сановника Чая. Как же вы очутились здесь? — спросил У Сун. — Не во сне ли я все это вижу?
— После того как мы расстались с тобой, — отвечал Сун Цзян, — я прожил в поместье еще полгода. Не получая из дому никаких вестей и опасаясь, что отцу приходится трудно, я отправил домой своего брата Сун Цина. Он написал мне, что в судебном деле отцу оказывают большую помощь командиры Чжу Тун и Лэй Хэн и моих родственников больше не беспокоят. Меня же до сих пор разыскивают и хотят арестовать. Повсюду были расклеены приказы о поимке преступника Сун Цзяна. Но уже прошло много времени, и теперь опасность не так велика. Здесь живет почтенный человек по имени Кун. Много раз отправлял он к нам домой людей справиться обо мне. Узнав, что мой брат Сун Цин возвратился к отцу, а я остался у сановника Чая, почтенный Кун прислал за мной, и я переехал в его поместье. Место это называется — Байхушань — Гора Белого тигра, У Куна есть сыновья. Младший — Кун Лян, по прозвищу «Искра», очень вспыльчив и любит затевать ссоры. Старший, тот, что в стеганой желтой одежде, его брат Кун Мин, по прозвищу «Комета». Вот они-то и хотели избить тебя. Они любят биться на пиках и палицах. Я подучил их немного, и теперь они называют меня учителем. Живу я здесь уже полгода и не сегодня-завтра собираюсь переехать в крепость Цинфын — Светлый ветер. Еще в поместье сановника Чая довелось мне узнать, что ты убил огромного тигра на перевале Цзин-ян-ган и стал командиром охранного отряда в городе Янгу. Говорили еще, что ты убил Си-Мынь Цина и тебя сослали, но куда, я не знал. Как же это ты стал странствующим монахом?
— Расставшись с вами, дорогой брат, я пришел на перевал Цзин-ян-ган и убил тигра. Зверя доставили в город Янгу, и начальник уезда назначил меня командиром отряда. Вскоре я узнал, что моя невестка недостойно ведет себя и спуталась с Си-Мынь Цином. Они отравили моего старшего брата, и из мести я убил их обоих, а потом пошел в уездный суд и сознался в своем преступлении. Дело мое передали в областной суд в Дунпинфу, где меня выручил областной судья, приговорив лишь к ссылке в Мэнчжоу.
Затем У Сун подробно рассказал о встрече с Чжан Цином и его женой в Шицзыпо, а в Мэнчжоу — с Ши Энем: о том, как избил Цзян Мынь-шэня, убил пятнадцать человек, в том числе и командующего Чжана, и, сбежав, снова попал в дом Чжан Цина. Рассказал он и о том, как жена огородника нарядила его странствующим монахом, как он пошел в горы Усунлин и там пришлось ему испробовать свой кинжал, убив в кумирне монаха Вана, и, наконец, как попал в деревенский кабачок и избил младшего Куна.
Своим рассказом У Сун так ошеломил Кун Мина и Кун Ляна, что те бросились перед ним на колени и стали отбивать поклоны. У Сун тоже поклонился им и сказал:
— Я крепко обидел вас. Уж вы не взыщите.
— Что вы! Мы сами виноваты, «Хоть и есть глаза, а горы Тайшань не приметили». Умоляем вас простить наш грех, — извинялись Кун Мин и Кун Лян.
— Ну, если вы, уважаемые, не в обиде на меня, то прошу вас приказать высушить мое монашеское свидетельство и все вещи. Мне нужны также мои кинжалы и четки, я не могу без них обойтись.
— Не беспокойтесь, я уже распорядился, и все будет вам возвращено, — сказал Кун Мин.
У Сун в знак благодарности поклонился, после чего Сун Цзян пригласил старого Куна и познакомил его с У Суном. Но о том, какой роскошный пир устроил старый Кун, рассказывать не будем.
Итак, У Сун заночевал вместе с Сун Цзяном. Они долго беседовали обо всем, что с ними случилось за последний год. Сун Цзян остался очень доволен встречен. На следующий день У Сун поднялся на рассвете, умылся, прополоскал рот и вышел в зал приветствовать всех собравшихся. Сели завтракать. Кун Мин был за хозяина, а Кун Лян, превозмогая боль, ухаживал за гостями. Старый Кун распорядился зарезать барана и свинью, и снова началось пиршество.
В этот день в поместье Куна побывали все родственники и соседи. Они приходили засвидетельствовать У Суну свое почтение. Собрались также все домочадцы. Сун Цзян был очень весел и после пира обратился к У Суну с таким вопросом:
— Где же ты теперь думаешь найти себе пристанище?
— Я рассказал уже вам, дорогой друг, — отвечал У Сун, — что огородник Чжан Цин дал мне письмо и советовал идти на гору Эрлуншань — Двойного дракона — к татуированному монаху Лу Чжи-шэню и остаться в его стане. Сам Чжан Цин также собирается туда.
— Что же, это хорошо, — произнес Сун Цзян. — Не стану тебя обманывать. На днях мне сообщили из дому, что начальник крепости Цинфын по имени Хуа Юн, по прозвищу «Маленький Лян Гуан», знает о том, что я убил Янь По-си, и шлет мне письма, приглашая приехать к нему пожить. Это недалеко отсюда, и вот уже два дня, как я хочу отправиться туда, но не решаюсь из-за плохой погоды. Однако идти все равно надо, и лучше всего, пожалуй, если мы пойдем вместе.
— Боюсь, дорогой брат мой, что идти нам вместе очень опасно, — ответил У Сун. — Преступления мои столь тяжки, что даже при общем помилования меня не простят. Вот потому-то я и решил укрыться в разбойничьем стане на горе Эрлуншань. К тому же я нарядился странствующим монахом, и в таком виде мне неудобно идти с вами, дорогой брат. Стоит лишь кому-либо по дороге заподозрить меня, как и вы окажетесь замешанным в это дело. И хотя мы дали друг другу клятву жить и умереть вместе, но было бы нехорошо впутывать и Хуа Юна. Лучше уж мне идти на гору Эрлуншань. А если небо сжалится над нами и мы останемся живы, я непременно разыщу вас, дорогой друг. Может быть, выйдет прощение разбойникам и нам дадут возможность доказать, что мы честные люди.
— У тебя, брат мой, благородное сердце, — сказал Сун Цзян. — И раз ты еще надеешься верой и правдой послужить императору, само небо поможет тебе. Действуй так, как задумал, я не решаюсь тебя отговаривать. Побудь со мной еще несколько дней, а потом отправляйся в путь.
Прошло дней десять. Сун Цзян и У Сун собрались уходить. Но старый Кун и его сыновья ни за что не хотели отпускать их и уговорили остаться еще дней на пять. Однако, когда этот срок стал близиться к концу, Сун Цзян решительно заявил, что должен идти. Тогда хозяин устроил прощальный пир, который продолжался весь день.
Утром старый Кун отдал У Суну все его вещи: черную рясу странствующего монаха, письмо, монашеское свидетельство и железный венец, четки, кинжалы и деньги и еще новую одежду. Затем он подарил Сун Цзяну и У Суну по пятидесяти лян серебра на путевые расходы. Сун Цзян отказался взять деньги, поэтому старому Куну и его сыновьям пришлось засунуть серебро в узлы с вещами.
Пока Сун Цзян одевался, У Сун облачился в одежду монаха, одел на голову железный венец, на шею четки из человеческих костей, собрал узел и к поясу привесил два кинжала. Сун Цзян, взяв свой меч, кинжал и узелок, одел войлочную шапку, и они распрощались с хозяином. А его сыновья Кун Мин и Кун Лян, приказав поселянам нести вещи, провожали гостей более двадцати ли и, наконец, простились. Сун Цзян взял свой узел и сказал:
— Зачем провожать нас, мы сами понесем свои вещи.
Тогда Кун Мин и Кун Лян еще раз поклонились им и отправились с работниками домой. А сейчас речь пойдет о другом.
Шагая по дороге, Сун Цзян и У Сун толковали о всякой всячине; шли они до позднего вечера и заночевали под открытым небом, а ранним утром встали, позавтракали и двинулись в путь. Они прошли еще около пятидесяти ли и приблизились к торговому местечку Дуаньлунчжэнь, где дороги расходились в трех направлениях. Сун Цзян обратился к одному из жителей с вопросом:
— Какая дорога ведет к горе Эрлуншань и к городу Цинфын?
— В эти места ведут две разные дороги: на запад — к горе Эрлуншань и на восток — к городу Цинфын, расположенному как раз за горой Цвифын.
Тогда Сун Цзян сказал У Суну:
— Ну, дорогой брат, сегодня мы должны с тобой расстаться. Выпьем же на прощанье!
— Я провожу вас немного, а потом пойду, — промолвил У Сун.
— Нет, не делай этого, — возразил Сун Цзян. — Правильно гласит древняя поговорка: «Провожай гостя хоть за тысячу ли, а расставаться все же придется». Лучше отправляйся, брат, в свой дальний путь — пораньше придешь на место. В стане воздерживайся от вина. Если выйдет императорский указ о помиловании, уговори также Лу Чжи-шэня явиться с повинной. Вас назначат охранять границу, и вы, с оружием в руках, добудете себе славу, оставите почетное имя потомству и не зря проживете свою жизнь. Я же человек преданный, но ни к чему не способный. И вряд ли сумею выдвинуться. А вот такой герой, как ты, дорогой брат, может совершить великие дела. Крепко запомни мои слова. Мы еще встретимся с тобой.
У Сун внимательно выслушал наставления Сун Цзяна. Они зашли в кабачок, выпили по нескольку чашек вина, расплатились и ушли. На окраине города, в том месте, где расходились дороги, У Сун четыре раза низко поклонился. Сун Цзяну так тяжело было с ним расставаться, что он даже прослезился и еще раз повторил:
— Дорогой брат! Не забывай моих слов: воздерживайся от вина, не затевай ссор, береги себя.
И У Сун пошел на запад.
Запомните, читатель, что У Сун отправился на гору Эрлуншань в горный стан Лу Чжи-шэня и Ян Чжи. Но сейчас мы об этом говорить не будем, а вернемся к Сун Цзяну, который пошел на восток, к горе Цинфын и всю дорогу не переставал думать об У Суне. Так он шел несколько дней и, наконец, увидел вдали высокую гору причудливой формы, покрытую густым и высоким лесом. Сун Цзян очень обрадовался и, не сводя с нее глаз, заспешил вперед. Незаметно прошел он еще несколько переходов и даже забыл спросить у встречных, где можно остановиться на ночлег. Приближался вечер, и Сун Цзян с беспокойством подумал: «Будь сейчас лето, я провел бы ночь где-нибудь в лесу, но ведь сейчас зима в самом разгаре, по ночам дует ледяной ветер. А вдруг появится какой-нибудь лютый зверь — тигр или барс. Разве справлюсь я с ним? Тут недолго и погибнуть».
Размышляя таким образом, он торопливо шел по узенькой тропинке на восток. Спустя два часа на душе у Сун Цзяна стало очень тревожно. Совсем стемнело, и теперь он не видел даже дороги у себя под ногами. Неожиданно он наткнулся на веревку, в чаще зазвенел медный колокольчик, и тут же из засады выскочило человек пятнадцать разбойников. С криками налетели они на Сун Цзяна, отобрали у него меч и узел с вещами, свалили на землю и связали. А затем зажгли факел и повели Сун Цзяна на гору. Он следовал за ними, тяжко вздыхая. Скоро его привели в разбойничий стан. Оглядевшись при свете факелов, он увидел высокий частокол. Сун Цзяна ввели в помещение, где стояло три кресла, покрытые тигровыми шкурами. За этим домом находилось еще какое-то огромное строение.
Сун Цзяна так связали, что он напоминал клецку, завернутую в лист лотоса; пленника привязали к деревянному столбу, и он слышал, как работники разговаривали между собой:
— Атаман только что заснул… Сейчас докладывать ему не стоит… Подождем, пока он протрезвится, придет сюда и сам вырежет сердце и печень этого быка… А мы сварим из них суп на похмелье да еще полакомимся свежим мяском.
Привязанный к столбу Сун Цзян, прислушиваясь к этому разговору, думал про себя: «И все это я терплю лишь за то, что убил какую-то шлюху. Кто бы мог подумать, что меня ждет такая злая судьба!»
Разбойники зажгли свечи, и стало светло, как днем. Все тело Сун Цзяна онемело, он почти ничего уже не чувствовал и не мог даже двигаться, а лишь посмотрел вокруг и поник головой, тяжело вздыхая.
Время подходило к третьей страже, когда за своей спиной он услышал шаги и голоса разбойников:
— Атаман проснулся.
Они сняли с фитилей ламп нагар, чтобы было светлее. Сун Цзян украдкой взглянул на приближающегося атамана. На голове его была повязка с рогом, напоминающим шишку на голове у гуся, а поверх — красная шелковая косынка. Одет он был в стеганый шелковый халат цвета красного финика. Атаман прошел и сел в центре на кресло, покрытое тигровой шкурой.
Этот удалец по фамилии Янь, по имени Шунь и по прозвищу «Золотистый тигр» был родом из провинции Шаньдун, области Лайчжоу. Когда-то он торговал лошадьми и овцами, но потерял все свое богатство, ушел в леса и занялся разбоем. Так вот этот самый Янь Шунь, проспавшись после выпивки, сел на главное место и спросил:
— Ну, ребятки, где вам удалось достать этого быка?
— Мы сидели в засаде за горой, — отвечали те, — и услышали, что в лесу зазвенел колокольчик. Этот бык шел один с узлом на спине и, зацепившись за веревку, упал. Мы схватили его и притащили к тебе, атаман, чтобы сварить из него суп на похмелье.
— Вот и прекрасно, — произнес главарь. — Позовите-ка поскорее двух других атаманов, и мы вместе полакомимся.
Спустя некоторое время вошли еще двое удальцов и сели в кресла, стоявшие по бокам. Тот, что сел слева, был низкорослый, с короткими руками и ногами, но большие глаза его так и сверкали. Это был Ван Ин, родом из Лянхуайя. Среди вольного люда он был известен под кличкой «Коротколапый тигр». В прошлом Ван Ин был возчиком. Однажды его нанял купец, но у Ван Ина разгорелись глаза на богатый груз, и он, воспользовавшись случаем, ограбил купца. Потом это дело открылось, и Ван Ина посадили в тюрьму. Но ему удалось бежать на гору Цинфын, где он вместе с Янь Шунем занялся разбоем.
Молодец в темно-красной кожанке, справа от Янь Шуня, по фамилии Чжэн, по имени Тянь-шоу, происходил из Сучжоу, провинции Чжэцзян. Он был красив, высок, худощав и широк в плечах; борода и усы у него росли клином. За красоту и белизну лица Чжэнь Тянь-шоу прозвали «Белолицый господин». Раньше он был серебряных дел мастером, но еще с детства пристрастился к упражнению оружием и в конце концов ушел к удальцам в зеленые леса. Проходя мимо горы Цинфын, он повстречался с Коротколапым тигром Ваном и вступил с ним в бои. Они схватывались примерно раз шестьдесят, но так и не смогли одолеть друг друга. За ловкость и силу главарь стана Янь Шунь оставил храбреца на горе и сделал третьим атаманом.
Когда все трое уселись, Ван сказал, обратившись к разбойникам:
— Ну, ребятки, пошевеливайтесь! Выньте-ка у этого быка печень и сердце и сделайте нам три чашки крепкого с острой приправой супа на похмелье.
Один из разбойников тут же принес большую медную лохань с водой и поставил перед Сун Цзяном, а другой, засучив рукава, вооружился специальным острым ножом. Тот, что принес лохань, зачерпнул руками воды и плеснул Сун Цзяну на грудь. Делалось это для того, чтобы горячая кровь отлила от сердца. Тогда и сердце и печень становятся нежными и приятными на вкус.
А когда разбойник плеснул водой в лицо Сун Цзяна, тот тяжело вздохнул и произнес:
— Жаль, что Сун Цзяну суждено так умереть.
Услышав это имя, Янь Шунь закричал разбойнику:
— Стой. Что он там говорит о Сун Цзяне?
— Он сказал: «Жаль, что Сун Цзяну суждено так умереть», — ответил разбойник.
— Эй, приятель! Ты знаешь Сун Цзяна? — поднявшись с места, спросил Янь Шунь.
— Я и есть Сун Цзян.
Тогда Янь Шунь подошел к нему поближе:
— А ты какой Сун Цзян? Откуда родом?
— Я из Юньчэна, области Цзичжоу. Служил там писарем в уездном управлении.
— Неужели ты тот самый Сун Цзян, по прозвищу «Благодатный дождь», который убил Янь По-си и присоединился к вольнице? — закричал Янь Шунь.
— Откуда вы знаете об этом? — спросил Сун Цзян. — Да, я тот самый Сун Цзян.
Янь Шунь был поражен. Выхватив из рук разбойника нож, он быстро перерезал веревки, освободил Сун Цзяна и, сняв с себя стеганый шелковый халат, накинул на него и усадил на свое место. Затем он велел Короткопалому тигру и Чжэн Тянь-шоу тут же подойти, и они все втроем склонились перед Сун Цзяном в низком поклоне. Тот поспешил ответить на их поклоны и спросил:
— Почему же это вы, почтенные мужи, вместо того чтобы убить меня, оказываете мне такие почести?
Тогда все три главаря опять опустились на колени, и Янь Шунь сказал:
— Я, недостойный, должен был бы взять нож и выколоть собственные глаза… Не распознать благородного человека, не расспросить как следует и чуть было не погубить его! Ведь если бы само небо не надоумило вас произнести свое имя, я так бы ничего и не знал. Более десяти лет скитался я среди вольного люда, занимался разбоем и часто слышал ваше почтенное имя: мне рассказывали о вашем милосердии и бескорыстии, о помощи бедным людям, попавшим в беду или несчастье. Я могу лишь сетовать на мою несчастную судьбу за то, что до сих пор не имел случая оказать должные почести столь уважаемому человеку. Сегодня же самому небу угодно было, чтобы желание моего сердца исполнилось и мы встретились.
— За какие же добродетели вы оказываете такой незаслуженный почет мне, скромному человеку? — спросил Сун Цзян.
— Почтенный брат мой, — сказал Янь Шунь. — Помощь и покровительство героям и честным людям прославили вас по всей стране, ваше имя произносят с чувством глубокого уважения. Горный стан в Ляншаньбо стал так силен, что слава о нем идет по всей нашей земле. И люди говорят, что эту славу стан приобрел благодаря вам. Но скажите, откуда вы идете и как сюда попали?
И Сун Цзян подробно рассказал о том, как спас Чао Гая, убил Янь По-си, а потом бежал, жил у сановника Чай Цзиня и у старого Куна, а теперь направлялся в крепость Цинфын — к начальнику крепости Хуа Юну. Слушавшие его атаманы были рады встрече с Сун Цзяном и тут же распорядились принести для него одежду. Они приказали зарезать овец и лошадей и пировали до рассвета, а затем велели младшим разбойникам устроить Сун Цзяну постель. На следующий день утром Сунь Цзян рассказал им все, что с ним приключилось по дороге, а также о замечательном подвиге У Суна. Узнав об этом, атаманы даже ногой притопнули от досады:
— Ну и не везет же нам! Как было бы хорошо, если бы он пришел сюда! Жаль, что он отправился в Эрлуншань.
Мы не будем рассказывать здесь со всеми подробностями о том, как Сун Цзян прожил около семи дней в стане на горе Цинфын, и о том, как за ним там ухаживали, угощая лучшим вином и разными яствами.
Шли первые дни последней луны года, время, когда население Шаньдуна на могилах своих предков совершало жертвоприношения. И вот однажды разбойники пришли с подножия горы и доложили:
— На большой дороге показался паланкин в сопровождении человек восьми. Носильщики несут две корзины с изготовленными из бумаги жертвоприношениями, чтобы сжечь их на могилах.
Ван-Коротколапый тигр — был охотником до женщин и сразу же подумал про себя: «В паланкине несомненно женщина».
Он отобрал с полсотни разбойников и приготовился спуститься с горы. Несмотря на все старания, Сун Цзян и Янь Шунь не могли удержать его. Ван взял свое оружие и, ударив в гонг, стал спускаться с горы. Сун Цзян, Янь Шунь и Чжэн Тянь-шоу остались в стане и продолжали пить вино. Прошло часов пять, когда, наконец, разбойник, ходивший на разведку, явился с донесением.
— Когда атаман дошел до половины горы, — доложил он, — охранники разбежались, и он захватил женщину, которую несли в паланкине. Никакой добычи, кроме серебряной курильницы, нет.
— Куда же отнесли женщину? — спросил Янь Шунь.
— Он приказал отнести ее в свое помещение, — ответил разбойник.
Услышав это, Янь Шунь громко рассмеялся, а Сун Цзян заметал:
— Оказывается, этот Ван очень похотлив. А доброму молодцу это чести не делает.
— Да, женщины это его единственная слабость, — сказал Янь Шунь, — а так во всех делах он впереди.
— Прошу вас обоих, пойдемте со мной и уговорим его оставить в покое женщину, — сказал Сун Цзян.
Янь Шунь и Чжэн Тянь-шоу повели Сун Цзяна на другую сторону горы, в помещение Вана. Когда они, толкнув дверь, вошли к нему, Ван обнимал женщину и что-то говорил ей. Увидев вошедших атаманов и Сун Цзяна, он поспешно оттолкнул женщину и пригласил их сесть. А Сун Цзян, взглянув на женщину, спросил:
— Откуда вы, почтенная сударыня, и что за важное дело заставило вас отправиться из дому в такое время?
Женщина, превозмогая стыд, выступила вперед и, отвесив низкий поклон, сказала:
— Ваша покорная служанка — жена начальника крепости Цинфын. Здесь похоронена моя мать, и вот я решила совершить жертвоприношение на ее могиле, захватила с собой жертвенные предметы и отправилась сюда. Разве осмелилась бы я отправиться в путь просто так, ради удовольствия! Умоляю вас, великий начальник, спасите меня!
Слова ее ошеломили Сун Цзяна: 2Уж не жена ли это начальника крепости Хуа Юна, к которому я собираюсь идти. Ее надо обязательно спасти». И он спросил:
— Как же это ваш муж, начальник Хуа Юн, не поехал на могилу вместе с вами?
— Почтенный господин, — ответила женщина, — начальник Хуа Юн мне не муж.
— Но вы только что сказали, что вы жена начальника крепости Цинфын, — сказал Сун Цзян.
— Вам, милостивый господин, вероятно, неизвестно, что в крепости Цинфын теперь два начальника, один гражданский, а другой военный. Военный начальник — Хуа Юн, а гражданский начальник — мой муж Лю Гао.
«Ее муж служит вместе с Хуа Юном, — подумал Сун Цзян, — и если я не спасу ее, мне неудобно будет идти туда». Поэтому он сказал Вану:
— Я хотел бы поговорить с вами. Не знаю только, согласитесь ли вы выслушать меня.
— Прошу вас, говорите, уважаемый брат мой, — ответил Ван.
— Когда порядочный человек попадается в любовных делах, он становится предметом насмешек, — сказал Сун Цзян. — Женщина эта — жена чиновника, назначенного императорским двором. Поэтому я прошу вас ради меня, а также ради чести вольных людей отпустить ее домой, к мужу. Что вы об этом думаете?
— Дорогой брат, выслушайте меня, пожалуйста, — сказал Ван Ин. — Эта женщина — жена начальника крепости. А я никогда еще не обладал подобной женщиной. Все эти чиновники причиняют народу лишь зло, так зачем же вам беспокоиться о них. Уж вы лучше оставьте эту женщину мне.
Тогда Сун Цзян опустился перед ним на колени и сказал:
— Уважаемый брат мой, если хотите, я сам выберу для вас хорошую жену, которая будет ухаживать за вами, и преподнесу вам подарки к свадьбе. Но эта женщина — жена человека, который служит вместе с моим другом. Как же можете вы так поступать с ней! Освободите ее.
Тогда Янь Шунь и Чжэн Тянь-шоу, поддерживая Сун Цзяна, сказали:
— Дорогой брат, встаньте, пожалуйста. Это дело легко уладить.
— В таком случае очень вам благодарен, — ответил Сун Цзян.
Видя, что Сун Цзян во что бы то ни стало решил спасти женщину, Янь Шунь, не обращая внимания на Ван Ина, приказал носильщикам усадить ее в паланкин и отнести. Тогда женщина стала земно кланяться и повторять:
— Благодарю вас, милостивый атаман.
— Почтенная госпожа, не благодарите меня, — сказал Сун Цзян. — Я не атаман этого горного стана, а лишь путешественник из Юньчэна.
Женщина, снова поклонившись и поблагодарив их, отправилась в дорогу. А носильщики, получив свободу, помчались с носилками вниз с горы, как на крыльях, и досадовали лишь на то, что матери родили их не с четырьмя ногами.
Ван Ин молчал. Ему было и стыдно и досадно.
Сун Цзян повел его в переднюю комнату и сказал:
— Дорогой брат, вы не должны сердиться, я сдержу свое слово и нанду вам такую жену, которой, вы будете довольны.
Янь Шунь и Чжэн Тянь-шоу даже рассмеялись при этом. А Ван Ин согласился с Сун Цзяном, и хотя в душе был недоволен, не решался возразить и старался скрыть свой гнев. Ему не оставалось ничего другого, как разделить веселье своих друзей и принять участие в пире в честь Сун Цзяна.
Однако об этом мы больше говорить не будем.
Вернемся теперь к солдатам, сопровождавшим женщину. Когда разбойники увели их госпожу, они вернулись в крепость и доложили начальнику Лю Гао о том, что его жену захватили разбойники с горы Цинфын.
Услышав это, Лю Гао пришел в ярость и стал ругать солдат.
— Бездельники, — орал он, — как смели вы бросить свою госпожу! — и велел наказать их палками.
— Нас было всего семь человек, — отвечали солдаты, — а их сорок, как же могли мы справиться с ними?
— Что вы здесь болтаете! — кричал Лю Гао. — Сейчас же отправляйтесь и освободите свою госпожу, иначе я отдам вас под суд и брошу в тюрьму!
Напуганные этими угрозами, солдаты взяли человек восемь — десять здоровых солдат на подмогу, захватили с собой оружие и отправились в горы с намерением освободить госпожу. Но совершенно неожиданно они на полдороге вдруг встретили двух носильщиков, которые сломи голову мчались с носилками. Встретив свою госпожу, солдаты спросили:
— Как же вам удалось выбраться оттуда?
— Те мерзавцы унесли меня в стан, но когда узнали, что я жена начальника крепости Лю Гао, то так испугались, что поспешно стали кланяться мне и приказали носильщикам отнести меня вниз с горы, — ответила та.
— Госпожа, пожалейте нас, — сказали солдаты. — Скажите нашему господину, что мы отбили вас у разбойников. Спасите нас от побоев.
— Я сама знаю, что сказать, — отрезала она.
Солдаты, кланяясь, поблагодарили ее и, окружив носилки, двинулись в путь. Увидев, как быстро идут носильщики, они сказали:
— В городе вы плететесь с носилками, словно утки или гуси. Почему же сейчас вы бежите со всех ног?
— Да и сейчас мы не могли бы так бежать, — отвечали носильщики, — если бы не старый черт, который подгоняет нас сзади кулаком.
— Уж не мерещится ли вам? — засмеялись стражники. — Позади ведь никого нет.
Тут только носильщики решились обернуться и воскликнули:
— Ай-я! Мы так мчимся, что собственными пятками колотим себя по затылку.
Все рассмеялись. Когда они вернулись в крепость Цинфын, начальник Лю Гао очень обрадовался и спросил свою жену:
— Кто же спас тебя и доставил сюда?
— Бандиты захватили меня и хотели обесчестить, — ответила жена. — Но так как я сопротивлялась, то они собирались убить меня. Однако когда узнали, что я жена начальника крепости, то не осмелились даже притронуться ко мне и обошлись со мной почтительно. Потом пришли эти солдаты, отбили меня и привели домой.
Услышав это, Лю Гао приказал выдать десять кувшинов вина и зарезать свинью в награду солдатам. Но говорить об этом больше нет надобности.
После того как Сун Цзян спас женщину и дал ей возможность выбраться из горного стана, он прожил там еще дней семь и решил отправиться в крепость к Хуа Юну. В тот же день он заявил, что собирается распрощаться и уйти с горы. Несмотря на настойчивые просьбы атаманов побыть еще немного, он никак не соглашался, и тогда они устроили прощальный пир. Каждый из них подарил ему деньги и ценности. Все это он завернул в свой узел. В тот день Сун Цзян рано поднялся, вымылся, пополоскал рот и позавтракал. Потом он увязал свои вещи, простился с атаманами и спустился с горы. Атаманы захватили с собой вина, фруктов, мяса и провожали его более тридцати ли, до большой дороги. Там они выпили с Сунь Цзяном и, прощаясь, никак не могли расстаться с ним.
— Дорогой брат, — уговаривали они его, — когда будете возвращаться из крепости Цинфын, обязательно приходите к нам. Мы надеемся снова повидаться с вами.
Сун Цзян взвалил узел на спину, взял меч и со словами:
«Мы еще встретимся!» — пожелал атаманам всего хорошего, простился и пошел своей дорогой.
Если бы я, пишущий эти строки, родился в одно время с Сун Цзяном и вырос вместе с ним, я удержал бы его, вернул обратно и не дал бы ему пойти к Хуа Юну, где он чуть было не погиб.
Поистине говорится:
Как по воле неба злая судьба обрушивается на людей, так и ветры встречают туманы. Разве это случайно?
Кого же встретил Сун Цзян, когда пришел к начальнику крепости Хуа Юну, вы узнаете, из следующей главы.
Глава 32
повествующая о том, как Сун Цзян ночью пошел смотреть на новогодние празднества и как Хуа Юн учинил расправу в крепости Цинфын
Гора Цинфын находилась всего в каких-нибудь ста с лишком ли от Цинчжоу, а крепость Цинфын стояла на разветвлении трех дорог, ведущих к трем зловещим горам. Горы эти находились всего на расстоянии дневного перехода от крепости. Место называлось Цинфынчжэнь — городок Чистых ветров, и там проживало около пяти тысяч человек.
А сейчас мы продолжим рассказ о Сун Цзяне, начиная с того момента, когда три Главаря разбойников, простившись с ним, вернулись на вершину горы. С узлом на спине он пошел по дороге, которая, извиваясь, вела к крепости Цинфын. Придя в город, он спросил встречного горожанина, где живет начальник крепости — Хуа Юн.
— Управление крепостью находится в центре города, — ответил горожанин, — на южной стороне — маленькая крепость, где проживает наш гражданский начальник Лю Гао, в северной части города живет военный начальник Хуа Юн.
Сун Цзян поблагодарил горожанина и направился на север. Когда он подошел к воротам, солдаты-охранники спросили его имя и фамилию и пошли доложить о нем. Вскоре из крепости вышел молодой военачальник. Он обнял Сун Цзяна, приказал солдатам взять у гостя узел, меч и кинжал, а сам провел его в парадное помещение. Усадив Сун Цзяна в кресло, он почтительно поклонился ему четыре раза и, поднявшись, сказал:
— С тех пор как я расстался с вами, дорогой брат, прошло около шести лет. Но я постоянно думал о вас. Узнав, что вы убили вредную потаскуху и власти повсюду вас разыскивают, я сидел здесь, точно на иголках. Более десяти писем написал я вам в поместье, все справлялся о вас, но так и не знаю, получили ли вы их. Сегодня само небо осчастливило меня, послав вас сюда, дорогой брат мой. Теперь, когда я вижу вас живым и здоровым, я совершенно спокоен.
С этими словами Хуа Юн снова поклонился Сун Цзяну. Помогая ему встать, Сун Цзян сказал:
— Уважаемый брат, не будем церемониться. Прошу вас сесть и выслушать меня.
Тогда Хуа Юн скромно присел на стул, и Сун Цзян подробно рассказал ему о том, как убил Янь По-си, как после этого бежал в поместье сановника Чай Цзиня, а затем к старому Куну, где он встретился с У Суном, и как его схватили на горе Цинфын, где он познакомился с Янь Шунем и его друзьями. Выслушав его, Хуа Юн сказал:
— Дорогой брат, как много пришлось вам выстрадать. Сегодня, к счастью, вы добрались сюда. Поживите здесь несколько лет, а потом мы подумаем, как быть дальше.
— Если бы даже мой брат Сун Цин и не прислал мне письма в поместье старого Куна, я все равно пришел бы навестить вас, — сказал Сун Цзян.
Хуа Юн пригласил Сун Цзяна пройти во внутренние комнаты, позвал свою жену Цуй и велел ей приветствовать Сун Цзяна поклонами, как старшего брата мужа. Он приказал также своей младшей сестре. выйти и приветствовать Сун Цзяна поклонами, как своего старшего брата.
Потом он попросил Сун Цзяна переменить одежду, обувь и чулки и дал ему ароматной воды для мытья. Во внутреннем помещении в честь гостя был накрыт стол.
В тот же день, во время угощения, Сун Цзян рассказал Хуа Юну о том, как спас жену начальника Лю Гао. Когда Хуа Юн услышал это, он нахмурил брови и сказал:
— Дорогой брат, зачем вам нужно было спасать эту женщину?! Лучше бы ей заткнули рот.
— Странная вещь! — сказал Сун Цзян. — Узнав о том, что она жена начальника крепости Цинфын, я ради вашего сослуживца не остановился даже перед тем, чтобы навлечь на себя недовольство Вана — Короткопалого тигра, всячески старался спасти ее и дать ей возможность уйти с горы. Как же можете вы так говорить!
— Дорогой брат, вам не все известно, — сказал Хуа Юн, — слова мои не лишены основания. Крепость Чистых ветров очень важна для города Цинчжоу. И если бы оборона ее была возложена только на меня, то никакие разбойники, ни ближние, ни дальние, не посмели бы не только нападать, но даже и близко подходить к Цинчжоу. Однако недавно главным начальником крепости сюда прислали никчемного старикашку, и хотя он гражданский начальник, но человек крайне невежественный. Вступив в должность, он стал притеснять всех хоть сколько-нибудь зажиточных людей и то и дело нарушает законы императора. Я всего лишь его помощник по военным делам, и эта гадина вызывает у меня возмущение. Мне досадно, что я не могу убить такую подлую тварь. Стоило ли, дорогой брат, спасать жену отъявленного негодяя? Тем более, что и сама она никакими достоинствами не обладает, лишь подстрекает мужа на дурные дела, клевещет на порядочных людей да к тому же жадна на деньги. Жаль, что разбойники не потешились над этой злой ведьмой. Нет, дорогой брат, зря вы спасли ее.
Тогда Сун Цзян принялся увещевать Хуа Юна:
— Добрый брат, вы ошибаетесь. Еще в древности говорили: «Узел ненависти надо развязывать, а не затягивать». Он ваш сослуживец, и даже если у него есть недостатки, старайтесь не замечать их и превозносите его добродетели. Нельзя быть таким мелочным человеком, мудрый брат мой.
— Вы мудрый человек, дорогой брат, — оказал Хуа Юн. — Завтра, когда я встречусь в управлении с начальником Лю, я расскажу ему, как вы спасли его жену.
— Поступив подобным образом, дорогой брат, — сказал Сун Цзян, — вы проявите свою доброту.
И Хуа Юн и его семья ничего не жалели для радушного приема Сун Цзяна. Они ухаживали за ним целый день, угощали вином, а вечером приготовили ему постель во внутренней комнате, повесили полог и пригласили отдохнуть.
На следующий день в честь Сун Цзяна снова устроили торжество.
Но не будем затягивать свой рассказ подробностями. Прибыв в крепость Цинфын, Сун Цзян в течение нескольких дней только и делал, что пил вино. В подчинении Хуа Юна было несколько преданных ему людей. Каждый день один из них, получив деньги на расходы, должен был сопровождать Сун Цзяна и показывать ему достопримечательности города. Сун Цзян с удовольствием гулял по окрестностям, осматривая крепость и храмы. А приставленные к нему люди старались показать все самое интересное и тем доставить Сун Цзяну удовольствие.
В Цинфыне было несколько маленьких чайных домиков, но об этом мы распространяться не будем. Однажды Сун Цзян со своим сопровождающим посетил эти домики, прошелся в близлежащие деревни, храмы и монастыри, а потом зашел в кабачок выпить вина. Когда они собрались уходить, спутник вынул деньги, чтобы расплатиться за вино. Но разве мог Сун Цзян позволить ему сделать это. Он достал свои деньги и сам расплатился, а вернувшись домой, ничего не сказал об этом Хуа Юну. Спутник его остался очень доволен, так как он погулял, ничего не делал, да и деньги остались целы. И так продолжалось каждый день: кто-нибудь из верных людей сопровождал Сун Цзяна, но Сун Цзян всегда расплачивался сам и вскоре завоевал всеобщую любовь и уважение.
Так он прожил в крепости более месяца. Кончалась последняя луна старого года, и наступила ранняя весна; приближался праздник фонарей — Нового года.
Сейчас мы расскажем вам о том, как население города Цинфын готовилось к этому празднику. Каждый пожертвовал в пользу Храма бога неба и земли деньги иди вещи, а в кумирне этого бога соорудили большую рыбу для иллюминации. Сверху протянули гирлянду с разнообразными цветами, к которой подвесили около семисот разноцветных фонарей. В городе устраивались различного рода увеселения.
Внутри кумирни шли игры. Перед каждым домом сооружались разукрашенные арки и на них развешивались фонари. На улицах затевались всевозможные развлечения и потехи. И хотя все это нельзя было, конечно, сравнить с празднествами в столице, все же это было большим, веселым торжеством для жителей Цинфына.
В праздничный вечер Сун Цзян был в крепости и вместе с Хуа Юном сидел и пил вино. В эти дни небо было совершенно безоблачным. Хуа Юн еще утрам сел на лошадь и съездил в управление. Он отрядил несколько сот солдат и назначил их нести стражу по городу в новогоднюю ночь. Кроме того, он отправил людей для охраны ворот крепости. К вечеру он вернулся в крепость и пригласил Сун Цзяна отведать засахаренных фруктов.
— Я слышал, что сегодня ночью на улицах города будет зажжено много фонарей, — сказал Сун Цзян Хуа Юну. — Я хотел бы полюбоваться этим зрелищем.
— Я бы охотно пошел с вами, дорогой брат, — сказал Хуа Юн, — но, к сожалению, занят сегодня на службе. Пойдите с кем-нибудь из моих домашних, но возвращайтесь пораньше. Я буду ждать вас, и мы выпьем вина в честь нашего славного праздника.
— Прекрасно, — сказал Сун Цзян.
Когда стемнело и на востоке взошла золотая луна, Сун Цзян в сопровождении нескольких близких Хуа Юну людей, не спеша, отправился в город. Гуляя по улицам, они увидели устроенные у ворот каждого дома арки, разукрашенные разноцветными фонарями. На фонарях разнообразной и причудливой формы были расписаны разные истории. Они были разрисованы чудесной росписью: пеонами, мимозами, цветами лотоса.
Вчетвером, держась за руки, подошли они к кумирне, полюбовались немного открывающимся оттуда видом и затем направились по дороге на юг. Сделав не более семисот шагов, они при ярком свете факелов и фонарей увидели впереди себя толпу людей, веселившихся у ворот большого двора. Слышались звуки барабана, гонгов и литавров и одобрительные возгласы зрителей. Сун Цзян хотел посмотреть труппу выступавших танцоров, но так как он был маленького роста, то стоявшие впереди мешали ему. Люди, сопровождавшие Сун Цзяна, знали распорядителя этих актеров и попросили, чтобы толпа расступилась и дала возможность Сун Цзяну протолкаться вперед и посмотреть игру.
Главный актер играл грубого деревенского парня, он шел, шатаясь, и Сун Цзян, глядя на него, разразился громким хохотом. Надо сказать, что этот двор принадлежал начальнику крепости Лю Гао, и сейчас он с женой, в компании еще нескольких женщин, смотрели представление. Услышав смех Сун Цзяна, жена Лю взглянула на него и при свете фонарей узнала его. Показывая на Сун Цзяна, она сказала мужу:
— Ха, вон тот маленький черномазый парень — атаман разбойников, которые схватили меня на днях.
Услышав это, Лю Гао струсил, взял человек семь из своей охраны и приказал задержать того, кто смеялся. Сун Цзян повернулся и пошел прочь. Но не миновал он и десяти домов, как солдаты настигли его, схватили и отвели в крепость. Там они взяли четыре веревки, связали его и привели в управление. А три его проводника, увидя, как взяли Сун Цзяна, побежали к Хуа Юну и сообщили ему о случившемся.
В это время начальник Лю Гао уже находился в управлении и приказал доставить туда Сун Цзяна. Охранники, окружив Сун Цзяна, ввели его в управление и поставили на колени перед начальником Лю.
— Да как смеешь ты, разбойник с горы Цинфын, открыто появляться сюда и еще смотреть на празднество с фонарями?! — закричал Лю. — Что можешь ты сказать в свое оправдание сейчас, когда тебя поймали?
— Я торговец из города Юньчэн, — сказал Сун Цзян, — зовут меня Чжан-сань. Я старый друг начальника Хуа Юна, приехал сюда уже давно и никогда не был разбойником на горе Цинфын.
Но жена начальника Лю Гао выскочила из-за перегородки и закричала:
— Ты еще отпираться вздумал, мерзавец! Или ты забыл, как я называла тебя там, на горе, атаманом.
— Вы ошибаетесь, сударыня, — почтительно отвечал Сун Цзян. — Разве я не сказал вам еще тогда, что я проезжий из города Юньчэн и был схвачен разбойниками так же, как и вы.
— Если ты действительно купец, — сказал Лю, — и они тебя схватили, то как же смог ты освободиться и прийти сегодня сюда смотреть на праздничные торжества.
— Там, на горе, — сказала жена Лю, — ты, мерзавец, держал себя высокомерно и гордо восседал на главном месте, не обращая ни на кого внимания.
— Сударыня, — сказал Сун Цзян, — вы забыли, что я приложил все мои старания, чтобы спасти вас и отпустить с горы. Почему же сегодня вы хотите представить меня разбойником?
Эти слова привели жену Лю в ярость, и, указывая на Сун Цзяна, она стала браниться:
— Этого закоренелого негодяя можно заставить говорить только палками.
— Правильно, — сказал Лю Гао. Он приказал принести расщепленный бамбук и избить Сун Цзяна.
Сун Цзяна принимались бить уже два раза. Кожа на нем свисала лохмотьями, и кровь лилась ручьем. Затем начальник приказал заковать его в цепи, а на следующий день посадить в повозку для преступников и сослать в областной город. Вот что ждало Сун Цзяна, именитого горожанина Юньчэна.
Между тем сопровождавшие Сун Цзяна люди быстро возвратились и доложили обо всем Хуа Юну. Тот был сильно взволнован. Он тут же написал письмо и послал с ним толкового человека к начальнику Лю Гао, надеясь освободить Сун Цзяна. Человек поспешил к дому Лю Гао. Когда охрана доложила Лю Гао, что у ворот ожидает посланный начальником Хуа Юном человек с письмом, он сказал, чтобы этого человека провели в управление. Посланный передал письмо, Лю Гао вскрыл его и прочитал следующее:
«Хуа Юн приветствует начальника Лю Гао. У меня есть родственник по имени Лю Бань, который прибыл на днях из Цзичжоу и вот, любуясь праздником фонарей, он каким-то образом оскорбил вашу милость. Прошу вас во имя нашей дружбы освободить его, а я, конечно, принесу вам свою благодарность. Думаю, что мне нет надобности подписываться, и надеюсь, что вы выполните мою просьбу без дальнейших объяснений».
Прочитав письмо, начальник Лю Гао сильно разгневался, изорвал его в клочки и начал громко браниться.
— Да ты, Хуа Юн, совсем обнаглел! — кричал он. — Назначен по указу императорского двора, а сам связался с разбойниками и еще обманываешь меня! Этот бандит показал, что его зовут Чжан-сань и что он купец из города Юньчэна, а ты теперь пишешь, что он Лю Вэнь из Цзичжоу, мой однофамилец. Может быть, в расчете на то, что я освобожу его? Не так-то легко меня провести.
И он приказал слугам выгнать посыльного. Изгнанный из крепости посыльный быстро возвратился к Хуа Юну и сообщил о случившемся. Выслушав его, Хуа Юн мог лишь воскликнуть:
— О, я навлек беду на моего брата, скорее седлайте мне коня!
Наскоро надев на себя кафтан и привязав к поясу лук и стрелы, он взял копье и вскочил на лошадь. В сопровождении пятидесяти воинов, вооруженных пиками и палицами, он направился ко двору начальника Лю Гао. Охранники у ворот дома Лю Гао не посмели их задержать и разбежались кто куда, так как вид у Хуа Юна был грозный и он внушал страх. Хуа Юн направился к парадному помещению и с копьем в руке слез с лошади. Прибывшие с ним воины выстроились около дома.
— Позовите начальника Лю Гао, я хочу с ним говорить! — крикнул он.
У Лю Гао от страха душа ушла в пятки. Хуа Юн был военачальником, Лю Гао очень боялся его и поэтому не решался выйти.
Видя, что Лю Гао не выходит, Хуа Юн постоял немного, а потом приказал своим подчиненным поискать, нет ли кого в соседних помещениях.
Люди тотчас же бросились выполнять его приказ и вскоре под балконом одного из боковых помещений обнаружили Сун
Цзяна. Он был подвешен высоко к балке, и ноги его были скованы цепью. Все тело его было изувечено побоями.
Воины перерезали веревки, разбили цепи и освободили Сун Цзяна. Хуа Юн приказал сейчас же отвезти Сун Цзяна к себе домой, а сам сел на лошадь, взял в руки оружие и обратился к начальнику со следующими словами:
— Господин Лю Гао! Вы здесь главный начальник, но как можете вы так поступать со мной? У кого из нас нет родственников, и что думали вы, когда схватили моего названого брата и обошлись с ним, как с разбойником? Знаю я вас, вы любите обманывать народ! Но погодите, завтра я расправлюсь с вами!
И Хуа Юн, в сопровождении своих людей, поспешил в крепость, чтобы оказать помощь Сун Цзяну.
Но продолжим наш рассказ. Когда Лю Гао увидел, что Хуа Юн освободил Сун Цзяна, он тут же собрал около двухсот человек, приказал им идти в крепость Хуа Юна и привести обратно пленного. Среди посланных им людей были два новых военачальника. Они хоть не плохо владели оружием, но не были так искусны в военном деле, как Хуа Юн. Не смея ослушаться приказа Лю Гао, они вынуждены были вести людей к крепости Хуа Юна.
Еще не рассвело, когда охрана у ворот доложила Хуа Юну о прибытии отряда. Двести воинов столпились у ворот, и ни один не решался войти — все очень боялись Хуа Юна. Когда совсем рассвело, они увидели, что ворота открыты настежь, а военный начальник Хуа Юн сидит в парадном помещении. В левой руке у него лук, а в правой стрела.
— Воины! — громко крикнул Хуа Юн и поднял лук. — Знайте, что за обиды мстят так же, как долги уплачивают. Вас прислал сюда Лю Гао, но не старайтесь для него. А вы, — обратился он к начальникам, — еще не видели военного искусства Хуа Юна. Сперва я покажу вам, что умеет делать Хуа Юн с луком и стрелой. Ну, а потом, если у кого-нибудь из вас еще не пропадет охота выслужиться перед Лю Гао, пусть осмелится выступить против меня. Смотрите же, как я сейчас попаду в макушку бога-хранителя на левых воротах.
Он прицелился и натянул лук. «Дзинь», — зазвенела стрела и угодила в самую макушку бога. Все двести человек даже рты разинули от изумления. Хуа Юн приладил вторую стрелу и крикнул:
— А теперь я буду целиться в кисточку на головном уборе бога-хранителя на правых воротах.
Опять зазвенела стрела и совершенно точно попала в указанное место. Две стрелы так и остались торчать с правой и левой стороны ворот.
Приготовив третью стрелу, Хуа Юн крикнул:
— Смотрите все! Третья стрела попадет прямо в сердце вашего начальника в белой одежде.
С криком «Ай-я» тот бросился бежать. Вслед за ним с криками обратились в бегство и все остальные.
Тогда Хуа Юн приказал закрыть ворота и отправился во внутренние комнаты проведать Сун Цзяна.
— Сколько страданий пришлось вам вынести из-за меня!
— Обо мне не беспокойтесь, — ответил Сун Цзян. — Боюсь только, что Лю Гао не оставит вас в покое. Мы должны принять какие-то меры.
— Я оставлю службу и расправлюсь с этим мерзавцем, — сказал Хуа Юн.
— Не думал я, что жена его отплатит мне за добро тем, что заставит мужа избить меня, — сказал Сун Цзян. — Сначала и хотел было сказать свое настоящее имя, но побоялся, что всплывет дело с Янь По-си, и потому решил назваться Чжан-санем — купцом из Юньчэна. Но оказалось, что этот бессовестный Лю Гао принял меня за одного из атаманов с горы Цинфын, приказал посадить в повозку для преступников и отправить в областной город, как главаря разбойничьего стана. Там меня, конечно, немедленно бы обезглавили или четвертовали. И если бы вы, дорогой брат, не спасли меня, то, будь у меня хоть губы из меди и язык из железа, спорить с ним я вое равно бы не мог.
— А я решил, что раз он человек ученый, то, конечно, сочувственно отнесется к своему однофамильцу, поэтому и написал, что ваше имя Лю Вэнь, — сказал Хуа Юн. — Разве мог я предположить, что он такой жестокий человек. Но теперь вы в безопасности, и надо подумать, что делать дальше.
— Вы ошибаетесь, дорогой брат, — сказал Сун Цзян. — Благодаря вашей силе, мне удалось спастись, однако сейчас еще следует о многом подумать. «Бойся подавиться во время еды, а во время ходьбы остерегайся споткнуться», — говорили еще в древности. Вы отбили меня у Лю Гао, а когда он послал людей, чтобы отобрать меня обратно, то они в страхе разбежались. Но он, конечно, не оставит все это так и пошлет сообщение о вас высшему начальству. Сегодня ночью я должен скрыться на горе Цинфын, тогда завтра вы сможете от всего отказаться. Из-за отсутствия доказательств дело будет сведено к ссоре между гражданским и военным начальниками, и ему не придадут особого значения. Но если я снова попаду к нему в руки, вам уже нечем будет оправдаться.
— У меня нет такого предвидения и мудрости, как у вас, — ответил Хуа Юн, — поэтому в своей отваге я бываю опрометчив. Но я боюсь, что вы тяжело ранены и не сможете идти.
— Ничего не поделаешь, — сказал Сун Цзян. — Положение сейчас настолько серьезное, что медлить никак нельзя. Я как-нибудь постараюсь пробраться к горе.
Он наложил пластыри и лекарства на свои раны, поел мяса, выпил вина, увязал вещи и оставил их у Хуа Юна. Когда стало смеркаться, Хуа Юн отрядил двух солдат, которые должны были сопровождать его за крепостные заграждения. Не будем подробно рассказывать о том, как дальше Сун Цзян отправился один и шел, превозмогая мучительную боль, и вернемся к Лю Гао. Все его солдаты прибегали к нему во двор и говорили:
— Как могуч и храбр этот Хуа Юн! Кто же отважится сразиться с ним?
— Если его стрела настигнет человека, то уж наверняка пробьет насквозь. Никто не осмелится идти против него, — сказали оба начальника.
Лю Гао всю жизнь провел на гражданской службе, был хитер и изворотлив. Он подумал про себя:
«Раз Хуа Юн забрал этого человека к себе, то уж, конечно, поможет ему уйти на гору Цинфын и там скрыться. А сам завтра придет и скажет, что ничего не было. И если даже мы обратимся с тяжбой к высшему начальству, то там все дело сочтут лишь ссорой между нами, и тогда я ничего не смогу с ним поделать. Сегодня же ночью я пошлю человек тридцать моих солдат за несколько ли от крепости, пусть поджидают там этого человека. Если небо пошлет мне удачу и его схватят, я тайно спрячу его в своем доме и пошлю кого-нибудь в окружное управление с просьбой прислать за ним отряд. Его схватят, а вместе с ним арестуют и Хуа Юна, и уж тогда им обоим конец. Я стану один управлять крепостью, и никто больше не будет мне мешать».
В ту же ночь он отправил больше двадцати вооруженных солдат. Около второй стражи они приволокли связанного Сун Цзяна и посадили его под замок.
Это очень обрадовало Лю Гао, и он сказал:
— Все вышло по-моему. Заприте его во внутреннем дворе, и чтобы ни один человек не знал об этом.
В ту же ночь он написал донесение и тут же отрядил двух надежных людей, которые словно на крыльях понеслись в Цинчжоу.
Весь следующий день Хуа Юн все думал о том, дошел ли Сун Цзян до горы Цинфын. Он сидел дома и размышлял:
«Хотелось бы мне знать, что с ним».
Хуа Юн держался так, будто ничего не произошло, а Лю Гао тоже делал вид, что ничего не знает. Оба молчали.
Теперь скажем несколько слов о начальнике области Цинчжоу. Это был старший брат любимой наложницы императора Чжэнь-цзуна, имя которого было Му-Юн. Он носил двойную фамилию и двойное имя: Му-Юн Янь-да. Пользуясь влиянием своей сестры, он потакал всякого рода бесчинствам и беззакониям в Цинчжоу, причинял зло мирному населению и притеснял равных с ним начальников-сослуживцев. Он как раз находился в управлении и уже собирался домой завтракать, как вдруг его подчиненные подали ему бумагу, присланную начальником крепости Лю Гао. Ознакомившись с ее содержанием, начальник области сильно встревожился и сказал:
— Хуа Юн — сын почтенного сановника, как же мог он связаться с разбойниками с горы Цинфын? И если все это правда, то преступление он совершил немалое.
Начальник вызвал в управление командующего войсками области по имени Хуан Синь и приказал ему отправиться в крепость Цинфын. Командующий был весьма одаренным военачальником. Он в короткий срок установил строгий контроль над всей областью Цинчжоу и за это был прозван Покорителем Трех гор. А надо вам сказать, что в области Цинчжоу были три зловещих горы: первая из них гора Цинфын — Чистых ветров, вторая — Эрлуншань — гора Двойного дракона и третья — Таохуашань — гора Цветущих персиков. Все эти три горы стали убежищами разбойников, и Хуан Синь хвастался, что может выловить всех бандитов.
Выслушав приказ начальника, Хуан Синь вызвал к себе пятьдесят отборных молодцов, одел военные доспехи, захватил обоюдоострый меч и тут же отправился в крепость Цинфын. Подъехав к дому Лю Гао, он спешился. Сам хозяин вышел ему навстречу и пригласил во внутренние помещения. После совершения церемонии приветствия Лю Гао стал угощать гостя, а также приказал накормить и напоить прибывших с ним воинов. После этого из внутреннего помещения привели Сун Цзяна, и, взглянув на него, Хуан Синь сказал:
— Не стоит даже допрашивать его, и так видно, кто он такой. Сейчас же приготовьте клетку и посадите туда преступника. Голову ему обмотайте красной материей и прикрепите бумажный флажок с надписью: «Вождь разбойников с горы Цинфын, Чжан-сань из Юньчэна».
Сун Цзян ничего не сказал. Ему оставалось лишь покориться.
— Знает ли Хуа Юн о том, что вы захватили Чжан-саня? — спросил Хуан Синь у Лю Гао.
— Его захватили ночью во время второй стражи, — ответил Лю Гао, — и я спрятал его у себя в доме. Хуа Юн знает, что он ушел, и потому спокойно сидит у себя дома.
— Ну, тогда все очень легко устроить, — сказал Хуан Синь. — Завтра приготовьте вина, барана и ставьте угощение в большом зале крепости. Вокруг этого места мы спрячем человек пятьдесят воинов. Потом я сам пойду к Хуа Юну и приглашу его сюда. «Начальник Му-Юн, — скажу я ему, — слышал, что гражданский и военный начальники в крепости Цинфын не ладят между собой, и специально прислал меня сюда устроить пир и помирить вас». Таким образом мы заманим его сюда. А затем вы следите: как только я брошу на пол чашу с вином, хватайте его, и тогда мы сошлем их обоих в Цинчжоу. Как вам нравится мои план?
— Ну и мудры же вы, господин командующий! — одобрительно воскликнул Лю Гао. — Ведь это оказывается так же просто, как достать черепаху из чана.
Договорившись обо всем, они на рассвете следующего дня пошли к главному помещению крепости, расставили вокруг палатки и спрятали там воинов. В зале все было приготовлено, — как для пира. Во время утреннего завтрака Хуан Синь сел на коня и, взяв с собой человек шесть солдат, поехал в крепость Хуа Юна. Когда охрана доложила Хуа Юну об их прибытии, он спросил:
— Зачем они приехали?
— Не знаю, — ответил солдат. — Я слышал, как они говорили, что командующий Хуан Синь прибыл со специальным поручением.
Услышав это, Хуа Юн вышел встретить гостей. Хуан Синь сошел с лошади, и Хуа Юн пригласил его в помещение. Когда были выполнены все церемонии вежливости, Хуа Юн спросил:
— Какое дело привело вас сюда, господин командующий?
— Я прибыл сюда с поручением начальника области. Он сказал мне: «Гражданский и военный начальники крепости Цинфын по какой-то причине не ладят друг с другом». Начальник области опасается, что эта ссора может нанести ущерб государственным делам. Поэтому он специально послал меня сюда и поручил устроить пир и помирить вас. Угощение приготовлено в большой крепости. Прошу вас поэтому, уважаемый начальник, сесть на коня и поехать туда со мной.
— Разве осмелился бы я разгневать Лю Гао? — сказал, смеясь, Хуа Юн. — Ведь он здесь главный начальник. Он, правда, постоянно придирается ко мне, но я никак не думал, что это обеспокоит начальника области, причинит хлопоты вам, господин командующий, и заставит вас приехать в мою скромную крепость. Чем смогу отплатить за такую милость?
Хуан Синь наклонился к его уху и шепнул:
— Начальник прислал меня сюда, собственно говоря, только ради вас. Ведь в случае войны от гражданского начальника пользы мало. Так что вы уж полагайтесь на меня.
— Я глубоко признателен вам, господин командующий, за честь, которой я недостоин.
Хуан Синь предложил Хуа Юну сесть на коня и отправиться вместе с ним, но Хуа Юн сказал:
— Выпейте, пожалуйста, со мной несколько чашек вина, а потом уж поедем.
— Давайте сначала доведем дело до конца, — ответил Хуан Синь, — а потом нам уж ничто не помешает пить и веселиться.
Тогда Хуа Юн приказал оседлать коня, и они отправились. Прибыв, в крепость, они сошли с лошадей. Хуан Синь, поддерживая Хуа Юна под руку, прошел вместе с ним в центральный зал. Лю Гао находился уже там. Все трое приветствовали друг друга, и Хуан Синь приказал подать вина.
Слуги тем временем увели лошадь Хуа Юна и закрыли на засов ворота крепости. Хуа Юн и не подозревал, что попал в ловушку. Он думал про себя, что Хуан Синь такой же военный начальник, как и он, и у него не может быть дурных намерений. Хуан Синь принес чашку вина и сначала обратился к Лю Гао:
— Начальник области узнал, что здесь между гражданским и военным начальниками возникло недоразумение, и это его сильно обеспокоило. Поэтому он специально послал меня сюда примирить вас. Я прошу вас вспомнить, что ваш первый долг — это служба императору, а остальные дела можно уладить.
— Хотя я человек невежественный, — ответил Лю Гао, — но все же законы я немного знаю. Я очень сожалею, что причинил беспокойство начальнику области. Да между нами ничего и не произошло. Это все клевета недобрых людей.
— Ну вот и хорошо, — громко засмеявшись, сказал Хуан Синь, и, когда Лю Гао выпил вино, принес еще чашу и обратился к Хуа Юну:
— Начальник Лю прав. Несомненно, кто-то распространил эти слухи и потому все сложилось таким образом. Но, несмотря на это, прошу и вас выпить чашу вина.
Хуа Юн взял чашу м выпил. Тогда Лю Гао принес кубок на подставке и, наполнив его вином, обратился к Хуан Синю со следующими словами:
— Мы и вас обеспокоили, господин командующий, и заставили поехать в наш скромный город. Прошу вас поэтому выпить эту чашу вина.
Хуан Синь, взяв чашу и держа ее в руках, оглянулся кругом и заметил, как в помещение вошло более десяти солдат. Хуан Синь бросил чашу на пол, и сразу же из палаток выскочило человек пятьдесят здоровенных солдат, и помещение наполнилось шумом и криком. Солдаты бросились прямо к Хуа Юну и сбили его с ног.
— Связать его! — крикнул Хуан Синь.
— В чем же я провинился? — кричал Хуа Юн.
— Ты смеешь еще отпираться! — громко смеясь, воскликнул Хуан Синь. — Ты заодно с разбойниками с горы Цинфын и вместе с ними выступаешь против императора. Разве это, по-твоему, не преступление? Лишь принимая во внимание твои прежние заслуги, я не трону твоей семьи.
— Но ведь должны же быть какие-нибудь доказательства! — продолжал Хуа Юн.
— А доказательства есть, — сказал Хуан Синь, — я покажу тебе настоящего разбойника. Я не стал бы тебя оскорблять без причины. Люди, приведите его сюда!
Прошло немного времени, и в помещение вкатили повозку, на которой стояла клетка с бумажным флажком, обмотанным красной материей. Взглянув на повозку, Хуа Юн увидел, что там был не кто иной, как Сун Цзян. Он был поражен и стоял, как окаменелый. Они смотрели друг на друга и не могли произнести ни слова.
— Я к этому делу не имею никакого отношения, — крикнул Хуан Синь. — Жалобщиком является Лю Гао.
— Так в чем же дело? — сказал Хуа Юн. — Это мой родственник из города Юньчэн. Хоть вы и задержали его как разбойника, но в высшем суде, конечно, разберутся по справедливости.
— В таком случае я отправлю тебя в областной суд, — сказал Хуан Синь. — Поезжай туда сам, там разберутся.
И он приказал начальнику Лю Гао выделить сотню солдат для сопровождения арестованных.
— Вы, господин командующий, завлекли меня сюда обманным путем, — сказал Хуа Юн Хуан Синю, — и сейчас я в ваших руках. Но когда предстану перед императорским судом, то сумею доказать, кто прав. Теперь же прошу вас помнить, что я такой же военный начальник, как и вы, и разрешить мне остаться в военной одежде.
— Это нетрудно сделать, — ответил Хуан Синь, — пусть будет по-твоему.
Он приказал начальнику Лю Гао также ехать вместе с ними для выяснения этого дела в областном суде, чтобы никто не пострадал напрасно.
После этого Хуан Синь и Лю Гао сели на коней и следили за повозками, в которых были арестованные. Их сопровождало человек пятьдесят солдат, а сотня других из охраны крепости окружила повозки. И так они двинулись по дороге к Цинчжоу.
Не случись этого, не сгорели бы сотни домов в бушующем море огня и в лесу не погибли бы от топора и кинжала тысячи человеческих жизней.
Поистине, как говорится:
Если ты ищешь битвы, то потом не жалуйся, что она имела не тот исход.
Если ты наносишь вред людям, то не возмущайся, когда люди станут вредить тебе.
Как же удалось Сун Цзяну спастись? Об этом, читатель, вы узнаете из следующей главы.
Глава 33
повествующая о том, как Властитель трех гор учинил разгром в области Цинчжоу и как город Цинчжоу, словно от удара молнии, превратился в развалины
Держа меч наготове, Хуан Синь сел на лошадь. Начальник крепости Лю Гао, надев военные доспехи и вооружившись пикой в виде рогатины, также вскочил на коня. У каждого из ста пятидесяти солдат была пика с зазубринами и палица, а за поясом короткий кинжал и острый меч. Дважды ударили в барабаны и один раз в гонг: Сун Цзяна и Хуа Юна повезли в Цинчжоу.
Так все покинули крепость Цинфын. Но не успели проехать и сорока ли, как впереди показался большой лес. Когда подошли к горному перевалу, шедшие впереди стражники вдруг зашумели:
— Кто-то следит за нами из леса.
Все остановились, а Хуан Синь. не слезая с лошади, спросил:
— Почему вы не идете дальше?
— Кто-то подглядывает за нами, — отвечали солдаты.
Хуан Синь крикнул:
— Не обращайте внимания и продолжайте идти.
Опасливо озираясь, солдаты подошли к лесу, но тут вдруг послышался такой грохот, словно сразу забили по крайней мере в двадцать или тридцать больших гонгов. Солдаты пришли в смятение и уже готовы были бежать, но Хуан Синь крикнул:
— Стойте! Построиться!
— Начальник Лю Гао! Охраняйте преступников.
Перепуганный Лю Гао сидел на лошади ни жив ни мертв и только бормотал молитву:
— О небо! Избавитель от тяжких испытаний, спаси меня от беды. О горе, горе! Я сотворю сотни тысяч молитв… Я тридцать дней и ночей буду проводить в жертвоприношениях…. Спаси меня!
Лицо его, походившее на громадную тыкву, от страха делалось то темным, то желтым.
Хуан Синь же был военным начальником и поэтому вел себя смелее. Он хлестнул свою лошадь, поехал вперед и увидел, как из леса со всех сторон наступают разбойники, человек, пятьсот. Это были высокие и крепкие люди со свирепыми лицами и злыми глазами, одетые в ватные куртки, с красными косынками на голове, с острыми мечами за поясом и длинными пиками в руках. Они сразу же окружили путников. Затем из леса выскочили три молодца с мечами в руках и преградили дорогу. Один в синей одежде, другой в зеленой, а третий в красной; все с одинаковыми повязками из крапчатой материи, завязанной на голове в виде рогов. У каждого на поясе висел кинжал. Тот, что находился в середине, был Пятнистый тигр — Янь Шунь. Справа от него стоял Коротконогий тигр — Ван Ин, а слева — Белолицый, благородный Чжэн Тянь-шоу.
— Всякий, кто проходит здесь, — крикнули они голосом, подобным раскатам грома, — должен остановиться, положить три тысячи лян золота и лишь после этого может продолжать свой путь.
Но Хуан Синь, сидевший на лошади, громко крикнул:
— Эй, вы! Ведите себя приличнее. С вами разговаривает Властитель трех гор.
Сердито выпучив глаза, три молодца крикнули в ответ:
— Будь ты властителем хоть десяти тысяч гор, все равно ты должен внести три тысячи лян золота, иначе мы вас дальше не пустим.
— Я командующий и выполняю поручение высшего начальства. С какой же стати я должен платить вам выкуп за право прохода, — сказал Хуан Синь.
— Что там командующий, — смеясь, отвечали разбойники, — если бы здесь проезжал даже сановник императорского двора, мы и с него потребовали бы три тысячи лян. Если у вас нет золота, оставьте нам в залог преступников, которых вы везете, и мы будем держать их, пока не получим выкупа.
Хуан Синь пришел в бешенство и стал ругаться.
— Да как смеете вы, воры и разбойники, идти против закона!
Повернувшись к своим солдатам, он приказал бить в барабаны и гонги и приготовиться к битве. Хлестнув лошадь и вращая мечем над головой, Хуан Синь бросился прямо на Янь Шуня. Но все три разбойника, подняв мечи, приготовились к отпору. При виде наступавших молодцов Хуан Синь напряг все свои силы и, сидя верхом на лошади, сражался с ними десять кругов. Но разве мог он один устоять против троих!
Лю Гао в это время дрожал от страха и не мог сделать ни шага вперед; когда же он увидел, что дело плохо, то стал подумывать, как бы сбежать. Хуан Синь, опасаясь, что разбойники могут захватить его в плен и запятнать его доброе имя, отступил и поскакал на лошади по той же дороге, по которой они только что ехали. Три главаря с мечами в руках погнались за ним. Хуан Синю теперь уже ни до кого не было дела. Он летел во весь опор в крепость Цинфын.
Когда солдаты увидели, что их начальник поскакал обратно, они с криком побросали повозки с клетками и разбежались в разные стороны. Остался один Лю Гао. Видя, что попал в тяжелое положение, он торопливо повернул лошадь и хлестнул ее несколько раз. Лошадь сорвалась было с места, но разбойники бросили ей под ноги веревки, та споткнулась, и Лю Гао свалился. Разбойники бросились на него, захватили повозки с заключенными и начали разбивать клетки. Но Хуа Юн уже разломал свою клетку и выпрыгнул оттуда. Он сорвал с себя веревки, которыми был связан, разнес на части и другую клетку и освободил Сун Цзяна. Другие разбойники тем временем уже связали Лю Гао и побежали за лошадью, на которой он ехал. Они захватили также трех лошадей, который везли повозку.
С Лю Гао сорвали одежду, одели в нее Сун Цзяна и, посадив его на лошадь, повели на гору. Зятем три молодца и Хуа Юн с остальными разбойниками связали голого Лю Гао и тоже увезли его на гору.
Оказалось, что трое главарей, не имея о Сун Цзяне никаких сведений, послали нескольких толковых парней из своих подчиненных разузнать, что случилось. Те пришли прямо в крепость Цинфын и там услышали от людей о том, как Хуан Синь подал знак, бросив на пол чашку с вином, и как схватили начальника Хуа Юна и Сун Цзяна, посадили в клетки и отправили в Цинчжоу. Получив это сообщение, атаманы собрали людей и лошадей, окольным путем вышли на большую дорогу и, расставив свои заставы даже на маленьких тропинках; перерезали путь, по которому должны были везти обоих узников. Так удалось им спасти Хуа Юна и Сун Цзяна и захватить Лю Гао. В стан вернулись, когда была уже вторая стража ночи.
Все собрались в зале Совещаний. Атаманы пригласили Сун Цзяна и Хуа Юна занять места в середине, а сами сели напротив. В честь гостей были поданы кушанья и вина. Янь Шунь приказал своим молодцам принять участие в пирушке. Благодаря хозяев за угощенье, Хуа Юн сказал:
— Мой старший брат и я очень благодарны вам, трем храбрым героям, за то, что вы спасли нас и отомстили. За такую Злость трудно отблагодарить. Но в крепости остались у меня жена и младшая сестра. Хуан Синь, конечно, схватит их. Как же спасти женщин?
— Будьте спокойны, начальник, — отвечал Янь Шунь. — Я думаю, что Хуан Синь не посмеет сразу же их тронуть. А если даже он их и схватит, то повезет по той же самой дороге. Завтра мы втроем спустимся с горы и приведем сюда, в стан, вашу супругу и вашу почтенную сестру. Сейчас мы пошлем своих парней на разведку.
— Не знаю, как и благодарить вас, благородный вождь, — сказал Хуа Юн.
— Сперва попрошу вас привести сюда этого негодяя Лю Гао, — сказал Сун Цзян.
— Я привяжу его к большому столбу, распорю ему живот, выну сердце и преподнесу вам, — заявил Янь Шунь.
— Я собственными руками зарублю его, — добавил Хуа Юн.
— Подлый ты человек, — ругался Сун Цзян, обращаясь к Лю Гао. — Я никогда не питал к тебе вражды и не помышлял о мести. Почему же ты послушал эту негодную женщину и причинил мне столько зла? Сейчас ты сам пленник, что же можешь ты сказать в свое оправдание?
— Да что с ним разговаривать, дорогой брат, — сказал Хуа Юн и тут же вонзил кинжал в сердце Лю Гао. Вынув сердце, он поднес его Сун Цзяну, а разбойники оттащили мертвое тело в сторону.
— Хотя эта тварь и убита, я все же не могу считать себя отомщенным, пока жива та распутная баба, — сказал Сун Цзян.
— Успокойтесь, дорогой брат. Завтра я сам спущусь с горы и захвачу эту женщину. Только теперь я уж попрошу вас оставить ее мне, — сказал Ван Ин Коротконогий тигр.
Тут все громко рассмеялись.
Ночью, когда пирушка закончилась, разбойники разошлись на отдых.
На следующее утро, поднявшись, они держали совет, как напасть на крепость Цинфын, и Янь Шунь сказал:
— Вчера наши ребята здорово потрудились и сегодня нуждаются в отдыхе. Мы не опоздаем, если спустимся с горы и завтра.
— Что же, — сказал Сун Цзян, — спешить некуда. Дайте людям и лошадям отдохнуть, тогда они будут здоровее и крепче.
Мы не будем рассказывать о том, как готовились в стане к выступлению, и вернемся к командующему Хуан Синю. Прискакав на своей лошади в крепость Цинфын, он подсчитал оставшихся людей и лошадей и расставил кругом крепости охрану. Потом написал донесение высшему начальству и приказал двум командирам сейчас же отвезти его начальнику области Му Юну.
Услышав, что прибыло срочное донесение, Му Юн пошел в управление. Из сообщения Хуан Синя он узнал о том, что Хуа Юн перешел к врагу, присоединившись к разбойникам с горы Цинфын, а крепость находится в опасности, и положение настолько серьезное, что необходимо немедленно послать туда для защиты опытного полководца. Все это очень испугало Му Юна. Он немедленно отрядил людей, поручив им пригласить к себе главного командующего округа, в ведении которого находились все пешие и конные части, чтобы обсудить с ним военные вопросы. Командующий по фамилии Цинь, по имени Мин, был родом из Кайчжоу. За вспыльчивый характер и громоподобный голос его прозвали «Громовержец». Он происходил из семьи военачальников, хорошо владел палицей с заостренным концом в виде волчьего клыка и отличался такой храбростью, что его не одолело бы войско даже в десять тысяч солдат.
Когда командующий услышал, что его вызывает начальник области Му Юн, он поспешил в Управление. После церемонии приветствия Му Юн вынул донесение Хуан Синя и передал командующему. Прочитав его, Цинь Мин очень рассердился и воскликнул:
— Что за бессовестный негодяй! Но не огорчайтесь. Покорный ваш слуга готов немедленно выступить со своими всадниками, и, если я не поймаю этого разбойника, клянусь вам, мой господин, я никогда больше не посмею взглянуть вам в глаза.
— Однако, если вы запоздаете, — сказал Му Юн, — эти разбойники успеют напасть на крепость Цинфын.
— Как же можно медлить в таком деле! — ответил Цинь Мин. — Сегодня же ночью я снаряжу людей и коней, и завтра рано утром мы выступим.
Начальник области остался очень доволен таким ответом, тут же велел приготовить мяса, вина и фураж, отправить все это вперед и распределить между солдатами, когда подойдет отряд.
Узнав о том, что Хуа Юн перешел к врагу, Цинь Мин в дикой ярости сел на лошадь и поспешил прямо к себе в управление. Он снарядил сотню всадников и четыре сотни пеших и приказал им выйти за город и приготовиться к походу.
Тем временем начальник области Му Юн распорядился приготовить в кумирне за городом пампушки на пару и большие чашки с вином. Каждого солдата ждали три чашки вина, Две пампушки и один цзинь жареного мяса. Только успели закончить приготовления, как из города показался отряд. Впереди развевалось красное знамя, на котором большими иероглифами было напечатано: «Отряд главного командующего Циня».
Взглянув на Цинь Мина, одетого в военные доспехи, начальник области подумал: «Вот это действительно герой, которому нет равных». Когда Цинь Мин увидел Му Юна, он поспешно передал свое оружие солдату, который ехал рядом с ним, слез с коня и приветствовал начальника области. После церемонии начальник налил вина и, передавая чашку командующему, обратился к нему с такими напутственными словами:
— Искусно используйте любую возможность. Желаю вам быстрой победы!
Когда солдатам было роздано все угощение, взвилась сигнальная ракета. Цинь Мин распрощался с начальником области, вскочил на лошадь, выстроил отряд и поспешно выступил в поход. Солдаты, вооруженные мечами и секирами, направились прямо к крепости Цинфын.
Эта крепость находилась к юго-востоку от Цинчжоу, и ближайший путь к ней лежал прямо на юг, мимо горы Цинфын, а оттуда по небольшим тропинкам уже можно было легко пройти к северному склону горы.
Теперь скажем несколько слов о том, что происходило в стане на горе Цинфын.
Разбойники были хорошо осведомлены о выступлении отряда. Они как раз собирались выступить и напасть на крепость Цинфын. Сообщение о том, что сюда идет Цинь Мин с большим войском, сильно всех напугало, и они растерянно переглядывались.
— Не тревожьтесь, — сказал Хуа Юн. — Еще в древние времена солдаты считали своим долгом насмерть сразиться с врагом. Накормите досыта своих подчиненных и выдайте им вина. А потом сделайте то, что я вам скажу. Сначала мы дадим неприятелю отпор, а затем хитростью одолеем его. И он стал им говорить о том, как надо действовать.
— Ну как, хорошо? — спросил он, закончив.
— Прекрасно. — сказал Сун Цзян. — Действительно так и следует нам поступить.
Сун Цзян и Хуа Юн тут же разработали план и велели разбойникам готовиться к походу. Потом Хуа Юн выбрал себе доброго коня, кольчугу, лук и стрелы.
А теперь расскажем о том, как Цинь Мин подвел свой отряд к подножью горы и разбил лагерь на расстоянии десяти ли от него. На следующий день солдаты поднялись до рассвета. Когда все поели, была пущена ракета: это был сигнал к выступлению. Они двинулись к горе. На широкой равнине Цинь Мин выстроил свою конницу и солдат и приказал бить в барабаны.
Вдруг послышались оглушительные удары гонга, и с горы устремился большой отряд всадников и пеших. Цинь Мин осадил коня и, держа наперевес свою острую, как волчий клык, палицу, пристально смотрел вперед. С горы спускались разбойники во главе с Хуа Юном. У подножья они остановились. Снова ударили в гонг, и разбойники выстроились в боевом порядке. Хуа Юн, не слезая с лошади, поднял стальное копье и приветствовал Цинь Мина. Но Цинь Мин с негодованием закричал:
— Хуа Юн! Твои предки из поколения в поколение были военачальниками и служили императору. Ты тоже был на должности военного начальника крепости для охраны этого округа и получал содержание от казны… Что же с тобой случилось? Почему ты изменил императору и примкнул к разбойникам? Сегодня я прибыл сюда, чтобы схватить тебя. Если ты не окончательно потерял рассудок, сходи с лошади, и пусть тебя свяжут, — тогда мне не придется убивать тебя.
Хуа Юн с улыбкой сказал:
— Разрешите вас спросить, господин главнокомандующий, как мог Хуа Юн изменить императору? Все это произошло из-за Лю Гао, который ложно обвинил меня в преступлении. Он воспользовался данной ему властью, чтобы отомстить мне. У меня есть дом, но я не могу туда вернуться. У меня есть родина, но негде искать защиты. Вот до чего довели меня его преследования! И пришлось мне искать убежища здесь. Я прошу вас, господин главнокомандующий, хорошенько разобраться в моем деле и помочь мне снять с себя незаслуженное обвинение.
— Значит, ты отказываешься сойти с лошади и дать связать себя? — спросил Цинь Мин. — До каких же пор ты будешь разглагольствовать и хитрыми речами будоражить моих солдат?
И он приказал бить в барабаны. Размахивая палицей, Цинь Мин понесся на Хуа Юна.
— Цинь Мин! — громко засмеявшись, сказал Хуа Юн. — Неужели ты не понимаешь, что люди хотят тебе добра. Я помню, что чином ты выше меня, но уж не думаешь ли ты, что я струсил?
И, дав волю своему коню, он с пикой наперевес бросился навстречу Цинь Мину. Они съезжались уже раз пятьдесят, но трудно было сказать, на чьей стороне перевес. Вдруг Хуа Юн притворился, будто отступает. Он повернул своего коня на боковую тропинку и сделал вид, что спускается с горы. Цинь Мин рассвирепел и погнался за ним. Хуа Юн отбросил пику и, осадил своего коня. Потом он взял стрелу в правую руку, лук в левую, натянул его до отказа, повернулся и пустил стрелу в гребень на шлеме Цинь Мина. Стрела попала прямо в цель, и гребень упал на землю. Это было как бы предупреждением Цинь Мину. Испугавшись, он не посмел больше преследовать Хуа Юна, быстро повернул коня и хотел было броситься на разбойников, но те с криками побежали на гору; Хуа Юн также поехал на гору, но другой дорогой.
Увидев, что никого нет, Цинь Мин еще больше рассердился, он стал поносить разбойников за их дерзость, приказал бить в гонги и барабаны и идти в гору.
Выстроившись, отряд с воинственными криками двинулся вперед. Первыми шли пешие воины. Миновав несколько перевалов, они увидели, что с кручи навстречу им с грохотом летят бревна, большие камни, кувшины с негашеной известью и различные нечистоты. Передним отступать было некуда, и человек пятьдесят были сбиты с ног. Остальным же ничего другого не оставалось, как бежать.
Вне себя от гнева Цинь Мин повел свой отряд в обход, надеясь найти другую дорогу на гору. Так они бродили в поисках до полудня, как вдруг, с западной стороны горы, раздались удары гонга. Из-за леса появился отряд разбойников с красными флагами. Но как только Цинь Мин ринулся со своим отрядом вперед, удары гонга прекратились и флаги исчезли.
Тут Цинь Мин увидел, что это вовсе не дорога, а всего лишь несколько тропинок, протоптанных дровосеками. Тропинки были завалены поломанными деревьями и ветвями, и двигаться дальше было невозможно. Едва он хотел распорядиться, чтобы очистили ему дорогу, как донесли, что с восточной стороны горы доносятся звуки гонга и движется отряд с красными флагами. Цинь Мин с отрядом тотчас же устремился на восточную сторону горы. Но когда он прибыл туда, звуки гонга прекратились и флаги исчезли. Опустив поводья, Цинь Мин стал искать дорогу, но он видел только тропинки дровосеков, заваленные срубленными деревьями и сучьями. Разведчики донесли ему, что на западной стороне горы снова послышались звуки гонга и опять появился отряд с красными флагами.
Цинь Мин пришпорил своего коня и бросился на западный склон горы. Но и там не оказалось ни людей, ни флагов. Цинь Мин был до того взбешен и так яростно скрежетал зубами, что чуть было не раскрошил их. Он стоял, не помня себя от гнева, как вдруг снова услышал звуки гонга, доносившиеся с восточного склона горы. Цинь Мин со своим отрядом поспешил туда, но снова не обнаружил ни разбойников, ни флагов.
Грудь Цинь Мина распирала ярость. Он хотел дать приказ искать дорогу на гору, но вдруг услышал крики, доносившиеся с западного склона горы. Гнев Цинь Мина вознесся до самых небес, и он с отрядом немедленно бросился на запад, но, осмотрев верхний и нижний склоны горы, никого там не обнаружил. Тогда Цинь Мин велел солдатам искать дорогу на гору с запада и с востока.
Но один из солдат выступил и доложил:
— Здесь нигде нет настоящего пути. Подняться можно только с юго-восточной стороны, там пролегает большая дорога. Если же мы попытаемся пройти здесь, то можем потерпеть поражение.
Услышав это, Цинь Мин сказал:
— Мы тотчас же выступим по этой дороге, — и тут же повел свой отряд к юго-восточному склону горы.
Когда они прибыли туда, вечерело. И люди и лошади выбились из сил. Цинь Мин хотел распорядиться, чтобы разбили лагерь и готовили еду, как вдруг увидел, что по всей горе запылали факелы, услышал беспорядочные удары гонга и крики. Рассвирепев, он захватил с собой человек пятьдесят всадников и бросился на гору.
Вдруг он увидел, что из-за леса летит туча стрел. Нескольких солдат ранило. Выхода не было. Пришлось повернуть обратно и спуститься с горы. Он приказал солдатам заняться приготовлением еды. Но едва они развели огонь, как на склоне горы вспыхнуло более восьмидесяти факелов, которые начали спускаться с горы. Раздались пронзительный свист и завывания. Однако, не успел Цинь Мин броситься им навстречу, как приближающиеся факелы словно погасли.
Ночь была лунная, но темные облака скрывали луну, и было не очень светло. Не в силах больше сдерживать гнев, Цинь Мин собирался приказать солдатам зажечь факелы и поджечь лес, но тут из расщелины гор раздались звуки флейты и барабанный бой. Пришпорив коня, Цинь Мин подъехал поближе и увидел, что на вершине горы, освещенные десятью факелами, Хуа Юн и Сун Цзян распивают вино.
Не зная, как излить свою злобу, Цинь Мин остановил коня и начал отчаянно ругаться. Хуа Юн засмеялся и сказал:
— Господин командующий, вам не следует так горячиться. Лучше вернитесь к себе и отдохните, а завтра мы с вами сразимся не на жизнь, а на смерть.
Тогда Цинь Мин гневно крикнул:
— Спускайся вниз, разбойник-изменник. Я готов сейчас же сразиться с тобой триста кругов, посмотрим, чья возьмет!
— Вы, господин командующий, сегодня уже устали, — ответил Хуа Юн. — Даже если я и одолею вас, то не сочту это своей заслугой. Отправляйтесь-ка лучше к себе, а завтра приходите.
Тут Цинь Мин рассвирепел еще больше и, стоя внизу, продолжал браниться. Ему хотелось во что бы то ни стало найти дорогу на гору, но в то же время он боялся лука и стрел Хуа Юна, поэтому-то Цинь Мину ничего не оставалось, как браниться. Вдруг из его отряда донесся шум и послышались крики. Он поспешил туда и увидел, как с горы летят горящие шары и стрелы. Человек тридцать разбойников, зайдя в тыл и, пользуясь темнотой, пускали в солдат стрелы. Солдаты с криком бросились на другую сторону горы и спрятались в глубокой впадине.
Но, укрывшись от стрел, солдаты попали в другую беду. С горы на них обрушился мощный поток воды. Оказавшись в водовороте, они силились выкарабкаться и спасти свою жизнь. Но как только они выбирались на берег, разбойники подцепляли их крючками с зазубринами, забирали в плен и уводили на гору. Те же, кому не удалось выкарабкаться, утонули в потоке воды. Была уже третья ночная стража.
У Цинь Мина от гнева голова разрывалась на части. Вдруг он заметил в стороне маленькую тропинку. Повернув лошадь, он бросился вверх, на гору, но, проехав не более пятидесяти шагов, вместе с лошадью провалился в глубокую яму.
Спрятавшиеся около ямы человек пятьдесят разбойников крючьями подцепили Цинь Мина и поволокли наверх. Они сняли с него кольчугу, шлем, оружие и связали его. Затем вытащили из ямы лошадь Цинь Мина и направились к стану Цинфын.
Весь этот хитроумный план был придуман Хуа Юном. Это он научил разбойников появляться то с востока, то с запада, чтобы сбить с толку людей Цинь Мина и измотать их силы. Он же велел запрудить две горных речки мешками с землей и постараться ночью загнать солдат и Цинь Мина в русло этих речек, а затем пустить сверху воду, чтобы в бушующем потоке погубить людей и лошадей.
Нужно вам сказать, что из пятисот солдат и лошадей, которых привел с собой Цинь Мин, более половины погибло в воде. В плен попало только сто пятьдесят или сто семьдесят человек. Кроме того, разбойники захватили более семидесяти добрых коней. Ни одному солдату не удалось бежать, а в устроенную ловушку попал сам Цинь Мин, которого взяли живым.
Пока разбойники вели Цинь Мина в стан, совсем рассвело.
Пятеро молодцов сидели в зале Совещаний. Связанного Цинь Мина ввели в помещение. Хуа Юн поспешно вскочил с своего кресла и пошел ему навстречу. Он сам развязал веревки, помог Цинь Мину войти в комнату, затем, отвесив глубокий поклон, почтительно приветствовал его. Последний поспешил ответить на приветствие и сказал:
— Я — пленник, и в вашей власти даже разрезать меня на куски. Почему же вы так почтительно приветствуете меня?
— Разбойники не разбирают, кто благородный и кто низкий, и лишь по своему невежеству оскорбили вас, — сказал Хуа Юн, преклонив колена. — Умоляем вас простить этот тяжелый проступок.
Он тут же достал тканную золотом одежду из атласа и дал Цинь Мину надеть.
— А кто тот добрый молодец, который является вашим главарем? — спросил Цинь Мин.
— Это мой названный старший брат, — ответил Хуа Юн. — Зовут его Сун Цзян, он писарь из уезда Юньчэн, а те почтенные люди — главари стана: Янь Шунь, Ван Ин и Чжэн Тянь-шоу.
— Этих-то троих я знаю, — сказал Цинь Мин. — А не тот ли это Сун Цзян, что из провинции Шаньдун, по прозванию Суп Гун-мин, Благодатный дождь?
— Тот самый, — не замедлил ответить Сун Цзян.
Услышав это, Цинь Мин поспешил почтительно приветствовать его и сказал:
— Давно слыхал я о вашем славном имени, но никак не ожидал, что увижу вас сегодня здесь.
Сун Цзян хотел быстро ответить ему на поклон, но не мог. Видя, с каким трудом он сгибает колени, Цинь Мин спросил его:
— Дорогой брат, что случилось с вашими ногами?
Тогда Сун Цзяй рассказал ему всю свою историю с того момента, как он ушел из Юньчэна, и кончая тем, как его избил Лю Гао. Цинь Мин только головой покачал и сказал:
— Я знал лишь одну сторону этого дела, и к каким большим ошибкам это привело! Дайте мне возможность вернуться в Цинчжоу, и я расскажу обо всем начальнику области Му Юну.
Но Янь Шунь уговаривал Цинь Мина остаться на несколько дней и тотчас же приказал зарезать для пира баранов и лошадей. Пленным солдатам, находившимся в помещениях позади стана, за горой, также послали мяса и вина.
Выпив несколько чашек, Цинь Мин поднялся и сказал:
— Доблестные рыцари! Вы были настолько великодушны, что сохранили мне жизнь. Верните же мне мою кольчугу, шлем, оружие и коня, чтобы я мог вернуться в Цинчжоу.
— Вы не правы, — сказал Янь Шунь. — Разве можно возвращаться в Цинчжоу, потеряв всех солдат и лошадей, которых вы привели с собой? Ведь Му Юн не оставит этого безнаказанно. Лучше оставайтесь у нас в стане на некоторое время. Правда, вам здесь покажется чересчур бедно. Но вы можете пить с нами вино и заниматься нашим делом. Одеждой мы обеспечены, добычу делим справедливо, остаться здесь куда лучше, чем возвратиться в Цинчжоу и навлечь на себя гнев правителей.
Выслушав это, Цинь Мин вышел из комнаты и сказал:
— И в этом мире, и на том свете я всегда буду верным слугой сунского императора. По распоряжению императорского двора я назначен командующим войсками и никаких проступков не совершил, почему же я должен превратиться в разбойника и восстать против императора? Если вы хотите убить меня, — убивайте.
Хуа Юн поспешил к Цинь Мину и, удерживая его, сказал:
— Не гневайтесь, дорогой друг, выслушайте меня. Я ведь тоже сын чиновника императорского дома. И тем не менее вынужден был прийти сюда. Если вы, господин командующий, не хотите стать разбойником, мы не смеем принуждать вас, но прошу вас посидеть немного. Вот окончится пир, и я принесу вам кольчугу, шлем, оружие, приготовлю коня, и вы сможете ехать.
Но Цинь Мин ни за что не хотел садиться. Хуа Юн же продолжал уговаривать его:
— Господин командующий, сейчас ночь. За минувший день вы очень утомились, да и ни один человек на вашем месте не в силах был бы все это выдержать. А потом, почему бы вам не накормить коня, прежде чем отправиться в дорогу?
«Он прав», — подумал Цинь Мин. Войдя обратно в помещение, он сел за стол и продолжал пить вино. Пятеро добрых молодцов то и дело подходили к нему с чашками в руках и приглашали выпить. Цинь Мин совсем ослабел от усталости, но от угощенья отказываться не мог и, отбросив все заботы, пил до тех пор, пока не опьянел. Разбойники провели его в шатер и уложили спать, а сами вернулись к своим делам, и об этом нет нужды больше говорить.
Продолжим же наш рассказ. Цинь Мин проспал до утра, затем вскочил, умылся, прополоскал рот и тотчас же собрался ехать.
— Позавтракайте сначала, господин командующий, а потом уже отправитесь. Мы проводим вас, — уговаривали его хозяева. Но так как Цинь Мин по характеру был горяч и нетерпелив, то желал ехать сейчас же. Тогда хозяева быстро приготовили закуски и вина, принесли его шлем и кольчугу и подали ему одежду. Затем ему принесли оружие и острую палицу, привели коня. Несколько человек получили приказание сопровождать его вниз. Пятеро вожаков также поехали провожать Цинь Мина и распростились с ним у подножья горы. Цинь Мин сел на коня, взял свою острую палицу и, когда уже совсем рассвело, покинул гору Цинфын.
В Цинчжоу он не скакал, а летел на своем коне, и когда проехал около десяти ли, было уже около полудня. Нигде не было видно прохожих. Лишь облако дыма поднималось вдали. Тут в сердце Цинь Мина закралась тревога. Подъехав к окрестностям города, он увидел, что там, где прежде стояли сотни домов, теперь все сожжено дотла, опустошено и завалено битой черепицей и кирпичом. То здесь, то там в беспорядке лежали обожженные трупы мужчин и женщин. Цинь Мин с ужасом смотрел на это зрелище и погнал коня через груды развалин к городским стенам. Подъехав к воротам, он велел открыть их, но увидел, что мост через ров с водой высоко поднят, а на стене стоят солдаты, расставлены флаги и приготовлены камни и большие деревянные балки. Сдерживая коня, Цинь Мин крикнул солдатам, чтоб они опустили мост и дали ему проехать.
Но солдаты, завидев Цинь Мина, забили в барабаны и стали издавать воинственные крики.
— Я командующий, почему же вы не впускаете меня в город? — крикнул Цинь Мин.
Тогда в просвете городской стены появился начальник области Му Юн и закричал:
— Ах ты, разбойник! Или ты совсем совесть потерял! Вчера ночью ты привел своих людей, напал на город, погубил много мирного населения и сжег сотни домов. А сегодня ты снова пришел, да еще требуешь открыть ворота. Императорский двор никогда не обижал тебя, как же ты мог совершить такой подлый поступок? Я уже послал донесение императорскому двору, и рано или поздно тебя поймают и изрежут на куски.
— Милостивый господин, вы ошибаетесь! — вскричал Цинь Мин. — Я потерял всех своих людей, был взят в плен разбойниками с горы и только сейчас вырвался на свободу. Как же мог я вчера ночью напасть на город!
— А, ты думаешь, что я не узнал твоего коня, кольчугу, оружие и твой шлем? — продолжал кричать начальник области. — Да все, кто находился на городской стене, ясно видели, как ты командовал людьми с красными повязками на головах. Они избивали людей и жгли дома. Как же ты смеешь отрицать все это? И если даже допустить, что тебя разбили и захватили в плен, то как могло случиться, что из пятисот солдат ни один не спасся и не сообщил сюда об этом? Ты хочешь обмануть нас, требуешь, чтоб открыли ворота и ты бы смог вывести свою семью. Но знай, что твоя жена сегодня утром убита. Если не веришь, я покажу тебе ее голову.
С этими словами он взял копье и поднял голову жены Цинь Мина над стеной.
Цинь Мин был человеком горячим, грудь его разрывалась от гнева, он не мог выговорить ни слова и лишь застонал от горя и несправедливости.
В это время с городской стены градом посыпались стрелы. Цинь Мину пришлось отъехать и укрыться от них. Повсюду вспыхивали языки пламени, поднимающиеся из непотухших пожарищ.
Тогда Цинь Мин повернул коня и поехал прямо к пожарищу. Он готов был умереть от отчаяния. Цинь Мин долго размышлял и затем пустил своего коня знакомой дорогой, по которой сюда приехал. Всего каких-нибудь десять с лишним ли остались позади, когда из леса появилась группа людей на лошадях. Впереди ехали пять добрых молодцов. Это были, конечно, Сун Цзян, Хуа Юн, Янь Шунь, Ван Ин и Чжэн Тянь-тоу. За ними следовало около двухсот разбойников.
— Господин командующий, почему вы не вернулись в Цинчжоу? Куда в одиночестве держите путь? — спросил с поклоном Сун Цзян, не слезая с лошади.
Цинь Мин гневно ответил:
— Я не знаю, что это был за негодяй, но пусть небо откажет ему в защите и земля перестанет носить его, пусть мясо его срежут с костей его. Он нарядился в мою одежду и напал на город, разрушил дома, в которых жил народ, погубил много мирных людей, из-за него погибла вся моя семья. О горе мне! Нет сейчас тропинки, по которой я мог бы пойти на небо, нет двери, через которую я вошел бы в ад. Если я найду этого человека, то рассеку его на куски моей острой палицей и лишь тогда успокоюсь.
— Не волнуйтесь, господин командующий, — сказал Сун Цзян. — У меня есть план, но здесь изложить его трудно. Поедемте с нами сейчас в горный стан, и я все расскажу вам. Цинь Мину ничего не оставалось делать, как отправиться с ними на гору Цинфын.
Всю дорогу они молчали. Вскоре приехали в стан, сошли с лошадей и прошли в помещение. Разбойники приготовили вино, закуски и разные яства и поставили все это в зале Совещаний. Пятеро главарей пригласили Цинь Мина в зал. Предложив ему занять почетное место, они опустились перед ним в ряд па колени. Цинь Мин поспешил ответить им тем же и тоже встал на колени. Первым заговорил Сун Цзян:
— Господин командующий, не браните нас. Вчера ночью мы хотели задержать вас в стане, но вы решительно отказались. И вот тогда я придумал план: найти воина, похожего на вас, переодеть его в ваши доспехи и шлем, дать ему вашего коня, вашу палицу, послать в Цинчжоу во главе разбойников в красных повязках и там учинить разгром. Янь Шунь и Ван Коротконогий тигр взяли с собой каждый по пятидесяти человек я тоже отправились туда на помощь. Все было подстроено так, будто вы вернулись забрать свою семью из города. Резня и пожары сделали невозможным ваше возвращение туда, а сейчас мы пришли к вам с повинной головой и готовы понести заслуженное наказание.
Услышав это, Цинь Мин почувствовал, как в груди его подымаются ярость и гнев. Он хотел уже вступить в смертельную схватку с Сун Цзяном и остальными, но, поразмыслив, рассудил, что, во-первых, само небо, очевидно, предопределило ему присоединиться к этим людям, во-вторых — что эти люди обошлись с ним весьма вежливо и почтительно, и, наконец, что ему одному с ними не справиться. Поэтому он сдержал свой гнев и сказал:
— Друзья мои, хотя вы и с добрыми намерениями оставляли меня здесь, но принесли мне слишком много горя: я потерял жену и всю свою семью.
— Но иначе вы ни за что не согласились бы остаться у нас, — ответил Сун Цзян. — Ваша жена погибла, но Хуа Юн говорит, что у него есть младшая сестра, очень умная и добродетельная девушка, он с радостью отдаст ее вам в жены, чтобы возместить вам вашу потерю, и даст ей приданое. Что вы об этом думаете?
Цинь Мин, видя, с каким глубоким уважением и любовью относятся к нему эти люди, начал понемногу успокаиваться и поддался на уговоры. Затем все присутствующие решили, что главным среди них должен быть Сун Цзян.
После этого Цинь Мин, Хуа Юн и другие три начальника сели по старшинству. Был устроен торжественный пир. Все пили, ели и обсуждали план нападения на крепость Цинфын.
— Это дело не трудное, дорогие друзья, — сказал Цинь Мин, — не стоит беспокоиться об этом. Хуан Синь мой подчиненный. Искусству владеть оружием научил его я. И, наконец, мы очень дружны с ним. Завтра я поеду к нему и попрошу открыть ворота крепости. Я постараюсь убедить его прийти сюда и присоединиться к нам. Мы возьмем сюда семью Хуа Юна, захватим подлую жену Лю Гао и отомстим за все. Пусть это будет моим приношением по случаю присоединения к вам. Что вы на это скажете?
Очень довольный таким ответом, Сун Цзян воскликнул:
— Какое счастье услышать столь милостивое обещание из ваших уст, господин командующий!
Когда кончился пир, все пошли на отдых. На следующее утро, поднявшись рано, они позавтракали, и каждый одел свои военные доспехи. Цинь Мин сел на коня, взял острую палицу, первым спустился с горы и как ветер полетел к крепости Цинфын.
А между тем Хуан Синь, прибыв в крепость, стал распоряжаться солдатами и всем населением. Он проверил, сколько осталось в крепости солдат, приказал днем и ночью бдительно нести охрану и крепко запер все ворота, не осмеливаясь выступить на борьбу с разбойниками. Он то и дело посылал на разведку людей, однако помощь из Цинчжоу не приходила.
Но вот однажды ему доложили, что за воротами находится командующий Цинь Мин, что он приехал верхом один и требует открыть городские ворота. Услышав это, Хуан Синь сел на своего коня и поскакал к городским воротам. Он увидел, что там действительно только один всадник и с ним больше никого нет. Хуан Синь приказал открыть городские ворота, опустить подъемный мост и поехал навстречу командующему.
Подъехав к управлению крепостью, они сошли с коней, и Хуан Синь пригласил Цинь Мина войти. После совершения всех церемоний Хуан Синь спросил:
— Почему вы, господин командующий, приехали сюда на коне один?
Тогда Цинь Мин рассказал, как потерял солдат.
— Сун Цзян из провинции Шаньдун, — сказал он, — тот, второго прозвали Благодатным дождем, известный своей справедливостью и бескорыстием, — друг всех добрых людей на свете, и нет никого, кто бы не почитал его. Я был на горе Цинфын, и присоединился к его компании. У тебя нет ни жены, ни детей, и я советую тебе послушаться меня, отправиться в стан и присоединиться к нему. Таким образом, ты избежишь гнева начальника области.
— Если вы, милостивый господин, так поступили, — ответил Хуан Синь, — то осмелюсь ли я отказаться следовать за вами? Но я не слышал, что Сун Цзян там находится. Вы говорите, что Благодатный дождь, Сун Гун-мин, — в стане разбойников? Как же он там очутился?
Цинь Мин засмеялся и сказал:
— Это тот самый Чжан-сань из Юньчэна, которого вы недавно выслали. Он боялся назвать свое настоящее имя, чтобы не всплыло его старое судебное дело, поэтому он назвался Чжан-санем.
Услышав это, Хуан Синь чуть не упал от удивления и воскликнул:
— Знай я, что это Сун Цзян, я освободил бы его еще по дороге. Но я и понятия не имел об этом и узнал все лишь со слов Лю Гао. Ведь я чуть было не лишил Сун Цзяна жизни.
Цинь Мин и Хуан Синь еще находились в управлении и только что собирались уйти оттуда, как увидели солдата, пришедшего с донесением: «Два отряда на лошадях появились с разных направлении. Они бьют в барабаны и гонги и мчатся вперед с воинственным кличем».
Услышав это, Цинь Мин и Хуан Синь вскочили на коней и отправились навстречу врагу. Когда они приблизились к городским воротам, то увидели, что тучи пыли вздымаются до неба и закрывают солнце. Казалось, что воздух насыщен яростью боя.
Два отряда солдат нападали на крепость, —
А с холма спускались четыре бойца.
Как же Цинь Мин и Хуан Синь встретили противника? Об этом вы узнаете из следующей главы.
Глава 34
повествующая о том, как полководец Ши Юн передал письмо в деревенском трактире и как Хуа Юн пустил стрелу в дикого гуся
В тот момент, когда Цинь Мин и Хуан Синь вышли за заставу, они увидели два отряда всадников, приближающихся с двух направлений. Один отряд возглавляли Сун Цзян и Хуа Юн, а другой — Янь Шунь и Ван Коротконогий тигр. В каждом отряде было около ста пятидесяти человек. Хуан Синь скомандовал воинам опустить подъемный мост и открыть ворота. Всадников впустили в крепость.
Отдав приказ не трогать никого из населения и войска, Сун Цзян направился прямо в южную часть крепости и перебил семью Лю Гао. Однако Ван Коротконогий тигр успел захватить жену Лю Гао. Разбойники вынесли из дома все имущество, золото, серебро, деньги и ценности и сложили в повозки. Угнали они и весь скот — лошадей, коров, овец. А Хуа Юн поехал к себе домой, собрал все свое добро, уложил его в повозки, а также увез жену, детей и младшую сестру. Местных жителей он отпустил по домам.
Справившись со своими делами, удальцы покинули крепость Цинфын и вернулись в горный стан. Чжэн Тянь-шоу встретил их, и они все вместе пошли в зал Совещании. Хуан Синь совершил церемонию приветствия и сел сбоку, ниже Хуа Юна. Сун Цзян приказал устроить семью Хуа Юна и разделить имущество Лю Гао между всеми разбойниками.
Жену Лю Гао Ван Коротконогий тигр спрятал у себя в комнате.
— А где жена Лю Гао? — вдруг спохватился Янь Шунь.
— Отныне она будет женой начальника разбойников, — ответил Ван Коротконогий тигр.
— Мы отдадим ее тебе, — сказал Янь Шунь, — но вели ей сейчас прийти сюда. Мне надо сказать ей несколько слов.
— И я хочу расспросить ее кое о чем, — добавил Сун Цзян.
Ван Коротконогий тигр привел женщину в зал. Она вошла с плачем, умоляя о помиловании.
— Низкая ты женщина! — закричал Сун Цзян. — Я сделал тебе добро, отпустив с горы, ибо помнил, что ты жена императорского чиновника. А ты вот как отблагодарила меня. Что же можешь ты сказать в свое оправдание сейчас, когда тебя поймали?
— Да что там разговаривать с этой распутной дрянью! — вскричал Янь Шунь. Вскочив с места, он выхватил из-за пояса меч и одним ударом рассек женщину надвое.
Ван Коротконогий тигр впал в ярость и, вырвав у кого-то меч, хотел насмерть схватиться с Янь Шунем. Тогда все повскакали со своих мест, а Сун Цзян стал уговаривать Вана:
— Янь Шунь правильно поступил, убив эту женщину. Ты сам подумай, брат, ведь я приложил все усилия, чтобы спасти ее, и отпустил из лагеря, не желая нарушать их семейного счастья. А она не только забыла об этом, но еще и подстрекала мужа причинить мне зло. Дорогой брат! Рано или поздно ты поплатился бы за то, что оставил ее у себя. Погоди, я найду тебе хорошую жену, и ты будешь счастлив.
— Верно, — поддержал его Сун Цзян, — не убей он эту женщину, она принесла бы нам только беду.
Но на все уговоры Ван Коротконогий тигр молчал, не проронив ни единого слова. Наконец, Янь Шунь распорядился унести мертвую женщину. Кровь вытерли и занялись подготовкой к пиру в честь победы.
На следующий день Хуа Юн выдал свою сестру замуж за Цинь Мина. Сун Цзян и Хуан Синь были посаженными, а Янь Шунь, Ван Коротконогий тигр и Чжэн Тянь-шоу — сватами. Хуа Юн преподнес, как это полагается, свадебные подарки. Пять дней шел пир горой.
Спустя несколько дней на гору прибыли с сообщением разведчики. Они разузнали, что начальник области Цинчжоу, по имени Му Юн, послал донесение советнику императора о том, что Хуа Юн, Цинь Мин и Хуан Синь перешли на сторону разбойников, и просил послать против них карательное войско.
Услышав об этом, разбойники стали держать совет:
— Наш стан невелик, долго здесь не продержаться. Если придет большое войско и окружит нас со всех сторон, разве сможем мы противостоять ему?
— У меня есть предложение, — сказал Сун Цзян, — но я не знаю, согласитесь ли вы с ним.
— Мы рады выслушать ваши мудрые указания, — отвечали остальные.
— К югу отсюда, — продолжал Сун Цзян, — на расстоянии восьмисот ли есть место, которое называется Ляншаньбо. В центре его расположены город Ваньцзычэн и озеро Ляоэрва. Чао Гай собрал там около пяти тысяч всадников и занял все водное пространство. Правительственные войска не смеют и носа туда сунуть. Почему бы нам всем вместе не присоединиться к Чао Гаю?
— Это было бы очень хорошо, — заметил Цинь Мин. — Но где взять человека, который замолвил бы за нас словечко? Ведь неизвестно еще, захотят ли там принять нас.
Сун Цзян громко рассмеялся и рассказал, как Чао Гай с приятелями захватили подарки ко дню рождения сановника, как Лю Тан пришел к нему с письмом и золотом в знак благодарности, как он — Сун Цзян — убил Янь Поси, а потом бежал и присоединился к вольному люду.
Выслушав все это, Цинь Мин остался очень доволен и сказал:
— Если вы, дорогой брат, так облагодетельствовали их, то нам нечего медлить. Давайте быстрее соберемся и отправимся туда.
В тот же день они договорились окончательно. Все свое добро — золото, серебро, одежду и другие вещи, а также всех женщин и детей они решили отправить на десяти повозках. В отряде было шестьсот добрых коней. Разбойникам, которые не захотели отправиться с ними, выдали немного серебра и разрешили уйти искать себе новых покровителей, а тех, кто выразил желание ехать, зачислили в отряд воинов, которых привел Цинь Мин. Всего набралось около пятисот человек.
Сун Цзян приказал разбойникам разбиться на три группы. Он велел им выдавать себя за правительственные войска, которые направляются в Ляншаньбо якобы на борьбу с разбойниками. Когда все было готово и повозки нагружены, стан подожгли и сравняли с землей, а затем тремя группами стали спускаться с горы.
Впереди ехали Сун Цзян и Хуа Юн. И отряд, насчитывающий человек пятьдесят и тридцать-сорок лошадей, охранял пять-семь повозок с женщинами, детьми и имуществом. Вторая группа во главе с Цинь Мином и Хуан Синем имела восемьдесят-девяносто лошадей и примерно столько же повозок. Позади следовали Янь Шунь, Ван Коротконогий тигр и Чжэн Тянь-Шоу. Они вели за собой сорок или пятьдесят лошадей и сотню или две людей. Так они покинули гору Цинфын и направились в Ляншаньбо. Знамена отряда возвещали о том, что это идут правительственные войска, посланные на поимку разбойников, поэтому никто из встречных не осмеливался останавливать их.
Прошло дней пять или семь, и Цинчжоу остался далеко позади.
А теперь продолжим наш рассказ. Сун Цзян и Хуа Юн ехали впереди отряда, а за ними следовали повозки с женщинами и детьми. Следующая группа находилась на расстоянии почти двадцати ли от них. Наконец, они подъехали к месту, второе называлось «Горы-близнецы». Там, между двумя высокими, одинаковой формы горами, проходила большая, широкая дорога. Вдруг с горы донеслись звуки барабана и гонга.
— Это разбойники, — сказал Хуа Юн, прикрепил свое оружие к седлу и вынул лук и стрелы.
Приготовив все, он вложил лук в чехол и велел одному из верховых поторопить обе группы, шедшие сзади, а затем распорядился собрать людей, лошадей и повозки и остановиться. Сун Цзян и Хуа Юн с двадцатью солдатами отправились вперед на разведку. Проехав около пол-ли, они увидели отряд всадников. Человек сто, одетых с головы до ног во все красное, окружало молодого, статного воина, также одетого в красную одежду, державшего наперевес копье.
Стоя у подножья холма, этот статный молодец громко крикнул:
— Сегодня я померяюсь с тобой силами и посмотрим, кто победит.
Тут из-за перевала с противоположной стороны показалось еще человек сто всадников в белых одеждах. Отряд возглавлял статный молодец, также одетый во все белое. Он держал в руках резное копье. С одной стороны развевались красные знамена, с другой — белые. От оглушительного грохота барабанов, казалось, дрожит земля.
Оба воина хранили молчание. Затем, держа наизготовку оружие, они припустили коней и ринулись навстречу друг другу. На большой широкой дороге они схватывались уже более тридцати раз, но все еще нельзя было сказать, на чьей стороне перевес. Хуа Юн и Сун Цзян, сидя на лошадях, наблюдали за ними, невольно издавая возгласы одобрения. Хуа Юн, наблюдая за воюющими, подъезжал все ближе и ближе, чтобы лучше разглядеть их, и вдруг увидел, что противники, увлеченные боем, не заметили, как приблизились к отвесному берегу горного потока. У одного к пике был прикреплен хвост барса, у другого — пучок разноцветных блестящих лент. Во время боя ленты запутались, и оба копья сцепились так, что невозможно было их разнять.
Тогда Хуа Юн осадил лошадь, левой рукой достал из чехла свой лук, а правой вынул из колчана стрелу. Он приложил стрелу, натянул тетиву до отказа и прицелился в узел, где сцепились концы копий. Стрела попала прямо в цель, рассекла узел, и оба копья расцепились.
Более двухсот человек в один голос издали крик восторга; оба воина прекратили бой и, пришпорив коней, прискакали к Сун Цзяну и Хуа Юну. Сидя на лошадях, они почтительно поклонились и, приветствуя их, сказали:
— Умоляем вас назвать славное имя того, кто пустил эту чудесную стрелу. Кто он такой?
Хуа Юн, не слезая с лошади, отвечал:
— Этот человек — благородный названный брат мой родом из Шаньдуна — писарь Юньчэнского уездного управления, по прозвищу Благодатный дождь, по имени Сун Цзян. А я начальник крепости Цинфын — Хуа Юн.
Услышав эти имена, оба воина прикрепили свое оружие к седлам и, сойдя с лошадей, пали ниц, склонив голову до самой земли. Совершая поклоны, они говорили:
— Мы давно слышали о ваших славных именах.
Сун Цзян и Хуа Юн также спешились и, поднимая их, сказали:
— Мы тоже хотели бы узнать ваши благородные фамилии и имена.
Тогда тот, который был одет в красную одежду, ответил:
— Фамилия моя Люй, имя Фан. Я уроженец Таньчжоу. Я с детства изучал приемы боя полководца Люй Бу и научился владеть пикой. За это меня прозвали младший полководец Люй Фан. Я торговал лекарствами, но, приехав в Шаньдун, потерял все свое состояние и не мог возвратиться домой. Пришлось мне пока обосноваться здесь, на горе Близнецов, и заняться разбоем. Но вот недавно сюда пришел другой воин и хотел захватить мой стан. Я предложил ему поделить эти горы, но он отказался. Теперь мы приезжаем сюда каждый день и сражаемся друг с другом. Кто же мог думать, что нам посчастливится сегодня увидеть ваши благородные лица!
Тогда Сун Цзян спросил, как зовут воина в белой одежде, и тот ответил:
— Фамилия моя Го, имя Шэн. Моя родина уезд Цзялин в области Сычуань. Я торговал ртутью. И вот однажды на реке Хуанхэ мы попали в бурю, лодка наша перевернулась, и я не смог вернуться домой. Еще будучи в Цзялине, под руководством у командира местного отряда Чжана, я научился некоторым приемам владения пикой. Мне пришлось долго упражняться, чтобы владеть этим оружием легко и свободно. За мое искусство люди прозвали меня Жэнь Гуй, в честь знаменитого мастера, человека, который прославился своим умением пользоваться пикой. От вольного люда я узнал, что на горе Близнецов обосновался разбойник, который тоже владеет этим оружием. Тогда я решил прийти сюда и померяться с ним силами. Теперь каждый день мы сражаемся с ним. Прошло уже более десяти дней, но до сих пор так и неизвестно, кто из нас выйдет победителем. Вот уж не думали, что сегодня само небо пошлет нам такое счастье, и мы встретим вас.
Сун Цзян рассказал им обо всем, что произошло, и сказал:
— Раз уж нам посчастливилось встретиться друг с другом, Разрешите помирить вас, друзья мои. Что вы на это скажете?
Оба воина остались очень довольны и охотно согласились жить в мире. К этому времени подошли остальные отряды, и воины познакомились друг с другом. Люй Фан пригласил всех подняться на гору и велел зарезать для угощения коров и лошадей. А на следующий день Го Шэн тоже приготовил угощение: мясо и вино. После этого Сун Цзян предложил обоим воинам отправиться вместе с ними в Ляншаньбо и там объединиться с разбойниками Чао Гая. Люй Фан и Го Шэн с радостью согласились на это предложение.
Они пересчитали своих людей и лошадей, собрали имущество и уже готовы были выступить, когда Сун Цзян сказал:
— Подождите. Мы не так должны идти. Если мы двинемся в Ляншаньбо с отрядом в пятьсот человек, то разведчики Чао Гая сообщат об этом в стан. А когда станет известно о том, что со всех сторон идут войска, в Ляншаньбо, пожалуй, действительно подумают, что мы пришли переловить их. А тут уж шутки плохи. Лучше мы с Янь Шунем поедем вперед и предупредим их о нашем приходе, а вы следуйте за нами, как прежде, тремя группами.
— Вы очень прозорливы, дорогой брат, — сказали Хуа Юн и Цинь Мин. — Действительно, мы должны следовать отдельно друг за другом. Вы, брат, поезжайте впереди нас на расстоянии в половину дня пути, а мы выедем позже и будем присматривать за отрядом.
Мы не будем больше рассказывать здесь о том, как отряды отправились с горы Близнецов, а расскажем лишь о Сун Цзяне и Янь Шуне, которые верхом на конях, захватив с собой человек десять, поехали в разбойничий стан Ляншаньбо. Они ехали целых два дня, и на третий в полдень увидели в стороне от дороги большой трактир. Взглянув на него, Сун Цзян сказал:
— Ну, ребятки, вы, наверно, устали с дороги. Давайте-ка выпьем здесь, а потом поедем дальше.
Сун Цзян и Янь Шунь спешились и пошли в трактир, приказав людям расседлать лошадей и идти за ними. Войдя туда, Сун Цзян и Янь Шунь увидели три больших стола и несколько маленьких. За одним из больших столов Сун Цзян заметил человека в куртке из черного шелка, подпоясанного белым поясом. Голову его покрывала косынка, повязанная углом вперед в виде свиного рыла, прикрепленная сзади двумя медными тайюаньскими цепочками, которых и за золото не купишь. На ногах были обмотки из материи и пеньковые туфли с восемью завязками. К столу был прислонен короткий посох, а на другой стороне стола лежал узел. Человек этот был ростом больше восьми чи. На его желтом костлявом лице выделялись блестящие глаза. Ни бороды, ни усов он не носил.
Сун Цзян подозвал слугу и сказал:
— Со мной много людей. Мы оба сядем в глубине комнаты, а ты попроси этого гостя пересесть за другой стол, чтобы моим товарищам было где расположиться выпить и закусить.
— Слушаюсь, — ответил слуга.
Тогда Сун Цзян и Янь Шунь прошли в глубину комнаты и подозвали слугу:
— Принеси сюда вина и большие чашки. Налей каждому из наших товарищей по три чашки, а если есть мясо, неси и его. Сначала пускай поедят все остальные, а потом налей и нам вина.
В это время в трактир вошли остальные. Увидев их, слуга подошел к гостю, который походил на странника, и, обращаясь к нему, сказал:
— Простите за беспокойство, господин служивый, но прошу вас, освободите этот большой стол для людей, сопровождающих тех двух командиров, которые сидят в глубине комнаты.
Человек выругал слугу за то, что он назвал его служивым, и сердито сказал:
— Тут важно, кто пришел раньше. Да и с какой стати должен я меняться местами с подчиненными каких-то командиров. Никуда я не пересяду.
Услышав это, Янь Шунь сказал Сун Цзяну:
— Посмотри, как невежливо он ведет себя.
— Оставь его в покое, вот и все, — ответил Сун Цзян. — Неужели ты хочешь быть похожим на него? — И он удержал Янь Шуня.
Тут они заметили, что гость обернулся и взглянул на них с холодной усмешкой… Слуга, извиняясь, продолжал:
— Господин служивый, вы уж войдите в мое положение. Пересядьте, пожалуйста, за другой стол. Не все ли вам равно?
Тут незнакомец пришел в ярость и, стукнув по столу, закричал:
— Ах ты, дурень этакий! Хочешь, чтобы я пересел? Да ты в людях совсем не разбираешься! Думаешь, если я один, так со мной можно и не церемониться? Если б даже сам император этого захотел, и то я бы не пересел. Попробуй еще, поговори у меня! Придется тебе отведать тогда моих кулаков!
— Да ведь я же ничего не сказал, — оправдывался слуга.
— Посмей только рот открыть! — закричал человек.
Тут Янь Шунь не выдержал.
— Эй, парень! — крикнул он. — Почему ты безобразничаешь?.. Не хочешь пересесть — и не надо. Зачем же человека запугивать?
Тогда незнакомец вскочил, схватил в руки свой короткий посох и сказал:
— Я ругал его, а тебе что за дело? На земле существуют лишь два человека, которым я готов уступить, а все остальные для меня все равно, что навоз под ногами.
Тут Янь Шунь совсем разозлился. Он схватил скамейку и собрался уже было броситься в драку, но Сун Цзян, уловивший в речи незнакомца какой-то намек, встал между ними и начал их успокаивать.
— Прошу вас, не ссорьтесь. Хотел бы я знать, каких это двух человек на целом свете вы уважаете?
— Если я назову их, вы оцепенеете от ужаса, — ответил незнакомец.
— Все же мне хотелось бы знать замечательные имена этих людей, — сказал Сун Цзян.
— Один из них потомок императора прежней династии, — ответил человек по имени Чай Цзинь, по прозвищу «Маленький вихрь».
Сун Цзян в душе согласился с ним и снова спросил:
— А кто же другой?
— Ну, а другой еще замечательнее. Он писарь из Юньчэна, родом из Шаньдуна, зовут его Сун Цзян, по прозвищу «Благодатный дождь».
Сун Цзян взглянул на Янь Шуня и чуть заметно улыбнулся; Янь Шунь поставил скамейку на место, а незнакомец продолжал говорить:
— За исключением этих двух человек, даже самого императора великих Сунов я и то не испугаюсь.
— Постойте, — сказал Сун Цзян. — У меня есть к вам вопрос, так как я знаю людей, которых вы упомянули. Где вы с ними встречались?
— Если вы знаете их, мне вас обманывать не следует, — отвечал тот. — Три года тому назад я прожил в поместье господина Чай Цзиня более четырех месяцев. А вот с Сун Цзяном мне встречаться не приходилось.
— А хотелось бы вам познакомиться с этим темнолицым человеком? — спросил Сун Цзян.
— Да, я сейчас как раз иду разыскивать его.
— А кто вас просил об этом? — снова спросил Сун Цзян.
— Его брат, Сун Цин Железный веер, — ответил незнакомец. — Он дал мне письмо и попросил разыскать его.
Сун Цзян очень обрадовался, подошел к гостю и, поддерживая его, сказал:
— Если судьбой нам предназначено встретиться, то мы встретимся, хотя бы нас разделяли тысячи ли, если же нам встретиться не суждено, даже столкнувшись лицом к лицу, мы пройдем друг мимо друга. Я не кто иной, как тот самый темнолицый третий брат Сун Цзян.
Человек изумленно взглянул на него, а затем отвесил поклоны и сказал:
— Поистине само небо привело меня к вам, уважаемый брат. А я чуть было не прошел мимо, даже не подозревая, что это вы. Напрасно только сходил бы в поместье старого господина Куна.
Тогда Сун Цзян отвел человека вглубь комнаты и спросил:
— Все ли благополучно у меня дома?
— Прошу вас, старший брат мой, выслушать меня, — сказал человек. — Фамилия моя Ши, имя Юн, я уроженец Даминфу. Играя в азартные игры, я добывал себе на пропитание. Жители нашей деревни дали мне кличку «Каменный воин». Но однажды, во время игры, я ударом кулака убил человека, и мне пришлось бежать в поместье господина Чай Цзиня. Там от прохожих я услыхал ваше славное имя, мой уважаемый брат. Я специально отправился в Юньчэн, чтобы повидаться с вами. Но там я узнал, что вы уехали по какому-то делу. Когда при встрече с вашим четвертым братом я заговорил о Чай Цзине, он мне сказал, что вы, уважаемый друг, не там, а в поместье старого господина Куна. Я решил во что бы то ни стало повидать вас, уважаемый друг. Ваш брат написал это письмо и, передавая его мне, чтобы я снес его в поместье Куна, сказал: «Если ты встретишь моего брата, скажи ему, чтобы он поскорее возвращался домой».
При этих словах в сердце Сун Цзяна закралась тревога, и он спросил:
— Сколько дней вы прожили в нашей усадьбе? Вы видели моего отца?
— Я провел там всего одну ночь, а потом ушел. Старого господина я не видал, — сказал Ши Юн.
Сун Цзян рассказал Ши Юну о разбойничьем стане в Ляншаньбо, и тот сказал:
— Когда я ушел из поместья сановника Чай Цзиня, то повсюду слышал от вольного люда о вашем замечательном имени, мой уважаемый брат. Все говорили о том, что вы бескорыстны и помогаете всем угнетенным, всем, кого притесняют. Если вы, уважаемый друг, решили сейчас присоединиться к разбойникам, то должны взять и меня с собой.
— Стоит ли об этом говорить, — ответил Сун Цзян. — Что значит для нас одним человеком больше. А пока что познакомьтесь с Янь Шунем, — и, обращаясь к слуге, он крикнул:
— Иди-ка сюда и налей нам вина.
Когда они выпили по три чашки, Ши Юн вынул из узла письмо и поспешно передал его Сун Цзяну. Конверт был запечатан кое-как, на нем не было, как обычно, иероглифов с пожеланием счастья и мира. Беспокойство все больше и больше охватывало Сун Цзяна. Он поспешно разорвал конверт и дочитал до середины. Во второй половине письма было написано:
«В десятый день первой луны этого года наш отец заболел и умер. Гроб с его телом еще дома, и мы ждем тебя, дорогой брат, чтобы похоронить его. С большим нетерпением ждем твоего всего скорейшего возвращения. Не задерживайся. С кровавыми слезами написал это письмо твой младший брат Сун Цин».
Кончив читать, Сун Цзян в отчаянии даже застонал:
— О горе! Горе!
И уже не помня ничего, начал бить себя в грудь.
— Своенравный и негодный я сын, — ругал он себя, — какое преступление я совершил! Мой старый отец умер, а я не выполнил сыновнего долга. Чем же я лучше животного?
Он стал биться головой о стену и громко плакать. Янь Шунь и Ши Юн обняли его, и Сун Цзян рыдал до тех пор, пока не потерял сознания. Прошло много времени, прежде чем он пришел в себя.
— Дорогой брат, не надо так расстраивать себя, — говорили Янь Шунь и Ши Юн, успокаивая его.
— Не сочтите меня человеком легкомысленным и бесчувственным, — сказал Сун Цзян, обращаясь к Янь Шуню. — Я всегда думал о своем добром отце. Сейчас его нет больше в живых, и я должен сегодня же ночью вернуться домой. А вы, дорогие братья, уж как-нибудь сами доберетесь до горного стана.
— Уважаемый друг, — стал уговаривать его Янь Шунь, — вашего отца нет больше в живых. Если вы вернетесь домой, то все равно не увидите его. Под небесами нет таких родителей, которые бы не умирали. Поэтому успокоите свое сердце и ведите нас, ваших братьев, вперед. А потом мы все вместе быстро вернемся на похороны. Еще не будет поздно. В древности говорили: «Когда у змеи нет головы, она не может двигаться». Разве согласятся в стане принять нас к себе, если вы нас не поведете?
— Предположим, что я поведу вас в стан, сколько дней тогда я потеряю! Поистине никак не могу этого сделать. Я дам вам письмо, где подробно все изложу, а вы возьмете с собой Ши Юна и пойдете сами. Дождитесь тех, кто идет позади, чтобы прибыть туда всем вместе. Если бы я сегодня не узнал, что отец мой умер, тогда и разговаривать было бы не о чем. Но раз само небо пожелало, чтобы я узнал об этом, то каждый день будет для меня году подобен, и нигде не будет мне покоя. Я не возьму с собой ни одного человека, не надо мне и коня. Я пойду один, не останавливаясь ни днем, ни ночью.
Разве могли Янь Шунь и Ши Юн остановить его! Сун Цзян попросил слугу принести ему кисточку, тушь и лист бумаги и, плача, написал письмо, еще и еще раз повторяя свои указания и наставления о том, что еще следовало сделать. На конверте он написал, что не запечатывает его, и отдал Янь Шуню. Потом он снял с Ши Юна туфли на восьми завязках и надел их, взял немного серебра и заткнул за пояс кинжал. Кроме того, он взял короткий посох Ши Юна. Сун Цзян не притронулся ни к пище, ни к вину. Он уже выходил из ворот, когда Янь Шунь сказал ему:
— Дорогой брат, вы бы подождали Хуа Юна и Цинь Мина, повидались бы с ними перед уходом. Успеете еще отправиться в путь.
— Нет, я не буду ждать, — сказал Сун Цзян. — С моим письмом вы не встретите никаких затруднений. Ши Юн, брат мой, расскажи в Ляншаньбо обо всем. Поговори с ними от моего имени. Пусть извинят меня за то, что из-за смерти отца я должен был спешно вернуться домой.
Сун Цзян был бы рад вмиг достигнуть своего дома и пошел так быстро, как будто летел на крыльях.
Теперь вернемся к Янь Шуню и Ши Юну. Они выпили еще немного вина, поели печенья и, расплатившись, вместе с остальной компанией отправились дальше. Отъехав от трактира ли на пять, они увидели большой постоялый двор. Там они остановились и стали ждать подхода остальных. На утро следующего дня прибыли все. Янь Шунь и Ши Юн рассказали им о том, что Сун Цзян спешно отправился домой на похороны своего отца. Тогда все стали упрекать Янь Шуня:
— Почему же ты не задержал его немного?
— Услыхав, что отец его умер, Сун Цзян готов был покончить с собой, — говорил, защищая его, Ши Юн. — Как же можно было задержать его? Он улетел, если бы мог. Он написал очень подробное письмо, дал его нам и сказал, чтобы мы шли дальше. Когда в Ляншаньбо прочтут это письмо, никаких препятствий чинить нам не будут.
Прочитав письмо, Хуа Юн и Цинь Мин стали совещаться с остальными.
— Мы сейчас в очень тяжелом положении: вперед идти трудно, да и возвращаться нелегко. Мы не можем идти обратно, расходиться нам тоже не следует. Остается лишь одно — идти дальше. Положим письмо в конверт и пойдем в горы. Если они не захотят нас принимать, придется придумать что-нибудь другое.
И вот группа в девять добрых молодцов, ведя за собой около пятисот человек и лошадей, двинулась потихоньку в направлении Ляншаньбо и стала искать дорогу, ведущую на гору. Выехав, наконец, на дорогу, они вдруг услышали звуки барабанов и гонгов, доносившиеся из зарослей камыша над водой. Впереди по склонам гор развевались знамена всех цветов, а на поверхности озера показались две быстроходные лодки.
На первой лодке находилось человек пятьдесят разбойников, а на носу сидел их главарь. Это был не кто иной, как Линь Чун Барсоголовый. За первой лодкой следовала вторая, в которой также находилось человек пятьдесят разбойников. На носу сидел один из главарей — Рыжеволосый дьявол. Лю Тан.
Линь Чун с первой лодки крикнул:
— Вы что за люди? Откуда и из каких войск посланы сюда? Как посмели вы выступить против нас? Мы всех вас перебьем, ни одного не оставим в живых. Вы, конечно, слышали славное название Ляншаньбо?
Тут Хуа Юн, Цинь Мин и другие спешились и, остановившись на берегу, отвечали:
— Мы не правительственные войска. У нас есть письмо от нашего уважаемого брата Сун Цзяна. Мы пришли сюда искать прибежища в вашем стане.
Услышав это, Линь Чун ответил:
— Если у вас есть письмо от почтенного брата Сун Цзяна, идите вперед к постоялому двору Чжу Гуя и там покажите это письмо. Когда мы прочитаем его, то пригласим вас к себе познакомиться.
На лодке взмахнули синим флагом, к из зарослей тростника выплыла маленькая лодочка. В ней сидели три рыбака. Один из них остался караулить лодку, а двое других вышли на берег и сказали:
— Пусть ваши солдаты и командиры следуют за нами.
В это время на одной из лодок взмахнули белым флагом и зазвучал медный гонг. Обе быстроходные лодки скрылись. Когда прибывшие увидели все это с берега, то даже застыли от изумления.
— Какая армия посмеет прийти сюда? — говорили они. — Разве можно сравнить наш горный стан с этим?
Отряд последовал за рыбаками. Они долго колесили, пока не вышли прямо к кабачку Чжу Гуя. Последний, услыхав голоса, вышел навстречу и познакомился с ними. Затем он велел зарезать двух коров и каждому дал выпить вина. Прочитав письмо, он отправился в павильон над водой и пустил поющую стрелу в тростниковые заросли. Оттуда сразу же выехал быстроходный челнок. Чжу Гун приказал разбойникам, находившимся в нем, отвезти письмо в стан на гору. В то же время он приказал зарезать еще барана и свинью для угощения девяти прибывших главарей, а солдат и лошадей велел разместить на отдых.
На следующее утро в кабачок Чжу Гуя приветствовать прибывших явился сам У Юн. Здесь он со всеми познакомился. Когда были исполнены все церемонии вежливости и он подробно расспросил обо всем, подали штук тридцать больших весельных лодок. У Юн и Чжу Гуй пригласили девять главарей сесть в лодки. Там разместили также женщин, детей, солдат и лошадей, положили весь багаж и направились в Цзиньшатань. Высадившись на берег и пройдя сосновый лес, они увидели главного атамана Чао Гая, который в сопровождении большого числа разбойников вышел встречать их с музыкой. Познакомившись с девятью главарями, Чао Гай пригласил их пройти в ущелье, которое вело в стан. Отсюда они, кто верхом на лошади, а кто на носилках, отправились прямо в главное помещение стана. Совершив один за другим церемонии с поклонами, они расселись, причем в кресла с левой стороны сели: Чао Гай, У Юн, Гун-Сунь Шэн, Линь Чун, Лю Тан, Юань-эр, Юань-у, Юань-ци, Ду Цянь, Сун Вань, Чжу Гуй и Бай Шэн по прозвищу «Дневная крыса». Несколько месяцев тому назад благодаря У Юну, приславшему людей, чтобы освободить его, ему удалось бежать из цзичжоуской тюрьмы и прийти в горный стан к разбойникам.
В креслах с правой стороны разместились Хуа Юн, Цинь Мин, Хуан Синь, Янь Шунь, Ван Ин, Чжэн Тянь-шоу, Люй Фан, Го Шэн и Ши Юн. Все уселись двумя рядами: посередине стояла зажженная курильница, в которой горели благовонные палочки. Каждый из присутствующих принес клятву.
После этого громко затрубили рога, загрохотали барабаны. Для пира зарезали много коров и лошадей. Вновь прибывшие разбойники пришли и совершили церемонию поклонов. Главари приветствовали их и угощали… За станом были приготовлены дома, где разместили женщин и детей.
Во время пира Цинь Мин и Хуа Юн восхваляли Сун Цзяна и рассказали о том, как отомстили в крепости Цинфын. Все главари слушали с большим удовольствием. Рассказали они также и о том, как состязались на копьях Люй Фан и Го Шэн и как Хуа Юн пустил стрелу и рассек узел из лент и таким образом высвободил пики. Чао Гай не совсем поверил, однако сказал:
— Неужели можно быть таким искусным в стрельбе из лука? Надо и нам как-нибудь померяться с ним силами в этом деле.
В тот же день, когда уже было съедено много блюд и выпито много вина, хозяева предложили:
— Пойдемте на гору, погуляем немного, а затем вернемся обратно и продолжим наш пир.
Церемонно уступая друг другу дорогу, они вышли из помещения и, прогуливаясь, с наслаждением любовались горными видами. Дойдя до третьих ворот, они увидели в небе несколько стай пролетавших с криком диких гусей. Тут Хуа Юн подумал:
«Чао Гай не поверил, что я рассек стрелой спутанный узел. Почему бы мне не воспользоваться сегодня пролетом гусей и не показать ему, на что я способен? Пусть посмотрят, тогда, может быть, станут больше уважать меня».
Оглянувшись, он увидел, что у одного из сопровождавших их людей были лук и стрелы. Хуа Юн попросил у него лук и, взяв его в руки, увидел, что он очень красив и искусно отделан золотом. Как раз такой лук он хотел бы иметь. Быстро выбрав хорошую стрелу, он обратился к Чао Гаю:
— Вы и ваши атаманы, уважаемый брат, как будто не поверили, что я стрелой рассек спутанный узел. Видите? Там далеко летит стая диких гусей. Не смею хвастаться, но думаю, что эта стрела пробьет голову третьего в ряду гуся. Если же я промахнусь, то, надеюсь, атаманы не станут смеяться надо мной.
С этими словами Хуа Юн приложил стрелу к тетиве, натянул лук до отказа и прицелился. Стрела взлетела ввысь и действительно попала в третьего в ряду гуся. Птица полетела вниз на склон горы. Тотчас же послали человека принести гуся, и когда рассмотрели его, то увидели, что стрела попала прямо в голову. Чао Гай и остальные главари были поражены и дали Хуа Юну прозвище «Волшебный воин».
— Что тут говорить! Вы чудесный воин и подобны Сяо Ли-гуану, но даже сам Ян Ю-цзи не мог бы соперничать с вашим великолепным искусством, — с восхищением сказал У Юн. — Поистине большое счастье для нашего стана, что вы пришли сюда.
После этого случая в горном стане не было ни одного человека, который не почитал бы его. Все главари вернулись в помещение, и пир продолжался, а когда наступила ночь, все пошли отдыхать.
На следующий день снова начался пир. Нужно было определить звание каждого человека. Раньше Цинь Мин сидел выше Хуа Юна, но так как Хуа Юн приходился старшим братом жене Цинь Мина, то ему было предоставлено пятое место, ниже Линь Чуна, а Цинь Мину шестое. Лю Тан занял седьмое, Хуан Синь — восьмое; далее, ниже трех братьев Юань, сели Янь Шунь, Ван Коротконогий тигр, Люй Фан, Го Шэн, Чжэн Тянь-шоу, Ши Юн, Ду Цянь, Сун Вань, Чжу Гуй и Байшэн. Всего в звании главарей было теперь двадцать один человек.
Когда торжественное пиршество в честь этого события закончилось, принялись за постройку больших лодок и домов; сооружали повозки и другие вещи, ковали оружие, необходимое для войны, кольчуги, шлемы; приводили в порядок флаги и одежду, луки и стрелы. Все это делалось для борьбы с правительственными войсками. Однако об этом мы пока говорить не будем.
Расскажем лучше о том, что случилось с Сун Цзяном. Покинув деревенский трактир, он шел домой, не зная отдыха, и на следующий день после полудня подошел к кабачку, расположенному у входа в его деревню. Там он остановился немного отдохнуть. Хозяин кабачка по фамилии Чжан был в хороших отношениях с семьей Сун Цзяна. Видя, что Сун Цзян чем-то расстроен и даже потихоньку плачет, Чжан спросил его:
— Господин писарь, более полутора лет вы не были дома. Мы рады, что вы сегодня вернулись к нам. Почему же вы так печальны? Почему ваше сердце не радуется? Вы должны быть счастливы, что вышло помилование. Ведь вам, несомненно, будет сделано снисхождение.
— Дорогой дядюшка, вы правы, — ответил Сун Цзян. — Но обо всем этом мы поговорим после. Как же мне не печалиться, если больше нет в живых моего родного отца, который дал мне жизнь?
— Да вы шутите, сударь, — громко рассмеявшись, сказал Чжан. — Ваш уважаемый батюшка только что пил здесь вино и с час тому назад вернулся к себе домой. Как можете вы говорить такие слова!
— Вы, дядюшка, не смейтесь надо мной! — возразил Сун Цзян, вынув письмо, полученное из дома, и передавая его Чжану. — Мой брат Сун Цин ясно пишет, что отец наш умер в первые дни первой луны нового года и что он с нетерпением ждет моего приезда на похороны отца.
Прочитав письмо, Чжан воскликнул:
— Что за чудеса! Да ведь только сегодня в полдень он был здесь, ел и пил вместе с почтенным Ваном из Восточной деревни. С какой стати мне обманывать вас.
Эти слова привели Сун Цзяна в полное недоумение, и он стал раздумывать, что бы предпринять. С наступлением вечера Сун Цзян распрощался с хозяином кабачка и поспешил к себе домой. Он подошел к воротам своего поместья, заглянул туда, но не увидел ни живой души. Однако Сун Цзяна уже заметили работники, вышли из дома и встретили его с поклонами.
— Отец и брат дома? — спросил их Сун Цзян.
— Ваш почтенный отец все глаза проглядел, целые дни дожидаясь вашего возвращения, господин писарь, — отвечали ему работники. — Вот радость-то, что вы вернулись! Ваш отец только что пришел домой из кабачка Чжана, где пил с почтенным Ваном из Восточной деревни, и сейчас спит во внутренней комнате.
Услышав это, Сун Цзян был весьма поражен. Бросив свой короткий посох, он вошел в парадную комнату. Там был Сун Цин. Увидев Сун Цзяна, он с поклонами пошел навстречу старшему брату. Сун Цин не носил траура. Тут Сун Цзяна охватил сильный гнев и, указывая на брата пальцем, он принялся бранить его:
— Ты, гнусное животное! Где же это видано! Наш отец находится у себя дома, а ты написал мне письмо и решил потешаться надо мной… Я чуть было не лишил себя жизни, рыдал до потери сознания. Ты, негодяй, совершил мерзкий поступок.
Суп Цин хотел было все объяснить, как из-за ширмы вышел старый Сун и воскликнул:
— Дорогой мой сын, не сердись! Не брани своего брата, он тут ни при чем. Все это произошло потому, что я все время тосковал по тебе и попросил написать тебе, будто я умер, чтобы ты вернулся как можно скорее. К тому же я слышал о том, что На горе Байхушань — Белого тигра появилось много разбойников. Я боялся, что они уговорят тебя присоединиться к ним, и ты изменишь своему долгу верности и сыновнего почитания. Поэтому я и поспешил послать тебе письмо и позвать домой. Пользуясь тем, что от сановника Чай Цзиня здесь приходил Ши Юн, мы отправили это письмо. Все это сделано по моему желанию, и твой брат ни в чем не виновен. Не брани его! Я только что вернулся из кабачка Чжана и отдыхал в своей комнате, как вдруг услышал, что ты вернулся.
Выслушав все это, Сун Цзян поклонился отцу до земли. Он был и расстроен и обрадован.
— Я не знаю, в каком положении сейчас мое судебное дело, — спросил он отца. — Если объявлено помилование, то наказание за мое преступление будет, конечно, смягчено. То же говорил мне и Чжан недавно.
— До возвращения твоего брата Сун Цина мне очень помогали Чжу Тун и Лэй Хэн, — сказал старый Сун. — А с тех пор как власти разослали повсюду объявление о твоем аресте, никто не приходил и не беспокоил меня. Почему же я вызвал тебя сейчас? А вот почему. Мы недавно слышали, что по случаю назначения в императорском дворце наследника престола объявлено всеобщее помилование. Для всех, кто совершил какое-нибудь тяжелое преступление, наказание будет немного смягчено. Об этом было объявлено повсюду, так что если власти даже и узнают о твоем приходе и привлекут тебя к ответу, ты получишь наказание только за побег, и тебя не лишат жизни. А пока не будем об этом думать, а поговорим лучше о чем-нибудь другом.
— А что Чжу Тун и Лэй Хэн бывали у нас в поместье? — опять спросил Сун Цзян.
— Я слышал на днях, что их обоих послали по какому-то делу, — сказал Сун Цин, — Чжу Туна в Восточную столицу, а куда Лэй Хэна — не знаю. В уезд на их место назначены два новых человека по фамилии Чжао.
— Сын мой, ты устал после долгого пути, — сказал старый Сун. — Пройди во внутренние комнаты и отдохни немного.
Все в доме радовались, и об этом нет больше надобности говорить.
День сменился ночью, и на востоке взошла луна. Было время первой стражи, и в поместье все уже спали, как вдруг у передних и у задних ворот раздались пронзительные крики. Когда в усадьбе вскочили, чтобы узнать, в чем дело, то увидели, что поместье окружено множеством людей с факелами. Со всех сторон неслись возгласы: «Не выпускайте Сун Цзяна».
Услышав это, старый Сун от горя лишь запричитал:
Собралось близ Янцзы много храбрых, — и верность
проявилась великая в жарком бою.
Как удалось Сун Цзяну бежать из поместья, вы узнаете из следующей главы.
Глава 35
повествующая о том, как У Юн вручил Дай Цзуну рекомендательное письмо и как Сун Цзян встретил Ли Цзюня в горах Цзеянлин
Взобравшись по лестнице на стену, почтенный Сун увидел внизу множество факелов и решил, что там собралось более ста человек. Отряд возглавляли два вновь назначенных начальника. Это были братья Чжао Нэн и Чжао Дэ.
— Почтенный Сун! — кричали они. — Если ты человек разумный, выдай нам твоего сына Сун Цзяна, а мы уж сами справимся с ним. Если же не выдашь его, придется арестовать и тебя, старика.
— Да когда же это Сун Цзян вернулся? — удивился старик.
— Не болтай глупостей — закричал Чжао Нэн. — Люди видели, как он выпивал в кабачке старосты Чжана, что па краю деревни, а потом пошел домой. У нас есть свидетель, который шел за ним до самого дома. Нечего тут отпираться!
— Отец, не стоит с ними спорить, — промолвил стоявший около лестницы Сун Цзян. — Я сам выйду к ним, ничего они со мной не сделают. В уездном управлении меня все знают. А кроме того, вышел указ о помиловании, так что ко мне должны отнестись более милостиво. Зачем унижаться перед ними. Ведь семья Чжао славится своей подлостью. А сейчас, когда эти двое стали начальниками, где уж им понять, что такое справедливость! Ничего хорошего от них и подавно не дождешься! Кроме того, у них нет никакого сочувствия ко мне, а потому не стоит их упрашивать.
— Сынок мой, это я навлек на тебя беду, — заплакал старый Сун.
— Ничего, отец, не расстраивайся, — отвечал Сун Цзян. — То, что меня отдадут под суд, может быть даже и к лучшему. Не то завтра я вынужден был бы прятаться среди разбойников, которые убивают людей, поджигают дома. Попади я к ним, мы с тобой никогда больше не встретились бы. Пусть даже меня ожидает ссылка, но все равно срок ее когда-нибудь кончится. Тогда я смогу вернуться домой и неустанно заботиться о тебе до конца твоих дней.
— В таком случае, сын мой, — сказал старый Сун, — я постараюсь подкупить начальство, чтобы тебя сослали в хорошее место
Сун Цзян взобрался по лестнице на стену и закричал:
— Эй вы, перестаньте шуметь! По новому помилованию моя вина сейчас смягчается и смерть мне не грозит! Прошу вас, господа начальники, заехать в нашу усадьбу, мы побеседуем и выпьем по три чашки вина, а завтра вы передадите меня начальству.
— Уж не хочешь ли ты подкупить нас? — закричал Чжао Нэн. — Ну, так ты это брось…
— А вы что думаете, я хочу навлечь беду на отца и брата? — отвечал Сун Цзян. — Не церемоньтесь, заезжайте в усадьбу. — И, спустившись с лестницы, он распахнул ворота, пригласил начальников въехать во двор, а затем провел их. в помещение.
Всю ночь напролет шел пир горой; без счета резали кур, гусей. Начальников потчевали лучшим вином. Отряду в сто человек также поднесли вина, всех накормили и одарили подарками.
Старый Сун достал двадцать лян чистого серебра и преподнес двум начальникам в знак дружеского расположения к ним. На ночь гости остались в усадьбе, и на рассвете все вместе отправились в уездный город. Когда они приехали, начальник уезда Ши Вэнь-бинь уже приступил к делам.
Увидев, что начальники отряда Чжао Нэн и Чжао Дэ доставили Сун Цзяна прямо в управление, он остался очень доволен и приказал снять с преступника показания. Сун Цзян сразу же во всем признался.
— Я сделал ошибку, когда позапрошлой осенью заключил договор с Янь По-си о том, что беру ее в жены. Это была женщина дурного поведения, она постоянно напивалась допьяна и затевала ссоры и драки. Во время одной из ссор я случайно убил ее и, желая избежать наказания, скрылся. А вот теперь меня арестовали и привели на ваш суд. Я прошу рассмотреть это старое дело и вынести мне заслуженный приговор. Показания я даю добровольно и не думаю отпираться.
Выслушав Сун Цзяна, начальник уезда приказал заключить его под стражу. Весть об аресте Сун Цзяна распространилась по всему городу, и не было человека, который бы не посочувствовал ему. К начальнику уезда потянулись ходатаи с просьбой оказать, снисхождение Сун Цзяну. Все они вспоминали о его добрых делах. Да и сам начальник уезда был склонен к тому, чтобы чем-нибудь облегчить участь Сун Цзяна.
Ввиду чистосердечного признания с заключенного сняли длинную канту и наручники и ограничились лишь тем, что посадили его в тюрьму. Старый Сун старался подкупить начальство и не жалел на это ни денег, ни шелков.
Старуха Янь умерла еще полгода назад, и истца по этому делу не осталось. К тому же Чжан-сань, потерявший любовницу, ничего больше не предпринимал, чтобы отомстить за нее.
Когда все бумаги по делу Сун Цзяна были оформлены и истек установленный для разбирательства срок в шестьдесят дней, дели было переслано для окончательного решения в цзичжоуское областное управление. Ознакомившись с бумагами, начальник области вынес решение о смягчении наказания. Сун Цзян был приговорен к двадцати ударам палками, клеймению и ссылке в лагерь в Цзянчжоу.
Благодаря тому, что многие чиновники областного управления знали Сун Цзяна, да к тому же еще получили деньги и шелка, никто из них не настаивал на тяжелом наказании. Тем более, что в деле не было заявления истца, и все были на стороне Сун Цзяна.
В управлении на Сун Цзяна надели кангу и отправили к месту ссылки в сопровождении двух стражников Чжан Цяня и Ли Ваня. Получив сопроводительную бумагу, стражники вывели Сун Цзяна из областного управления. На дороге их уже ждали отец Сун Цзяна и его брат Сун Цин. Они захватили с собой вина, чтобы угостить стражников, и дали им немного денег. Суп Цзяну они принесли узел с вещами, заставили сменить одежду, надеть конопляные туфли, после чего старый Сун отозвал сына в сторону и напутствовал его следующими словами:
— Я знаю, что Цзянчжоу — неплохое место. Там много рыбы и риса. Я не жалел денег, чтобы тебя сослали именно туда. Ты уж как-нибудь перенеси эту ссылку. Тебя будет навещать твои брат и с каждой оказией я буду присылать тебе деньги на жизнь. По дороге вы будете проходить мимо Ляншаньбо. Может случиться, что тамошние обитатели спустятся с гор для того, чтобы захватить тебя и завлечь в свою шайку. Смотри, ни в коем случае не соглашайся идти к ним. Ведь этим ты дал бы повод поносить тебя и упрекать в измене властям и непочтительности к старику отцу. Крепко запомни это! В дороге, сынок, будь осторожен. Может быть, небо когда-нибудь и сжалится над нами, ты вернешься домой, и мы снова будем жить все вместе.
Сун Цзян со слезами на глазах распростился с отцом. Сун Цин проводил его на один переход. Расставаясь с братом, Сун Цзян сказал:
— Вы особенно не горюйте, что меня сейчас ссылают. Отец уже стар, жаль, что из-за меня ему пришлось поизрасходоваться на чиновников и суд, а я должен покидать родные места. Дорогой брат, ты как следует смотри за отцом, не оставляй его без присмотра и не вздумай ездить ко мне в Цзянчжоу. У меня много друзей среди вольницы, и кого бы я ни встретил, никто не откажет мне в помощи. Если понадобится, на расходы у меня есть. Может быть небо сжалится надо мной, и я когда-нибудь вернусь.
О том, как Сун Цин, плача, распростился со своим старшим братом, вернулся домой и стал заботиться о своем отце, мы здесь рассказывать не будем.
Поговорим лучше о том, как Сун Цзян пустился в путь со своей стражей. Получив деньги, а также считая Сун Цзяна хорошим человеком, Чжан Цянь и Ли Вань очень внимательно и заботливо относились к нему всю дорогу. Проведя день в пути, они остановились ночевать на постоялом дворе. Стражники развели огонь и приготовили себе еду, а Сун Цзян угостил их вином и мясом. Потом он сказал, обращаясь к ним:
— Мне не хотелось бы обманывать вас! Дальше наш путь пойдет мимо Ляншаньбо. Там, в горном стане, есть несколько добрых молодцов, которые знают меня. Боюсь, как бы они не спустились с гор и не попытались отбить меня. Этим они только наделают вам излишних хлопот. Давайте завтра встанем пораньше и глухими тропинками обойдем это место. Лучше сделать несколько лишних ли.
— Хорошо, что вы нас предупредили, господин писарь, — сказали сопровождающие, — мы и не знали. Лучше, конечно, пойти в обход, чтобы не столкнуться с этими молодцами. — И они тут же обсудили, как им быть.
Поднявшись на рассвете, они приготовили завтрак, поели и вышли с постоялого двора. Дальше они двинулись по глухой тропинке. Однако, пройдя около тридцати ли, они заметили, как из-за горы показался какой-то отряд. Сун Цзян так и ахнул. Во главе шедших им навстречу людей был не кто иной, как сам Лю Тан Рыжеволосый дьявол. Он привел с собой человек пятьдесят, намереваясь убить сопровождающих Сун Цзяна стражников. Последние от страха упали на колени. Тогда Сун Цзян закричал, обращаясь к Лю Тану:
— Брат мой! Кого это ты хочешь убить?
— Почтенный брат мой, — отвечал Лю Тан, — да если не убить этих мерзавцев, ничего хорошего от них не дождешься.
— Ладно! Не марай своих рук. Дай мне меч, я сам убью их!
При этих словах охранники так и взвыли. Лю Тан отдал меч Сун Цзяну, и тот, взяв его, спросил:
— А какой смысл в том, что ты убьешь этих стражников?
— Я получил приказ моих старших братьев, — отвечал тот. — Они послали людей разузнать, что с вами, и когда нам стало известно, что вас отдали под суд, мы хотели было отправиться в город Юньчэн и разгромить там тюрьму. Но потом узнали, что вас, почтенный брат, там не подвергали пыткам. Затем нам сообщили, что вас отправили в ссылку в Цзянчжоу. Боясь разминуться с вами, мы разбились на несколько отрядов и во главе со старшими братьями отправились по разным направлениям в надежде встретить вас и пригласить к нам в горы. А почему бы нам и не прикончить этих охранников? — добавил Лю Тан.
— То, что вы предлагаете, — сказал Сун Цзян, — не сделает мне чести, а, наоборот, может сильно повредить. Ведь меня обвинят в измене и в непочтении к старшим. Если вы хотите принудить меня пойти с вами, то лучше уж мне умереть, — и, приставив меч к горлу, он сделал вид, что хочет заколоть себя.
Лю Тан торопливо схватил его за руку и вскричал:
— Почтенный брат мой! Погоди! Мы еще поговорим, — и отобрал у него меч.
— Если вы, братья, — сказал Сун Цзян, — действительно сочувствуете мне, так дайте мне возможность добраться до лагеря в Цзянчжоу. Подождем, пока кончится срок моей ссылки, тогда я приеду повидаться с вами.
— Уважаемый брат мой, — сказал на это Лю Тан, — я не могу один решить этот вопрос. Недалеко отсюда находятся наш военный наставник У Сюэ-цзю и начальник крепости Хуа Юн. Они тоже выехали встретить вас. Разрешите мне послать за ними, и тогда мы вместе все обсудим.
— Что бы вы ни предложили мне, — ответил Сун Цзян, — я больше ничего не добавлю к тому, что сказал.
Гонцы помчались вперед, и вскоре на конях показались У Юн и Хуа Юн. За ними следовал десяток всадников. Они подскакали, спешились и почтительно поклонились Сун Цзяну. Закончив церемонию приветствия, Хуа Юн спросил:
— А почему с почтенного брата не сняли канги?
— О чем вы говорите, просвещенный брат мой! — промолвил Сун Цзян. — Ведь канга надета на основании государственных законов; можем ли мы по собственному произволу нарушить их?
— Я понял, о чем думает почтенный брат, — рассмеявшись, отвечал У Юн. — Ну, это легко устроить! Мы просто не будем задерживать вас, и все. Однако наш старший брат давно не видел вас и надеется по душам побеседовать с вами сегодня. Поэтому мы очень просим вас завернуть на часок в наш стан. После беседы мы проводим вас в дальнейший путь.
— Только вы, господин учитель, могли понять мою мысль, — сказал Сун Цзян и, помогая своим охранникам подняться с колен, продолжал. — Вот надо их успокоить. Я скорей соглашусь сам умереть, чем позволю причинить им какой-нибудь вред.
— Только благодаря вам, господин писарь, мы остались живы, — с благодарностью твердили стражники.
После этого все свернули с большой дороги и направились к берегу, заросшему камышом, где их ждали лодки. Впереди была горная дорога, и разбойники перенесли своих вожаков на носилках. Добравшись до беседки Дуаньцзиньтин, все остановились на отдых. В горы отправили гонцов, которые должны были созвать на совет всех старшин. Сун Цзяна пригласили в парадный зал, где он познакомился с собравшимися. Приветствуя Сун Цзяна, Чао Гай выразил благодарность за то, что он спас им жизнь в Юньчэне.
— С тех пор как мы пришли сюда, — сказал он, — не было дня, когда бы мы ни вспоминали с большой благодарностью о вашем благодеянии. Мы не знаем, как отблагодарить вас за то, что вы направили нас к героям, обосновавшимся на этих горах, где и для нас нашлось пристанище.
— После того как мы расстались с вами, — начал свой рассказ Сун Цзян, обращаясь к Чао Гаю, — я убил одну распутную женщину и ушел в вольницу. Проскитавшись полтора года, я уже собирался уйти к вам в горы, как в одном сельском кабачке встретил Ши Юна, у которого было для меня письмо из дома. В этом письме сообщалось, что мой отец умер. Ну, я и вернулся домой, а там оказалось, что мой отец из боязни, как бы я не присоединился к вольным молодцам, сам написал это письмо. Я попал под суд, но приговор был не особенно суровым благодаря тому, что многие чиновники из управления хорошо относились ко мне. Меня приговорили к ссылке в Цзянчжоу, — это не такое уж плохое место. А в дороге я встретился с вашими людьми, и они сказали, что вы ждете меня. Я не посмел отказаться и явился сюда; рад, что повидал вас. Однако срок моей ссылки уже наступает, и я не могу здесь долго задерживаться. Разрешите с вами распрощаться.
— Ну что же вы так спешите, — сказал Чао Гай. — Прошу вас, побудьте с нами немного.
И они сели посредине зала. Сун Цзян приказал своим стражникам занять места позади его кресла и не отходить ни на шаг. Чао Гай пригласил всех старшин чествовать Сун Цзяна; они уселись в ряд по обе стороны от него. Те, которые были ниже по положению, разливали вино. Сначала они поднесли чашу Чао Гаю, затем военным советникам У Сюэ-цзю и Гун-Сунь Шэну, а потом всем остальным, кончая Бай-шэном. Когда чаша с вином обошла несколько кругов, Сун Цзян поднялся и, выражая благодарность присутствующим, сказал:
— Прием, который вы мне оказали, говорит о вашем добром отношении ко мне. Но я всего лишь человек, совершивший преступление, и потому не могу долго задерживаться здесь. Я должен распрощаться с вами.
— Почему вы обижаете нас, дорогой брат мой? — спросил Чао Гай. — Я понимаю, вы великодушны и не хотите, чтобы вашей страже причинили какой-нибудь вред. Но мы можем одарить их деньгами и с миром отпустить домой. А там они скажут, что на них напали разбойники из стана Ляншаньбо и увели вас в горы. Никакого наказания им за это не будет.
— Дорогой брат, не стоит говорить об этом, — заявил Сун Цзян. — То, что вы предлагаете, пойдет мне не на пользу, а во вред. Да к тому же у меня дома остался старый отец. Еще не было случая, чтобы я был непочтителен к родителям. Я и сейчас не могу нарушить волю отца и навлечь на него беду. Было время, когда я тешил себя мыслью, что мне удастся соединиться с вами. Но небу было угодно, чтобы я встретился в деревенском кабачке с Ши Юном и вернулся домой. Отец изъявил мне свою волю, заставив отдаться в руки правосудия, и ускорил, решение моего дела. Он постоянно наставлял меня и перед отправкой в ссылку еще раз строго-настрого наказывал не поступать легкомысленно ради своего удовольствия, не накликать беду на наш дом и не причинять лишних хлопот отцу на старости лет. Как же могу я ослушаться его? Если я соглашусь на ваше предложение, то нарушу законы неба и пойду против воли отца. Я окажусь человеком, не только нарушившим верность императору, но и не-почитающим родителей. И если я, по вашему настоянию, даже останусь здесь жить, какая от этого будет польза? Лучше уж мне принять смерть от вашей руки! — Сказав это, Сун Цзян горько заплакал и низко поклонился.
Тут Чао Гай, У Юн и Гун-Сунь Шэн бросились поднимать его, говоря:
— Раз вы, почтенный брат наш, твердо решили идти в Цзянчжоу, то мы просим вас сделать милость и провести с нами хотя бы сегодняшний день, а завтра мы проводим вас в путь.
Они несколько раз принимались уговаривать Сун Цзяна, пока, наконец, он не согласился остаться до утра. Весь день в стане пировали. Но Сун Цзян ни за что не соглашался снять с себя кангу и ни на шаг не отпускал сопровождавших его стражников. Так они провели в стане день и ночь, а на следующее утро Сун Цзян решительно заявил, что он отправляется в путь.
— Дорогой друг наш, — сказал тогда У Юн, — у меня есть в Цзянчжоу приятель по имени Дай Цзун; он служит там начальником тюрьмы. Я обучил его искусству проходить в день по восьмисот ли. Народ прозвал его «Скороходом». Это человек совершенно бескорыстный и справедливый. Я написал ему письмо, которое и хочу вручить вам, уважаемый брат. Когда вы прибудете на место, то сможете познакомиться с этим человеком и передать ему мое письмо. Если что-нибудь с вами случится, он даст нам об этом знать.
Затем Сун Цзяну устроили торжественные проводы и преподнесли ему блюдо серебра. Двадцать лян серебра подарили его охране. Провожать Сун Цзяна пошли все, помогая ему нести вещи. На склоне горы все стали прощаться, а У Юн и Хуа Юн отправились дальше. Они переправились с Сун Цзяном на берег и прошли с ним по тракту еще двадцать ли.
Расскажем теперь о том, как Сун Цзян с двумя охранниками отправился дальше по дороге в Цзянчжоу. Стражники видели, как много вольных молодцов и коней в разбойном стане, видели и то, с каким почтением относились к Сун Цзяну вожаки этих разбойников, подарившие им изрядное количество серебра. Поэтому они старались во всем угождать Сун Цзяну. В пути прошло уже более полумесяца, когда, наконец, дошли до того места, откуда был виден высокий горный хребет.
— Ну вот и хорошо! Перевалим через горы Цзеянлин, а там река Сюньянцзян. До Цзянчжоу поедем водой. Теперь недалеко!
— Время хотя и позднее, — сказал Сун Цзян, — но мы должны успеть пройти перевал и поискать там ночлег.
— Вы совершенно правы, господин писарь, — отвечали стражники.
Идти пришлось долго, но когда они перевалили хребет, то сразу увидели кабачок, который прилепился на краю огромной отвесной скалы. Недалеко от ворот росло какое-то странное дерево; вблизи то там, то тут были разбросаны крытые соломой хижины. В тени деревьев висела вывеска кабачка. Увидев кабачок, Сун Цзян очень обрадовался и сказал своим сопровождающим:
— А мы ведь, пожалуй, проголодались. Хорошо, что на этой горе есть кабачок! Может быть, выпьем по чашечке вина, а потом двинемся дальше?
Они вошли в кабачок. Стражники сняли узлы с пожитками, а посохи прислонили к стене. Сун Цзян пригласил их занять почетные места за столом, а сам сел ниже. Они долго сидели в ожидании, но никто к ним не выходил.
— Что же это хозяев не видно? — крикнул Суп Цзян.
— Иду! Иду! — отозвался кто-то, и тут же из боковой комнатушки ввалился огромный детина с рыжей бородой и сверкающими, как у тигра, глазами. Голову его покрывала дырявая повязка, из безрукавки торчали длинные руки. Он был подпоясан холщовым полотенцем. Увидев посетителей, детина поклонился и спросил:
— Сколько прикажете подать вина, уважаемые гости?
— Мы проголодались с дороги. Нельзя ли у вас здесь достать какого-нибудь мяса?
— У нас есть только вареная говядина и простое местное вино, — отвечал тот.
— Ну вот и замечательно, — сказал Суп Цзян. — Ты для начала дай нам три цзиня говядины и рог вина.
— Вы уж извините меня, уважаемые гости, — проговорил детина, — у нас здесь, в горах, за еду и вино платят вперед.
— Ну что ж, раз так, то и мы уплатим тебе вперед, — сказал Сун Цзян, — и даже с большим удовольствием. Подожди, я сейчас достану деньги и отдам тебе. — Он взял свой узел, развязал его и вынул немного мелочи.
А рыжебородый, стоя сбоку, тайком наблюдал за ним. Увидев, что в тяжелом узле много добра, он про себя очень обрадовался. Получив от Сун Цзяна деньги, детина ушел во внутреннее помещение, зачерпнул меру вина, нарезал блюдо мяса и принес посетителям. Он поставил перед ними три чашки, положил три пары палочек для еды и налил вина.
Путники принялись за еду и завели разговор о том, что ходят слухи, будто сейчас на белом свете развелось много дурных людей, и есть даже такие, что подсыпают путникам в еду и вино дурман и яд и потом пускают мертвые тела на мясо и делают из него пирожки.
Однако не верится, чтобы это действительно была правда. — говорили они между собой. А кабатчик, слушая их, рассмеялся и сказал:
— Ну, уж если вы начали такой разговор, вам не стоит сейчас ни пить. ни есть. Ведь к еде и вину, которые я вам подал, подмешан дурман.
— Вот видите, — рассмеялся Сун Цзян, — этот парень услыхал, что мы говорили о дурмане, и решил подшутить над нами.
— Хорошо бы выпить подогретого вина, — сказали стражники.
— Ах, вы хотите горяченького, так я вам сейчас подогрею, — предложил кабатчик и, взяв вино, вышел. Вскоре он принес теплое вино и палил три чашки.
Трое путников были очень голодны. Как же им было не отведать вкусного мяса и горячего вина! Но после первой же чашки у стражников глаза полезли на лоб и изо рта потекла слюна. Хватаясь друг за друга, они повалились навзничь. Сун Цзян, вскочив с места, закричал:
— Да что это с вами случилось? Неужели вы опьянели после чашки вина?
Он бросился поднимать их, но тут же почувствовал, что у него все поплыло перед глазами, и также рухнул наземь. Глаза его были открыты, и он отчетливо видел все, что происходило, хотя тело его одеревенело и он не мог двинуть ни рукой, ни ногой. А хозяин кабачка тем временем приговаривал:
— Черт возьми! Давненько у меня не было удачи. Зато сегодня небо послало мне целых три скотинки.
С этими словами он поднял Сун Цзяна, отнес его в помещение, где производилась разделка туш, и положил на прилавок, а затем принес туда и стражников. После этого он перетащил во внутренние комнаты узел Сун Цзяна и другие вещи. Развязав узел, он увидел там столько золота и серебра, что невольно воскликнул:
— Сколько лет уже держу я этот кабачок, а до сих пор еще не видывал такого ссыльного! Чтобы у преступника было так много добра! Вот уж действительно само небо послало мне такое богатство.
Рассмотрев все, что было в узле, он снова завязал его и пошел за ворота позвать работника, чтобы тот разрубил тела пойманных жертв. Стоя у ворот, он смотрел по сторонам, но работника поблизости не было. Вдруг он заметил, что по склону горы взбираются три человека. Узнав их, хозяин кабачка поспешил им навстречу со словами:
— Почтенный брат мой! Куда это вы путь держите?
Один из прибывших — огромный детина — отвечал:
— А мы специально пришли на эту гору, чтобы встретить здесь одного человека. Он должен был идти по этой дороге и уже время ему быть здесь. Мы каждый день ждали его внизу под горой, а его все нет. Прямо ума не приложу, где он мог задержаться?
— А кого же вы все-таки ждете? — спросил кабатчик.
— Ждем одного замечательного человека.
— А какого же это замечательного человека вы ждете? — спросил тот.
— Да вот господина Сун Цзяна, писаря из уезда Юньчэн, области Цзичжоу. Ты, конечно, слышал о нем.
— Уж не тот ли это Благодатный дождь из Шаньдуна, господин Сун, о котором говорит вся вольница? — спросил кабатчик.
— Он самый и есть.
— А почему же он должен проходить здесь? — снова спросил кабатчик.
— Да я и сам толком не знаю, — отвечал пришедший. — На днях у меня был один знакомый из Цзичжоу и рассказал мне, что писарь Юньчэнского уездного управления Сун Цзян за какое-то дело был осужден в областном суде в Цзичжоу и приговорен к ссылке в Цзянчжоу. Вот я и подумал, что он обязательно должен пройти здесь, ведь другой дороги-то нет. Когда Сун жил еще в Юньчэне, я все собирался повидаться с ним. А уж раз он должен проходить здесь, то такого случая упустить нельзя. Вот уже пять дней подряд я выхожу встречать его, но не видел за это время ни одного ссыльного. И вот сегодня решил с двумя братьями взобраться на гору да заодно заглянуть к тебе выпить по чашке вина. Как идут твои дела?
— Да что же, обманывать вас, дорогой брат, мне не приходится. Вот уже несколько месяцев, как дела идут неважно. Только сегодня, благодарение небу, попались три скотинки с кое-какими пожитками.
— А какие они из себя, эти люди? — поспешно спросил пришедший.
— Один из них преступник, а двое других стражники: его сопровождают.
— Этот преступник темнолицый, низкого роста? — испуганно спросил пришедший.
— Да, не очень-то высокий, и лицо у него темное.
— Что же, он уже лежит без памяти? — быстро спросил тот.
— Я только что перетащил его в кухню и жду вот, когда вернется работник, а его все нет. Я еще не начинал разделывать тушу.
— Ну-ка, дай я на него посмотрю! — сказал пришедший.
Н все четверо вошли в комнату, где лежали одурманенные путники. Там, на прилавке, они увидели Сун Цзяна и двух охранников, которые были брошены как попало — головы их свисали вниз. Пришедший посмотрел на Сун Цзяна, но не узнал его. На лице преступника как будто было клеймо, но пришедший все же не был в этом уверен и не знал, что делать. Вдруг в голову ему пришла какая-то мысль, и он сказал:
— Принесите-ка узлы стражников, там ведь должна быть сопроводительная бумага, и мы можем все узнать.
— Совершенно правильно, — ответил кабатчик. И тотчас же принес узлы.
В узлах был слиток серебра и немного мелочи, а также сверток с бумагами. Когда они прочитали бумаги, всем им стало страшно.
— Само небо сегодня надоумило меня взобраться на гору, — сказал пришедший. — Ведь Сун Цзян давно уже потерял сознание. Еще немного, и погиб бы мой почтенный брат! — Он приказал кабатчику быстро принести противоядие и в первую очередь спасти Сун Цзяна. Но кабатчик и сам уже заторопился. Он тут же принес снадобье, вместе с пришедшими снял с Сун Цзяна кангу и, приподняв его, влил ему в рот противоядие. Потом они вчетвером вынесли его и усадили на почетное место гостя.
Пришедший детина поддерживал Сун Цзяна, пока тот постепенно не пришел в себя. Открыв глаза, он посмотрел на стоявших вокруг него людей, но никого не узнал. Тогда человек, поддерживавший Суна, поставил около него своих братьев, а сам почтительно приветствовал его низким поклоном.
— Это вы? — удивленно спросил Сун Цзян. — Уж не во сне ли все это?
Тут он заметил кабатчика, который тоже почтительно кланялся ему.
— Да где же это я нахожусь? — продолжал расспрашивать Сун Цзян. — Могу ли я узнать, как вас зовут?
— Ли Цзюнь, — отвечал прибывший мужчина. — Сам я из Лучжоу. Сейчас служу перевозчиком на Янцзы, привык к воде и чувствую себя на реке, как дома. Народ прозвал меня Ли Цзюнь — «Дракон, будоражащий реки». А вот это хозяин кабачка. Он здешний человек, живет в Цзеянлине, занимается кое-какой торговлей. Народ дал ему прозвище «Ли Ли» — Каратель. А эти двое живут у реки Сюньянцзян и занимаются контрабандой соли. Они привезли сюда свой товар и остановились у меня в доме. Эти парни плавают на лодках и могут скрываться в воде. Они — братья. Одного зовут Тун Вэй — «Дракон, вышедший из пещеры», другого — Тун Мэн — «Черепаха, поворачивающая реки вспять».
Братья также отвесили Сун Цзяну четыре поклона.
— Что же это, меня как будто опоили дурманом? — спросил Сун Цзян. — А как вы узнали, кто я такой?
Ли Цзюнь отвечал:
— Один мой знакомый ездил по своим торговым делам в Цзичжоу и недавно возвратился обратно. Он рассказал мне, что вы, почтенный брат, судились за какое-то дело и приговорены к ссылке в лагерь в Цзянчжоу. Я давно мечтал о том, чтобы съездить к вам на родину и засвидетельствовать свое глубокое уважение, но мне все не везло — я так и не мог выполнить своего желания. И вот теперь, когда я узнал, что вы направляетесь в Цзянчжоу, то решил, что вы непременно пройдете по этой дороге, и уже дней семь выхожу к горе встречать вас, но так и не дождался там. Однако само небо надоумило меня подняться сегодня на гору. Я уж и не думал встретить вас, а только хотел выпить здесь со своими друзьями по чашке вина. Тут я разговорился с Ли Ли, и разговор с ним меня сильно обеспокоил. Я поспешил на кухню, но узнать вас не мог. Тут мне пришла в голову мысль заглянуть в ваши бумаги, и только по ним мы установили, что это действительно вы. Разрешите спросить вас, уважаемый брат, за что вас сослали в Цзянчжоу? Ведь мы слышали, что вы служите писарем в Юньчэнском уездном управлении.
Тогда Сун Цзян рассказал им подробно всю свою историю, как он убил Янь По-си, как через Ши Юна получил письмо из дому и вернулся в дом отца и как его там судили и сослали в Цзянчжоу. Его слушатели сочувственно вздыхали. А когда Сун Цзян закончил свой рассказ, Ли Ли произнес:
— Дорогой брат мой, почему бы вам не остаться здесь? Незачем идти в Цзянчжоу и терпеть там разные беды.
На это Сун Цзян ответил:
— Я отказался остаться у моих друзей в Ляншаньбо, несмотря на все их уговоры, потому что боялся навлечь беду на отца и мою родню. Как же могу я остаться здесь?
— Наш почтенный брат — человек очень справедливый, — заметил Ли Цзюнь, — и, конечно, не станет действовать необдуманно. Надо сейчас же привести в чувство сопровождающих его стражников.
Тут Ли Ли сразу же позвал работников, стражников перенесли в комнату и дали им противоядие. Вскоре оба стражника очнулись и, оглядевшись вокруг, сказали:
— Видно, мы сильно устали в дороге, не то разве можно было бы так быстро опьянеть?
Присутствующие невольно рассмеялись. В этот вечер Ли Ли устроил пирушку в честь своих гостей. И они веселились всю ночь. На следующий день он снова угощал их, вернул Сун Цзяну его узел, а сопровождающим вещи, и на этом они расстались.
Сун Цзян, Ли Цзюнь, Тун Вэй и Тун Мэн вместе с двумя стражниками спустились с горы и пошли прямо в дом Ли Цзюня, где и остановились отдохнуть. Ли Цзюнь устроил гостю торжественное угощение и старался выказать всяческое внимание. Он почтительно попросил Сун Цзяна побрататься с ним и считать его своим младшим братом. Но на все просьбы Ли Цзюня пожить у него хоть несколько дней Сун Цзян отвечал, что он должен сейчас же идти. Тогда Ли Цзюнь принес немного серебра и отдал его сопровождающим Сун Цзяна стражникам. Путники уложили свои вещи и Сун Цзян надел кангу. Распрощавшись с Ли Цзюнем, Тун Вэем и Тун Мэном, они спустились с Цзеянлинских гор и отправились дальше, по направлению к Цзянчжоу.
Путники шли довольно долго, и было ужо за полдень, когда они приблизились к какому-то селению, где было очень оживленно. Это оказался маленький городок. Hа одной из улиц они увидели толпу, которая, образовав круг, на что-то глазела. Сун Цзян протискался вперед и увидел торговца лекарствами, который давал представление, чтобы привлечь покупателей. Сун Цзян со своей стражей остановился посмотреть, как торговец действует пикой палицей. Закончив упражнения, мастер фехтования отложил оружие и показал еще несколько приемов борьбы на кулаках. Сун Цзян не удержался и громко вырази свое одобрение. Тут торговец взял блюдо и, обращаясь к зрителям, сказал:
— Я пришел сюда издалека в надежде на то, что в вашем почтенном селении хоть что-нибудь заработаю. Никакими особенными талантами я не обладаю, но из уважения к милостивым зрителям, постарался показать свое ничтожное искусство. Я слышал похвальные возгласы, а теперь прошу что-нибудь купить у меня. Кому нужен хороший пластырь, тот может приобрести его. Если же вам не нужны лекарства, прошу не пожалеть несколько медяков, чтобы мой труд не пропал даром.
Торговец пошел с блюдом по кругу, но никто не бросил ему ни монетки. Тогда он еще раз сказал:
— Почтенные, зрители, прошу вас, проявите вашу щедрость! — и снова обошел круг.
Но толпа только смотрела на торговца, и никто даже не пошевелился, чтобы пожертвовать ему что-нибудь. Увидев, что мастер фехтования понапрасну прошелся два раза с тарелкой, Сун Цзян расстроился и, обратившись к своей страже, попросил достать пять лян серебра. Затем он обернулся к торговцу лекарствами и сказал:
— Уважаемый мастер! Я всего лишь преступник, и потому у меня нет ничего такого, что было бы достойно вас. Но вот, не побрезгуйте, возьмите пять лян серебра в знак моего почтения к вам.
Получив серебро, продавец лекарств, держа его в руке, обратился к присутствующим с такими словами:
— Как же это так! В таком известном городе, как Цзеянчжэнь, не нашлось ни одного достойного человека, который поддержал бы славу своего города! Хорошо еще, что здесь оказался этот милостивый господин, с виду чиновник; он хоть и случайный прохожий, а все же пожертвовал пять лян серебра. Вот уж поистине:
Был посмешищем общим наш Чжэн Юань-хэ:
По веселым домам он беспечно сновал.
От мошны не зависят привычки людей,
Красота не зависит от пышных одежд.
— Эти пять лян серебра дороже иных пятидесяти. Я приношу вам, милостивый господин, свою глубокую благодарность и уважение. Разрешите узнать ваше почтенное имя, чтобы я мог прославить его по всей Поднебесной.
— Ну что вы, учитель! — запротестовал Сун Цзян. — Стоит ли так много говорить о каком-то пустяке?
В этот момент сквозь толпу прорвался какой-то здоровяк, на ходу громко выкрикивая:
— Эй ты, дубина! Кто ты такой? Что это за преступник, который осмеливается марать честь нашего города Цзеянчжэня!
Размахивая кулаками, он наступал на Сун Цзяна с явным намерением завязать драку.
Сюньянцзян взбаламутили сотни свирепых драконов, —
И стан Ляншаньбо увидал тигров большое число.
Кто был этот детина и почему он вздумал драться с Сун Цзяном, вы, читатель, узнаете из следующей главы.
Сноски:
[1]
Здесь игра слов, так как слова «слива» и «сваха» произносятся по-китайски одинаково: «мэй». (Прим. перев.) (
вернуться к сноске)
[2]
Суй Хэ — государственный деятель эпохи Хань (206 г. до н.э. — 220 г. н.э.).
Лу Цзя — жил в конце Циньской династии (246—207 гг. до н.э.). Славился красноречием, написал несколько произведений. (
вернуться к сноске)
[3]
Пань Ань — писатель древнего Китая, отличавшийся необыкновенной красотой.
Дэн Тун — сановник ханьской эпохи, наживший огромные богатства. (
вернуться к сноске)