Роман: Сон в красном тереме. Том второй. Главы 41-55
Великая Эпоха
Глава сорок первая
Баоюй пробует чай в кумирне Бирюзовой решетки;
старуха Лю, захмелев, засыпает во дворе Наслаждения пурпуром
Итак, старуха Лю нарисовала в воздухе тыкву и сказала:
– Где цветы опали, появилась завязь – там созреет тыква.
Все расхохотались. А старуха Лю отпила еще вина и совсем разошлась.
– Говоря по правде, – заявила она, – руки и ноги у меня давно огрубели, непослушными стали, а сейчас я еще и выпила. Того и гляди, уроню чашку! А она фарфоровая! Была бы деревянная, тогда дело другое!
Снова все рассмеялись, а Фэнцзе с улыбкой произнесла:
– Если хотите, я велю принести деревянные кубки. Но их у нас целый набор, так что придется вам пить из всех подряд! Согласны?
«Вот те на! – подумала старуха, – Мне и в голову не могло прийти, что у них есть деревянные кубки! Ведь сказала я шутки ради! Бывала же я в гостях у наших деревенских богачей и золотые кубки и серебряные видала, но чтобы деревянные – ни разу. Это они надо мной потешаются. Хотят деревянные чашечки для детей выдать за кубки. Чтобы меня напоить! Ну и пусть, вино сладкое, словно мед, выпью побольше – ничего не случится!» И старуха сказала:
– Ладно, несите – там видно будет.
Фэнцзе приказала Фэнъэр:
– Принеси десять кубков из корня бамбука, они в передней на книжной полке стоят.
Фэнъэр уже собралась идти, но Юаньян с улыбкой обратилась к Фэнцзе:
– Те кубки, пожалуй, малы, да и недостаточно хороши. Ведь ты говорила о деревянных. Вели-ка лучше подать кубки из корня самшита, и пусть бабушка Лю из каждого выпьет.
– Прекрасная мысль! – вскричала Фэнцзе.
Принесли самшитовые кубки. Такие огромные, что старуха Лю испугалась. Самый большой был, пожалуй, с глубокий таз, а самый маленький вдвое больше того, который она держала в руке. Зато тонкая гравировка и чудесная резьба на кубках с изображением гор, рек, деревьев, людей и животных привели старуху в восторг. На каждом были надписи, выполненные скорописью, и личные печати мастеров.
– Дайте мне тот, что поменьше! – воскликнула старуха.
– Из этих кубков никто не решается пить, – сказала Фэнцзе. – Чересчур велики. Но раз уж вы, бабушка, заставили их искать, пейте из всех подряд, отказываться нечестно!
– Пощадите! – взмолилась старуха. – Не могу я так много пить!
Матушка Цзя, тетушка Сюэ и госпожа Ван вступились за Лю и сказали:
– Пошутили, и хватит! Нельзя бабушке столько нить. Вполне достаточно одного кубка.
– Амитаба! – вскричала Лю. – Который поменьше, я здесь выпью. А большой домой унесу. Попробую поучиться из него пить.
Все так и покатились со смеху.
Между тем Юаньян наполнила большой кубок и поднесла Лю, та приняла его обеими руками и стала пить.
– Не торопись, а то поперхнешься, – сказали матушка Цзя и тетушка Сюэ, после чего тетушка Сюэ велела Фэнцзе подать старухе закуску.
– Чего бы вы пожелали съесть, бабушка Лю? – спросила Фэнцзе у гостьи.
– Да разве я знаю все ваши кушанья? – всплеснула руками старуха. – Что ни дадите – все хорошо!
– Дай ей баклажаны с вяленым мясом, – предложила матушка Цзя.
Фэнцзе палочками подцепила кусочек баклажана, положила прямо в рот старухе и сказала:
– Вы каждый день едите баклажаны, а теперь попробуйте, вкусно ли их готовят у нас.
– Да разве это баклажаны? – засмеялась Лю. – Вы просто обманываете меня! Будь баклажаны такими вкусными, мы не стали бы сеять хлеб, а сажали одни баклажаны!
– Но это в самом деле баклажаны! – заговорили другие. – Вас никто не обманывает.
– Неужели? – удивилась старуха. – Можно мне еще, госпожа? А то я не распробовала.
Фэнцзе взяла еще кусочек и снова положила в рот старухе. Та долго жевала, причмокивала и наконец с улыбкой сказала:
– То ли баклажан, то ли нет – не поймешь. Расскажите, как его готовят – может, и у меня так получится?
– О, это совсем нетрудно! – со смехом воскликнула Фэнцзе. – Надо взять свежий, прямо с грядки, баклажан, снять с него кожуру, мелко накрошить и поджарить на курином сале; потом взять сушеное куриное мясо, добавить к нему грибы могу, шампиньоны, молодые ростки бамбука, соевый творог с разными пряностями и сухие фрукты; все это тоже мелко накрошить и сварить в курином бульоне. После этого сложить в фарфоровый кувшин, залить кунжутным и соевым маслом и плотно закрыть. Л когда захочется, взять сколько надо и есть с жареной курицей и тыквенными семечками.
– Бог ты мой! – воскликнула старуха, покачала головой и даже язык высунула. – Сколько же надо извести кур на это кушанье! Не мудрено, что так вкусно!
Она неторопливо допила вино и стала осторожно вертеть в руках кубок.
– Выпейте еще, по крайней мере развеселитесь как следует, – сказала Фэнцзе.
– Нет, нет! Я тогда совсем опьянею! – запротестовала гостья. – А кубок верчу в руках просто потому, что он мне очень нравится!
– Вот вы пьете вино из деревянного кубка, – сказала Юаньян, – а знаете, что это за дерево?
– Я-то знаю, – ответила старуха, – а вам откуда знать, барышня! Ведь вы живете в роскошном дворце, в расписных покоях! Это мы все время проводим среди деревьев: и спим под ними, наработавшись, и отдыхаем, когда устанем. А в голодные годы древесную кору едим; мы все время видим деревья, слышим их шум, говорим о них. Потому я и могу отличить настоящее от поддельного! – Старуха долго разглядывала кубок, потом заявила: – Богатые не держат у себя дешевых вещей, особенно деревянных, ведь дерево очень просто достать. Поэтому кубок этот, я думаю, сделан не из тополя, а из желтой сосны!
Комната, казалось, задрожала от хохота. Тут на пороге появилась служанка и обратилась к матушке Цзя со словами:
– Девочки-актрисы ждут в павильоне Благоухающего лотоса. Они спрашивают, начинать представление сейчас или немного погодя?
– А я-то совсем забыла о них! – воскликнула матушка Цзя. – Передай, пусть начинают сейчас!
– Слушаюсь! – ответила служанка и удалилась.
Вскоре донеслись звуки флейты, потом к ней присоединилась свирель. Дул слабый ветерок, воздух был чист и прозрачен, музыка радовала слух, наполняла душу неизъяснимым блаженством. Баоюй поднялся, налил себе кубок вина, залпом осушил, опять наполнил, но тут госпожа Ван тоже изъявила желание выпить. Тогда Баоюй велел служанкам принести подогретого вина, а свой кубок поднес матери прямо к губам.
Вскоре служанки принесли вино, и Баоюй вернулся на свое место. Госпожа Ван встала, приняла чайник из рук служанок. Следом за ней поднялись тетушка Сюэ и остальные. Матушка Цзя велела Ли Вань и Фэнцзе взять у госпожи Ван чайник, сказав при этом:
– Пусть тетушка сядет, а то как-то неловко.
Госпожа Ван отдала чайник Фэнцзе, а сама снова села.
– Пусть все выпьют еще по два кубка, – распорядилась матушка Цзя. – Веселиться так веселиться!
С этими словами она поднесла свой кубок тетушке Сюэ, а затем обратилась к Сянъюнь и Баочай:
– Вы тоже выпейте по кубку! И ваша сестрица Дайюй пусть выпьет, не будем ее сегодня щадить!
Матушка Цзя осушила свой кубок, вслед за нею выпили Сянъюнь, Баочай и Дайюй.
Старуха Лю изрядно захмелела и, как только заиграла музыка, принялась размахивать руками и притопывать. Баоюй подошел к Дайюй и шепнул:
– Погляди-ка на бабушку Лю!..
– Когда-то при звуках священной музыки[1] все звери пускались в пляс, а сейчас пляшет одна корова! – усмехнулась в ответ Дайюй.
Вскоре музыка смолкла, и тетушка Сюэ с улыбкой сказала:
– Хватит, пожалуй, пить. Давайте прогуляемся.
Матушка Цзя охотно согласилась, и все отправились гулять.
Разговоры со старухой Лю забавляли матушку Цзя. Она взяла ее под руку и повела к искусственным горкам, рассказывая о встречавшихся по пути деревьях, цветах, камнях. Старуха Лю внимательно слушала и все старалась запомнить.
– Вот уж не думала, что в городе не только почтенные и благородные люди живут, но и птицы, – говорила старуха. – А что птица говорить может, как та, что в клетке у вас сидит, такое мне и в голову не приходило!
– Каких птиц ты имеешь в виду? – спросили старуху.
– Зеленого попугая с красным клювом в золотой клетке, – ответила старуха. – Того, что на террасе, – я хорошо его запомнила. И еще старого черного дрозда – он ведь тоже разговаривает!
Каждое слово старухи вызывало взрыв хохота.
Появились служанки и доложили, что подано сладкое.
– Мне совсем не хочется есть, – сказала матушка Цзя. – Принесите сюда – кто захочет, поест.
Служанки принесли два столика и два короба с яствами. В одном коробе были приготовленные на пару сахарные пирожные с молотыми зернами лотоса и коричными цветами и хворост из мякоти тыквы на гусином жиру. В другом коробе – сваренные в масле, крохотные, величиной в цунь, пельмени и запеченные в тесте фрукты.
– Какая начинка в пельменях? – осведомилась матушка Цзя.
– Из крабов, – ответили ей.
– Кто же сейчас станет есть жирное? – сердито спросила матушка Цзя.
Фрукты, запеченные в тесте, матушке Цзя тоже не понравились, и она предложила отведать их тетушке Сюэ. Сама же она взяла немного хвороста, откусила Кусочек и отдала служанкам. Зато старуха Лю, приметив, что в тесте запечены самые отборные фрукты и что все они самой причудливой формы, выбрала кусочек, похожий на пион, и с улыбкой произнесла:
– Наши деревенские и из бумаги такое не вырежут! Просто жалко их есть! Можно, я с собой возьму, чтобы показать дома?
– Я дам тебе целый короб, – успокоила ее матушка Цзя, – а сейчас ешь, пока горячие!
Ничего подобного старуха Лю не то что не ела, но даже не видела. И все так вкусно, так красиво на блюде разложено! Она ела и ела, пока не опустела половина блюда. Все, что осталось, Фэнцзе велела отнести девочкам-актрисам.
Пришла кормилица с Дацзе на руках. Все стали с ней забавляться. Девочка играла с большим помело-ном, который держала в руках, но, заметив у Баньэра цитрус «рука Будды», потянулась за ним. Как ни старались служанки ее отвлечь, малышка плакала и требовала цитрус. Тогда у нее отняли помелон, отдали Баньэру, а у него попросили цитрус. Баньэру уже надоел цитрус, и он охотно отдал его в обмен на помелон, такой спелый и ароматный. Им можно было играть как мячом, даже подбивать ногой.
Между тем матушка Цзя успела выпить чаю и вместе со старухой Лю направилась к кумирне Бирюзовой решетки. У ворот их встретила Мяоюй и повела во двор, где было много цветов и деревьев.
– Да, – покачала головой матушка Цзя, – этим проповедникам совсем нечего делать, вот они и следят за порядком! Недаром здесь так красиво!
Мяоюй пригласила матушку Цзя в восточный зал для жертвоприношений, но та отказалась.
– Мы только что ели скоромное, – проговорила она, – поэтому грешно входить в храм самого Будды. Посидим лучше здесь, выпьем чаю.
Баоюй между тем не сводил глаз с Мяоюй. Он видел, как монахиня собственноручно поднесла матушке Цзя черный лакированный поднос в форме цветка бегонии, на подносе золотом был нарисован дракон в облаках, дарующий долголетие, и стояла закрытая белой крышечкой чайная чашечка из фарфора Чэнхуа[2], разрисованная цветами.
– Я не пью чай из Люаня [3], – предупредила матушка Цзя.
– Знаю, – ответила Мяоюй. – Это совсем другой, он называется «Брови почтенного старца».
– А воду для него где брали? – поинтересовалась матушка Цзя.
– Вода дождевая. Я храню ее с прошлого года, – ответила Мяоюй.
Матушка Цзя отпила немного и передала чашку старухе Лю.
– Ну-ка отведай!
Старуха единым духом выпила чай и с улыбкой сказала:
– Чай хороший, но слабоват – покрепче надо заваривать!
Остальные тоже пили чай из таких же чашек.
Мяоюй между тем поднялась, незаметно дернула за рукав Баочай и Дайюй, и те вышли следом за нею. Баоюй украдкой пошел за девушками. Мяоюй провела сестер к себе в комнату, усадила Баочай на тахту, а Дайюй на круглую тростниковую подушечку, на которой обычно сидела сама, вскипятила чай.
– Решили выпить своего чаю! – воскликнул Баоюй, входя в комнату.
– А ты почуял, что здесь собираются пить? – засмеялись девушки. – Но для тебя вряд ли что-нибудь найдется.
Мяоюй хотела подать еще одну чашку, но в этот момент на пороге появилась монахиня с чашкой в руках. Мяоюй знаком остановила ее. Баоюй сразу понял, в чем дело. Из этой чашки пила старуха Лю, и Мяоюй считала ее оскверненной. Мяоюй принесла еще две чашки. На одной, той, что с ушком, было написано уставным почерком: «Бокал тыква-горлянка», а затем «Драгоценность Ван Кая»[4] и уже совсем мелкими иероглифами: «В четвертом месяце пятого года Юаньфэн[5] сию чашку обнаружил в императорской библиотеке Су Ши из Мэйшаня».
Наполнив чашку чаем, Мяоюй подала ее Баочай.
На второй чашке, похожей на буддийскую натру, только немного поменьше, было написано стилем «чжуань»[6]: «Чаша взаимопонимания». Мяоюй налила в нее чай для Дайюй, а ковшик из зеленой яшмы, из которого обычно пила сама, поднесла Баоюю.
– Говорят, мирские законы равны для всех, – с улыбкой произнес Баоюй. – Почему тогда им дали старинные чашки, а мне – грубую посудину?
– Ты называешь это грубой посудиной? – удивилась Мяоюй. – А я вот уверена, что в вашем доме такой не найдется!
– Пословица гласит: «Попадешь в чужую страну—соблюдай ее обычаи», – снова улыбнулся Баоюй. – Раз уж я здесь, придется, пожалуй, и драгоценную посуду считать простой, будь она даже из золота, жемчуга или яшмы!
– Вот и хорошо! – обрадовалась Мяоюй.
Она сняла с полки чашу с изображением дракона, свернувшегося девятью кольцами, десятью изгибами и ста двадцатью коленцами, и с улыбкой проговорила:
– У меня осталась свободной только эта чашка. Выпьешь, если я налью?
– Конечно! – радостно вскричал Баоюй.
– Ты выпьешь, я знаю, только нечего зря изводить такой прекрасный чай! – сказала Мяоюй. – Слышал пословицу? «Знающий приличия пьет одну чашку, утоляющий жажду глупец – две, осел, не знающий меры, – три». Кто же ты, если собираешься выпить целое море?
Мяоюй налила столько, сколько вмещала обычная чашка, и подала Баоюю. Баоюй отпил глоток, ощутил тонкий, ни с чем не сравнимый аромат и вкус чая и не смог сдержать возглас восхищения.
– Скажи сестрам спасибо, – промолвила Мяоюй. – Тебя одного я не стала бы угощать этим чаем.
– Знаю, – улыбнулся Баоюй. – Выходит, вас благодарить не за что.
– Совершенно верно, – кивнула Мяоюй.
– Этот чай тоже заварен на прошлогодней дождевой воде? – спросила Дайюй.
– Ты девушка знатная, благовоспитанная, а не можешь разобрать, на какой воде заварен чай?! – с укоризной произнесла Мяоюй, покачав головой. – Это вода из снега, который я собрала с цветов сливы пять лет назад в кумирне Паньсянь, когда жила в Сюаньму. Я набрала ее в кувшин, кувшин закопала в землю и до нынешнего лета не открывала, берегла воду. Сейчас я только второй раз заварила на ней чай. А дождевая вода уже через год не будет такой чистой и свежей! Как же ее пить?
Баочай знала, что Мяоюй нелюдима и не любит, когда гости засиживаются. Поэтому, допив чай, она сделала знак Дайюй, и девушки вышли.
Баоюй между тем сказал Мяоюй:
– Я сразу понял, что ту чашку вы считаете оскверненной, но с какой стати такая драгоценная вещь должна без пользы стоять? Уж лучше отдать ее бедной женщине, которая пила из нее чай. Пусть продаст – глядишь, хватит на несколько дней, чтобы прокормиться. Согласны?
– Что ж, ладно, – немного подумав, кивнула головой Мяоюй. – К счастью, сама я из той чашки никогда не пила, а если бы пила, предпочла бы ее разбить, чем кому-то отдать. Но я не против, можешь подарить эту чашку старухе, только забери ее побыстрее!
– Вот и прекрасно! – обрадовался Баоюй. – Я сам отдам чашку старухе! Ведь даже разговор с ней может вас осквернить.
Мяоюй приказала монашкам отдать Баоюю чашку. Принимая ее, Баоюй улыбнулся:
– Я велю слугам после нашего ухода натаскать из реки несколько ведер воды и вымыть здесь пол.
– Неплохо, – усмехнулась Мяоюй. – Только предупреди их, когда принесут воду, чтобы поставили ее за воротами и не входили в кумирню.
– Ну, это само собой разумеется, – пообещал Баоюй, пряча чашку в рукав.
Он отдал чашку девочке-служанке матушки Цзя и наказал:
– Завтра, когда бабушка Лю соберется в дорогу, отдашь ей эту чашку.
Пока он разговаривал со служанкой, подошла матушка Цзя. Она устала и решила возвратиться домой. Мяоюй ее не удерживала и проводила до ворот.
Оставив госпожу Ван, Инчунь и сестер, а также тетушку Сюэ пить вино, матушка Цзя отправилась отдыхать в деревушку Благоухающего риса. Фэнцзе приказала подать небольшое бамбуковое кресло, усадила в него матушку Цзя. Служанки подняли кресло и понесли в деревушку Благоухающего риса, где жила Ли Вань. Следом шли Фэнцзе, Ли Вань и целая толпа служанок. Но о том, как отдыхала матушка Цзя, мы рассказывать не будем.
Тем временем тетушка Сюэ распрощалась и ушла домой. Госпожа Ван отпустила девочек-актрис, отослала служанкам остатки яств, а сама прилегла на тахту, велела девочке-служанке опустить занавески на окнах и растереть ей ноги.
– Если старая госпожа что-нибудь прикажет, немедля скажи мне, – наказала она и, едва опустившись на подушку, уснула.
Служанки тем временем расставили подносы с кушаньями и сели передохнуть: кто на камне, кто на траве, кто под деревом, кто у ручья. Они оживленно беседовали между собой, когда пришла Юаньян и объявила, что собирается погулять со старухой Лю. Все отправились следом за ними, чтобы развлечься и посмеяться.
Когда дошли до павильона Свидания с родными, старуха Лю с возгласом «какой большой храм» упала на колени и под общий смех принялась отбивать поклоны.
– Чего смеетесь? – с недоумением спросила Лю. – Я все иероглифы знаю, которые написаны на доске перед входом! У нас в деревне храмов много, и на каждом такая же доска. На ней написано название храма.
– А это что за храм, знаешь? – спросили старуху.
– Это Драгоценные палаты Яшмового владыки, верно? – ответила старуха, указывая пальцем на надпись.
Все захлопали от восторга в ладоши, продолжая потешаться над старухой. Вдруг Лю дернула за руку служанку, попросила бумаги и стала торопливо поднимать юбку.
– Здесь нельзя! – закричали ей и велели служанке отвести старуху в отхожее место. Служанка отвела старуху в северо-восточный угол сада, а сама улизнула.
Надо сказать, что старуха и так была непривычна к вину, а тут еще хватила лишнего, объелась всякими жирными кушаньями и выпила несколько чашек чаю. Не мудрено поэтому, что ее пронесло. Она долго сидела в отхожем месте на холодном ветру, а когда наконец поднялась, перед глазами все поплыло, голова закружилась, и она не знала, куда идти. Огляделась – всюду деревья, скалы, искусственные горки, башни, террасы, домики, дорожки и тропинки, а куда они ведут – неизвестно. Старуха пошла наугад по вымощенной камнем дорожке, которая привела ее к какому-то дому. Она никак не могла найти дверь и лишь после долгих поисков вдруг увидела длинную бамбуковую изгородь.
«Здесь, как и у нас, есть решетки, по которым вьется горох…» – подумала старуха.
Она побрела вдоль изгороди, очутилась перед аркой, пошла дальше и увидела пруд. Его берега были одеты каменными плитами шириною в семь-восемь чи. Над чистой голубовато-зеленой водой белел небольшой каменный мостик. Старуха перешла его и продолжала путь по вымощенной камнем аллее. В конце аллеи были ворота, старуха вошла в них и вдруг заметила, что навстречу ей направляется улыбающаяся девочка.
Старуха радостно бросилась к ней и сказала:
– Барышни меня потеряли, и я заблудилась. Не знаю, как выйти отсюда…
Девочка ничего не ответила. Старуха к ней подскочила и хотела дернуть за рукав, но налетела на стену и расшибла лоб. Придя в себя, старуха повнимательней присмотрелась – перед ней была картина.
«Что это? – растерялась Лю. – Ведь совсем как живая» .
Она снова посмотрела и даже пощупала, и в самом деле картина. Старуха поохала, покачала головой, повернула обратно и только сейчас заметила вход, занавешенный шелковой шторой бледно-зеленого цвета с узорами. Откинув штору, старуха вошла в дом и огляделась. На стенах с тонкой резьбой – музыкальные инструменты, оружие, на полу, выложенном бирюзовыми изразцами, с узором из цветов – вазы, курильницы, фонари, обтянутые шелком. Глазам больно от блеска золота, жемчугов и изобилия красок.
Старуха хотела выйти, но не могла найти дверь. Слева – полка с книгами, справа – ширма. Долго искала Лю, прежде чем увидела дверь за ширмой. Подошла к ней, но тут заметила шедшую ей навстречу старуху. Уж не ее ли это мать, с удивлением подумала Лю и сказала:
– И ты здесь? Наверное, забеспокоилась, что меня дома нет, и заявилась! Кто тебя привел?
В волосах старухи были цветы, Лю покачала головой и с улыбкой произнесла:
– Сразу видно, что не бывала ты на людях! Увидела цветы и понатыкала в волосы!
Старуха тоже улыбнулась, но ничего не ответила. Лю принялась стыдить мать, тыча ей пальцем в лицо. Мать тоже подняла руку, словно бы защищаясь. Так и стояли друг против друга две рассерженные старухи. Наконец Лю коснулась лица матери и в испуге отскочила – лицо было холодным как лед. Тут Лю осенило:
«Уж не зеркало ли это? Мне не раз приходилось слышать, что в богатых домах их много. А в зеркале – я сама».
Она опять потрогала свое изображение, внимательно пригляделась… Так и есть! Самое настоящее зеркало, вделанное в стену!
– Но как же отсюда выйти? – смеясь, задала себе вопрос Лю.
Она стала шарить руками по стенам и вдруг услышала какой-то щелчок. У Лю глаза полезли на лоб от страха. Но это оказалось всего-навсего устройство, с помощью которого зеркало уходило в стену, где была дверь. Сама того не подозревая, Лю на что-то нажала, и устройство сработало.
Испуг мгновенно сменился радостью. Дверь вела в комнату, где за атласным пологом стояла кровать. Захмелевшая и усталая, Лю обо всем забыла и плюхнулась прямо поверх одеяла.
«Немного отдохну», – сказала она сама себе, но тело перестало слушаться, глаза слипались, Лю повернулась на бок и крепко уснула.
Между тем Баньэр, потеряв бабушку, принялся плакать. Остальные смеялись, шутили:
– Уж не провалилась ли она в отхожее место! Надо пойти посмотреть!
Двум служанкам велено было отыскать Лю. Через некоторое время те возвратились и доложили, что бабушки Лю нигде нет.
Это вызвало беспокойство, а Сижэнь подумала:
«Она выпила лишнего и могла заблудиться. Если она пошла в сторону нашего внутреннего двора и через проход в решетке, увитой розами, попала в дом, девочки-служанки ее должны были видеть. Если же она свернула на юго-запад, то наверняка сбилась с пути. Пойду-ка погляжу».
И Сижэнь пошла во двор Наслаждения пурпуром. Там не было ни одной служанки: воспользовавшись тем, что хозяева отлучились, они разбрелись кто куда.
Сижэнь вошла в дом, обогнула ширму и вдруг услышала громкий храп. Она бросилась во внутреннюю комнату, и на нее пахнуло винным духом. Оглядевшись, Сижэнь увидела старуху Лю, которая, разметавшись, лежала на кровати Баоюя.
Девушка переполошилась и стала тормошить старуху.
Та наконец очнулась, вытаращила глаза и быстро поднялась.
– Барышня! – воскликнула она. – Вы уж меня простите!.. Я ничего не испачкала!..
Она провела несколько раз рукой по одеялу, словно стряхивая с него пыль. Но Сижэнь замахала на нее руками – она боялась, как бы Баоюй не расстроился, узнав о случившемся. Сижэнь подбежала к курильнице, положила в нее три пучка благовонных палочек, зажгла и закрыла курильницу крышкой. Хорошо еще, что старуху не стошнило. И Сижэнь уже спокойнее промолвила:
– Не волнуйтесь, я сама все сделаю. Пойдемте!
Она увела старуху в комнату для служанок, усадила и стала поучать:
– Скажете старой госпоже, что захмелели, сели на камень у подножия горки и задремали.
– Так и скажу, – пообещала старуха.
Сижэнь напоила Лю чаем, хмель понемногу стал проходить, и старуха спросила:
– В чьей спальне я была? Как там красиво! Словно в раю!
– В чьей спальне? – улыбнулась Сижэнь. – Господина Баоюя!
Старуха прямо-таки онемела от страха. Сижэнь отвела ее к остальным и сказала:
– Я ее нашла на лужайке.
Никто ни о чем не спрашивал, на том все и кончилось.
Как только проснулась матушка Цзя, отдыхавшая в деревушке Благоухающего риса, подали ужин. Но матушка Цзя есть не стала, ей нездоровилось. Она села в небольшой, наподобие кресла, паланкин и отправилась домой. Девушки ее проводили и вернулись в сад.
Если вам интересно узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
– Где цветы опали, появилась завязь – там созреет тыква.
Все расхохотались. А старуха Лю отпила еще вина и совсем разошлась.
– Говоря по правде, – заявила она, – руки и ноги у меня давно огрубели, непослушными стали, а сейчас я еще и выпила. Того и гляди, уроню чашку! А она фарфоровая! Была бы деревянная, тогда дело другое!
Снова все рассмеялись, а Фэнцзе с улыбкой произнесла:
– Если хотите, я велю принести деревянные кубки. Но их у нас целый набор, так что придется вам пить из всех подряд! Согласны?
«Вот те на! – подумала старуха, – Мне и в голову не могло прийти, что у них есть деревянные кубки! Ведь сказала я шутки ради! Бывала же я в гостях у наших деревенских богачей и золотые кубки и серебряные видала, но чтобы деревянные – ни разу. Это они надо мной потешаются. Хотят деревянные чашечки для детей выдать за кубки. Чтобы меня напоить! Ну и пусть, вино сладкое, словно мед, выпью побольше – ничего не случится!» И старуха сказала:
– Ладно, несите – там видно будет.
Фэнцзе приказала Фэнъэр:
– Принеси десять кубков из корня бамбука, они в передней на книжной полке стоят.
Фэнъэр уже собралась идти, но Юаньян с улыбкой обратилась к Фэнцзе:
– Те кубки, пожалуй, малы, да и недостаточно хороши. Ведь ты говорила о деревянных. Вели-ка лучше подать кубки из корня самшита, и пусть бабушка Лю из каждого выпьет.
– Прекрасная мысль! – вскричала Фэнцзе.
Принесли самшитовые кубки. Такие огромные, что старуха Лю испугалась. Самый большой был, пожалуй, с глубокий таз, а самый маленький вдвое больше того, который она держала в руке. Зато тонкая гравировка и чудесная резьба на кубках с изображением гор, рек, деревьев, людей и животных привели старуху в восторг. На каждом были надписи, выполненные скорописью, и личные печати мастеров.
– Дайте мне тот, что поменьше! – воскликнула старуха.
– Из этих кубков никто не решается пить, – сказала Фэнцзе. – Чересчур велики. Но раз уж вы, бабушка, заставили их искать, пейте из всех подряд, отказываться нечестно!
– Пощадите! – взмолилась старуха. – Не могу я так много пить!
Матушка Цзя, тетушка Сюэ и госпожа Ван вступились за Лю и сказали:
– Пошутили, и хватит! Нельзя бабушке столько нить. Вполне достаточно одного кубка.
– Амитаба! – вскричала Лю. – Который поменьше, я здесь выпью. А большой домой унесу. Попробую поучиться из него пить.
Все так и покатились со смеху.
Между тем Юаньян наполнила большой кубок и поднесла Лю, та приняла его обеими руками и стала пить.
– Не торопись, а то поперхнешься, – сказали матушка Цзя и тетушка Сюэ, после чего тетушка Сюэ велела Фэнцзе подать старухе закуску.
– Чего бы вы пожелали съесть, бабушка Лю? – спросила Фэнцзе у гостьи.
– Да разве я знаю все ваши кушанья? – всплеснула руками старуха. – Что ни дадите – все хорошо!
– Дай ей баклажаны с вяленым мясом, – предложила матушка Цзя.
Фэнцзе палочками подцепила кусочек баклажана, положила прямо в рот старухе и сказала:
– Вы каждый день едите баклажаны, а теперь попробуйте, вкусно ли их готовят у нас.
– Да разве это баклажаны? – засмеялась Лю. – Вы просто обманываете меня! Будь баклажаны такими вкусными, мы не стали бы сеять хлеб, а сажали одни баклажаны!
– Но это в самом деле баклажаны! – заговорили другие. – Вас никто не обманывает.
– Неужели? – удивилась старуха. – Можно мне еще, госпожа? А то я не распробовала.
Фэнцзе взяла еще кусочек и снова положила в рот старухе. Та долго жевала, причмокивала и наконец с улыбкой сказала:
– То ли баклажан, то ли нет – не поймешь. Расскажите, как его готовят – может, и у меня так получится?
– О, это совсем нетрудно! – со смехом воскликнула Фэнцзе. – Надо взять свежий, прямо с грядки, баклажан, снять с него кожуру, мелко накрошить и поджарить на курином сале; потом взять сушеное куриное мясо, добавить к нему грибы могу, шампиньоны, молодые ростки бамбука, соевый творог с разными пряностями и сухие фрукты; все это тоже мелко накрошить и сварить в курином бульоне. После этого сложить в фарфоровый кувшин, залить кунжутным и соевым маслом и плотно закрыть. Л когда захочется, взять сколько надо и есть с жареной курицей и тыквенными семечками.
– Бог ты мой! – воскликнула старуха, покачала головой и даже язык высунула. – Сколько же надо извести кур на это кушанье! Не мудрено, что так вкусно!
Она неторопливо допила вино и стала осторожно вертеть в руках кубок.
– Выпейте еще, по крайней мере развеселитесь как следует, – сказала Фэнцзе.
– Нет, нет! Я тогда совсем опьянею! – запротестовала гостья. – А кубок верчу в руках просто потому, что он мне очень нравится!
– Вот вы пьете вино из деревянного кубка, – сказала Юаньян, – а знаете, что это за дерево?
– Я-то знаю, – ответила старуха, – а вам откуда знать, барышня! Ведь вы живете в роскошном дворце, в расписных покоях! Это мы все время проводим среди деревьев: и спим под ними, наработавшись, и отдыхаем, когда устанем. А в голодные годы древесную кору едим; мы все время видим деревья, слышим их шум, говорим о них. Потому я и могу отличить настоящее от поддельного! – Старуха долго разглядывала кубок, потом заявила: – Богатые не держат у себя дешевых вещей, особенно деревянных, ведь дерево очень просто достать. Поэтому кубок этот, я думаю, сделан не из тополя, а из желтой сосны!
Комната, казалось, задрожала от хохота. Тут на пороге появилась служанка и обратилась к матушке Цзя со словами:
– Девочки-актрисы ждут в павильоне Благоухающего лотоса. Они спрашивают, начинать представление сейчас или немного погодя?
– А я-то совсем забыла о них! – воскликнула матушка Цзя. – Передай, пусть начинают сейчас!
– Слушаюсь! – ответила служанка и удалилась.
Вскоре донеслись звуки флейты, потом к ней присоединилась свирель. Дул слабый ветерок, воздух был чист и прозрачен, музыка радовала слух, наполняла душу неизъяснимым блаженством. Баоюй поднялся, налил себе кубок вина, залпом осушил, опять наполнил, но тут госпожа Ван тоже изъявила желание выпить. Тогда Баоюй велел служанкам принести подогретого вина, а свой кубок поднес матери прямо к губам.
Вскоре служанки принесли вино, и Баоюй вернулся на свое место. Госпожа Ван встала, приняла чайник из рук служанок. Следом за ней поднялись тетушка Сюэ и остальные. Матушка Цзя велела Ли Вань и Фэнцзе взять у госпожи Ван чайник, сказав при этом:
– Пусть тетушка сядет, а то как-то неловко.
Госпожа Ван отдала чайник Фэнцзе, а сама снова села.
– Пусть все выпьют еще по два кубка, – распорядилась матушка Цзя. – Веселиться так веселиться!
С этими словами она поднесла свой кубок тетушке Сюэ, а затем обратилась к Сянъюнь и Баочай:
– Вы тоже выпейте по кубку! И ваша сестрица Дайюй пусть выпьет, не будем ее сегодня щадить!
Матушка Цзя осушила свой кубок, вслед за нею выпили Сянъюнь, Баочай и Дайюй.
Старуха Лю изрядно захмелела и, как только заиграла музыка, принялась размахивать руками и притопывать. Баоюй подошел к Дайюй и шепнул:
– Погляди-ка на бабушку Лю!..
– Когда-то при звуках священной музыки[1] все звери пускались в пляс, а сейчас пляшет одна корова! – усмехнулась в ответ Дайюй.
Вскоре музыка смолкла, и тетушка Сюэ с улыбкой сказала:
– Хватит, пожалуй, пить. Давайте прогуляемся.
Матушка Цзя охотно согласилась, и все отправились гулять.
Разговоры со старухой Лю забавляли матушку Цзя. Она взяла ее под руку и повела к искусственным горкам, рассказывая о встречавшихся по пути деревьях, цветах, камнях. Старуха Лю внимательно слушала и все старалась запомнить.
– Вот уж не думала, что в городе не только почтенные и благородные люди живут, но и птицы, – говорила старуха. – А что птица говорить может, как та, что в клетке у вас сидит, такое мне и в голову не приходило!
– Каких птиц ты имеешь в виду? – спросили старуху.
– Зеленого попугая с красным клювом в золотой клетке, – ответила старуха. – Того, что на террасе, – я хорошо его запомнила. И еще старого черного дрозда – он ведь тоже разговаривает!
Каждое слово старухи вызывало взрыв хохота.
Появились служанки и доложили, что подано сладкое.
– Мне совсем не хочется есть, – сказала матушка Цзя. – Принесите сюда – кто захочет, поест.
Служанки принесли два столика и два короба с яствами. В одном коробе были приготовленные на пару сахарные пирожные с молотыми зернами лотоса и коричными цветами и хворост из мякоти тыквы на гусином жиру. В другом коробе – сваренные в масле, крохотные, величиной в цунь, пельмени и запеченные в тесте фрукты.
– Какая начинка в пельменях? – осведомилась матушка Цзя.
– Из крабов, – ответили ей.
– Кто же сейчас станет есть жирное? – сердито спросила матушка Цзя.
Фрукты, запеченные в тесте, матушке Цзя тоже не понравились, и она предложила отведать их тетушке Сюэ. Сама же она взяла немного хвороста, откусила Кусочек и отдала служанкам. Зато старуха Лю, приметив, что в тесте запечены самые отборные фрукты и что все они самой причудливой формы, выбрала кусочек, похожий на пион, и с улыбкой произнесла:
– Наши деревенские и из бумаги такое не вырежут! Просто жалко их есть! Можно, я с собой возьму, чтобы показать дома?
– Я дам тебе целый короб, – успокоила ее матушка Цзя, – а сейчас ешь, пока горячие!
Ничего подобного старуха Лю не то что не ела, но даже не видела. И все так вкусно, так красиво на блюде разложено! Она ела и ела, пока не опустела половина блюда. Все, что осталось, Фэнцзе велела отнести девочкам-актрисам.
Пришла кормилица с Дацзе на руках. Все стали с ней забавляться. Девочка играла с большим помело-ном, который держала в руках, но, заметив у Баньэра цитрус «рука Будды», потянулась за ним. Как ни старались служанки ее отвлечь, малышка плакала и требовала цитрус. Тогда у нее отняли помелон, отдали Баньэру, а у него попросили цитрус. Баньэру уже надоел цитрус, и он охотно отдал его в обмен на помелон, такой спелый и ароматный. Им можно было играть как мячом, даже подбивать ногой.
Между тем матушка Цзя успела выпить чаю и вместе со старухой Лю направилась к кумирне Бирюзовой решетки. У ворот их встретила Мяоюй и повела во двор, где было много цветов и деревьев.
– Да, – покачала головой матушка Цзя, – этим проповедникам совсем нечего делать, вот они и следят за порядком! Недаром здесь так красиво!
Мяоюй пригласила матушку Цзя в восточный зал для жертвоприношений, но та отказалась.
– Мы только что ели скоромное, – проговорила она, – поэтому грешно входить в храм самого Будды. Посидим лучше здесь, выпьем чаю.
Баоюй между тем не сводил глаз с Мяоюй. Он видел, как монахиня собственноручно поднесла матушке Цзя черный лакированный поднос в форме цветка бегонии, на подносе золотом был нарисован дракон в облаках, дарующий долголетие, и стояла закрытая белой крышечкой чайная чашечка из фарфора Чэнхуа[2], разрисованная цветами.
– Я не пью чай из Люаня [3], – предупредила матушка Цзя.
– Знаю, – ответила Мяоюй. – Это совсем другой, он называется «Брови почтенного старца».
– А воду для него где брали? – поинтересовалась матушка Цзя.
– Вода дождевая. Я храню ее с прошлого года, – ответила Мяоюй.
Матушка Цзя отпила немного и передала чашку старухе Лю.
– Ну-ка отведай!
Старуха единым духом выпила чай и с улыбкой сказала:
– Чай хороший, но слабоват – покрепче надо заваривать!
Остальные тоже пили чай из таких же чашек.
Мяоюй между тем поднялась, незаметно дернула за рукав Баочай и Дайюй, и те вышли следом за нею. Баоюй украдкой пошел за девушками. Мяоюй провела сестер к себе в комнату, усадила Баочай на тахту, а Дайюй на круглую тростниковую подушечку, на которой обычно сидела сама, вскипятила чай.
– Решили выпить своего чаю! – воскликнул Баоюй, входя в комнату.
– А ты почуял, что здесь собираются пить? – засмеялись девушки. – Но для тебя вряд ли что-нибудь найдется.
Мяоюй хотела подать еще одну чашку, но в этот момент на пороге появилась монахиня с чашкой в руках. Мяоюй знаком остановила ее. Баоюй сразу понял, в чем дело. Из этой чашки пила старуха Лю, и Мяоюй считала ее оскверненной. Мяоюй принесла еще две чашки. На одной, той, что с ушком, было написано уставным почерком: «Бокал тыква-горлянка», а затем «Драгоценность Ван Кая»[4] и уже совсем мелкими иероглифами: «В четвертом месяце пятого года Юаньфэн[5] сию чашку обнаружил в императорской библиотеке Су Ши из Мэйшаня».
Наполнив чашку чаем, Мяоюй подала ее Баочай.
На второй чашке, похожей на буддийскую натру, только немного поменьше, было написано стилем «чжуань»[6]: «Чаша взаимопонимания». Мяоюй налила в нее чай для Дайюй, а ковшик из зеленой яшмы, из которого обычно пила сама, поднесла Баоюю.
– Говорят, мирские законы равны для всех, – с улыбкой произнес Баоюй. – Почему тогда им дали старинные чашки, а мне – грубую посудину?
– Ты называешь это грубой посудиной? – удивилась Мяоюй. – А я вот уверена, что в вашем доме такой не найдется!
– Пословица гласит: «Попадешь в чужую страну—соблюдай ее обычаи», – снова улыбнулся Баоюй. – Раз уж я здесь, придется, пожалуй, и драгоценную посуду считать простой, будь она даже из золота, жемчуга или яшмы!
– Вот и хорошо! – обрадовалась Мяоюй.
Она сняла с полки чашу с изображением дракона, свернувшегося девятью кольцами, десятью изгибами и ста двадцатью коленцами, и с улыбкой проговорила:
– У меня осталась свободной только эта чашка. Выпьешь, если я налью?
– Конечно! – радостно вскричал Баоюй.
– Ты выпьешь, я знаю, только нечего зря изводить такой прекрасный чай! – сказала Мяоюй. – Слышал пословицу? «Знающий приличия пьет одну чашку, утоляющий жажду глупец – две, осел, не знающий меры, – три». Кто же ты, если собираешься выпить целое море?
Мяоюй налила столько, сколько вмещала обычная чашка, и подала Баоюю. Баоюй отпил глоток, ощутил тонкий, ни с чем не сравнимый аромат и вкус чая и не смог сдержать возглас восхищения.
– Скажи сестрам спасибо, – промолвила Мяоюй. – Тебя одного я не стала бы угощать этим чаем.
– Знаю, – улыбнулся Баоюй. – Выходит, вас благодарить не за что.
– Совершенно верно, – кивнула Мяоюй.
– Этот чай тоже заварен на прошлогодней дождевой воде? – спросила Дайюй.
– Ты девушка знатная, благовоспитанная, а не можешь разобрать, на какой воде заварен чай?! – с укоризной произнесла Мяоюй, покачав головой. – Это вода из снега, который я собрала с цветов сливы пять лет назад в кумирне Паньсянь, когда жила в Сюаньму. Я набрала ее в кувшин, кувшин закопала в землю и до нынешнего лета не открывала, берегла воду. Сейчас я только второй раз заварила на ней чай. А дождевая вода уже через год не будет такой чистой и свежей! Как же ее пить?
Баочай знала, что Мяоюй нелюдима и не любит, когда гости засиживаются. Поэтому, допив чай, она сделала знак Дайюй, и девушки вышли.
Баоюй между тем сказал Мяоюй:
– Я сразу понял, что ту чашку вы считаете оскверненной, но с какой стати такая драгоценная вещь должна без пользы стоять? Уж лучше отдать ее бедной женщине, которая пила из нее чай. Пусть продаст – глядишь, хватит на несколько дней, чтобы прокормиться. Согласны?
– Что ж, ладно, – немного подумав, кивнула головой Мяоюй. – К счастью, сама я из той чашки никогда не пила, а если бы пила, предпочла бы ее разбить, чем кому-то отдать. Но я не против, можешь подарить эту чашку старухе, только забери ее побыстрее!
– Вот и прекрасно! – обрадовался Баоюй. – Я сам отдам чашку старухе! Ведь даже разговор с ней может вас осквернить.
Мяоюй приказала монашкам отдать Баоюю чашку. Принимая ее, Баоюй улыбнулся:
– Я велю слугам после нашего ухода натаскать из реки несколько ведер воды и вымыть здесь пол.
– Неплохо, – усмехнулась Мяоюй. – Только предупреди их, когда принесут воду, чтобы поставили ее за воротами и не входили в кумирню.
– Ну, это само собой разумеется, – пообещал Баоюй, пряча чашку в рукав.
Он отдал чашку девочке-служанке матушки Цзя и наказал:
– Завтра, когда бабушка Лю соберется в дорогу, отдашь ей эту чашку.
Пока он разговаривал со служанкой, подошла матушка Цзя. Она устала и решила возвратиться домой. Мяоюй ее не удерживала и проводила до ворот.
Оставив госпожу Ван, Инчунь и сестер, а также тетушку Сюэ пить вино, матушка Цзя отправилась отдыхать в деревушку Благоухающего риса. Фэнцзе приказала подать небольшое бамбуковое кресло, усадила в него матушку Цзя. Служанки подняли кресло и понесли в деревушку Благоухающего риса, где жила Ли Вань. Следом шли Фэнцзе, Ли Вань и целая толпа служанок. Но о том, как отдыхала матушка Цзя, мы рассказывать не будем.
Тем временем тетушка Сюэ распрощалась и ушла домой. Госпожа Ван отпустила девочек-актрис, отослала служанкам остатки яств, а сама прилегла на тахту, велела девочке-служанке опустить занавески на окнах и растереть ей ноги.
– Если старая госпожа что-нибудь прикажет, немедля скажи мне, – наказала она и, едва опустившись на подушку, уснула.
Служанки тем временем расставили подносы с кушаньями и сели передохнуть: кто на камне, кто на траве, кто под деревом, кто у ручья. Они оживленно беседовали между собой, когда пришла Юаньян и объявила, что собирается погулять со старухой Лю. Все отправились следом за ними, чтобы развлечься и посмеяться.
Когда дошли до павильона Свидания с родными, старуха Лю с возгласом «какой большой храм» упала на колени и под общий смех принялась отбивать поклоны.
– Чего смеетесь? – с недоумением спросила Лю. – Я все иероглифы знаю, которые написаны на доске перед входом! У нас в деревне храмов много, и на каждом такая же доска. На ней написано название храма.
– А это что за храм, знаешь? – спросили старуху.
– Это Драгоценные палаты Яшмового владыки, верно? – ответила старуха, указывая пальцем на надпись.
Все захлопали от восторга в ладоши, продолжая потешаться над старухой. Вдруг Лю дернула за руку служанку, попросила бумаги и стала торопливо поднимать юбку.
– Здесь нельзя! – закричали ей и велели служанке отвести старуху в отхожее место. Служанка отвела старуху в северо-восточный угол сада, а сама улизнула.
Надо сказать, что старуха и так была непривычна к вину, а тут еще хватила лишнего, объелась всякими жирными кушаньями и выпила несколько чашек чаю. Не мудрено поэтому, что ее пронесло. Она долго сидела в отхожем месте на холодном ветру, а когда наконец поднялась, перед глазами все поплыло, голова закружилась, и она не знала, куда идти. Огляделась – всюду деревья, скалы, искусственные горки, башни, террасы, домики, дорожки и тропинки, а куда они ведут – неизвестно. Старуха пошла наугад по вымощенной камнем дорожке, которая привела ее к какому-то дому. Она никак не могла найти дверь и лишь после долгих поисков вдруг увидела длинную бамбуковую изгородь.
«Здесь, как и у нас, есть решетки, по которым вьется горох…» – подумала старуха.
Она побрела вдоль изгороди, очутилась перед аркой, пошла дальше и увидела пруд. Его берега были одеты каменными плитами шириною в семь-восемь чи. Над чистой голубовато-зеленой водой белел небольшой каменный мостик. Старуха перешла его и продолжала путь по вымощенной камнем аллее. В конце аллеи были ворота, старуха вошла в них и вдруг заметила, что навстречу ей направляется улыбающаяся девочка.
Старуха радостно бросилась к ней и сказала:
– Барышни меня потеряли, и я заблудилась. Не знаю, как выйти отсюда…
Девочка ничего не ответила. Старуха к ней подскочила и хотела дернуть за рукав, но налетела на стену и расшибла лоб. Придя в себя, старуха повнимательней присмотрелась – перед ней была картина.
«Что это? – растерялась Лю. – Ведь совсем как живая» .
Она снова посмотрела и даже пощупала, и в самом деле картина. Старуха поохала, покачала головой, повернула обратно и только сейчас заметила вход, занавешенный шелковой шторой бледно-зеленого цвета с узорами. Откинув штору, старуха вошла в дом и огляделась. На стенах с тонкой резьбой – музыкальные инструменты, оружие, на полу, выложенном бирюзовыми изразцами, с узором из цветов – вазы, курильницы, фонари, обтянутые шелком. Глазам больно от блеска золота, жемчугов и изобилия красок.
Старуха хотела выйти, но не могла найти дверь. Слева – полка с книгами, справа – ширма. Долго искала Лю, прежде чем увидела дверь за ширмой. Подошла к ней, но тут заметила шедшую ей навстречу старуху. Уж не ее ли это мать, с удивлением подумала Лю и сказала:
– И ты здесь? Наверное, забеспокоилась, что меня дома нет, и заявилась! Кто тебя привел?
В волосах старухи были цветы, Лю покачала головой и с улыбкой произнесла:
– Сразу видно, что не бывала ты на людях! Увидела цветы и понатыкала в волосы!
Старуха тоже улыбнулась, но ничего не ответила. Лю принялась стыдить мать, тыча ей пальцем в лицо. Мать тоже подняла руку, словно бы защищаясь. Так и стояли друг против друга две рассерженные старухи. Наконец Лю коснулась лица матери и в испуге отскочила – лицо было холодным как лед. Тут Лю осенило:
«Уж не зеркало ли это? Мне не раз приходилось слышать, что в богатых домах их много. А в зеркале – я сама».
Она опять потрогала свое изображение, внимательно пригляделась… Так и есть! Самое настоящее зеркало, вделанное в стену!
– Но как же отсюда выйти? – смеясь, задала себе вопрос Лю.
Она стала шарить руками по стенам и вдруг услышала какой-то щелчок. У Лю глаза полезли на лоб от страха. Но это оказалось всего-навсего устройство, с помощью которого зеркало уходило в стену, где была дверь. Сама того не подозревая, Лю на что-то нажала, и устройство сработало.
Испуг мгновенно сменился радостью. Дверь вела в комнату, где за атласным пологом стояла кровать. Захмелевшая и усталая, Лю обо всем забыла и плюхнулась прямо поверх одеяла.
«Немного отдохну», – сказала она сама себе, но тело перестало слушаться, глаза слипались, Лю повернулась на бок и крепко уснула.
Между тем Баньэр, потеряв бабушку, принялся плакать. Остальные смеялись, шутили:
– Уж не провалилась ли она в отхожее место! Надо пойти посмотреть!
Двум служанкам велено было отыскать Лю. Через некоторое время те возвратились и доложили, что бабушки Лю нигде нет.
Это вызвало беспокойство, а Сижэнь подумала:
«Она выпила лишнего и могла заблудиться. Если она пошла в сторону нашего внутреннего двора и через проход в решетке, увитой розами, попала в дом, девочки-служанки ее должны были видеть. Если же она свернула на юго-запад, то наверняка сбилась с пути. Пойду-ка погляжу».
И Сижэнь пошла во двор Наслаждения пурпуром. Там не было ни одной служанки: воспользовавшись тем, что хозяева отлучились, они разбрелись кто куда.
Сижэнь вошла в дом, обогнула ширму и вдруг услышала громкий храп. Она бросилась во внутреннюю комнату, и на нее пахнуло винным духом. Оглядевшись, Сижэнь увидела старуху Лю, которая, разметавшись, лежала на кровати Баоюя.
Девушка переполошилась и стала тормошить старуху.
Та наконец очнулась, вытаращила глаза и быстро поднялась.
– Барышня! – воскликнула она. – Вы уж меня простите!.. Я ничего не испачкала!..
Она провела несколько раз рукой по одеялу, словно стряхивая с него пыль. Но Сижэнь замахала на нее руками – она боялась, как бы Баоюй не расстроился, узнав о случившемся. Сижэнь подбежала к курильнице, положила в нее три пучка благовонных палочек, зажгла и закрыла курильницу крышкой. Хорошо еще, что старуху не стошнило. И Сижэнь уже спокойнее промолвила:
– Не волнуйтесь, я сама все сделаю. Пойдемте!
Она увела старуху в комнату для служанок, усадила и стала поучать:
– Скажете старой госпоже, что захмелели, сели на камень у подножия горки и задремали.
– Так и скажу, – пообещала старуха.
Сижэнь напоила Лю чаем, хмель понемногу стал проходить, и старуха спросила:
– В чьей спальне я была? Как там красиво! Словно в раю!
– В чьей спальне? – улыбнулась Сижэнь. – Господина Баоюя!
Старуха прямо-таки онемела от страха. Сижэнь отвела ее к остальным и сказала:
– Я ее нашла на лужайке.
Никто ни о чем не спрашивал, на том все и кончилось.
Как только проснулась матушка Цзя, отдыхавшая в деревушке Благоухающего риса, подали ужин. Но матушка Цзя есть не стала, ей нездоровилось. Она села в небольшой, наподобие кресла, паланкин и отправилась домой. Девушки ее проводили и вернулись в сад.
Если вам интересно узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
Глава сорок вторая
Царевна Душистых трав благоуханными словами рассеивает подозрения;
Фея реки Сяосян утонченными шутками досказывает недосказанное
Итак, матушка Цзя вернулась к себе, ушла и госпожа Ван, а сестры сели ужинать.
Старуха Лю с внуком подошла к Фэнцзе и сказала:
– Завтра утром я должна возвратиться домой. За эти три дня я столько всего повидала и услыхала, столько кушаний разных отведала, сколько за всю мою жизнь мне не пришлось. Теперь я знаю, что и сама госпожа, и все барышни, и их служанки жалеют бедных, заботятся о старых! Подарите мне немного благовоний, и каждый день я буду их возжигать и молиться Будде, чтобы послал вам долгую жизнь! Хоть этим я вас отблагодарю за все ваши милости!
– Не очень-то радуйся, – с улыбкой прервала ее Фэнцзе. – Ведь это из-за тебя старую госпожу продуло и она болеет. И Дацзе моя простудилась, жар у нее.
– Лет госпоже немало, и она быстро устает! – вздохнула старуха Лю.
– Зато как она веселилась вчера, – заметила Фэнцзе. – А то, бывало, придет в сад, погуляет немного и уходит. Ведь это ради тебя она устроила большое гулянье – чуть не весь сад обошла. Потом ты вдруг куда-то исчезла, и, пока я ходила тебя искать, госпожа Ван дала Дацзе пирожного, та съела его прямо на ветру и простудилась.
– Видно, доченька ваша не часто гуляет в саду, – проговорила старуха. – Не то что деревенские ребятишки. Стоит им вырваться из дому, глядишь, все кладбища за деревней обегут. Может, девочку и продуло, а может, это злой дух. Увидел, какая она чистенькая да красивая, и хворь на нее наслал. Заклинание над ней надо произнести, все и пройдет.
Фэнцзе тотчас же приказала Пинъэр принести «Записки из яшмовой шкатулки»[7] и велела Цаймин читать.
Цаймин нашла нужную страницу и прочла:
«Кто заболеет в двадцать пятый день восьмого месяца, к тому болезнь приходит с юго-востока, ее вызывает либо дух удавленницы, либо дух цветов. Надо сжечь жертвенные деньги, сорок бумажек, в сорока шагах к юго-востоку от того места, где находишься, и обретешь великое счастье».
– Так и есть! – вскричала Фэнцзе. – Ведь и у нас в саду есть дух цветов! Возможно, что и старая госпожа с ним повстречалась!
Фэнцзе распорядилась принести две пачки бумажных денег, сжечь их и произнести заклинания, спасающие от наваждения.
И в самом деле, прошло совсем немного времени, Дацзе перестала метаться и спокойно уснула.
– У тебя и вправду большой жизненный опыт! – восхищенно заметила Фэнцзе, обращаясь к старухе. – Наша Дацзе постоянно болеет, и мы не могли понять, в чем причина.
– Это бывает, – сказала старуха. – В богатых и знатных семьях дети изнеженные и чуть что – болеют. Девочка ваша хоть и мала, но надо поменьше ее баловать. Так будет лучше.
– Это ты верно говоришь, – согласилась Фэнцзе. – Кстати, у девочки до сих пор нет настоящего имени! Придумай ей имя на счастье, пусть проживет столько лет, сколько ты! Деревенские хоть и терпят лишения, а живут долго. И если моей дочке даст имя бедный человек, это отвадит от нее злых духов!
Старуха задумалась, потом спросила с улыбкой:
– Позвольте узнать, в какой день ваша девочка родилась?
– В том-то и дело, что родилась она в несчастливый день, – ответила Фэнцзе, – седьмой день седьмого месяца[8].
– Вот и хорошо – зовите ее Цяоцзе, «Удачей», – ответила старуха. – Знаете пословицу: «Клин клином вышибают»? Назовите ее так, госпожа, и, ручаюсь, у девочки будет долгая жизнь. Став взрослым, человек обзаводится семьей и должен уметь всякое несчастье превращать в счастье, а все это зависит от «цяо» – удачи.
Обрадованная Фэнцзе принялась благодарить старуху:
– Дай бог, чтобы предсказание твое сбылось!
Она позвала Пинъэр и приказала:
– Завтра у нас много дел, поэтому собери сейчас для бабушки Лю вещи, которые мы хотели ей подарить. А то можем не успеть.
– Не надо ничего, госпожа, – всполошилась старуха, – я и так доставила вам немало хлопот, мне даже неловко!
– Не волнуйся, я подарю тебе самые простые вещи, – сказала Фэнцзе. – Непременно возьми их с собой. Соседи посмотрят, и им покажется, будто они сами в городе побывали.
В это время подошла Пинъэр и позвала старуху:
– Идите сюда, бабушка Лю, я покажу вам подарки.
Старуха поспешила за Пинъэр в соседнюю комнату и увидела на кане целую кучу всевозможных вещей.
Пинъэр брала их одну за другой, показывала старухе и поясняла:
– Вот кусок синего шелка, вы просили такой, а еще госпожа дарит на подкладку кусок белого шелка. Эти два куска на что угодно сгодятся – и на кофту, и на юбку. В этом свертке два куска шелкового полотна, из него получатся хорошие платья к Новому году. А вот пирожки с фруктовой начинкой. Вы их пробовали у нас, только не все. Как придете домой, позовите гостей, пусть отведают пирожков. Домашние все же лучше покупных. Мешки, в которых вы приносили нам овощи, мы наполнили рисом с императорских полей. Не в каждом доме есть такой рис. А вот здесь фрукты из нашего сада, свежие и сушеные. В этих двух свертках серебро, по пятьдесят лянов в каждом. Это от госпожи Ван. Она хочет, чтобы на эти деньги вы открыли торговлю или же приобрели несколько му[9] земли и занялись собственным делом, а не просили о милости родных и друзей. И наконец, в этом пакете восемь лянов серебра от госпожи Фэнцзе.
Помолчав, Пинъэр с улыбкой добавила:
– А эти два халата и две юбки, четыре платка и моток шерстяных ниток от меня. Халаты и юбки я несколько раз надевала, если не хочется – не берите, уговаривать не посмею.
Старуха не переставала благодарить Будду, а когда дело дошло до скромных подарков Пинъэр, воскликнула:
– Что вы, барышня! Да разве побрезгую я такими вещами? Будь даже у меня деньги, ничего подобного я не смогла бы купить! Вот только не знаю, что делать. Взять – как-то нехорошо, не взять – вы обидитесь!
– Ладно, – засмеялась Пинъэр, – мы свои люди! Берите, не стесняйтесь, а нам в конце года принесете сушеных овощей, чечевицы, а еще тыквы и баклажаны, в общем, все, что найдется. Овощи у нас любят и хозяева и слуги.
Старуха слушала, поддакивала и благодарила за милость.
– А сейчас советую вам побыстрее лечь спать и ни о чем не беспокоиться, – сказала Пинъэр, – я все соберу и оставлю здесь. Утром слуги наймут повозку и без хлопот довезут вас до дому.
Старуха расчувствовалась и пошла благодарить Фэнцзе, а на ночлег отправилась отдыхать в дом матушки Цзя. Утром встала пораньше, чтобы распрощаться и уйти, но матушке Цзя нездоровилось, и та велела послать за доктором.
– Доктор приехал, – вскоре доложила служанка.
Одна из мамок попросила матушку Цзя лечь на кровать и закрыться пологом.
– Стара я уже, чтобы прятаться, – возразила матушка Цзя. – И нечего опускать полог, пусть так осматривает.
Вошел доктор в сопровождении Цзя Чжэня, Цзя Ляня и Цзя Жуна. По главной лестнице доктор не посмел идти, обошел стороной и, следуя за Цзя Чжэнем, поднялся на террасу. Служанки подняли дверную занавеску, и доктор увидел вышедшего ему навстречу Баоюя.
Матушка Цзя сидела на низенькой тахте, одетая в теплый халат, подбитый мехом барашка. Рядом стояли девочки-служанки, совсем еще маленькие, не отпускавшие волосы, держа в руках мухогонки и полоскательницы. Пожилые мамки расположились по обе стороны с опахалами в руках. Остальные служанки в разноцветных платьях и головных уборах стояли за пологом. Доктор, не смея поднять глаза, приблизился к матушке Цзя и осведомился о ее здоровье.
Матушка Цзя с головы до ног оглядела его и поняла, что перед ней придворный лекарь – на нем была форма чиновника шестого ранга.
Матушка Цзя в свою очередь приветствовала доктора, а затем обратилась к Цзя Чжэню:
– Как зовут господина придворного?
– Его фамилия Ван, – поспешил ответить Цзя Чжэнь.
– Когда-то служил при дворе доктор Ван Цзюньсяо, он очень точно определял болезни по пульсу, – заметила матушка Цзя.
– Это мой дядя, – со сдержанной улыбкой ответил доктор, слегка поклонившись.
– Вот как! – радостно воскликнула матушка Цзя. – Оказывается, мы с вами старые знакомые!
Она протянула доктору руку, опустив ее на подушечку, которую подложили служанки. Одна из женщин принесла табуретку и поставила возле столика. Доктор Ван сел, закинул ногу на ногу, склонил набок голову, долго щупал пульс, после чего вдруг поднялся и вышел.
– Доктор, наверное, утомился, – промолвила матушка Цзя. – Брат Цзя Чжэнь, напои его чаем!
Цзя Чжэнь и Цзя Лянь бросились следом за доктором и повели его в кабинет.
– У почтенной госпожи ничего серьезного, – сказал доктор. – Обычная простуда. Ей надо пить побольше жидкости. И быть в тепле. Можно обойтись без лекарства. Но я выпишу, понравится госпоже – пусть принимает.
Доктор выписал рецепт, попил чаю и уже собрался уходить, но тут появилась нянька с Дацзе на руках.
– Господин Ван, – обратилась она к доктору, – осмотрите нашу барышню.
Доктор одну руку положил на ручку Дацзе, другой пощупал ее лоб, потом велел высунуть язык и улыбнулся:
– Девочке не понравится то, что я скажу. Ей надо немного поголодать, затем я пришлю пилюли, пусть примет на ночь с имбирным отваром, и все будет в порядке. Других лекарств не нужно.
Доктор поклонился и вышел. Цзя Чжэнь возвратился к матушке Цзя, передал ей, что сказал доктор, оставил рецепт и вышел.
Сразу после ухода доктора госпожа Ван, Ли Вань, Фэнцзе и Баочай вышли из-за полога. Госпожа Ван посидела немного возле матушки Цзя, а затем удалилась к себе. Только теперь старуха Лю могла попрощаться с матушкой Цзя.
– Приходи, когда будет время, – сказала ей матушка Цзя и обратилась к Юаньян:
– Проводи как полагается бабушку Лю! Сама я не могу, плохо себя чувствую.
Старуха Лю поблагодарила матушку Цая, попрощалась и вместе с Юаньян вышла. Когда они спустились в прихожую, Юаньян произнесла, указывая пальцем на сверток:
– Здесь платья, их дарит тебе старая госпожа. Хочешь – носи сама, не хочешь – отдай кому-нибудь. Они совсем новые, ненадеванные. В чашке фрукты, запеченные в тесте, которые ты не успела попробовать. В пакете – лекарства – тычинки сливы, мазь от нарывов, пилюли, «сохраняющие жизнь», и рецепты. А в этих двух свертках безделушки.
Затем Юаньян вынула из кошелька два слитка серебра, один прямой, как кисть для письма, другой кривой, как жезл «исполнения желаний» – жуи, показала старухе и улыбнулась:
– Кошелек возьми себе, а серебро оставь мне!
Радость старухи не знала границ. Она то и дело поминала Будду и не раздумывая воскликнула:
– Ну конечно, барышня, оставьте себе!
Юаньян рассмешило, что старуха ее слова приняла всерьез. Она положила серебро в кошелек и промолвила:
– Я пошутила. У меня серебра хватает. Возьми эти слитки, в конце года подаришь детям.
Пока они разговаривали, девочка-служанка принесла для старухи Лю чашку из фарфора Чэнхуа.
– Это вам от второго господина Баоюя, – сказала служанка.
– Что же это?! – вскричала старуха. – В каком перевоплощении я заслужила подобное счастье?!
Она приняла чашку, а Юаньян продолжала:
– Когда ты искупалась, я дала тебе надеть свое платье. Если не побрезгуешь, подарю еще несколько.
Старуха рассыпалась в благодарностях. Она хотела было пойти еще раз поблагодарить Баоюя и барышень, а также госпожу Ван, но Юаньян ее удержала:
– Не нужно! Они в это время не принимают. Я передам от тебя поклон. Когда будешь свободна, приходи снова!
Юаньян позвала служанку и приказала:
– Пойди ко вторым воротам, приведи двух мальчиков-слуг, пусть помогут бабушке перенести вещи.
Женщина кивнула и вышла вместе со старухой. Они отправились к Фэнцзе, собрали вещи и приказали слугам перенести их в повозку. Проводив старуху, служанка вернулась обратно.
Между тем Баочай и сестры сразу после завтрака отправились к матушке Цзя справиться о здоровье. На обратном пути Баочай сказала Дайюй:
– Пойдем ко мне, я хочу кое о чем у тебя спросить.
Дайюй ничего не ответила, лишь улыбнулась и следом за Баочай отправилась во двор Душистых трав. Войдя в дом, Баочай села на стул и с улыбкой произнесла:
– Ты должна стать передо мной на колени! Ведь я собираюсь тебя судить!
– Вы только посмотрите! Баочай сошла с ума! – недоумевая, воскликнула Дайюй. – За что меня судить?
– Ты такая воспитанная, такая скромница, никогда не выходишь за ворота! – холодно усмехнулась Баочай. – А какие речи ведешь? Признавайся!
Дайюй не могла понять, в чем дело, и продолжала улыбаться. Но тут в душу ей закралось подозрение.
– Что же я такого сказала? – спросила она. – Не иначе как ты клевещешь?
– Нечего притворяться! – воскликнула Баочай. – Ну-ка вспомни, что ты сказала вчера, когда мы играли в застольный приказ? И где только ты этого набралась?
Дайюй на минуту задумалась и лишь сейчас вспомнила, что накануне допустила оплошность[10], приведя во время игры две фразы – одну из «Пионовой беседки», другую – из «Западного флигеля». Она покраснела, бросилась на грудь Баочай и стала просить:
– Милая сестрица! Сама не знаю, как это у меня сорвалось с языка. Спасибо, что ты мне сказала, буду впредь осторожнее!
– Я, признаться, удивилась, когда услышала, – с улыбкой промолвила Баочай, – но фразы показались мне до того красивыми, что я решила спросить, откуда ты их взяла.
– Милая сестра! Прошу тебя, не рассказывай никому об этом, впредь я ничего подобного себе не позволю.
Искреннее раскаяние тронуло Баочай, она повела Дайюй пить чай и сказала:
– Думаешь, я святая? В детстве со мной было много хлопот. Семья наша принадлежала к числу образованных, дедушка любил собирать книги. Народу в доме было много, поэтому братья и сестры жили вместе. Каноническими книгами никто не интересовался. Братья увлекались кто уставными стихами, кто стансами, в доме были полные издания «Западного флигеля», «Лютни», «Ста пьес юаньских авторов». Братья читали их украдкой от сестер, а сестры – от братьев. Узнали об этом взрослые, поругали нас, поколотили, часть книг отняли, часть сожгли. После этого перестали обучать девочек грамоте. Ведь даже мужчинам лучше не читать, если они не понимают истинного смысла прочитанного. Что же говорить о девушках? Конечно, писать иероглифы и сочинять стихи – занятие не женское. Зато образованный мужчина может оказаться полезным в управлении государством. Только сейчас подобные люди перевелись. Читают все, а толку никакого. Не книги портят людей, люди оскверняют книги! Так уж лучше пусть пашут, сеют, занимаются торговлей – от этого вреда меньше. Мы с тобой должны прежде всего, вышивать или прясть. А свою грамотность употреблять на чтение канонических книг, раз уж выучили несколько иероглифов. Боже упаси даже брать в руки книги легкомысленные. Они могут сгубить всю жизнь!
Баочай еще долго говорила, а Дайюй сидела, опустив голову, молча пила чай и поддакивала сестре, искренне с ней соглашаясь.
Вдруг появилась служанка и сказала:
– Госпожа Ли Вань зовет барышень к себе, чтобы посоветоваться по какому-то важному делу. Вторая барышня Инчунь, третья барышня Таньчунь, четвертая барышня Сичунь, а также барышня Сянъюнь и второй господин Баоюй дожидаются вас.
– Что еще за дело? – спросила Баочай.
– Придем – узнаем, – ответила Дайюй.
Они отправились в деревушку Благоухающего риса и едва вошли, как Ли Вань заявила:
– Не успели мы создать поэтическое общество, а уже появились нерадивые, отлынивающие от своих обязанностей! Четвертая барышня Сичунь просит отпуск на целый год!
– Понятно! – смеясь, воскликнула Дайюй. – Вчера старая госпожа приказала ей нарисовать наш сад, вот она и просит отпуск! Зачем ей лишние хлопоты?
– Старая госпожа тут ни при чем! – вмешалась Таньчунь. – Все придумала бабушка Лю.
– Совершенно верно! – согласилась Дайюй. – Никак не пойму, с какой стороны она доводится нам бабушкой? Но лучше всего называть ее «саранча».
Все расхохотались.
– Вторая госпожа Фэнцзе тоже часто употребляет простонародные выражения, – сказала тут Баочай. – Но не всегда к месту из-за своей необразованности. А вот наша Чернобровка со своим злым языком, что ни скажет, в самую точку попадет. Выбросит из выражения все лишнее, придаст ему красивую форму, и получается как в «Чуньцю»[11], – не убавишь, не прибавишь! Если вспомнить, что было вчера, то более меткого прозвища, чем «саранча», для бабушки Лю не придумаешь!
– Да и ты не уступаешь ни Фэнцзе, ни Дайюй, – смеясь, сказали все в один голос.
– Я пригласила вас посоветоваться, – сказала Ли Вань, – на сколько дней можем мы отпустить Сичунь? Я ей предложила на месяц, а она обиделась, говорит, мало. Что вы на это скажете?
– Говоря по правде, года и то не хватит, – заметила Дайюй. – Этот сад целый год разбивали, а чтобы его нарисовать, потребуется не менее двух лет! Сами посудите: надо растирать тушь, макать в нее кисть, резать бумагу, подбирать краски да еще…
Тут Дайюй не выдержала и прыснула со смеху.
Затем продолжала:
– Нет, быстрее чем за два года такую картину не нарисуешь. Недаром говорят: «Тише едешь – дальше будешь».
Все засмеялись, захлопали в ладоши.
– Замечательно! – воскликнула Баочай. – Особенно хорошо сказано: «Тише едешь – дальше будешь». Лишь благодаря Сичунь мы узнали такое меткое, такое точное выражение! Ни одна наша вчерашняя шутка с ним не может сравниться! На первый взгляд в словах Чернобровки как будто нет ничего особенного, но в сочетании они оказываются очень интересными! Я чуть не умерла со смеху!
– Дайюй рада надо мной посмеяться, а сестра Баочай ее поощряет! – обиженно произнесла Сичунь.
– Скажи, – дернув Сичунь за рукав, обратилась к ней Дайюй, – ты собираешься рисовать только сад или же заодно и всех нас?
– Я хотела нарисовать только сад, – ответила Сичунь, – но старая госпожа говорит, что надо еще и людей, иначе сад будет пустынным. Отказаться я не могла, а людей рисовать не очень умею. Вот и не знаю, что делать.
– Людей рисовать не так уж трудно, – возразила Дайюй, – а вот изобразить растения и животных ты вряд ли сможешь.
– Опять ты за свое, – оборвала ее Ли Вань. – Ну зачем нужны растения и животные? На худой конец можно нарисовать несколько птиц.
– Все это не так уж важно, – улыбнулась Дайюй. – Главное, чтобы была «саранча». Иначе картина будет лишена всякого смысла.
Последние слова утонули в хохоте. А сама Дайюй, корчась от смеха, продолжала:
– Пусть скорее рисует, я уже и подпись под картиной придумала. А назвать ее лучше всего «Великое обжорство в обществе саранчи»!
Все так и покатились со смеху. Вдруг что-то грохнуло. Это Сянъюнь так хохотала, что опрокинулась вместе со стулом – он оказался не очень устойчивым, но стоял неподалеку от стены, и девушка не свалилась на пол. Баоюй помог ей подняться, после чего бросил на Дайюй выразительный взгляд. Та поспешила во внутреннюю комнату, откинула с зеркала покрывало[12] и увидела, что волосы у нее на висках растрепались. Дайюй вынула из туалетного ящика щеточку для волос, поправила прическу, вернулась и сказала Ли Вань:
– Я-то думала, ты позвала нас заниматься вышиванием или наставлять на путь истинный! А ты, оказывается, созвала нас, чтобы посмеяться и потешиться.
– Вы слышите, как она над нами насмехается! – воскликнула Ли Вань. – Сама заварила кашу, а теперь уверяет, будто я виновата! Вот попадется тебе строгая свекровь да злые невестки, узнаешь тогда, как лукавить.
Дайюй покраснела, дернула Баочай за рукав и сказала:
– Ну что ж, дадим ей год отпуска!
– Я вот что хочу сказать, – заявила тут Баочай. – Вы же знаете, что Сичунь умеет делать лишь небольшие рисунки, да и то самые примитивные. А ей надо нарисовать такой большой сад! Как же не отказаться от прочих увлечений? Наш сад сам по себе напоминает картину, поэтому при изображении искусственных горок, скал, деревьев, башен, павильонов и остальных строений надо соблюсти все пропорции. Иначе ничего не получится. Очень важна также перспектива. Что-то надо нарисовать на первом плане, что-то на втором. Одно добавить, другое убрать. Это затенить, то – выделить. В общем, прежде чем приняться за картину, необходимо сделать эскиз. Башни, террасы, дома и дворы – все должно быть на своем месте. А то ведь перила могут покоситься, колонны – обвалиться, двери и окна расползтись, ступени – поехать в разные стороны. Столы полезут на стены, вазы повиснут на занавесках. Смех, да и только! И людей надо расположить равномерно, чтобы не получилось в одном месте густо, в другом – пусто. Очень важна точность изображения. Одно неосторожное движение кистью, и рука получится опухшей, нога – кривой. Я уже не говорю о том, что и лицо может оказаться совсем непохожим. И волосы. В точности изображения, по-моему, и заключается трудность. И все же год отпуска много, месяц – мало. Дадим Сичунь полгода, а в помощники пусть возьмет Баоюя. Это не значит, что он будет учить ее рисовать – пожалуй, он может только испортить. Но если Сичунь окажется в затруднении, пусть Баоюй обратится либо к художникам, либо к тем, кто хорошо рисует.
– Совершенно верно! – воскликнул обрадованный Баоюй. – Чжан Цзылян, например, великолепно рисует башни и террасы, Чэн Жисин – портреты красавиц, я могу хоть сейчас к ним пойти и обо всем расспросить.
– Вечно ты суетишься, – прервала его Баочай, – стоит слово сказать, и ты готов бежать куда угодно. И все без толку. Погоди, сначала обсудим, тогда и пойдешь. Прежде надо решить, на чем рисовать!
– У меня есть бумага, – не вытерпел Баоюй, – белоснежная, на ней не расплывается тушь.
– Ты неисправим! – воскликнула Баочай. – На белоснежной бумаге можно писать иероглифы, делать наброски или рисовать пейзажи в подражание художникам эпохи Южная Сун. Бумага эта не впитывает тушь, что мешает делать штриховку и закраску. Тушь на такую бумагу плохо ложится и долго сохнет. Зачем же напрасно ее изводить, если для картины она не годится. Сад этот был устроен по очень точному и подробному плану. Поэтому советую тебе, Баоюй, попросить у старой госпожи этот план, затем взять у Фэнцзе кусок плотного шелка и все это отдать художникам. Пусть в соответствии с планом сделают на шелку разметку, расставят людей, а также подберут краски – темно-зеленую, золотую и серебристую, чтобы не нарушалась гармония. Еще необходима жаровня для приготовления клея, посудина для мытья кистей, большой стол, застланный войлоком, побольше блюдец и кистей.
– Откуда я все это возьму? – замахала руками Сичунь. – Я рисовала самой обыкновенной кистью. Да и из красок у меня есть только умбра, гуммигут, охра и кармин. Еще две кисти для раскраски. Вот и все.
– Что же ты раньше не сказала? У меня есть все необходимое, просто я думала, что у тебя это будет валяться без дела, потому и не давала. Если понадобится, могу прислать… Правда, краски у меня остались лишь на разрисовку вееров, и жаль все их израсходовать на картину. Мы вот как сделаем. Я составлю список того, что тебе нужно, и попросим у старой госпожи. Сама ты можешь что-нибудь забыть, поэтому я продиктую, а брат Баоюй запишет.
Кисть и тушечница у Баоюя были наготове – он боялся что-нибудь упустить и, услышав, что Баочай собирается диктовать, обрадовался, схватил кисть и стал внимательно слушать.
– Итак, кистей номер первый – четыре штуки, – начала Баочай, – кистей второй номер – четыре штуки, кистей третий номер – четыре; больших рисовальных кистей – четыре, кистей среднего размера – четыре, малых кистей – четыре, кистей «клешня южного краба» – десять, кистей «малая клешня краба» – десять, кистей «усы и брови» – десять, больших кистей для смешивания красок – двадцать, малых кистей – двадцать, плоских кистей – двадцать, кистей «ивовая ветвь» – двадцать; киновари в палочках – четыре ляна, умбры южной – четыре ляна, охры – четыре ляна, черной краски – четыре ляна, зелени – четыре ляна, желтой краски – четыре ляна, свинцовой пудры – четырнадцать коробочек, кармина – двенадцать плиток, красной краски – двести плиток, темно-золотой краски – двести плиток; клея – четыре ляна, купороса для грунтовки шелка… Впрочем, купороса не надо, пусть молодые люди, к которым обратится Баоюй, сами прогрунтуют. Краски мы постараемся приготовить – и развлечемся, и дело сделаем. Тебе на целый век хватит! Кроме того, потребуется четыре решета из тонкого шелка, четыре решета из плотного шелка, четыре подставки для кистей, четыре больших и малых ступки, двадцать больших чашек, десять тарелочек по пять цуней в поперечнике, двадцать фаянсовых блюдец по три цуня в поперечнике, две жаровни, два больших и два малых глиняных горшка, два больших фарфоровых стакана, два новых ведра для воды, четыре мешка из белой материи, каждый длиною в чи, двенадцать цзиней ивового угля, деревянный ящик с тремя отделениями, один чжан шелка, два ляна свежего имбиря, полцзиня сои…
– Один чугунный котел и скребок для чистки накипи, – улыбаясь, добавила Дайюй.
– А это для чего? – удивилась Баочай.
– У тебя будет свежий имбирь и соя, у меня – котел, и у нас получится очень вкусная краска, – объяснила Дайюй.
Все рассмеялись.
– Чернобровка, ну что ты в этом смыслишь! – улыбнулась Баочай. – Ведь фаянсовые блюда и чашки растрескаются на огне, если не смазать донышко соком имбиря и соей.
Все поддержали Баочай.
Дайюй снова просмотрела список, тихонько толкнула Таньчунь в бок и шепнула:
– Удивительно! Чтобы нарисовать одну картину, понадобилось столько кувшинов и ящиков? В этом списке, по-моему, целое приданое!
Таньчунь улыбнулась.
– Сестра Баочай, – сказала она, – почему ты не дашь ей по губам? Спроси, что она только что о тебе говорила.
– Стоит ли спрашивать, – отозвалась Баочай, – недаром говорят: «Собака – не слон, у нее не вырастут бивни!»
Она потащила Дайюй к кану и хотела ущипнуть за щеку.
– Милая сестра! – взмолилась Дайюй. – Не сердись. Лучше наставь меня, как старшая сестра. По молодости лет я мало что смыслю!
Все рассмеялись. Никто не знал, что в словах Дайюй таится намек, и стали просить:
– Сжалься над нею! Прости!
Но Баочай намек поняла – Дайюй имела в виду их разговор о «пристойных» книгах – и ничего больше не сказала.
– Какая все же Баочай добрая, – с улыбкой заметила Дайюй, – я бы на ее месте ни за что не простила!
– Не удивительно, что старая госпожа жалеет тебя, что все тебя любят! – воскликнула Баочай, грозя пальцем Дайюй. – Даже я тебя полюбила. Ну-ка подойди, я тебя по головке поглажу!
Дайюй подошла, и Баочай несколько раз провела рукой по ее волосам.
Баоюй смотрел на них и невольно думал:
«Не стоило посылать Дайюй причесываться! С этим прекрасно справилась Баочай».
Тут как раз послышался ее голос.
– Завтра пойдешь к старой госпоже, – сказала она Баоюю, – и попросишь все, что значится в списке. Есть это в доме – хорошо, нет – придется попросить денег на покупку. Краски я помогу подобрать.
Баоюй взял список, они еще немного поговорили и разошлись. После ужина все отправились к матушке Цзя справиться о здоровье.
Ничего серьезного у нее не было – усталость и легкая простуда. Весь день она провела в тепле, дважды приняла лекарство и к вечеру почувствовала себя совершенно здоровой.
Если хотите знать, что случилось на следующий день, прочтите следующую главу.
Старуха Лю с внуком подошла к Фэнцзе и сказала:
– Завтра утром я должна возвратиться домой. За эти три дня я столько всего повидала и услыхала, столько кушаний разных отведала, сколько за всю мою жизнь мне не пришлось. Теперь я знаю, что и сама госпожа, и все барышни, и их служанки жалеют бедных, заботятся о старых! Подарите мне немного благовоний, и каждый день я буду их возжигать и молиться Будде, чтобы послал вам долгую жизнь! Хоть этим я вас отблагодарю за все ваши милости!
– Не очень-то радуйся, – с улыбкой прервала ее Фэнцзе. – Ведь это из-за тебя старую госпожу продуло и она болеет. И Дацзе моя простудилась, жар у нее.
– Лет госпоже немало, и она быстро устает! – вздохнула старуха Лю.
– Зато как она веселилась вчера, – заметила Фэнцзе. – А то, бывало, придет в сад, погуляет немного и уходит. Ведь это ради тебя она устроила большое гулянье – чуть не весь сад обошла. Потом ты вдруг куда-то исчезла, и, пока я ходила тебя искать, госпожа Ван дала Дацзе пирожного, та съела его прямо на ветру и простудилась.
– Видно, доченька ваша не часто гуляет в саду, – проговорила старуха. – Не то что деревенские ребятишки. Стоит им вырваться из дому, глядишь, все кладбища за деревней обегут. Может, девочку и продуло, а может, это злой дух. Увидел, какая она чистенькая да красивая, и хворь на нее наслал. Заклинание над ней надо произнести, все и пройдет.
Фэнцзе тотчас же приказала Пинъэр принести «Записки из яшмовой шкатулки»[7] и велела Цаймин читать.
Цаймин нашла нужную страницу и прочла:
«Кто заболеет в двадцать пятый день восьмого месяца, к тому болезнь приходит с юго-востока, ее вызывает либо дух удавленницы, либо дух цветов. Надо сжечь жертвенные деньги, сорок бумажек, в сорока шагах к юго-востоку от того места, где находишься, и обретешь великое счастье».
– Так и есть! – вскричала Фэнцзе. – Ведь и у нас в саду есть дух цветов! Возможно, что и старая госпожа с ним повстречалась!
Фэнцзе распорядилась принести две пачки бумажных денег, сжечь их и произнести заклинания, спасающие от наваждения.
И в самом деле, прошло совсем немного времени, Дацзе перестала метаться и спокойно уснула.
– У тебя и вправду большой жизненный опыт! – восхищенно заметила Фэнцзе, обращаясь к старухе. – Наша Дацзе постоянно болеет, и мы не могли понять, в чем причина.
– Это бывает, – сказала старуха. – В богатых и знатных семьях дети изнеженные и чуть что – болеют. Девочка ваша хоть и мала, но надо поменьше ее баловать. Так будет лучше.
– Это ты верно говоришь, – согласилась Фэнцзе. – Кстати, у девочки до сих пор нет настоящего имени! Придумай ей имя на счастье, пусть проживет столько лет, сколько ты! Деревенские хоть и терпят лишения, а живут долго. И если моей дочке даст имя бедный человек, это отвадит от нее злых духов!
Старуха задумалась, потом спросила с улыбкой:
– Позвольте узнать, в какой день ваша девочка родилась?
– В том-то и дело, что родилась она в несчастливый день, – ответила Фэнцзе, – седьмой день седьмого месяца[8].
– Вот и хорошо – зовите ее Цяоцзе, «Удачей», – ответила старуха. – Знаете пословицу: «Клин клином вышибают»? Назовите ее так, госпожа, и, ручаюсь, у девочки будет долгая жизнь. Став взрослым, человек обзаводится семьей и должен уметь всякое несчастье превращать в счастье, а все это зависит от «цяо» – удачи.
Обрадованная Фэнцзе принялась благодарить старуху:
– Дай бог, чтобы предсказание твое сбылось!
Она позвала Пинъэр и приказала:
– Завтра у нас много дел, поэтому собери сейчас для бабушки Лю вещи, которые мы хотели ей подарить. А то можем не успеть.
– Не надо ничего, госпожа, – всполошилась старуха, – я и так доставила вам немало хлопот, мне даже неловко!
– Не волнуйся, я подарю тебе самые простые вещи, – сказала Фэнцзе. – Непременно возьми их с собой. Соседи посмотрят, и им покажется, будто они сами в городе побывали.
В это время подошла Пинъэр и позвала старуху:
– Идите сюда, бабушка Лю, я покажу вам подарки.
Старуха поспешила за Пинъэр в соседнюю комнату и увидела на кане целую кучу всевозможных вещей.
Пинъэр брала их одну за другой, показывала старухе и поясняла:
– Вот кусок синего шелка, вы просили такой, а еще госпожа дарит на подкладку кусок белого шелка. Эти два куска на что угодно сгодятся – и на кофту, и на юбку. В этом свертке два куска шелкового полотна, из него получатся хорошие платья к Новому году. А вот пирожки с фруктовой начинкой. Вы их пробовали у нас, только не все. Как придете домой, позовите гостей, пусть отведают пирожков. Домашние все же лучше покупных. Мешки, в которых вы приносили нам овощи, мы наполнили рисом с императорских полей. Не в каждом доме есть такой рис. А вот здесь фрукты из нашего сада, свежие и сушеные. В этих двух свертках серебро, по пятьдесят лянов в каждом. Это от госпожи Ван. Она хочет, чтобы на эти деньги вы открыли торговлю или же приобрели несколько му[9] земли и занялись собственным делом, а не просили о милости родных и друзей. И наконец, в этом пакете восемь лянов серебра от госпожи Фэнцзе.
Помолчав, Пинъэр с улыбкой добавила:
– А эти два халата и две юбки, четыре платка и моток шерстяных ниток от меня. Халаты и юбки я несколько раз надевала, если не хочется – не берите, уговаривать не посмею.
Старуха не переставала благодарить Будду, а когда дело дошло до скромных подарков Пинъэр, воскликнула:
– Что вы, барышня! Да разве побрезгую я такими вещами? Будь даже у меня деньги, ничего подобного я не смогла бы купить! Вот только не знаю, что делать. Взять – как-то нехорошо, не взять – вы обидитесь!
– Ладно, – засмеялась Пинъэр, – мы свои люди! Берите, не стесняйтесь, а нам в конце года принесете сушеных овощей, чечевицы, а еще тыквы и баклажаны, в общем, все, что найдется. Овощи у нас любят и хозяева и слуги.
Старуха слушала, поддакивала и благодарила за милость.
– А сейчас советую вам побыстрее лечь спать и ни о чем не беспокоиться, – сказала Пинъэр, – я все соберу и оставлю здесь. Утром слуги наймут повозку и без хлопот довезут вас до дому.
Старуха расчувствовалась и пошла благодарить Фэнцзе, а на ночлег отправилась отдыхать в дом матушки Цзя. Утром встала пораньше, чтобы распрощаться и уйти, но матушке Цзя нездоровилось, и та велела послать за доктором.
– Доктор приехал, – вскоре доложила служанка.
Одна из мамок попросила матушку Цзя лечь на кровать и закрыться пологом.
– Стара я уже, чтобы прятаться, – возразила матушка Цзя. – И нечего опускать полог, пусть так осматривает.
Вошел доктор в сопровождении Цзя Чжэня, Цзя Ляня и Цзя Жуна. По главной лестнице доктор не посмел идти, обошел стороной и, следуя за Цзя Чжэнем, поднялся на террасу. Служанки подняли дверную занавеску, и доктор увидел вышедшего ему навстречу Баоюя.
Матушка Цзя сидела на низенькой тахте, одетая в теплый халат, подбитый мехом барашка. Рядом стояли девочки-служанки, совсем еще маленькие, не отпускавшие волосы, держа в руках мухогонки и полоскательницы. Пожилые мамки расположились по обе стороны с опахалами в руках. Остальные служанки в разноцветных платьях и головных уборах стояли за пологом. Доктор, не смея поднять глаза, приблизился к матушке Цзя и осведомился о ее здоровье.
Матушка Цзя с головы до ног оглядела его и поняла, что перед ней придворный лекарь – на нем была форма чиновника шестого ранга.
Матушка Цзя в свою очередь приветствовала доктора, а затем обратилась к Цзя Чжэню:
– Как зовут господина придворного?
– Его фамилия Ван, – поспешил ответить Цзя Чжэнь.
– Когда-то служил при дворе доктор Ван Цзюньсяо, он очень точно определял болезни по пульсу, – заметила матушка Цзя.
– Это мой дядя, – со сдержанной улыбкой ответил доктор, слегка поклонившись.
– Вот как! – радостно воскликнула матушка Цзя. – Оказывается, мы с вами старые знакомые!
Она протянула доктору руку, опустив ее на подушечку, которую подложили служанки. Одна из женщин принесла табуретку и поставила возле столика. Доктор Ван сел, закинул ногу на ногу, склонил набок голову, долго щупал пульс, после чего вдруг поднялся и вышел.
– Доктор, наверное, утомился, – промолвила матушка Цзя. – Брат Цзя Чжэнь, напои его чаем!
Цзя Чжэнь и Цзя Лянь бросились следом за доктором и повели его в кабинет.
– У почтенной госпожи ничего серьезного, – сказал доктор. – Обычная простуда. Ей надо пить побольше жидкости. И быть в тепле. Можно обойтись без лекарства. Но я выпишу, понравится госпоже – пусть принимает.
Доктор выписал рецепт, попил чаю и уже собрался уходить, но тут появилась нянька с Дацзе на руках.
– Господин Ван, – обратилась она к доктору, – осмотрите нашу барышню.
Доктор одну руку положил на ручку Дацзе, другой пощупал ее лоб, потом велел высунуть язык и улыбнулся:
– Девочке не понравится то, что я скажу. Ей надо немного поголодать, затем я пришлю пилюли, пусть примет на ночь с имбирным отваром, и все будет в порядке. Других лекарств не нужно.
Доктор поклонился и вышел. Цзя Чжэнь возвратился к матушке Цзя, передал ей, что сказал доктор, оставил рецепт и вышел.
Сразу после ухода доктора госпожа Ван, Ли Вань, Фэнцзе и Баочай вышли из-за полога. Госпожа Ван посидела немного возле матушки Цзя, а затем удалилась к себе. Только теперь старуха Лю могла попрощаться с матушкой Цзя.
– Приходи, когда будет время, – сказала ей матушка Цзя и обратилась к Юаньян:
– Проводи как полагается бабушку Лю! Сама я не могу, плохо себя чувствую.
Старуха Лю поблагодарила матушку Цая, попрощалась и вместе с Юаньян вышла. Когда они спустились в прихожую, Юаньян произнесла, указывая пальцем на сверток:
– Здесь платья, их дарит тебе старая госпожа. Хочешь – носи сама, не хочешь – отдай кому-нибудь. Они совсем новые, ненадеванные. В чашке фрукты, запеченные в тесте, которые ты не успела попробовать. В пакете – лекарства – тычинки сливы, мазь от нарывов, пилюли, «сохраняющие жизнь», и рецепты. А в этих двух свертках безделушки.
Затем Юаньян вынула из кошелька два слитка серебра, один прямой, как кисть для письма, другой кривой, как жезл «исполнения желаний» – жуи, показала старухе и улыбнулась:
– Кошелек возьми себе, а серебро оставь мне!
Радость старухи не знала границ. Она то и дело поминала Будду и не раздумывая воскликнула:
– Ну конечно, барышня, оставьте себе!
Юаньян рассмешило, что старуха ее слова приняла всерьез. Она положила серебро в кошелек и промолвила:
– Я пошутила. У меня серебра хватает. Возьми эти слитки, в конце года подаришь детям.
Пока они разговаривали, девочка-служанка принесла для старухи Лю чашку из фарфора Чэнхуа.
– Это вам от второго господина Баоюя, – сказала служанка.
– Что же это?! – вскричала старуха. – В каком перевоплощении я заслужила подобное счастье?!
Она приняла чашку, а Юаньян продолжала:
– Когда ты искупалась, я дала тебе надеть свое платье. Если не побрезгуешь, подарю еще несколько.
Старуха рассыпалась в благодарностях. Она хотела было пойти еще раз поблагодарить Баоюя и барышень, а также госпожу Ван, но Юаньян ее удержала:
– Не нужно! Они в это время не принимают. Я передам от тебя поклон. Когда будешь свободна, приходи снова!
Юаньян позвала служанку и приказала:
– Пойди ко вторым воротам, приведи двух мальчиков-слуг, пусть помогут бабушке перенести вещи.
Женщина кивнула и вышла вместе со старухой. Они отправились к Фэнцзе, собрали вещи и приказали слугам перенести их в повозку. Проводив старуху, служанка вернулась обратно.
Между тем Баочай и сестры сразу после завтрака отправились к матушке Цзя справиться о здоровье. На обратном пути Баочай сказала Дайюй:
– Пойдем ко мне, я хочу кое о чем у тебя спросить.
Дайюй ничего не ответила, лишь улыбнулась и следом за Баочай отправилась во двор Душистых трав. Войдя в дом, Баочай села на стул и с улыбкой произнесла:
– Ты должна стать передо мной на колени! Ведь я собираюсь тебя судить!
– Вы только посмотрите! Баочай сошла с ума! – недоумевая, воскликнула Дайюй. – За что меня судить?
– Ты такая воспитанная, такая скромница, никогда не выходишь за ворота! – холодно усмехнулась Баочай. – А какие речи ведешь? Признавайся!
Дайюй не могла понять, в чем дело, и продолжала улыбаться. Но тут в душу ей закралось подозрение.
– Что же я такого сказала? – спросила она. – Не иначе как ты клевещешь?
– Нечего притворяться! – воскликнула Баочай. – Ну-ка вспомни, что ты сказала вчера, когда мы играли в застольный приказ? И где только ты этого набралась?
Дайюй на минуту задумалась и лишь сейчас вспомнила, что накануне допустила оплошность[10], приведя во время игры две фразы – одну из «Пионовой беседки», другую – из «Западного флигеля». Она покраснела, бросилась на грудь Баочай и стала просить:
– Милая сестрица! Сама не знаю, как это у меня сорвалось с языка. Спасибо, что ты мне сказала, буду впредь осторожнее!
– Я, признаться, удивилась, когда услышала, – с улыбкой промолвила Баочай, – но фразы показались мне до того красивыми, что я решила спросить, откуда ты их взяла.
– Милая сестра! Прошу тебя, не рассказывай никому об этом, впредь я ничего подобного себе не позволю.
Искреннее раскаяние тронуло Баочай, она повела Дайюй пить чай и сказала:
– Думаешь, я святая? В детстве со мной было много хлопот. Семья наша принадлежала к числу образованных, дедушка любил собирать книги. Народу в доме было много, поэтому братья и сестры жили вместе. Каноническими книгами никто не интересовался. Братья увлекались кто уставными стихами, кто стансами, в доме были полные издания «Западного флигеля», «Лютни», «Ста пьес юаньских авторов». Братья читали их украдкой от сестер, а сестры – от братьев. Узнали об этом взрослые, поругали нас, поколотили, часть книг отняли, часть сожгли. После этого перестали обучать девочек грамоте. Ведь даже мужчинам лучше не читать, если они не понимают истинного смысла прочитанного. Что же говорить о девушках? Конечно, писать иероглифы и сочинять стихи – занятие не женское. Зато образованный мужчина может оказаться полезным в управлении государством. Только сейчас подобные люди перевелись. Читают все, а толку никакого. Не книги портят людей, люди оскверняют книги! Так уж лучше пусть пашут, сеют, занимаются торговлей – от этого вреда меньше. Мы с тобой должны прежде всего, вышивать или прясть. А свою грамотность употреблять на чтение канонических книг, раз уж выучили несколько иероглифов. Боже упаси даже брать в руки книги легкомысленные. Они могут сгубить всю жизнь!
Баочай еще долго говорила, а Дайюй сидела, опустив голову, молча пила чай и поддакивала сестре, искренне с ней соглашаясь.
Вдруг появилась служанка и сказала:
– Госпожа Ли Вань зовет барышень к себе, чтобы посоветоваться по какому-то важному делу. Вторая барышня Инчунь, третья барышня Таньчунь, четвертая барышня Сичунь, а также барышня Сянъюнь и второй господин Баоюй дожидаются вас.
– Что еще за дело? – спросила Баочай.
– Придем – узнаем, – ответила Дайюй.
Они отправились в деревушку Благоухающего риса и едва вошли, как Ли Вань заявила:
– Не успели мы создать поэтическое общество, а уже появились нерадивые, отлынивающие от своих обязанностей! Четвертая барышня Сичунь просит отпуск на целый год!
– Понятно! – смеясь, воскликнула Дайюй. – Вчера старая госпожа приказала ей нарисовать наш сад, вот она и просит отпуск! Зачем ей лишние хлопоты?
– Старая госпожа тут ни при чем! – вмешалась Таньчунь. – Все придумала бабушка Лю.
– Совершенно верно! – согласилась Дайюй. – Никак не пойму, с какой стороны она доводится нам бабушкой? Но лучше всего называть ее «саранча».
Все расхохотались.
– Вторая госпожа Фэнцзе тоже часто употребляет простонародные выражения, – сказала тут Баочай. – Но не всегда к месту из-за своей необразованности. А вот наша Чернобровка со своим злым языком, что ни скажет, в самую точку попадет. Выбросит из выражения все лишнее, придаст ему красивую форму, и получается как в «Чуньцю»[11], – не убавишь, не прибавишь! Если вспомнить, что было вчера, то более меткого прозвища, чем «саранча», для бабушки Лю не придумаешь!
– Да и ты не уступаешь ни Фэнцзе, ни Дайюй, – смеясь, сказали все в один голос.
– Я пригласила вас посоветоваться, – сказала Ли Вань, – на сколько дней можем мы отпустить Сичунь? Я ей предложила на месяц, а она обиделась, говорит, мало. Что вы на это скажете?
– Говоря по правде, года и то не хватит, – заметила Дайюй. – Этот сад целый год разбивали, а чтобы его нарисовать, потребуется не менее двух лет! Сами посудите: надо растирать тушь, макать в нее кисть, резать бумагу, подбирать краски да еще…
Тут Дайюй не выдержала и прыснула со смеху.
Затем продолжала:
– Нет, быстрее чем за два года такую картину не нарисуешь. Недаром говорят: «Тише едешь – дальше будешь».
Все засмеялись, захлопали в ладоши.
– Замечательно! – воскликнула Баочай. – Особенно хорошо сказано: «Тише едешь – дальше будешь». Лишь благодаря Сичунь мы узнали такое меткое, такое точное выражение! Ни одна наша вчерашняя шутка с ним не может сравниться! На первый взгляд в словах Чернобровки как будто нет ничего особенного, но в сочетании они оказываются очень интересными! Я чуть не умерла со смеху!
– Дайюй рада надо мной посмеяться, а сестра Баочай ее поощряет! – обиженно произнесла Сичунь.
– Скажи, – дернув Сичунь за рукав, обратилась к ней Дайюй, – ты собираешься рисовать только сад или же заодно и всех нас?
– Я хотела нарисовать только сад, – ответила Сичунь, – но старая госпожа говорит, что надо еще и людей, иначе сад будет пустынным. Отказаться я не могла, а людей рисовать не очень умею. Вот и не знаю, что делать.
– Людей рисовать не так уж трудно, – возразила Дайюй, – а вот изобразить растения и животных ты вряд ли сможешь.
– Опять ты за свое, – оборвала ее Ли Вань. – Ну зачем нужны растения и животные? На худой конец можно нарисовать несколько птиц.
– Все это не так уж важно, – улыбнулась Дайюй. – Главное, чтобы была «саранча». Иначе картина будет лишена всякого смысла.
Последние слова утонули в хохоте. А сама Дайюй, корчась от смеха, продолжала:
– Пусть скорее рисует, я уже и подпись под картиной придумала. А назвать ее лучше всего «Великое обжорство в обществе саранчи»!
Все так и покатились со смеху. Вдруг что-то грохнуло. Это Сянъюнь так хохотала, что опрокинулась вместе со стулом – он оказался не очень устойчивым, но стоял неподалеку от стены, и девушка не свалилась на пол. Баоюй помог ей подняться, после чего бросил на Дайюй выразительный взгляд. Та поспешила во внутреннюю комнату, откинула с зеркала покрывало[12] и увидела, что волосы у нее на висках растрепались. Дайюй вынула из туалетного ящика щеточку для волос, поправила прическу, вернулась и сказала Ли Вань:
– Я-то думала, ты позвала нас заниматься вышиванием или наставлять на путь истинный! А ты, оказывается, созвала нас, чтобы посмеяться и потешиться.
– Вы слышите, как она над нами насмехается! – воскликнула Ли Вань. – Сама заварила кашу, а теперь уверяет, будто я виновата! Вот попадется тебе строгая свекровь да злые невестки, узнаешь тогда, как лукавить.
Дайюй покраснела, дернула Баочай за рукав и сказала:
– Ну что ж, дадим ей год отпуска!
– Я вот что хочу сказать, – заявила тут Баочай. – Вы же знаете, что Сичунь умеет делать лишь небольшие рисунки, да и то самые примитивные. А ей надо нарисовать такой большой сад! Как же не отказаться от прочих увлечений? Наш сад сам по себе напоминает картину, поэтому при изображении искусственных горок, скал, деревьев, башен, павильонов и остальных строений надо соблюсти все пропорции. Иначе ничего не получится. Очень важна также перспектива. Что-то надо нарисовать на первом плане, что-то на втором. Одно добавить, другое убрать. Это затенить, то – выделить. В общем, прежде чем приняться за картину, необходимо сделать эскиз. Башни, террасы, дома и дворы – все должно быть на своем месте. А то ведь перила могут покоситься, колонны – обвалиться, двери и окна расползтись, ступени – поехать в разные стороны. Столы полезут на стены, вазы повиснут на занавесках. Смех, да и только! И людей надо расположить равномерно, чтобы не получилось в одном месте густо, в другом – пусто. Очень важна точность изображения. Одно неосторожное движение кистью, и рука получится опухшей, нога – кривой. Я уже не говорю о том, что и лицо может оказаться совсем непохожим. И волосы. В точности изображения, по-моему, и заключается трудность. И все же год отпуска много, месяц – мало. Дадим Сичунь полгода, а в помощники пусть возьмет Баоюя. Это не значит, что он будет учить ее рисовать – пожалуй, он может только испортить. Но если Сичунь окажется в затруднении, пусть Баоюй обратится либо к художникам, либо к тем, кто хорошо рисует.
– Совершенно верно! – воскликнул обрадованный Баоюй. – Чжан Цзылян, например, великолепно рисует башни и террасы, Чэн Жисин – портреты красавиц, я могу хоть сейчас к ним пойти и обо всем расспросить.
– Вечно ты суетишься, – прервала его Баочай, – стоит слово сказать, и ты готов бежать куда угодно. И все без толку. Погоди, сначала обсудим, тогда и пойдешь. Прежде надо решить, на чем рисовать!
– У меня есть бумага, – не вытерпел Баоюй, – белоснежная, на ней не расплывается тушь.
– Ты неисправим! – воскликнула Баочай. – На белоснежной бумаге можно писать иероглифы, делать наброски или рисовать пейзажи в подражание художникам эпохи Южная Сун. Бумага эта не впитывает тушь, что мешает делать штриховку и закраску. Тушь на такую бумагу плохо ложится и долго сохнет. Зачем же напрасно ее изводить, если для картины она не годится. Сад этот был устроен по очень точному и подробному плану. Поэтому советую тебе, Баоюй, попросить у старой госпожи этот план, затем взять у Фэнцзе кусок плотного шелка и все это отдать художникам. Пусть в соответствии с планом сделают на шелку разметку, расставят людей, а также подберут краски – темно-зеленую, золотую и серебристую, чтобы не нарушалась гармония. Еще необходима жаровня для приготовления клея, посудина для мытья кистей, большой стол, застланный войлоком, побольше блюдец и кистей.
– Откуда я все это возьму? – замахала руками Сичунь. – Я рисовала самой обыкновенной кистью. Да и из красок у меня есть только умбра, гуммигут, охра и кармин. Еще две кисти для раскраски. Вот и все.
– Что же ты раньше не сказала? У меня есть все необходимое, просто я думала, что у тебя это будет валяться без дела, потому и не давала. Если понадобится, могу прислать… Правда, краски у меня остались лишь на разрисовку вееров, и жаль все их израсходовать на картину. Мы вот как сделаем. Я составлю список того, что тебе нужно, и попросим у старой госпожи. Сама ты можешь что-нибудь забыть, поэтому я продиктую, а брат Баоюй запишет.
Кисть и тушечница у Баоюя были наготове – он боялся что-нибудь упустить и, услышав, что Баочай собирается диктовать, обрадовался, схватил кисть и стал внимательно слушать.
– Итак, кистей номер первый – четыре штуки, – начала Баочай, – кистей второй номер – четыре штуки, кистей третий номер – четыре; больших рисовальных кистей – четыре, кистей среднего размера – четыре, малых кистей – четыре, кистей «клешня южного краба» – десять, кистей «малая клешня краба» – десять, кистей «усы и брови» – десять, больших кистей для смешивания красок – двадцать, малых кистей – двадцать, плоских кистей – двадцать, кистей «ивовая ветвь» – двадцать; киновари в палочках – четыре ляна, умбры южной – четыре ляна, охры – четыре ляна, черной краски – четыре ляна, зелени – четыре ляна, желтой краски – четыре ляна, свинцовой пудры – четырнадцать коробочек, кармина – двенадцать плиток, красной краски – двести плиток, темно-золотой краски – двести плиток; клея – четыре ляна, купороса для грунтовки шелка… Впрочем, купороса не надо, пусть молодые люди, к которым обратится Баоюй, сами прогрунтуют. Краски мы постараемся приготовить – и развлечемся, и дело сделаем. Тебе на целый век хватит! Кроме того, потребуется четыре решета из тонкого шелка, четыре решета из плотного шелка, четыре подставки для кистей, четыре больших и малых ступки, двадцать больших чашек, десять тарелочек по пять цуней в поперечнике, двадцать фаянсовых блюдец по три цуня в поперечнике, две жаровни, два больших и два малых глиняных горшка, два больших фарфоровых стакана, два новых ведра для воды, четыре мешка из белой материи, каждый длиною в чи, двенадцать цзиней ивового угля, деревянный ящик с тремя отделениями, один чжан шелка, два ляна свежего имбиря, полцзиня сои…
– Один чугунный котел и скребок для чистки накипи, – улыбаясь, добавила Дайюй.
– А это для чего? – удивилась Баочай.
– У тебя будет свежий имбирь и соя, у меня – котел, и у нас получится очень вкусная краска, – объяснила Дайюй.
Все рассмеялись.
– Чернобровка, ну что ты в этом смыслишь! – улыбнулась Баочай. – Ведь фаянсовые блюда и чашки растрескаются на огне, если не смазать донышко соком имбиря и соей.
Все поддержали Баочай.
Дайюй снова просмотрела список, тихонько толкнула Таньчунь в бок и шепнула:
– Удивительно! Чтобы нарисовать одну картину, понадобилось столько кувшинов и ящиков? В этом списке, по-моему, целое приданое!
Таньчунь улыбнулась.
– Сестра Баочай, – сказала она, – почему ты не дашь ей по губам? Спроси, что она только что о тебе говорила.
– Стоит ли спрашивать, – отозвалась Баочай, – недаром говорят: «Собака – не слон, у нее не вырастут бивни!»
Она потащила Дайюй к кану и хотела ущипнуть за щеку.
– Милая сестра! – взмолилась Дайюй. – Не сердись. Лучше наставь меня, как старшая сестра. По молодости лет я мало что смыслю!
Все рассмеялись. Никто не знал, что в словах Дайюй таится намек, и стали просить:
– Сжалься над нею! Прости!
Но Баочай намек поняла – Дайюй имела в виду их разговор о «пристойных» книгах – и ничего больше не сказала.
– Какая все же Баочай добрая, – с улыбкой заметила Дайюй, – я бы на ее месте ни за что не простила!
– Не удивительно, что старая госпожа жалеет тебя, что все тебя любят! – воскликнула Баочай, грозя пальцем Дайюй. – Даже я тебя полюбила. Ну-ка подойди, я тебя по головке поглажу!
Дайюй подошла, и Баочай несколько раз провела рукой по ее волосам.
Баоюй смотрел на них и невольно думал:
«Не стоило посылать Дайюй причесываться! С этим прекрасно справилась Баочай».
Тут как раз послышался ее голос.
– Завтра пойдешь к старой госпоже, – сказала она Баоюю, – и попросишь все, что значится в списке. Есть это в доме – хорошо, нет – придется попросить денег на покупку. Краски я помогу подобрать.
Баоюй взял список, они еще немного поговорили и разошлись. После ужина все отправились к матушке Цзя справиться о здоровье.
Ничего серьезного у нее не было – усталость и легкая простуда. Весь день она провела в тепле, дважды приняла лекарство и к вечеру почувствовала себя совершенно здоровой.
Если хотите знать, что случилось на следующий день, прочтите следующую главу.
Глава сорок третья
В доме собирают деньги, чтобы отпраздновать день рождения Фэнцзе;
Баоюй устраивает скромное жертвоприношение, чтобы выразить скрытое чувство
Итак, матушка Цзя дважды приняла прописанное врачом лекарство, и простуда, которую она схватила, гуляя по саду, прошла. Между тем госпожа Ван решила отправить кое-какие вещи Цзя Чжэну и позвала на совет Фэнцзе. Как раз в это время пришла служанка и сказала, что их просит прийти матушка Цзя.
– Как вы себя чувствуете? – осведомилась госпожа Ван, входя в покои матушки Цзя.
– Сегодня лучше, – ответила старая госпожа. – Отведала суп из молодого фазана, который ты мне прислала, – вкусный на редкость. Еще я с большим аппетитом съела два ломтика мяса.
– Это вам Фэнцзе прислала суп из фазана, в знак искреннего почтения, – промолвила госпожа Ван. – Забота о родителях для нее превыше всего. Не зря вы ее любите!
– Мне даже неловко так ее затруднять, – ответила матушка Цзя, улыбаясь. – Если мясо еще осталось, пусть поджарят несколько ломтиков, хорошенько посолят и приготовят рисовый отвар. Так вкуснее! Суп из фазана очень хорош, но рис к нему не идет.
Фэнцзе тотчас же послала служанку на главную кухню передать приказание матушки Цзя.
А матушка Цзя обратилась к госпоже Ван:
– Я позвала тебя, чтобы поговорить об одном важном деле. Второго числа день рождения Фэнцзе. Два года подряд я собиралась устроить для нее праздник, но из-за множества дел всякий раз забывала об этом. В нынешнем году особых дел нет, так что можно будет как следует повеселиться.
– Я тоже об этом думала! – улыбнулась госпожа Ван. – Давайте прямо сейчас все и обсудим.
– Просто послать подарки, по-моему, неинтересно, – проговорила матушка Цзя. – Такой обычай давно всем приелся. Кроме того, можно подумать, что мы не ладим между собой и потому не общаемся. Давайте лучше соберемся все вместе и хорошенько отпразднуем.
– Как скажете, так и будет, – с готовностью ответила госпожа Ван.
– Так вот, – продолжала матушка Цзя, – поучимся у простых людей: пусть каждый внесет свою долю, а на собранные деньги устроим угощение. Годится?
– Замечательно! – вскричала госпожа Ван. – Надо только решить, с кого сколько брать.
Матушка Цзя, очень довольная, тотчас послала служанок за тетушкой Сюэ, госпожой Син, а также велела позвать всех барышень, Баоюя, госпожу Ю из дворца Нинго, мать управляющего Лай Да и всех пожилых женщин-экономок. Видя матушку Цзя в столь приподнятом настроении, служанки обрадовались и бросились выполнять приказание.
Не прошло время, достаточное, чтобы пообедать, как все, словно птицы, слетелись в комнату матушки Цзя. Тетушка Сюэ и матушка Цзя сидели на возвышении друг против друга, госпожа Син и госпожа Ван – на стульях у входа, Баочай с сестрами – на кане, Баоюй примостился у ног матушки Цзя, остальные стояли.
Матушка Цзя распорядилась принести скамеечки для матери Лай Да, а также старых мамок и нянек.
По обычаю, издавна заведенному во дворце Жунго, старые слуги, приставленные к старшим членам рода, пользовались особым уважением, поэтому госпоже Ю и Фэнцзе приходилось стоять в то время, как старые мамки, извинившись перед ними, заняли места на скамеечках.
Матушка Цзя рассказала, о чем они только что вели разговор с госпожой Ван, и все очень обрадовались. Кому же неохота повеселиться?! Многие в доме любили Фэнцзе и искренне желали сделать ей что-нибудь приятное; некоторые просто боялись, стараясь снискать ее расположение, деньги были у всех – поэтому никто не отказывался.
– Я вношу двадцать лянов, – первой объявила матушка Цзя.
– И я двадцать, – произнесла тетушка Сюэ.
– Мы, конечно, не смеем равняться с почтенной госпожой, ибо стоим на целую ступень ниже, поэтому вносим по шестнадцать лянов, – заявили госпожа Син и госпожа Ван.
– А мы стоим еще ниже, поэтому вносим по двенадцать лянов, – заявили госпожа Ю и Ли Вань.
– Ты вдова, – заметила матушка Цзя, обращаясь к Ли Вань. – Как же можно брать с тебя деньги? Лучше я за тебя внесу!
– Не торопитесь, бабушка, – прервала ее Фэнцзе, – давайте подсчитаем, сколько собрано, а потом видно будет. Вы и так внесли две доли, а теперь еще собираетесь платить двенадцать лянов за невестку. Смотрите не пожалейте! А то скажете потом, что израсходовали деньги из-за Фэнцзе, что, пользуясь моментом, Фэнцзе хитростью заставила вас внести в три-четыре раза больше других. А у меня и в мыслях ничего подобного не было.
Слова Фэнцзе вызвали дружный смех.
– Как же быть? – спросила матушка Цзя.
– День рождения еще не наступил, а у меня уже душа болит от подобной несправедливости, – ответила Фэнцзе. – Кому-то может не понравиться, что я не внесу своей доли, и это меня огорчит. Поэтому позвольте мне внести деньги за Ли Вань. Тогда во время праздника я буду есть и веселиться за двоих.
– Вот это правильно, – сказали госпожа Син и госпожа Ван.
Пришлось матушке Цзя согласиться. Фэнцзе между тем продолжала:
– Вполне справедливо, что вы, бабушка, внесли долю брата Баоюя и сестрицы Дайюй, а тетушка Сюэ – долю сестры Баочай! Но почему госпожи Син и Ван вносят лишь за себя? Так не годится! Вы, бабушка, понесете убыток!
– Эта девчонка, пожалуй, права! – рассмеялась матушка Цзя. – Если б не она, осталась бы я, как всегда, внакладе!
– За брата Баоюя и сестрицу Дайюй пусть внесут деньги госпожи Син и Ван, – продолжала Фэнцзе. – Таким образом, на каждую из них придется еще по одной доле.
– Так и сделаем! – согласилась матушка Цзя.
– Это нарушение родства! – сказала мать Лай Да, вставая с места. – Вы обидели госпожу Син и госпожу Ван! Одной из них вы приходитесь невесткой, другой – племянницей, но совершенно не заботитесь ни о свекрови, ни о своей тете, только о других! Вот и выходит, что никакая вы не невестка, а чужой человек, и не племянница по прямой линии, а только по побочной!
Рассуждения старухи всех насмешили. Но, ничуть не смутившись, она продолжала:
– Если младшие невестки вносят по двенадцать лянов, мы должны внести по восемь, потому что ниже их по положению.
– Так не пойдет, – запротестовала матушка Цзя. – Я вас хорошо знаю! Положение у вас ниже, зато денег больше. Придется вносить столько же, сколько они!
– Да, да, верно! – согласились остальные мамки.
– А барышни пусть внесут для приличия столько, сколько им выдают на месяц, – произнесла матушка Цзя и обернулась к Юаньян. – Собери служанок и договоритесь, по скольку будете вносить!
Юаньян вышла и через некоторое время вернулась вместе с Пинъэр, Сижэнь, Цайся и другими служанками. Одни согласились внести по два ляна, другие – по одному.
– Ведь ты собираешься праздновать день рождения своей госпожи? – сказала матушка Цзя, обращаясь к Пинъэр. – Зачем же тебе вместе с нами вносить свою долю?
– Доля долей, – ответила Пинъэр. – А еще я преподнесу госпоже от себя лично подарок!
– Какое милое дитя! – воскликнула матушка Цзя.
– Теперь уже известно, кто сколько вносит, – сказала Фэнцзе. – Осталось спросить у наложниц. Давайте их позовем, а то будут считать, что мы их презираем.
– Верно! – подтвердила матушка Цзя. – Как это мы забыли о них? Только они вечно заняты и вряд ли сюда придут. Надо послать к ним служанок.
Одна из девочек-служанок, не дожидаясь приказания, побежала к наложницам и, возвратившись, сказала:
– Они внесут по два ляна.
– А теперь подсчитайте, сколько всего получится, – распорядилась матушка Цзя.
Между тем госпожа Ю тихонько ругала Фэнцзе:
– Ненасытная дрянь! Все тебе мало! Вон сколько собрали, так еще и с этих горемык содрать надо!
– Не болтай! – рассмеялась Фэнцзе. – Погоди, я сведу с тобой счеты! Подумаешь, горемыки! Раздают деньги направо, налево! Так уж лучше повеселиться на них!
Наконец собранные деньги были подсчитаны – оказалось, сто пятьдесят лянов с мелочью.
– Как много! – воскликнула матушка Цзя. – В один день не истратишь.
– Этого может хватить на два, а то и на три дня, если не приглашать гостей и не готовить слишком много, – проговорила госпожа Ю. – На театральных представлениях тоже можно сэкономить.
– Но Фэнцзе, может быть, захочет пригласить актеров? – возразила матушка Цзя.
– Наш домашний театр уже надоел, – призналась Фэнцзе, – лучше пригласить какую-нибудь труппу, не так уж это дорого.
– Пусть этим займется жена Цзя Чжэня, – распорядилась матушка Цзя. – А ты хоть денек отдохни от хлопот и повеселись хорошенько.
– Верно, – согласилась госпожа Ю.
Они поговорили еще немного, но, заметив, что матушка Цзя утомилась, стали расходиться. Проводив госпожу Син и госпожу Ван, госпожа Ю отправилась к Фэнцзе поговорить о предстоящем празднестве.
– Ну что я могу тебе сказать? – пожала плечами Фэнцзе. – Главное, постарайся угодить старой госпоже, остальное – неважно.
– Ну и везет тебе! – воскликнула госпожа Ю. – Я-то думаю, зачем нас позвали, оказывается, ради тебя! Мало того, что пришлось внести деньги, так еще и все хлопоты на меня взвалили! Хотелось бы знать, как ты меня за это отблагодаришь?
– Помолчи! – рассмеялась Фэнцзе. – Не я тебя звала, не я должна благодарить! А боишься хлопот, пойди скажи старой госпоже, пусть поручит это дело кому-нибудь другому!
– Вы только посмотрите на нее! – воскликнула госпожа Ю. – Я просто уговариваю тебя не злоупотреблять своим счастьем, а ты сердишься! Если счастье до краев, оно может вылиться!
Они поговорили еще немного и разошлись.
На следующее утро во дворец Нинго потянулись слуги, неся деньги. Госпожа Ю только что встала и занималась утренним туалетом.
– Кто принес деньги? – спросила она у служанок.
– Няня Линь, – последовал ответ.
Госпожа Ю распорядилась ее позвать. Служанки привели няню Линь, жену Линь Чжисяо. Госпожа Ю сделала ей знак сесть на скамеечку, а сама, продолжая причесываться, спросила:
– Сколько ты принесла?
– Сколько собрала среди слуг, – ответила жена Линь Чжисяо. – Господа еще не дали.
В это время на пороге появилась девочка-служанка.
– Прислали деньги из дворца Жунго, – доложила она, – от наложниц.
– Негодницы! – выругалась госпожа Ю. – Как хорошо они помнят все, что не следует! Старая госпожа в шутку сказала, что пай будем собирать со всех, так они приняли это всерьез! Ну ладно, раз принесли, давай сюда!
Служанки, смеясь, поспешили сдать деньги. Их оказалось два пакета, сюда не вошли взносы Баочай и Дайюй.
– Кто еще не внес? – спросила госпожа Ю.
– Старая госпожа, две госпожи, барышни и девушки-служанки, – поспешно ответила жена Линь Чжисяо.
– А госпожа Ли Вань? – осведомилась госпожа Ю.
– Ее освободили от пая, – ответила жена Линь Чжисяо. – За нее внесет вторая госпожа Фэнцзе, так что не беспокойтесь!
Госпожа Ю закончила свой туалет и приказала слугам подать коляску. Она отправилась прямо к Фэнцзе и увидела, как та упаковывает деньги, чтобы отослать ей.
– Деньги собраны? – спросила госпожа Ю.
– Да, – ответила Фэнцзе, – забирай скорее, потеряются, я не в ответе.
– Разреши мне их прямо при тебе пересчитать, – сказала госпожа Ю.
Она развернула сверток и принялась пересчитывать деньги – не хватало пая Ли Вань.
– Так я и знала, что ты схитришь! – воскликнула госпожа Ю. – Почему нет доли Ли Вань?
– Тебе мало? – спросила Фэнцзе. – Подумаешь, одного пая недостает!
– Вчера ты при всех прикидывалась щедрой, а сейчас так и норовишь увильнуть от уплаты! – сказала госпожа Ю. – Ладно, не хочешь – не надо, но я скажу старой госпоже!
– Ох, и дотошная же ты! – засмеялась Фэнцзе. – Только помни, поручат что-нибудь мне, я тоже не промахнусь! Не обижайся тогда!
– Ладно, можешь не платить за Ли Вань, – проговорила госпожа Ю. – Это в благодарность за то, что ты относишься ко мне с уважением. Иначе я не согласилась бы.
С этими словами она вытащила из общей суммы долю Пинъэр и позвала ее:
– Иди забирай свои деньги, я сама за тебя внесу.
– Не нужно, – отозвалась Пинъэр, поняв намек, – если останутся, отдадите мне в награду за труды.
– Неужели ты думаешь, что твоей госпоже можно злоупотреблять своим положением, а мне нельзя хоть иногда быть великодушной? – произнесла госпожа Ю.
Пришлось Пинъэр взять деньги обратно.
– Я смотрю, твоя госпожа чересчур мелочна, – продолжала между тем госпожа Ю. – Зачем ей столько денег? В гроб, что ли, она их с собой возьмет?
От Фэнцзе госпожа Ю отправилась к матушке Цзя, справилась о ее здоровье, поболтала о том о сем и пошла к Юаньян советоваться, как лучше устроить празднество, чтобы угодить матушке Цзя. Они быстро обо всем договорились, после чего госпожа Ю возвратила Юаньян два ляна, которые та внесла, и сказала:
– Возьми, все равно останутся.
Затем госпожа Ю пошла к госпоже Ван, они перекинулись несколькими словами, а когда госпожа Ван ушла в кумирню, госпожа Ю возвратила Цайюнь ее долю. Наложницам Чжао и Чжоу она тоже отдала деньги. Те сначала отказывались, но госпожа Ю стала их уговаривать:
– Вы ведь бедны, откуда у вас могут быть лишние деньги? А узнает госпожа Фэнцзе, я все беру на себя.
В конце концов наложницы согласились и долго благодарили госпожу Ю.
Незаметно наступило второе число девятого месяца. Все домочадцы готовились праздновать день рождения Фэнцзе. Благодаря госпоже Ю праздник обещал быть веселым, с театральными представлениями, играми и множеством других развлечений. Были приглашены фокусники и женщины-рассказчицы.
– Не забывайте, что сегодня день собрания нашего общества, – предупредила Ли Вань девушек. – Баоюй не явился! Опять, наверное, увлекся какими-нибудь забавами!
Она позвала девочку-служанку и приказала:
– Пойди посмотри, что делает второй господин Баоюй, скажи, чтобы быстрее шел сюда!
Через некоторое время служанка возвратилась и доложила:
– Сестра Сижэнь говорит, что второй господин сегодня с самого утра куда-то уехал.
– Куда он мог уехать? – удивились все. – Эта девчонка, видимо, рехнулась!
Послали Цуймо.
– Второй господин и в самом деле уехал, – вернувшись, сказала служанка, – хоронить какого-то друга.
– Не может быть, – заявила Таньчунь. – Это он выдумал, чтобы уехать из дому. Позови-ка Сижэнь, я ее сама расспрошу!
Но звать Сижэнь не пришлось, в этот момент она появилась на пороге.
– Что бы ни случилось, он не должен был уезжать, – сказала Ли Вань. – Ведь нынче день рождения второй госпожи Фэнцзе, и все, начиная от старой госпожи и кончая слугами, будут веселиться. К тому же сегодня день собрания «Бегонии». Как же он посмел уйти, не попросив у нас разрешения?
– Он еще вчера вечером предупредил, что поедет сегодня по важному делу к Бэйцзинскому вану, – со вздохом сказала Сижэнь. – Обещал не задерживаться. Я уговаривала его не ездить, но он и слушать не стал. Поднялся чуть свет, потребовал траурную одежду. Я и подумала, что, наверное, кто-то умер во дворце Бэйцзинского вана…
– Если все так, как ты говоришь, то ему нужно было поехать, – согласилась Ли Вань, – но почему он до сих пор не вернулся?
– Когда вернется, оштрафуем. А пока давайте без него сочинять стихи, – сказал кто-то.
Но в это время появилась служанка и сказала, что матушка Цзя всех зовет к себе. Сижэнь доложила старой госпоже, что Баоюй уехал. Та сразу забеспокоилась, приказала слугам разыскать внука и привести к ней.
Надобно вам знать, что Баоюй еще вечером приказал Бэймину:
– Приготовь двух коней и жди меня утром у задних ворот сада. Никого с собой не бери! Предупреди Ли Гуя, что мы отправились к Бэйцзинскому вану. Если же меня станут искать, пусть скажет, что Бэйцзинский ван меня задержал ненадолго и что я скоро вернусь.
Бэймин не догадывался о намерениях Баоюя и в точности выполнил приказание. Оседлал двух коней, отвел утром к задним воротам сада и стал ждать господина.
Едва рассвело, Баоюй, в траурном платье, выскользнул из ворот, вскочил в седло и, ни слова не говоря, поскакал к городским воротам. Бэймин, подстегивая коня, помчался следом за ним.
– Куда едем? – крикнул он на ходу.
– А куда ведет эта дорога? – крикнул в ответ Баоюй.
– К северным воротам, – отвечал Бэймин, – за ними все голо и пусто, ничего интересного нет.
– Это мне и нужно! – сказал Баоюй.
Он подхлестнул коня и поскакал дальше. Вскоре они выехали за городские ворота. Бэймин, недоумевая, молча следовал за Баоюем.
Они проскакали без остановки еще семь-восемь ли. Дома попадались все реже, людей почти совсем не было. Наконец Баоюй осадил коня и обратился к Бэймину:
– Здесь где-нибудь можно купить благовония?
– Думаю, можно, – ответил Бэймин, – только не знаю какие.
– Мне нужны сандал, рута и глициния-сян[13], – ответил Баоюй.
– Это очень редкие благовония, – сказал Бэймин и спросил: – А зачем они вам? Ведь в сумочке, которую вы носите на поясе, есть немного благовоний. Поищите, может, найдете то, что вам нужно?
«А ведь Бэймин прав!» – подумал Баоюй, снял с пояса сумочку и пошарил в ней. Там оказались два кусочка благовоний. Баоюй обрадовался, но виду не подал. Что и говорить, свои всегда лучше покупных. Затем он спросил у Бэймина, нельзя ли купить здесь курильницу.
– Вот так здорово! – вскричал Бэймин. – Откуда возьмется за городом курильница? Надо было с собой привезти, раз она вам так нужна.
– Дурак! – прикрикнул на него Баоюй. – Будь это так просто, не пришлось бы нам с тобой украдкой бежать из дома!
Бэймин подумал минуту и радостно воскликнул:
– У меня есть план! Не знаю только, понравится ли он вам. Я думаю, понадобится не только курильница, но и еще кое-что! Давайте тогда проедем еще два ли до монастыря Шуйсянь.
– Неужели монастырь Шуйсянь так близко? – удивленно спросил Баоюй. – Это прекрасно! Едем скорее!
Он подхлестнул коня и, обернувшись, крикнул Бэймину:
– Монашки из этого монастыря часто бывают у нас в доме и не откажут, если мы попросим курильницу.
– Это уж точно, – отвечал Бэймин. – Ведь мы не скупимся на пожертвования! Да и в другом нам не посмели бы отказать. Но вам, господин, почему-то не нравится монастырь Шуйсянь. Отчего же сейчас вы туда так стремитесь?
– Дело не в монастыре. Мне не нравится, когда люди по своему невежеству слепо поклоняются духам и строят храмы, – возразил Баоюй. – Большей частью это недалекие господа и богатые барыни. Не разберутся толком, существует тот или иной дух или нет, и давай воздвигать ему храмы и приносить жертвы! Им все равно, что за дух, услышат какую-нибудь нелепую историю и верят! Взять к примеру монастырь Шуйсянь. Там приносят жертвы фее реки Ло, потому он и называется монастырь Шуйсянь – монастырь Речного духа. На самом же деле не было никакой феи реки Ло, все это выдумки Цао Цзыцзяня[14]. Кто мог подумать, что его стихи введут в заблуждение глупых людей и они начнут сооружать статуи в честь этой феи! Но сегодня все это весьма кстати, потому мы и едем в монастырь!
Они бесшумно подскакали к воротам. Навстречу выбежала старая монахиня, справилась о здоровье Баоюя и приказала одной из монашек принять поводья. Неожиданный приезд Баоюя показался настоятельнице истинным чудом, как если бы вдруг с неба спустился дракон.
Войдя в храм, Баоюй не стал кланяться статуе богини реки Ло, лишь мельком на нее взглянул. Вылепленная из глины, статуя тем не менее казалась прекрасной:
Старая монахиня поднесла ему чай. А он попросил ее дать на время курильницу. Монахиня удалилась, и ждать пришлось довольно долго. Наконец она возвратилась, неся не только курильницу, но и бумажные изображения животных, сжигаемые при жертвоприношениях. Баоюй взял только курильницу, отдал Бэймину, и они отправились во внутренний сад, чтобы выбрать место почище.
Они долго искали, и Бэймин наконец предложил пойти к возвышению у колодца. Там он поставил курильницу и отошел в сторону. Баоюй вытащил из сумочки благовония, зажег, молча, со слезами на глазах, отвесил несколько поклонов, затем обернулся к Бэймину и приказал убрать курильницу.
Бэймин кивнул головой, но курильницу убирать не стал, опустился на колени, совершил несколько поклонов и принялся бормотать:
– Я, Бэймин, несколько лет служу второму господину Баоюю и знаю все его заветные думы и желания. Но сегодня он мне не объяснил, зачем ему понадобилось совершать жертвоприношение, а расспрашивать его я не осмелился. Неведомый дух, принимающий эту жертву! Я не знаю твоего имени, но уверен, что когда-то ты жил у нас в доме, был девушкой, умной и непорочной, даже на небе никто не мог с ней сравниться. Второй господин Баоюй не в силах словами выразить свои чувства, и я молю тебя за него: если у тебя добрая душа и ты знаешь, что наш господин только и думает о тебе, навещай его как можно чаще. Ты сейчас в царстве тьмы, сделай же так, чтобы второй господин в своей будущей жизни воплотился в девушку и мог с тобой играть. Так вам обоим было бы интересно. – Произнеся это, Бэймин снова несколько раз поклонился и поднялся с колен.
– Не болтай глупостей! – крикнул Баоюй, не сдержав улыбки, и легонько толкнул Бэймина ногой. – Люди услышат, смеяться будут!
Бэймин взял курильницу и, следуя за Баоюем, сказал:
– Вы ведь не успели поесть, и я велел монахине собрать на стол. Из дома вы сбежали, потому что там сегодня большой пир, а вам захотелось побыть в тишине. Но зачем же оставаться голодным?
– Это ты прав, – согласился Баоюй. – Без вина и спектакля можно обойтись, а вот поесть не мешало бы.
– Об этом я и толкую, – заметил Бэймин. – Не забудьте только, что ваша бабушка, матушка и все остальные беспокоятся. Поэтому вам следовало бы вернуться пораньше! Да и что здесь делать? Жертвоприношение вы совершили. Вы можете не участвовать в развлечениях, дело ваше, но старших надо уважать. Иначе дух, которому вы только что принесли жертву, и тот лишится покоя.
– Я все понял, – ответил Баоюй. – Ты боишься, как бы вину за то, что я уехал, не взвалили на тебя, и теперь придумываешь причины, чтобы увезти меня поскорее отсюда. Но я ведь не собираюсь задерживаться. Долг свой я выполнил, а теперь хочу вернуться домой, пить вино и смотреть представление.
– Вот и прекрасно! – воскликнул Бэймин.
Они вошли в молитвенный зал. Старая монахиня уже расставила на столе простые кушанья из овощей. Баоюй и Бэймин перекусили, сели на коней и поскакали в город.
– Держитесь покрепче, второй господин! – то и дело кричал Бэймин, ехавший позади. – Лошадь ведь необъезженная!
Они довольно скоро добрались до города. Баоюй проскользнул черным ходом в сад и побежал во двор Наслаждения пурпуром. Сижэнь дома не было, лишь несколько старых служанок. Увидев Баоюя, они просияли от радости.
– Амитаба, наконец-то! – не переставали восклицать служанки. – Барышня Сижэнь места себе не находит от беспокойства. Только что все сели за стол, идите же скорее, господин!
Баоюй быстро переоделся и спросил у служанок:
– Где устроили торжество?
– В большом расписном зале, том, что недавно выстроен, – ответили служанки.
Еще издали до слуха Баоюя донеслись звуки свирелей и флейт. Миновав проходной зал, он вдруг заметил Юйчуань, которая в одиночестве сидела на террасе и плакала. Заметив Баоюя, она вздохнула и, прищелкнув языком, воскликнула:
– Ах! Наконец-то явился феникс! Поторопитесь, не то испортите все веселье!
– Не догадываешься, где я был? – спросил Баоюй.
Юйчуань, будто не слыша, принялась утирать слезы. Очень недовольный, Баоюй вошел в расписной зал, поклонился матушке Цзя и госпоже Ван. Его приход и в самом деле был воспринят так, как если бы вдруг появился феникс.
– Откуда ты? Почему так поздно? Почему не поздравляешь свою старшую сестру? – засыпала его матушка Цзя вопросами и обратилась к Фэнцзе: – Твой братец совершенно не понимает приличий! В доме такое важное событие, а ему хоть бы что! Взял да сбежал. И никому ни слова! Если такое повторится, я пожалуюсь отцу, когда тот вернется, – пусть хорошенько его поколотит!
– Поздравление – это ладно, – сказала Фэнцзе. – А вот уехать не спросившись, не взяв с собой провожатых, брату Баоюю никак не следовало! На улицах полно повозок, лошадей, могут задавить. К тому же людям нашего круга необходимо строго соблюдать приличия!
– Почему слуги делают все, что он хочет? – возмущенно произнесла матушка Цзя. – Едут, куда ему вздумается, не доложив об этом!.. Где ты был? Ел что-нибудь? В дороге с тобой ничего не случилось?
– У Бэйцзинского вана умерла любимая наложница, – стал оправдываться Баоюй, – и я поехал выразить ему соболезнование. И так он плакал и убивался, что я не мог сразу его покинуть.
– Смотри, больше не уезжай тайком! – сказала матушка Цзя. – Не то в самом деле пожалуюсь отцу!
Баоюй обещал.
Матушка Цзя хотела распорядиться, чтобы поколотили слугу, который сопровождал Баоюя, но ее принялись отговаривать:
– Не сердитесь, почтенная госпожа! Баоюй обещал, что такое больше не повторится. Ничего не случилось, он дома, так что давайте лучше повеселимся!
Стоило матушке Цзя увидеть Баоюя, как гнев ее моментально сменился радостью.
Вскоре пришла Сижэнь. Все успокоились и продолжали смотреть представление.
Актеры показывали пьесу «Терновая шпилька». Матушка Цзя и тетушка Сюэ то плакали, то смеялись, то выражали негодование, будто все это было не на сцене, а в жизни.
Если хотите узнать, чем окончился праздник, прочтите следующую главу.
– Как вы себя чувствуете? – осведомилась госпожа Ван, входя в покои матушки Цзя.
– Сегодня лучше, – ответила старая госпожа. – Отведала суп из молодого фазана, который ты мне прислала, – вкусный на редкость. Еще я с большим аппетитом съела два ломтика мяса.
– Это вам Фэнцзе прислала суп из фазана, в знак искреннего почтения, – промолвила госпожа Ван. – Забота о родителях для нее превыше всего. Не зря вы ее любите!
– Мне даже неловко так ее затруднять, – ответила матушка Цзя, улыбаясь. – Если мясо еще осталось, пусть поджарят несколько ломтиков, хорошенько посолят и приготовят рисовый отвар. Так вкуснее! Суп из фазана очень хорош, но рис к нему не идет.
Фэнцзе тотчас же послала служанку на главную кухню передать приказание матушки Цзя.
А матушка Цзя обратилась к госпоже Ван:
– Я позвала тебя, чтобы поговорить об одном важном деле. Второго числа день рождения Фэнцзе. Два года подряд я собиралась устроить для нее праздник, но из-за множества дел всякий раз забывала об этом. В нынешнем году особых дел нет, так что можно будет как следует повеселиться.
– Я тоже об этом думала! – улыбнулась госпожа Ван. – Давайте прямо сейчас все и обсудим.
– Просто послать подарки, по-моему, неинтересно, – проговорила матушка Цзя. – Такой обычай давно всем приелся. Кроме того, можно подумать, что мы не ладим между собой и потому не общаемся. Давайте лучше соберемся все вместе и хорошенько отпразднуем.
– Как скажете, так и будет, – с готовностью ответила госпожа Ван.
– Так вот, – продолжала матушка Цзя, – поучимся у простых людей: пусть каждый внесет свою долю, а на собранные деньги устроим угощение. Годится?
– Замечательно! – вскричала госпожа Ван. – Надо только решить, с кого сколько брать.
Матушка Цзя, очень довольная, тотчас послала служанок за тетушкой Сюэ, госпожой Син, а также велела позвать всех барышень, Баоюя, госпожу Ю из дворца Нинго, мать управляющего Лай Да и всех пожилых женщин-экономок. Видя матушку Цзя в столь приподнятом настроении, служанки обрадовались и бросились выполнять приказание.
Не прошло время, достаточное, чтобы пообедать, как все, словно птицы, слетелись в комнату матушки Цзя. Тетушка Сюэ и матушка Цзя сидели на возвышении друг против друга, госпожа Син и госпожа Ван – на стульях у входа, Баочай с сестрами – на кане, Баоюй примостился у ног матушки Цзя, остальные стояли.
Матушка Цзя распорядилась принести скамеечки для матери Лай Да, а также старых мамок и нянек.
По обычаю, издавна заведенному во дворце Жунго, старые слуги, приставленные к старшим членам рода, пользовались особым уважением, поэтому госпоже Ю и Фэнцзе приходилось стоять в то время, как старые мамки, извинившись перед ними, заняли места на скамеечках.
Матушка Цзя рассказала, о чем они только что вели разговор с госпожой Ван, и все очень обрадовались. Кому же неохота повеселиться?! Многие в доме любили Фэнцзе и искренне желали сделать ей что-нибудь приятное; некоторые просто боялись, стараясь снискать ее расположение, деньги были у всех – поэтому никто не отказывался.
– Я вношу двадцать лянов, – первой объявила матушка Цзя.
– И я двадцать, – произнесла тетушка Сюэ.
– Мы, конечно, не смеем равняться с почтенной госпожой, ибо стоим на целую ступень ниже, поэтому вносим по шестнадцать лянов, – заявили госпожа Син и госпожа Ван.
– А мы стоим еще ниже, поэтому вносим по двенадцать лянов, – заявили госпожа Ю и Ли Вань.
– Ты вдова, – заметила матушка Цзя, обращаясь к Ли Вань. – Как же можно брать с тебя деньги? Лучше я за тебя внесу!
– Не торопитесь, бабушка, – прервала ее Фэнцзе, – давайте подсчитаем, сколько собрано, а потом видно будет. Вы и так внесли две доли, а теперь еще собираетесь платить двенадцать лянов за невестку. Смотрите не пожалейте! А то скажете потом, что израсходовали деньги из-за Фэнцзе, что, пользуясь моментом, Фэнцзе хитростью заставила вас внести в три-четыре раза больше других. А у меня и в мыслях ничего подобного не было.
Слова Фэнцзе вызвали дружный смех.
– Как же быть? – спросила матушка Цзя.
– День рождения еще не наступил, а у меня уже душа болит от подобной несправедливости, – ответила Фэнцзе. – Кому-то может не понравиться, что я не внесу своей доли, и это меня огорчит. Поэтому позвольте мне внести деньги за Ли Вань. Тогда во время праздника я буду есть и веселиться за двоих.
– Вот это правильно, – сказали госпожа Син и госпожа Ван.
Пришлось матушке Цзя согласиться. Фэнцзе между тем продолжала:
– Вполне справедливо, что вы, бабушка, внесли долю брата Баоюя и сестрицы Дайюй, а тетушка Сюэ – долю сестры Баочай! Но почему госпожи Син и Ван вносят лишь за себя? Так не годится! Вы, бабушка, понесете убыток!
– Эта девчонка, пожалуй, права! – рассмеялась матушка Цзя. – Если б не она, осталась бы я, как всегда, внакладе!
– За брата Баоюя и сестрицу Дайюй пусть внесут деньги госпожи Син и Ван, – продолжала Фэнцзе. – Таким образом, на каждую из них придется еще по одной доле.
– Так и сделаем! – согласилась матушка Цзя.
– Это нарушение родства! – сказала мать Лай Да, вставая с места. – Вы обидели госпожу Син и госпожу Ван! Одной из них вы приходитесь невесткой, другой – племянницей, но совершенно не заботитесь ни о свекрови, ни о своей тете, только о других! Вот и выходит, что никакая вы не невестка, а чужой человек, и не племянница по прямой линии, а только по побочной!
Рассуждения старухи всех насмешили. Но, ничуть не смутившись, она продолжала:
– Если младшие невестки вносят по двенадцать лянов, мы должны внести по восемь, потому что ниже их по положению.
– Так не пойдет, – запротестовала матушка Цзя. – Я вас хорошо знаю! Положение у вас ниже, зато денег больше. Придется вносить столько же, сколько они!
– Да, да, верно! – согласились остальные мамки.
– А барышни пусть внесут для приличия столько, сколько им выдают на месяц, – произнесла матушка Цзя и обернулась к Юаньян. – Собери служанок и договоритесь, по скольку будете вносить!
Юаньян вышла и через некоторое время вернулась вместе с Пинъэр, Сижэнь, Цайся и другими служанками. Одни согласились внести по два ляна, другие – по одному.
– Ведь ты собираешься праздновать день рождения своей госпожи? – сказала матушка Цзя, обращаясь к Пинъэр. – Зачем же тебе вместе с нами вносить свою долю?
– Доля долей, – ответила Пинъэр. – А еще я преподнесу госпоже от себя лично подарок!
– Какое милое дитя! – воскликнула матушка Цзя.
– Теперь уже известно, кто сколько вносит, – сказала Фэнцзе. – Осталось спросить у наложниц. Давайте их позовем, а то будут считать, что мы их презираем.
– Верно! – подтвердила матушка Цзя. – Как это мы забыли о них? Только они вечно заняты и вряд ли сюда придут. Надо послать к ним служанок.
Одна из девочек-служанок, не дожидаясь приказания, побежала к наложницам и, возвратившись, сказала:
– Они внесут по два ляна.
– А теперь подсчитайте, сколько всего получится, – распорядилась матушка Цзя.
Между тем госпожа Ю тихонько ругала Фэнцзе:
– Ненасытная дрянь! Все тебе мало! Вон сколько собрали, так еще и с этих горемык содрать надо!
– Не болтай! – рассмеялась Фэнцзе. – Погоди, я сведу с тобой счеты! Подумаешь, горемыки! Раздают деньги направо, налево! Так уж лучше повеселиться на них!
Наконец собранные деньги были подсчитаны – оказалось, сто пятьдесят лянов с мелочью.
– Как много! – воскликнула матушка Цзя. – В один день не истратишь.
– Этого может хватить на два, а то и на три дня, если не приглашать гостей и не готовить слишком много, – проговорила госпожа Ю. – На театральных представлениях тоже можно сэкономить.
– Но Фэнцзе, может быть, захочет пригласить актеров? – возразила матушка Цзя.
– Наш домашний театр уже надоел, – призналась Фэнцзе, – лучше пригласить какую-нибудь труппу, не так уж это дорого.
– Пусть этим займется жена Цзя Чжэня, – распорядилась матушка Цзя. – А ты хоть денек отдохни от хлопот и повеселись хорошенько.
– Верно, – согласилась госпожа Ю.
Они поговорили еще немного, но, заметив, что матушка Цзя утомилась, стали расходиться. Проводив госпожу Син и госпожу Ван, госпожа Ю отправилась к Фэнцзе поговорить о предстоящем празднестве.
– Ну что я могу тебе сказать? – пожала плечами Фэнцзе. – Главное, постарайся угодить старой госпоже, остальное – неважно.
– Ну и везет тебе! – воскликнула госпожа Ю. – Я-то думаю, зачем нас позвали, оказывается, ради тебя! Мало того, что пришлось внести деньги, так еще и все хлопоты на меня взвалили! Хотелось бы знать, как ты меня за это отблагодаришь?
– Помолчи! – рассмеялась Фэнцзе. – Не я тебя звала, не я должна благодарить! А боишься хлопот, пойди скажи старой госпоже, пусть поручит это дело кому-нибудь другому!
– Вы только посмотрите на нее! – воскликнула госпожа Ю. – Я просто уговариваю тебя не злоупотреблять своим счастьем, а ты сердишься! Если счастье до краев, оно может вылиться!
Они поговорили еще немного и разошлись.
На следующее утро во дворец Нинго потянулись слуги, неся деньги. Госпожа Ю только что встала и занималась утренним туалетом.
– Кто принес деньги? – спросила она у служанок.
– Няня Линь, – последовал ответ.
Госпожа Ю распорядилась ее позвать. Служанки привели няню Линь, жену Линь Чжисяо. Госпожа Ю сделала ей знак сесть на скамеечку, а сама, продолжая причесываться, спросила:
– Сколько ты принесла?
– Сколько собрала среди слуг, – ответила жена Линь Чжисяо. – Господа еще не дали.
В это время на пороге появилась девочка-служанка.
– Прислали деньги из дворца Жунго, – доложила она, – от наложниц.
– Негодницы! – выругалась госпожа Ю. – Как хорошо они помнят все, что не следует! Старая госпожа в шутку сказала, что пай будем собирать со всех, так они приняли это всерьез! Ну ладно, раз принесли, давай сюда!
Служанки, смеясь, поспешили сдать деньги. Их оказалось два пакета, сюда не вошли взносы Баочай и Дайюй.
– Кто еще не внес? – спросила госпожа Ю.
– Старая госпожа, две госпожи, барышни и девушки-служанки, – поспешно ответила жена Линь Чжисяо.
– А госпожа Ли Вань? – осведомилась госпожа Ю.
– Ее освободили от пая, – ответила жена Линь Чжисяо. – За нее внесет вторая госпожа Фэнцзе, так что не беспокойтесь!
Госпожа Ю закончила свой туалет и приказала слугам подать коляску. Она отправилась прямо к Фэнцзе и увидела, как та упаковывает деньги, чтобы отослать ей.
– Деньги собраны? – спросила госпожа Ю.
– Да, – ответила Фэнцзе, – забирай скорее, потеряются, я не в ответе.
– Разреши мне их прямо при тебе пересчитать, – сказала госпожа Ю.
Она развернула сверток и принялась пересчитывать деньги – не хватало пая Ли Вань.
– Так я и знала, что ты схитришь! – воскликнула госпожа Ю. – Почему нет доли Ли Вань?
– Тебе мало? – спросила Фэнцзе. – Подумаешь, одного пая недостает!
– Вчера ты при всех прикидывалась щедрой, а сейчас так и норовишь увильнуть от уплаты! – сказала госпожа Ю. – Ладно, не хочешь – не надо, но я скажу старой госпоже!
– Ох, и дотошная же ты! – засмеялась Фэнцзе. – Только помни, поручат что-нибудь мне, я тоже не промахнусь! Не обижайся тогда!
– Ладно, можешь не платить за Ли Вань, – проговорила госпожа Ю. – Это в благодарность за то, что ты относишься ко мне с уважением. Иначе я не согласилась бы.
С этими словами она вытащила из общей суммы долю Пинъэр и позвала ее:
– Иди забирай свои деньги, я сама за тебя внесу.
– Не нужно, – отозвалась Пинъэр, поняв намек, – если останутся, отдадите мне в награду за труды.
– Неужели ты думаешь, что твоей госпоже можно злоупотреблять своим положением, а мне нельзя хоть иногда быть великодушной? – произнесла госпожа Ю.
Пришлось Пинъэр взять деньги обратно.
– Я смотрю, твоя госпожа чересчур мелочна, – продолжала между тем госпожа Ю. – Зачем ей столько денег? В гроб, что ли, она их с собой возьмет?
От Фэнцзе госпожа Ю отправилась к матушке Цзя, справилась о ее здоровье, поболтала о том о сем и пошла к Юаньян советоваться, как лучше устроить празднество, чтобы угодить матушке Цзя. Они быстро обо всем договорились, после чего госпожа Ю возвратила Юаньян два ляна, которые та внесла, и сказала:
– Возьми, все равно останутся.
Затем госпожа Ю пошла к госпоже Ван, они перекинулись несколькими словами, а когда госпожа Ван ушла в кумирню, госпожа Ю возвратила Цайюнь ее долю. Наложницам Чжао и Чжоу она тоже отдала деньги. Те сначала отказывались, но госпожа Ю стала их уговаривать:
– Вы ведь бедны, откуда у вас могут быть лишние деньги? А узнает госпожа Фэнцзе, я все беру на себя.
В конце концов наложницы согласились и долго благодарили госпожу Ю.
Незаметно наступило второе число девятого месяца. Все домочадцы готовились праздновать день рождения Фэнцзе. Благодаря госпоже Ю праздник обещал быть веселым, с театральными представлениями, играми и множеством других развлечений. Были приглашены фокусники и женщины-рассказчицы.
– Не забывайте, что сегодня день собрания нашего общества, – предупредила Ли Вань девушек. – Баоюй не явился! Опять, наверное, увлекся какими-нибудь забавами!
Она позвала девочку-служанку и приказала:
– Пойди посмотри, что делает второй господин Баоюй, скажи, чтобы быстрее шел сюда!
Через некоторое время служанка возвратилась и доложила:
– Сестра Сижэнь говорит, что второй господин сегодня с самого утра куда-то уехал.
– Куда он мог уехать? – удивились все. – Эта девчонка, видимо, рехнулась!
Послали Цуймо.
– Второй господин и в самом деле уехал, – вернувшись, сказала служанка, – хоронить какого-то друга.
– Не может быть, – заявила Таньчунь. – Это он выдумал, чтобы уехать из дому. Позови-ка Сижэнь, я ее сама расспрошу!
Но звать Сижэнь не пришлось, в этот момент она появилась на пороге.
– Что бы ни случилось, он не должен был уезжать, – сказала Ли Вань. – Ведь нынче день рождения второй госпожи Фэнцзе, и все, начиная от старой госпожи и кончая слугами, будут веселиться. К тому же сегодня день собрания «Бегонии». Как же он посмел уйти, не попросив у нас разрешения?
– Он еще вчера вечером предупредил, что поедет сегодня по важному делу к Бэйцзинскому вану, – со вздохом сказала Сижэнь. – Обещал не задерживаться. Я уговаривала его не ездить, но он и слушать не стал. Поднялся чуть свет, потребовал траурную одежду. Я и подумала, что, наверное, кто-то умер во дворце Бэйцзинского вана…
– Если все так, как ты говоришь, то ему нужно было поехать, – согласилась Ли Вань, – но почему он до сих пор не вернулся?
– Когда вернется, оштрафуем. А пока давайте без него сочинять стихи, – сказал кто-то.
Но в это время появилась служанка и сказала, что матушка Цзя всех зовет к себе. Сижэнь доложила старой госпоже, что Баоюй уехал. Та сразу забеспокоилась, приказала слугам разыскать внука и привести к ней.
Надобно вам знать, что Баоюй еще вечером приказал Бэймину:
– Приготовь двух коней и жди меня утром у задних ворот сада. Никого с собой не бери! Предупреди Ли Гуя, что мы отправились к Бэйцзинскому вану. Если же меня станут искать, пусть скажет, что Бэйцзинский ван меня задержал ненадолго и что я скоро вернусь.
Бэймин не догадывался о намерениях Баоюя и в точности выполнил приказание. Оседлал двух коней, отвел утром к задним воротам сада и стал ждать господина.
Едва рассвело, Баоюй, в траурном платье, выскользнул из ворот, вскочил в седло и, ни слова не говоря, поскакал к городским воротам. Бэймин, подстегивая коня, помчался следом за ним.
– Куда едем? – крикнул он на ходу.
– А куда ведет эта дорога? – крикнул в ответ Баоюй.
– К северным воротам, – отвечал Бэймин, – за ними все голо и пусто, ничего интересного нет.
– Это мне и нужно! – сказал Баоюй.
Он подхлестнул коня и поскакал дальше. Вскоре они выехали за городские ворота. Бэймин, недоумевая, молча следовал за Баоюем.
Они проскакали без остановки еще семь-восемь ли. Дома попадались все реже, людей почти совсем не было. Наконец Баоюй осадил коня и обратился к Бэймину:
– Здесь где-нибудь можно купить благовония?
– Думаю, можно, – ответил Бэймин, – только не знаю какие.
– Мне нужны сандал, рута и глициния-сян[13], – ответил Баоюй.
– Это очень редкие благовония, – сказал Бэймин и спросил: – А зачем они вам? Ведь в сумочке, которую вы носите на поясе, есть немного благовоний. Поищите, может, найдете то, что вам нужно?
«А ведь Бэймин прав!» – подумал Баоюй, снял с пояса сумочку и пошарил в ней. Там оказались два кусочка благовоний. Баоюй обрадовался, но виду не подал. Что и говорить, свои всегда лучше покупных. Затем он спросил у Бэймина, нельзя ли купить здесь курильницу.
– Вот так здорово! – вскричал Бэймин. – Откуда возьмется за городом курильница? Надо было с собой привезти, раз она вам так нужна.
– Дурак! – прикрикнул на него Баоюй. – Будь это так просто, не пришлось бы нам с тобой украдкой бежать из дома!
Бэймин подумал минуту и радостно воскликнул:
– У меня есть план! Не знаю только, понравится ли он вам. Я думаю, понадобится не только курильница, но и еще кое-что! Давайте тогда проедем еще два ли до монастыря Шуйсянь.
– Неужели монастырь Шуйсянь так близко? – удивленно спросил Баоюй. – Это прекрасно! Едем скорее!
Он подхлестнул коня и, обернувшись, крикнул Бэймину:
– Монашки из этого монастыря часто бывают у нас в доме и не откажут, если мы попросим курильницу.
– Это уж точно, – отвечал Бэймин. – Ведь мы не скупимся на пожертвования! Да и в другом нам не посмели бы отказать. Но вам, господин, почему-то не нравится монастырь Шуйсянь. Отчего же сейчас вы туда так стремитесь?
– Дело не в монастыре. Мне не нравится, когда люди по своему невежеству слепо поклоняются духам и строят храмы, – возразил Баоюй. – Большей частью это недалекие господа и богатые барыни. Не разберутся толком, существует тот или иной дух или нет, и давай воздвигать ему храмы и приносить жертвы! Им все равно, что за дух, услышат какую-нибудь нелепую историю и верят! Взять к примеру монастырь Шуйсянь. Там приносят жертвы фее реки Ло, потому он и называется монастырь Шуйсянь – монастырь Речного духа. На самом же деле не было никакой феи реки Ло, все это выдумки Цао Цзыцзяня[14]. Кто мог подумать, что его стихи введут в заблуждение глупых людей и они начнут сооружать статуи в честь этой феи! Но сегодня все это весьма кстати, потому мы и едем в монастырь!
Они бесшумно подскакали к воротам. Навстречу выбежала старая монахиня, справилась о здоровье Баоюя и приказала одной из монашек принять поводья. Неожиданный приезд Баоюя показался настоятельнице истинным чудом, как если бы вдруг с неба спустился дракон.
Войдя в храм, Баоюй не стал кланяться статуе богини реки Ло, лишь мельком на нее взглянул. Вылепленная из глины, статуя тем не менее казалась прекрасной:
Вот-вот взметнется и взлетит, как лебедь,Непрошеные слезы покатились по щекам Баоюя.
Когда он вспуган, всполошен.
Изысканна в движеньях, горделива,
Как в небесах кружащийся дракон.
Из волн зеленых выплывает,
Как нежный лотоса цветок,
При ней и солнце заиграло,
Рассветом озарив восток.
Старая монахиня поднесла ему чай. А он попросил ее дать на время курильницу. Монахиня удалилась, и ждать пришлось довольно долго. Наконец она возвратилась, неся не только курильницу, но и бумажные изображения животных, сжигаемые при жертвоприношениях. Баоюй взял только курильницу, отдал Бэймину, и они отправились во внутренний сад, чтобы выбрать место почище.
Они долго искали, и Бэймин наконец предложил пойти к возвышению у колодца. Там он поставил курильницу и отошел в сторону. Баоюй вытащил из сумочки благовония, зажег, молча, со слезами на глазах, отвесил несколько поклонов, затем обернулся к Бэймину и приказал убрать курильницу.
Бэймин кивнул головой, но курильницу убирать не стал, опустился на колени, совершил несколько поклонов и принялся бормотать:
– Я, Бэймин, несколько лет служу второму господину Баоюю и знаю все его заветные думы и желания. Но сегодня он мне не объяснил, зачем ему понадобилось совершать жертвоприношение, а расспрашивать его я не осмелился. Неведомый дух, принимающий эту жертву! Я не знаю твоего имени, но уверен, что когда-то ты жил у нас в доме, был девушкой, умной и непорочной, даже на небе никто не мог с ней сравниться. Второй господин Баоюй не в силах словами выразить свои чувства, и я молю тебя за него: если у тебя добрая душа и ты знаешь, что наш господин только и думает о тебе, навещай его как можно чаще. Ты сейчас в царстве тьмы, сделай же так, чтобы второй господин в своей будущей жизни воплотился в девушку и мог с тобой играть. Так вам обоим было бы интересно. – Произнеся это, Бэймин снова несколько раз поклонился и поднялся с колен.
– Не болтай глупостей! – крикнул Баоюй, не сдержав улыбки, и легонько толкнул Бэймина ногой. – Люди услышат, смеяться будут!
Бэймин взял курильницу и, следуя за Баоюем, сказал:
– Вы ведь не успели поесть, и я велел монахине собрать на стол. Из дома вы сбежали, потому что там сегодня большой пир, а вам захотелось побыть в тишине. Но зачем же оставаться голодным?
– Это ты прав, – согласился Баоюй. – Без вина и спектакля можно обойтись, а вот поесть не мешало бы.
– Об этом я и толкую, – заметил Бэймин. – Не забудьте только, что ваша бабушка, матушка и все остальные беспокоятся. Поэтому вам следовало бы вернуться пораньше! Да и что здесь делать? Жертвоприношение вы совершили. Вы можете не участвовать в развлечениях, дело ваше, но старших надо уважать. Иначе дух, которому вы только что принесли жертву, и тот лишится покоя.
– Я все понял, – ответил Баоюй. – Ты боишься, как бы вину за то, что я уехал, не взвалили на тебя, и теперь придумываешь причины, чтобы увезти меня поскорее отсюда. Но я ведь не собираюсь задерживаться. Долг свой я выполнил, а теперь хочу вернуться домой, пить вино и смотреть представление.
– Вот и прекрасно! – воскликнул Бэймин.
Они вошли в молитвенный зал. Старая монахиня уже расставила на столе простые кушанья из овощей. Баоюй и Бэймин перекусили, сели на коней и поскакали в город.
– Держитесь покрепче, второй господин! – то и дело кричал Бэймин, ехавший позади. – Лошадь ведь необъезженная!
Они довольно скоро добрались до города. Баоюй проскользнул черным ходом в сад и побежал во двор Наслаждения пурпуром. Сижэнь дома не было, лишь несколько старых служанок. Увидев Баоюя, они просияли от радости.
– Амитаба, наконец-то! – не переставали восклицать служанки. – Барышня Сижэнь места себе не находит от беспокойства. Только что все сели за стол, идите же скорее, господин!
Баоюй быстро переоделся и спросил у служанок:
– Где устроили торжество?
– В большом расписном зале, том, что недавно выстроен, – ответили служанки.
Еще издали до слуха Баоюя донеслись звуки свирелей и флейт. Миновав проходной зал, он вдруг заметил Юйчуань, которая в одиночестве сидела на террасе и плакала. Заметив Баоюя, она вздохнула и, прищелкнув языком, воскликнула:
– Ах! Наконец-то явился феникс! Поторопитесь, не то испортите все веселье!
– Не догадываешься, где я был? – спросил Баоюй.
Юйчуань, будто не слыша, принялась утирать слезы. Очень недовольный, Баоюй вошел в расписной зал, поклонился матушке Цзя и госпоже Ван. Его приход и в самом деле был воспринят так, как если бы вдруг появился феникс.
– Откуда ты? Почему так поздно? Почему не поздравляешь свою старшую сестру? – засыпала его матушка Цзя вопросами и обратилась к Фэнцзе: – Твой братец совершенно не понимает приличий! В доме такое важное событие, а ему хоть бы что! Взял да сбежал. И никому ни слова! Если такое повторится, я пожалуюсь отцу, когда тот вернется, – пусть хорошенько его поколотит!
– Поздравление – это ладно, – сказала Фэнцзе. – А вот уехать не спросившись, не взяв с собой провожатых, брату Баоюю никак не следовало! На улицах полно повозок, лошадей, могут задавить. К тому же людям нашего круга необходимо строго соблюдать приличия!
– Почему слуги делают все, что он хочет? – возмущенно произнесла матушка Цзя. – Едут, куда ему вздумается, не доложив об этом!.. Где ты был? Ел что-нибудь? В дороге с тобой ничего не случилось?
– У Бэйцзинского вана умерла любимая наложница, – стал оправдываться Баоюй, – и я поехал выразить ему соболезнование. И так он плакал и убивался, что я не мог сразу его покинуть.
– Смотри, больше не уезжай тайком! – сказала матушка Цзя. – Не то в самом деле пожалуюсь отцу!
Баоюй обещал.
Матушка Цзя хотела распорядиться, чтобы поколотили слугу, который сопровождал Баоюя, но ее принялись отговаривать:
– Не сердитесь, почтенная госпожа! Баоюй обещал, что такое больше не повторится. Ничего не случилось, он дома, так что давайте лучше повеселимся!
Стоило матушке Цзя увидеть Баоюя, как гнев ее моментально сменился радостью.
Вскоре пришла Сижэнь. Все успокоились и продолжали смотреть представление.
Актеры показывали пьесу «Терновая шпилька». Матушка Цзя и тетушка Сюэ то плакали, то смеялись, то выражали негодование, будто все это было не на сцене, а в жизни.
Если хотите узнать, чем окончился праздник, прочтите следующую главу.
Глава сорок четвертая
Непредвиденная случайность вызывает у Фэнцзе ревность;
после пережитой неприятности Пинъэр приводит в порядок свой туалет
Итак, Баоюй и сестры смотрели пьесу «Терновая шпилька».
В начале акта «Муж совершает жертвоприношение» Дайюй сказала Баочай:
– Этот Ван Шипэн какой-то странный: не все ли равно, где устраивать жертвоприношение? Зачем бежать на берег реки! Недаром гласит пословица: «Глядя на вещь, вспоминаешь о ее хозяине». Ведь у всех вод Поднебесной источник один, поэтому можно без опасений в любом месте набрать чашку воды, поплакать над ней и так излить свои чувства.
Баочай ничего не ответила, а Баоюй, слышавший эти слова, очень смутился.
А теперь расскажем о матушке Цзя. Ей очень хотелось, чтобы в день своего рождения Фэнцзе хорошенько повеселилась. Сама она вскоре покинула пиршественный зал, прилегла на тахту и вместе с тетушкой Сюэ продолжала смотреть пьесу. Перед ними стоял маленький столик, на столике – блюда с излюбленными яствами. Они то лакомились, то беседовали между собой. Блюда с больших столов отдали служанкам, и они могли есть на террасе, как вздумается, не соблюдая этикета. Госпожа Ван и госпожа Син расположились за высоким столиком, а барышни – на циновках снаружи.
Вскоре матушка Цзя позвала госпожу Ю и сказала:
– Пусть Фэнцзе сядет на возвышение, а ты ей прислуживай, не ленись! Обязанности хозяйки возьмешь на себя, Фэнцзе надо отдохнуть – круглый год она трудится изо всех сил.
– Она говорит, что не привыкла сидеть на почетном месте, – ответила госпожа Ю, – что на возвышении чувствует себя стесненно и даже выпить не может в свое удовольствие.
– Я сама ее усажу, раз ты не можешь, – заявила матушка Цзя и позвала Фэнцзе.
– Не верьте ей, бабушка, я уже выпила несколько чарок! – воскликнула Фэнцзе.
Матушка Цзя засмеялась и приказала госпоже Ю и служанкам:
– Отведите ее и усадите на стул, и пусть каждая из вас в знак уважения поднесет ей кубок. Придется и мне идти к ней на поклон.
Госпожа Ю улыбнулась, подхватила Фэнцзе под руку, усадила как было приказано, наполнила вином кубок и промолвила:
– Ты целый год трудишься, всячески угождаешь старой госпоже, госпоже Ван и мне, единственное, чем я могу выразить тебе свою признательность, это собственноручно поднести тебе кубок! Выпей из моих рук, хоть глоток!
– Если ты искренне желаешь выразить мне свое уважение, встань на колени, тогда я выпью, – лукаво улыбнулась Фэнцзе.
– Опомнись, кому ты это говоришь! – воскликнула госпожа Ю. – Впрочем, пусть будет по-твоему. Но только сегодня. Не думай, что так будет всегда! Зато в наказание я заставлю тебя выпить два кубка!
Отказаться было нельзя, и Фэнцзе пришлось согласиться. Затем все барышни поднесли ей по кубку – из каждого Фэнцзе отпила по два глотка. Матушке Цзя это понравилось. Она привела старых мамок, которые тоже принялись потчевать Фэнцзе вином. Чтобы никого не обидеть, Фэнцзе пила и пила. Но когда дошла очередь до Юаньян, Фэнцзе взмолилась:
– Милые сестры, пощадите! Отложим на завтра! Я непременно выпью!
– Неужели мы не заслужили твоего уважения? – обиженно произнесла Юаньян. – Сама госпожа и то не пренебрегает нами. Все тебя просят, а ты ломаешься. Может, не стоило мне сюда приходить… Не будешь пить, мы уйдем! – с этими словами Юаньян повернулась, но Фэнцзе ее удержала.
– Дорогая сестра, я выпью!..
Она взяла у Юаньян кубок, осушила до дна. Лишь после этого Юаньян успокоилась, и пир продолжался.
Захмелев, Фэнцзе почувствовала сердцебиение и решила пойти к себе отдохнуть. Но в этот момент появились фокусники, и Фэнцзе обратилась к госпоже Ю:
– Приготовь для них деньги, а я пойду проветрюсь.
Госпожа Ю кивнула. Улучив момент, когда на нее никто не смотрел, Фэнцзе встала из-за стола и через внутреннюю дверь вышла на террасу. Пинъэр выскользнула следом за ней. Фэнцзе оперлась о ее плечо, и они пошли по проходному залу. Там у выхода они заметили служанку, которая при их появлении бросилась бежать. В душу Фэнцзе закралось подозрение, и она окликнула девушку. Та, будто не слыша, продолжала бежать. И вернулась, лишь когда Фэнцзе окликнула ее несколько раз.
Подозрения Фэнцзе усилились. Она вернулась в проходной зал, велела служанке открыть ставни, чтобы было светлей, села на ступени и приказала служанке опуститься на колени.
У служанки от страха душа ушла в пятки, она плакала в голос и стала просить о пощаде.
– Ты почему убежала? – спросила Фэнцзе. – Я ведь не злой дух.
– Я вас даже не видела, госпожа, – сквозь слезы отвечала девушка. – Просто вспомнила, что в комнатах не осталось никого из служанок, вот и побежала.
– А сюда зачем приходила, раз в комнатах никого нет? – продолжала допытываться Фэнцзе. – И почему не остановилась, когда мы с Пинъэр тебя звали? Оглохла, что ли? Ведь не так далеко ты была! Лучше не отпирайся, говори правду.
Фэнцзе дала служанке две звонкие пощечины, та даже покачнулась, щеки вспухли и покраснели.
– Госпожа, не так сильно, пожалейте свою ручку! – сказала Пинъэр.
– Тогда бей сама, – приказала Фэнцзе, – и спроси, почему она хотела от нас убежать. Не признается – велю прижечь ей язык!
Услышав это, служанка едва не умерла от страха и крикнула:
– Это второй господин Цзя Лянь велел мне следить за вами и, если вы уйдете с пира, сразу сказать ему. Но вы появились так неожиданно, что я растерялась!
Фэнцзе, заподозрив неладное, снова спросила:
– Зачем это господину понадобилось за мной следить? Неужели он боится, что я приду домой? Что-то тут не так! Говори, тогда пощажу! А не скажешь, велю вырезать у тебя кусок мяса!
Она вытащила из головы шпильку и с силой ткнула ею прямо в лицо служанки.
Охнув от боли, служанка вскричала:
– Я все расскажу, госпожа, только не выдавайте меня!
Стоявшая рядом Пинъэр утешала девушку, торопя поскорее рассказать все, что она знает.
– Второй господин Цзя Лянь только что пришел домой, вынул из ящика два слитка серебра, две головные шпильки, два куска шелка, велел отнести жене слуги Баоэра и передать, чтобы она пришла к нему, – сказала служанка. – Жена Баоэра приняла подарки и вскоре пришла. Тогда второй господин велел мне дождаться, когда вы будете возвращаться с пира, и сказать ему. Больше я ничего не знаю.
Фэнцзе задохнулась от гнева, но быстро овладела собой и побежала к дому. Девочка-служанка, выходившая из ворот, при ее появлении пустилась наутек. Фэнцзе окликнула ее. Девочка оказалась умной и сообразительной и, как только поняла, что скрыться не удастся, бросилась навстречу Фэнцзе и с улыбкой сказала:
– Я как раз хотела идти за вами, госпожа!
– Зачем? – спросила Фэнцзе.
– Сказать, что второй господин дома… – ответила та и повторила все, что Фэнцзе уже слышала.
– А ты что в это время делала? – обрушилась на нее Фэнцзе. – Почему раньше не сказала, а когда увидела меня, стала оправдываться?
Она дала служанке такую оплеуху, что та отлетела в сторону, а сама тихонько подкралась к дому.
– Хорошо бы, твой Янь-ван[15] поскорее издох! – услышала она донесшийся из окна голос.
– Но мне тогда пришлось бы взять другую! – ответил Цзя Лянь. – Кто может поручиться, что она окажется лучше?
– После ее смерти возьми в жены Пинъэр. Она добрее! – сказал женский голос.
– Она и Пинъэр ко мне не подпускает, – произнес Цзя Лянь. – Пинъэр злится, но сказать об этом не смеет. И за какие только грехи мне достался этот черт в юбке?
Тут Фэнцзе затряслась от злости, подумав, что и Пинъэр ее за глаза ругает. Хмель ударил Фэнцзе в голову, ни в чем не повинная Пинъэр схлопотала две пощечины, после чего Фэнцзе, распахнув дверь, влетела в комнату. Она вцепилась в жену Баоэра и принялась было ее колотить, но, боясь, как бы Цзя Лянь не улизнул, стала в дверях и разразилась бранью:
– Потаскуха! Подлая тварь! Крадешь мужа у жены да еще желаешь ей смерти!.. Ну-ка, Пинъэр, подойди ко мне! Все вы, потаскухи, одной веревочкой связаны, все меня ненавидите! Только и знаете что обманывать!
Она дала Пинъэр еще несколько пощечин, и та, глотая слезы, стала кричать:
– Мало того, что сами занимаетесь непотребными делами, так еще и меня впутываете!..
И она с кулаками набросилась на жену Баоэра.
Надо сказать, что Цзя Лянь уже успел выпить, пришел домой в веселом настроении и забыл об осторожности. Фэнцзе застала его врасплох, и он растерялся. Когда Фэнцзе била жену Баоэра, Цзя Лянь, чувствуя себя виноватым, не вмешивался, но стоило это сделать Пинъэр, как он вышел из себя, пнул ее ногой и заорал:
– И ты в драку, блудница!
Пинъэр, не очень-то смелая от природы, сразу сникла и, плача, вскричала:
– Не путайте меня в свои дела!
Тут Фэнцзе еще больше распалилась и приказала Пинъэр хорошенько отделать жену Баоэра. Доведенная до отчаяния, Пинъэр бросилась искать нож, чтобы покончить с собой, но, как только выбежала из комнаты, служанки принялись ее утешать. А Фэнцзе бросилась к Цзя Ляню и запричитала:
– Я все слышала! Они хотят меня погубить! Лучше сам меня задуши!
– С какой стати я буду тебя душить! – вскипев от гнева, закричал Цзя Лянь, схватив со стены меч. – Я всех перебью, пусть даже мне придется поплатиться за это жизнью!
В разгар скандала появилась госпожа Ю в сопровождении целой толпы слуг и служанок.
– Что случилось? – воскликнула она. – Только что все веселились, и вдруг на тебе, крик и шум!
Тут Цзя Лянь совсем разошелся и стал кричать, что убьет Фэнцзе. Зато Фэнцзе сразу притихла и, плача, побежала к матушке Цзя.
Пьеса к этому времени уже окончилась, и матушка Цзя отдыхала. Фэнцзе бросилась к ней в ноги и взмолилась:
– Бабушка, спасите! Муж собирается меня убить!
– В чем дело?! – переполошились матушка Цзя и госпожа Син.
– Я пошла домой переодеться, – стала рассказывать Фэнцзе, – и вдруг слышу, муж с кем-то разговаривает! Я думала, у него гости, и не посмела войти, остановилась под окном. Оказалось, у него жена Баоэра! Они советовались, как меня извести, хотели подсыпать мне яду, а после моей смерти муж обещал сделать своей законной женой Пинъэр! Я рассердилась и поколотила Пинъэр, но с ним не посмела ругаться и только спросила, за что он желает мне смерти. Цзя Лянь не знал, куда деваться от стыда, и погнался за мной, чтобы убить!
– Этого еще не хватало! – выслушав ее, закричала матушка Цзя. – Ну-ка приведите сюда негодяя!
Не успела она это произнести, как появился Цзя Лянь с мечом в руках. За ним бежали толпой слуги. Цзя Лянь был уверен, что матушка Цзя его любит, что все сойдет ему с рук, и слушать никого не хотел.
– Негодяй! – закричали госпожи Син и Ван, бросаясь ему навстречу. – Совсем с ума сошел! Ведь старая госпожа здесь!
– Старая госпожа во всем попустительствует этой дряни, иначе она не посмела бы мне перечить! – крикнул Цзя Лянь и остановился, глядя исподлобья. – Еще и ругать меня вздумала!
– Вон отсюда! – закричала госпожа Син, вырывая меч из рук Цзя Ляня.
Но тот кривлялся и нес всякий вздор.
– Я знаю, нас, женщин, ты ни во что не ставишь! – закричала матушка Цзя. – Сейчас позовем отца! Быть может, его ты послушаешь!
Цзя Лянь бросился вон. Он был так разгневан, что домой не пошел, а отправился ночевать к себе в кабинет.
Госпожи Син и Ван стали успокаивать Фэнцзе, а матушка Цзя сказала:
– Ну что за важность! Он еще молод и блудлив, словно кот. Разве его удержишь? Кто в молодости не ошибается? Это я виновата! Позволила Фэнцзе выпить лишнего, а у нее вспыхнула ревность!
Все засмеялись.
– Не беспокойся, – продолжала матушка Цзя, – завтра я заставлю твоего муженька просить у тебя прощения! А сейчас разговаривать с ним бесполезно! Но какова эта паршивка, Пинъэр! Кто бы мог подумать, что она занимается подобными делами!
– Пинъэр ни при чем! – вступилась за служанку госпожа Ю. – Просто Фэнцзе выместила на ней свою злость! Муж с женой ссорятся, а гнев на Пинъэр срывают. Конечно, ей обидно! Так что вы зря ее ругаете, почтенная госпожа!
– Пожалуй, ты права, – согласилась матушка Цзя. – Эта девочка не похожа на потаскушку! Жаль, что Фэнцзе ее обидела! Пойди скажи Пинъэр, – обратилась она к Хупо, – что завтра же я велю ее господину и госпоже просить у нее прощения. А нынче не хочу портить Фэнцзе праздник.
Ли Вань увела плачущую Пинъэр в сад Роскошных зрелищ.
Бедняжка слова не могла вымолвить, захлебываясь слезами.
– Ты умная девушка, – принялась утешать ее Баочай. – Вспомни, как добра к тебе госпожа! Ну, а сегодня она выпила лишнего и на тебе сорвала свой гнев! Не рассердись она, ее сочли бы лицемеркой и стали смеяться.
В это время пришла Хупо и передала приказание матушки Цзя. Пинъэр просияла от радости.
Баочай между тем, отдохнув немного, решила прогуляться и навестить матушку Цзя и Фэнцзе. Как только она ушла, Баоюй пригласил Пинъэр во двор Наслаждения пурпуром.
– Я сразу хотела позвать тебя к нам, – обрадовалась Сижэнь, – но госпожа Ли Вань и барышни тебя увели.
– Спасибо тебе, – улыбаясь, промолвила Пинъэр и добавила: – Ты только подумай, как незаслуженно меня оскорбили!
– Но ведь госпожа Фэнцзе всегда к тебе хорошо относилась, – возразила Сижэнь. – А тут на нее нашло. С кем не бывает?
– О госпоже я не говорю, – ответила Пинъэр. – Но с какой стати эта потаскушка сделала из меня посмешище, а наш глупый господин поколотил!
Снова по лицу Пинъэр покатились слезы.
– Дорогая сестра, не расстраивайся, – стал утешать ее Баоюй, – я за них обоих прошу у тебя прощения.
– Вы-то совсем ни при чем, – промолвила Пинъэр.
– Мы, братья и сестры, единое целое, – возразил Баоюй. – Потому друг за друга в ответе… Как жаль, что ты испачкала свое новое платье! – вдруг вскричал он, желая отвлечь Пинъэр от этого разговора. – Надень пока платье сестры Сижэнь, а мы с твоего смоем пятна и хорошенько прогладим. Да и причесаться тебе не мешает.
Баоюй велел принести воды и согреть утюг.
Пинъэр давно слышала, что Баоюй ласков и обходителен с девушками. Баоюй же досадовал, что не может сблизиться с Пинъэр – она была наложницей Цзя Ляня и доверенной служанкой Фэнцзе.
Тем временем Сижэнь открыла сундук, вытащила два почти новых платья и отдала Пинъэр. Та стала умываться.
Баоюй стоял рядом и говорил, улыбаясь:
– Тебе, сестра, еще надо нарумяниться и припудриться, тогда ничего не будет заметно. Ведь у твоей госпожи сегодня торжественный день. Кроме того, старая госпожа присылала служанку тебя утешить.
Пинъэр сочла совет Баоюя разумным, но никак не могла найти пудру. Тогда Баоюй подбежал к туалетному столику и открыл вазочку из фарфора времен Сюань-дэ[16], там лежали яшмовые пластинки, в каждой пластинке – десять гнезд, в гнездах – тюбики с пудрой, румянами, помадой. Баоюй взял одну пластинку и протянул Пинъэр со словами:
– Здесь есть пудра из цветов жасмина с добавлением благовоний.
Пинъэр взяла тюбик с бледно-розовой пудрой, высыпала немного на ладонь и потерла щеку. Пудра и в самом деле была отменной – нежной и мягкой, она ложилась ровным слоем и освежала лицо. В другом тюбике оказалась розовая паста. Это были румяна.
– Таких румян в лавке не купишь, – сказал Баоюй. – Там они какого-то тусклого, грязного цвета. Эти же сделаны из эссенции лучших румян. Ее развели в воде, дали отстояться, затем сварили на пару из росы, собранной с цветов. Одной капельки этих румян на кончике шпильки достаточно, чтобы накрасить губы; а если добавить чуть-чуть воды и растереть на ладони, то второй каплей можно нарумянить лицо.
Пинъэр сделала все, как сказал Баоюй. Румяна и в самом деле были свежие и ароматные – лицо благоухало. После этого Баоюй взял нож, каким обычно срезают стебли бамбука, срезал цветок осенней душистой кумарунии, только что распустившийся в вазе, и приколол к волосам Пинъэр. В этот момент Ли Вань прислала служанку сказать Пинъэр, что ее зовет госпожа.
Баоюй был раздосадован. Он давно ждал случая сделать Пинъэр что-нибудь приятное. Ему нравилось, что девушка умна и хороша собой, не в пример иным служанкам, настоящим тупицам. К тому же день рождения Фэнцзе совпадал с днем рождения Цзиньчуань, не так давно покончившей с собой. Воспоминания о ней омрачали радость Баоюя и весь день не давали покоя. А тут еще скандал между Фэнцзе и Цзя Лянем. И все же радость встречи с Пинъэр развеяла печаль Баоюя. Он прилег и предался размышлениям. Цзя Лянь, думал он, груб с женщинами, ему бы только заниматься распутством. А Пинъэр – круглая сирота, некому за нее заступиться, даже братьев и сестер нет, вот и приходится ей все терпеть от господ – Цзя Ляня и Фэнцзе. Как же она несчастна! Тут Баоюй еще больше расстроился, встал с кровати, взял платье Пинъэр, погладил и аккуратно сложил. Мокрый от слез платочек Пинъэр он сполоснул и повесил сушить. В его душе смешались радость с печалью. Он отправился в деревушку Благоухающего риса, поболтал с Ли Вань и ушел, когда настало время зажигать лампы.
Ночь Пинъэр провела у Ли Вань, а Фэнцзе у матушки Цзя. Вернувшись домой поздно вечером, Цзя Лянь никого не застал, но идти за женой постеснялся. Утром, проснувшись, он вспомнил о ссоре и его охватило раскаяние.
В это время к нему пришла госпожа Син звать его к матушке Цзя. Цзя Ляню стыдно было показаться ей на глаза, но ничего не поделаешь, пришлось идти. Представ перед старой госпожой, Цзя Лянь опустился на колени.
– Ну, что скажешь? – строго спросила матушка Цзя.
– Умоляю, простите меня! – с трудом вымолвил Цзя Лянь. – Я вчера выпил лишнего и, сам того не желая, причинил вам беспокойство.
– Негодяй! – гневно произнесла матушка Цзя. – Налакался зелья и радуйся! Так нет, он еще вздумал жену бить! Ведь Фэнцзе все считают деспотичной, но ты и ее напугал, едва не убил, хорошо, она ко мне прибежала!..
Цзя Ляню было обидно, что его одного во всем обвиняют, но перечить он не посмел и лишь кивал головой в знак согласия.
– Мало тебе Фэнцзе и Пинъэр? Ведь обе – красавицы, – продолжала матушка Цзя. – А ты целыми днями гоняешься за гулящими девками, каждую дрянь в дом тащишь! Из-за какой-то паршивой потаскухи избил жену и наложницу! Скажи спасибо, что ты из знатной семьи, в простой – тебя бы по щекам отхлестали за такое! Сейчас же проси у жены прощения и отведи домой, тогда я забуду о случившемся! А вздумаешь упрямиться, на глаза не показывайся.
Слова матушки Цзя расстроили Цзя Ляня, но когда он взглянул на Фэнцзе, неубранную, с пожелтевшим после бессонной ночи лицом, сердце его сжалось от боли.
«Попрошу у нее прощения, – решил он, – так будет лучше. И старая госпожа останется довольна…»
– Я охотно выполню приказ почтенной госпожи, – промолвил он, – боюсь только, что после этого с женой вообще сладу не будет.
– Глупости говоришь, – улыбнулась матушка Цзя. – Она женщина порядочная и приличия знает! Если же она в чем-нибудь перед тобой провинится, я прикажу тебе ее наказать.
Цзя Лянь поднялся с колен, низко поклонился Фэнцзе и промолвил:
– Я виноват перед тобой, не сердись!
Все рассмеялись. А матушка Цзя с улыбкой сказала:
– Если Фэнцзе не перестанет сердиться, я сама на нее рассержусь!
Сказав так, матушка Цзя приказала позвать Пинъэр, чтобы Цзя Лянь и Фэнцзе ее успокоили. Взглянув на Пинъэр, Цзя Лянь забыл обо всем на свете, недаром гласит пословица: «Наложница всегда лучше жены». Он бросился к Пинъэр и сказал:
– Прости, что я тебя обидел! И за твою госпожу я приношу извинения!
Он низко поклонился Пинъэр, насмешив матушку Цзя и Фэнцзе. Затем матушка Цзя приказала Фэнцзе извиниться перед Пинъэр, но Пинъэр сама подошла к госпоже и, поклонившись ей до земли, промолвила:
– Желаю вам всяческого счастья, моя госпожа, я вас разгневала и за это была строго наказана!
Фэнцзе, испытывая стыд и раскаяние, крепко обняла девушку и заплакала.
– Я много лет вам служу, госпожа, и вы никогда меня пальцем не тронули, – продолжала Пинъэр. – Я не сержусь на вас, понимаю, что во всем виновата та потаскушка!
По щекам Пинъэр снова заструились слезы.
Матушка Цзя позвала служанок и велела им проводить Цзя Ляня, Фэнцзе и Пинъэр домой.
– Смотрите! – предупредила она. – Кто снова вспомнит об этой ссоре, быть тому битым!
Цзя Лянь, Фэнцзе и Пинъэр низко поклонились матушке Цзя, госпоже Син и госпоже Ван и удалились.
Дома Фэнцзе сказала Цзя Ляню:
– Неужели я в самом деле так страшна, как Янь-ван или якша? Та дрянь желала мне смерти, а ты ей поддакивал! Неужели на тысячу плохих дней у нас не было ни одного хорошего? Обидно, что какую-то потаскуху ты ставишь выше жены! Как после этого жить на свете?!
Она закрыла лицо руками и заплакала.
– Тебе все мало! – воскликнул Цзя Лянь. – Лучше подумала бы, кто из нас больше виноват? Ты своего добилась, я на коленях просил у тебя прощения! Чего же ты еще хочешь? Чтобы я тебе кланялся? Не бывать этому! Кто требует слишком много, может все потерять!
Сказано это было до того выразительно, что Фэнцзе не нашлась что ответить, а Пинъэр хихикнула.
– Ладно, – улыбнулся Цзя Лянь. – Просто не знаю, что с вами делать!
В этот момент вбежала служанка с криком:
– Жена Баоэра повесилась!..
Цзя Лянь и Фэнцзе вздрогнули. Но Фэнцзе тотчас же оправилась от испуга и крикнула:
– Подохла, и ладно! Что тут особенного? Нечего поднимать шум из-за пустяков!
Вскоре пришла жена Линь Чжисяо и сказала:
– Родственники жены Баоэра хотят подавать на вас в суд!
– Пусть подают! – усмехнулась Фэнцзе. – Я сама собиралась подать на нее.
– Я их уговаривала не подавать, – сказала жена Линь Чжисяо, – даже припугнула, потом пообещала денег, и, думаю, все обойдется.
– Нет у меня денег, – перебила ее Фэнцзе. – Да и были бы, не дала! Нечего их ни уговаривать, ни запугивать – пусть подают в суд! Дела они не выиграют, я еще привлеку их к ответу за «вымогательство от имени покойницы»!
Жена Линь Чжисяо не знала, как быть, но, заметив, что Цзя Лянь делает ей знаки, вышла и стала ждать. Между тем Цзя Лянь сказал Фэнцзе:
– Пойду разузнаю, как там дела.
– Только не вздумай давать им деньги! – предупредила Фэнцзе.
Но Цзя Лянь посоветовался с Линь Чжисяо, и тот со слугой отослал родственникам покойной двести лянов серебра. Опасаясь, как бы те не отказались от денег, Цзя Лянь договорился с квартальным старостой, чтобы тот немедленно прислал людей обследовать труп и выдал разрешение на похороны. Пришлось пострадавшей стороне смириться – в суд подавать было поздно.
Расходы на похороны Линь Чжисяо занес в приходно-расходную книгу, расписав по разным статьям, как приказал Цзя Лянь. Кроме того, Цзя Лянь дал несколько лянов серебра Баоэру и пообещал найти ему хорошую жену.
Для Баоэра это была большая честь, и он не только не сердился, но по-прежнему заискивал перед Цзя Лянем. Однако подробно мы об этом рассказывать не будем.
Фэнцзе, хоть и была обеспокоена случившимся, виду не подавала. Оставшись как-то наедине с Пинъэр, она с улыбкой сказала:
– Не сердись, это вино на меня так подействовало. Куда я тебя ударила? Покажи!
С трудом сдерживая слезы, Пинъэр ответила:
– Пустяки, вы только хотели ударить, но промахнулись.
В этот момент за дверью послышался голос служанки:
– Пришли госпожа Ли Вань и барышни!
Если вас интересует, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
В начале акта «Муж совершает жертвоприношение» Дайюй сказала Баочай:
– Этот Ван Шипэн какой-то странный: не все ли равно, где устраивать жертвоприношение? Зачем бежать на берег реки! Недаром гласит пословица: «Глядя на вещь, вспоминаешь о ее хозяине». Ведь у всех вод Поднебесной источник один, поэтому можно без опасений в любом месте набрать чашку воды, поплакать над ней и так излить свои чувства.
Баочай ничего не ответила, а Баоюй, слышавший эти слова, очень смутился.
А теперь расскажем о матушке Цзя. Ей очень хотелось, чтобы в день своего рождения Фэнцзе хорошенько повеселилась. Сама она вскоре покинула пиршественный зал, прилегла на тахту и вместе с тетушкой Сюэ продолжала смотреть пьесу. Перед ними стоял маленький столик, на столике – блюда с излюбленными яствами. Они то лакомились, то беседовали между собой. Блюда с больших столов отдали служанкам, и они могли есть на террасе, как вздумается, не соблюдая этикета. Госпожа Ван и госпожа Син расположились за высоким столиком, а барышни – на циновках снаружи.
Вскоре матушка Цзя позвала госпожу Ю и сказала:
– Пусть Фэнцзе сядет на возвышение, а ты ей прислуживай, не ленись! Обязанности хозяйки возьмешь на себя, Фэнцзе надо отдохнуть – круглый год она трудится изо всех сил.
– Она говорит, что не привыкла сидеть на почетном месте, – ответила госпожа Ю, – что на возвышении чувствует себя стесненно и даже выпить не может в свое удовольствие.
– Я сама ее усажу, раз ты не можешь, – заявила матушка Цзя и позвала Фэнцзе.
– Не верьте ей, бабушка, я уже выпила несколько чарок! – воскликнула Фэнцзе.
Матушка Цзя засмеялась и приказала госпоже Ю и служанкам:
– Отведите ее и усадите на стул, и пусть каждая из вас в знак уважения поднесет ей кубок. Придется и мне идти к ней на поклон.
Госпожа Ю улыбнулась, подхватила Фэнцзе под руку, усадила как было приказано, наполнила вином кубок и промолвила:
– Ты целый год трудишься, всячески угождаешь старой госпоже, госпоже Ван и мне, единственное, чем я могу выразить тебе свою признательность, это собственноручно поднести тебе кубок! Выпей из моих рук, хоть глоток!
– Если ты искренне желаешь выразить мне свое уважение, встань на колени, тогда я выпью, – лукаво улыбнулась Фэнцзе.
– Опомнись, кому ты это говоришь! – воскликнула госпожа Ю. – Впрочем, пусть будет по-твоему. Но только сегодня. Не думай, что так будет всегда! Зато в наказание я заставлю тебя выпить два кубка!
Отказаться было нельзя, и Фэнцзе пришлось согласиться. Затем все барышни поднесли ей по кубку – из каждого Фэнцзе отпила по два глотка. Матушке Цзя это понравилось. Она привела старых мамок, которые тоже принялись потчевать Фэнцзе вином. Чтобы никого не обидеть, Фэнцзе пила и пила. Но когда дошла очередь до Юаньян, Фэнцзе взмолилась:
– Милые сестры, пощадите! Отложим на завтра! Я непременно выпью!
– Неужели мы не заслужили твоего уважения? – обиженно произнесла Юаньян. – Сама госпожа и то не пренебрегает нами. Все тебя просят, а ты ломаешься. Может, не стоило мне сюда приходить… Не будешь пить, мы уйдем! – с этими словами Юаньян повернулась, но Фэнцзе ее удержала.
– Дорогая сестра, я выпью!..
Она взяла у Юаньян кубок, осушила до дна. Лишь после этого Юаньян успокоилась, и пир продолжался.
Захмелев, Фэнцзе почувствовала сердцебиение и решила пойти к себе отдохнуть. Но в этот момент появились фокусники, и Фэнцзе обратилась к госпоже Ю:
– Приготовь для них деньги, а я пойду проветрюсь.
Госпожа Ю кивнула. Улучив момент, когда на нее никто не смотрел, Фэнцзе встала из-за стола и через внутреннюю дверь вышла на террасу. Пинъэр выскользнула следом за ней. Фэнцзе оперлась о ее плечо, и они пошли по проходному залу. Там у выхода они заметили служанку, которая при их появлении бросилась бежать. В душу Фэнцзе закралось подозрение, и она окликнула девушку. Та, будто не слыша, продолжала бежать. И вернулась, лишь когда Фэнцзе окликнула ее несколько раз.
Подозрения Фэнцзе усилились. Она вернулась в проходной зал, велела служанке открыть ставни, чтобы было светлей, села на ступени и приказала служанке опуститься на колени.
У служанки от страха душа ушла в пятки, она плакала в голос и стала просить о пощаде.
– Ты почему убежала? – спросила Фэнцзе. – Я ведь не злой дух.
– Я вас даже не видела, госпожа, – сквозь слезы отвечала девушка. – Просто вспомнила, что в комнатах не осталось никого из служанок, вот и побежала.
– А сюда зачем приходила, раз в комнатах никого нет? – продолжала допытываться Фэнцзе. – И почему не остановилась, когда мы с Пинъэр тебя звали? Оглохла, что ли? Ведь не так далеко ты была! Лучше не отпирайся, говори правду.
Фэнцзе дала служанке две звонкие пощечины, та даже покачнулась, щеки вспухли и покраснели.
– Госпожа, не так сильно, пожалейте свою ручку! – сказала Пинъэр.
– Тогда бей сама, – приказала Фэнцзе, – и спроси, почему она хотела от нас убежать. Не признается – велю прижечь ей язык!
Услышав это, служанка едва не умерла от страха и крикнула:
– Это второй господин Цзя Лянь велел мне следить за вами и, если вы уйдете с пира, сразу сказать ему. Но вы появились так неожиданно, что я растерялась!
Фэнцзе, заподозрив неладное, снова спросила:
– Зачем это господину понадобилось за мной следить? Неужели он боится, что я приду домой? Что-то тут не так! Говори, тогда пощажу! А не скажешь, велю вырезать у тебя кусок мяса!
Она вытащила из головы шпильку и с силой ткнула ею прямо в лицо служанки.
Охнув от боли, служанка вскричала:
– Я все расскажу, госпожа, только не выдавайте меня!
Стоявшая рядом Пинъэр утешала девушку, торопя поскорее рассказать все, что она знает.
– Второй господин Цзя Лянь только что пришел домой, вынул из ящика два слитка серебра, две головные шпильки, два куска шелка, велел отнести жене слуги Баоэра и передать, чтобы она пришла к нему, – сказала служанка. – Жена Баоэра приняла подарки и вскоре пришла. Тогда второй господин велел мне дождаться, когда вы будете возвращаться с пира, и сказать ему. Больше я ничего не знаю.
Фэнцзе задохнулась от гнева, но быстро овладела собой и побежала к дому. Девочка-служанка, выходившая из ворот, при ее появлении пустилась наутек. Фэнцзе окликнула ее. Девочка оказалась умной и сообразительной и, как только поняла, что скрыться не удастся, бросилась навстречу Фэнцзе и с улыбкой сказала:
– Я как раз хотела идти за вами, госпожа!
– Зачем? – спросила Фэнцзе.
– Сказать, что второй господин дома… – ответила та и повторила все, что Фэнцзе уже слышала.
– А ты что в это время делала? – обрушилась на нее Фэнцзе. – Почему раньше не сказала, а когда увидела меня, стала оправдываться?
Она дала служанке такую оплеуху, что та отлетела в сторону, а сама тихонько подкралась к дому.
– Хорошо бы, твой Янь-ван[15] поскорее издох! – услышала она донесшийся из окна голос.
– Но мне тогда пришлось бы взять другую! – ответил Цзя Лянь. – Кто может поручиться, что она окажется лучше?
– После ее смерти возьми в жены Пинъэр. Она добрее! – сказал женский голос.
– Она и Пинъэр ко мне не подпускает, – произнес Цзя Лянь. – Пинъэр злится, но сказать об этом не смеет. И за какие только грехи мне достался этот черт в юбке?
Тут Фэнцзе затряслась от злости, подумав, что и Пинъэр ее за глаза ругает. Хмель ударил Фэнцзе в голову, ни в чем не повинная Пинъэр схлопотала две пощечины, после чего Фэнцзе, распахнув дверь, влетела в комнату. Она вцепилась в жену Баоэра и принялась было ее колотить, но, боясь, как бы Цзя Лянь не улизнул, стала в дверях и разразилась бранью:
– Потаскуха! Подлая тварь! Крадешь мужа у жены да еще желаешь ей смерти!.. Ну-ка, Пинъэр, подойди ко мне! Все вы, потаскухи, одной веревочкой связаны, все меня ненавидите! Только и знаете что обманывать!
Она дала Пинъэр еще несколько пощечин, и та, глотая слезы, стала кричать:
– Мало того, что сами занимаетесь непотребными делами, так еще и меня впутываете!..
И она с кулаками набросилась на жену Баоэра.
Надо сказать, что Цзя Лянь уже успел выпить, пришел домой в веселом настроении и забыл об осторожности. Фэнцзе застала его врасплох, и он растерялся. Когда Фэнцзе била жену Баоэра, Цзя Лянь, чувствуя себя виноватым, не вмешивался, но стоило это сделать Пинъэр, как он вышел из себя, пнул ее ногой и заорал:
– И ты в драку, блудница!
Пинъэр, не очень-то смелая от природы, сразу сникла и, плача, вскричала:
– Не путайте меня в свои дела!
Тут Фэнцзе еще больше распалилась и приказала Пинъэр хорошенько отделать жену Баоэра. Доведенная до отчаяния, Пинъэр бросилась искать нож, чтобы покончить с собой, но, как только выбежала из комнаты, служанки принялись ее утешать. А Фэнцзе бросилась к Цзя Ляню и запричитала:
– Я все слышала! Они хотят меня погубить! Лучше сам меня задуши!
– С какой стати я буду тебя душить! – вскипев от гнева, закричал Цзя Лянь, схватив со стены меч. – Я всех перебью, пусть даже мне придется поплатиться за это жизнью!
В разгар скандала появилась госпожа Ю в сопровождении целой толпы слуг и служанок.
– Что случилось? – воскликнула она. – Только что все веселились, и вдруг на тебе, крик и шум!
Тут Цзя Лянь совсем разошелся и стал кричать, что убьет Фэнцзе. Зато Фэнцзе сразу притихла и, плача, побежала к матушке Цзя.
Пьеса к этому времени уже окончилась, и матушка Цзя отдыхала. Фэнцзе бросилась к ней в ноги и взмолилась:
– Бабушка, спасите! Муж собирается меня убить!
– В чем дело?! – переполошились матушка Цзя и госпожа Син.
– Я пошла домой переодеться, – стала рассказывать Фэнцзе, – и вдруг слышу, муж с кем-то разговаривает! Я думала, у него гости, и не посмела войти, остановилась под окном. Оказалось, у него жена Баоэра! Они советовались, как меня извести, хотели подсыпать мне яду, а после моей смерти муж обещал сделать своей законной женой Пинъэр! Я рассердилась и поколотила Пинъэр, но с ним не посмела ругаться и только спросила, за что он желает мне смерти. Цзя Лянь не знал, куда деваться от стыда, и погнался за мной, чтобы убить!
– Этого еще не хватало! – выслушав ее, закричала матушка Цзя. – Ну-ка приведите сюда негодяя!
Не успела она это произнести, как появился Цзя Лянь с мечом в руках. За ним бежали толпой слуги. Цзя Лянь был уверен, что матушка Цзя его любит, что все сойдет ему с рук, и слушать никого не хотел.
– Негодяй! – закричали госпожи Син и Ван, бросаясь ему навстречу. – Совсем с ума сошел! Ведь старая госпожа здесь!
– Старая госпожа во всем попустительствует этой дряни, иначе она не посмела бы мне перечить! – крикнул Цзя Лянь и остановился, глядя исподлобья. – Еще и ругать меня вздумала!
– Вон отсюда! – закричала госпожа Син, вырывая меч из рук Цзя Ляня.
Но тот кривлялся и нес всякий вздор.
– Я знаю, нас, женщин, ты ни во что не ставишь! – закричала матушка Цзя. – Сейчас позовем отца! Быть может, его ты послушаешь!
Цзя Лянь бросился вон. Он был так разгневан, что домой не пошел, а отправился ночевать к себе в кабинет.
Госпожи Син и Ван стали успокаивать Фэнцзе, а матушка Цзя сказала:
– Ну что за важность! Он еще молод и блудлив, словно кот. Разве его удержишь? Кто в молодости не ошибается? Это я виновата! Позволила Фэнцзе выпить лишнего, а у нее вспыхнула ревность!
Все засмеялись.
– Не беспокойся, – продолжала матушка Цзя, – завтра я заставлю твоего муженька просить у тебя прощения! А сейчас разговаривать с ним бесполезно! Но какова эта паршивка, Пинъэр! Кто бы мог подумать, что она занимается подобными делами!
– Пинъэр ни при чем! – вступилась за служанку госпожа Ю. – Просто Фэнцзе выместила на ней свою злость! Муж с женой ссорятся, а гнев на Пинъэр срывают. Конечно, ей обидно! Так что вы зря ее ругаете, почтенная госпожа!
– Пожалуй, ты права, – согласилась матушка Цзя. – Эта девочка не похожа на потаскушку! Жаль, что Фэнцзе ее обидела! Пойди скажи Пинъэр, – обратилась она к Хупо, – что завтра же я велю ее господину и госпоже просить у нее прощения. А нынче не хочу портить Фэнцзе праздник.
Ли Вань увела плачущую Пинъэр в сад Роскошных зрелищ.
Бедняжка слова не могла вымолвить, захлебываясь слезами.
– Ты умная девушка, – принялась утешать ее Баочай. – Вспомни, как добра к тебе госпожа! Ну, а сегодня она выпила лишнего и на тебе сорвала свой гнев! Не рассердись она, ее сочли бы лицемеркой и стали смеяться.
В это время пришла Хупо и передала приказание матушки Цзя. Пинъэр просияла от радости.
Баочай между тем, отдохнув немного, решила прогуляться и навестить матушку Цзя и Фэнцзе. Как только она ушла, Баоюй пригласил Пинъэр во двор Наслаждения пурпуром.
– Я сразу хотела позвать тебя к нам, – обрадовалась Сижэнь, – но госпожа Ли Вань и барышни тебя увели.
– Спасибо тебе, – улыбаясь, промолвила Пинъэр и добавила: – Ты только подумай, как незаслуженно меня оскорбили!
– Но ведь госпожа Фэнцзе всегда к тебе хорошо относилась, – возразила Сижэнь. – А тут на нее нашло. С кем не бывает?
– О госпоже я не говорю, – ответила Пинъэр. – Но с какой стати эта потаскушка сделала из меня посмешище, а наш глупый господин поколотил!
Снова по лицу Пинъэр покатились слезы.
– Дорогая сестра, не расстраивайся, – стал утешать ее Баоюй, – я за них обоих прошу у тебя прощения.
– Вы-то совсем ни при чем, – промолвила Пинъэр.
– Мы, братья и сестры, единое целое, – возразил Баоюй. – Потому друг за друга в ответе… Как жаль, что ты испачкала свое новое платье! – вдруг вскричал он, желая отвлечь Пинъэр от этого разговора. – Надень пока платье сестры Сижэнь, а мы с твоего смоем пятна и хорошенько прогладим. Да и причесаться тебе не мешает.
Баоюй велел принести воды и согреть утюг.
Пинъэр давно слышала, что Баоюй ласков и обходителен с девушками. Баоюй же досадовал, что не может сблизиться с Пинъэр – она была наложницей Цзя Ляня и доверенной служанкой Фэнцзе.
Тем временем Сижэнь открыла сундук, вытащила два почти новых платья и отдала Пинъэр. Та стала умываться.
Баоюй стоял рядом и говорил, улыбаясь:
– Тебе, сестра, еще надо нарумяниться и припудриться, тогда ничего не будет заметно. Ведь у твоей госпожи сегодня торжественный день. Кроме того, старая госпожа присылала служанку тебя утешить.
Пинъэр сочла совет Баоюя разумным, но никак не могла найти пудру. Тогда Баоюй подбежал к туалетному столику и открыл вазочку из фарфора времен Сюань-дэ[16], там лежали яшмовые пластинки, в каждой пластинке – десять гнезд, в гнездах – тюбики с пудрой, румянами, помадой. Баоюй взял одну пластинку и протянул Пинъэр со словами:
– Здесь есть пудра из цветов жасмина с добавлением благовоний.
Пинъэр взяла тюбик с бледно-розовой пудрой, высыпала немного на ладонь и потерла щеку. Пудра и в самом деле была отменной – нежной и мягкой, она ложилась ровным слоем и освежала лицо. В другом тюбике оказалась розовая паста. Это были румяна.
– Таких румян в лавке не купишь, – сказал Баоюй. – Там они какого-то тусклого, грязного цвета. Эти же сделаны из эссенции лучших румян. Ее развели в воде, дали отстояться, затем сварили на пару из росы, собранной с цветов. Одной капельки этих румян на кончике шпильки достаточно, чтобы накрасить губы; а если добавить чуть-чуть воды и растереть на ладони, то второй каплей можно нарумянить лицо.
Пинъэр сделала все, как сказал Баоюй. Румяна и в самом деле были свежие и ароматные – лицо благоухало. После этого Баоюй взял нож, каким обычно срезают стебли бамбука, срезал цветок осенней душистой кумарунии, только что распустившийся в вазе, и приколол к волосам Пинъэр. В этот момент Ли Вань прислала служанку сказать Пинъэр, что ее зовет госпожа.
Баоюй был раздосадован. Он давно ждал случая сделать Пинъэр что-нибудь приятное. Ему нравилось, что девушка умна и хороша собой, не в пример иным служанкам, настоящим тупицам. К тому же день рождения Фэнцзе совпадал с днем рождения Цзиньчуань, не так давно покончившей с собой. Воспоминания о ней омрачали радость Баоюя и весь день не давали покоя. А тут еще скандал между Фэнцзе и Цзя Лянем. И все же радость встречи с Пинъэр развеяла печаль Баоюя. Он прилег и предался размышлениям. Цзя Лянь, думал он, груб с женщинами, ему бы только заниматься распутством. А Пинъэр – круглая сирота, некому за нее заступиться, даже братьев и сестер нет, вот и приходится ей все терпеть от господ – Цзя Ляня и Фэнцзе. Как же она несчастна! Тут Баоюй еще больше расстроился, встал с кровати, взял платье Пинъэр, погладил и аккуратно сложил. Мокрый от слез платочек Пинъэр он сполоснул и повесил сушить. В его душе смешались радость с печалью. Он отправился в деревушку Благоухающего риса, поболтал с Ли Вань и ушел, когда настало время зажигать лампы.
Ночь Пинъэр провела у Ли Вань, а Фэнцзе у матушки Цзя. Вернувшись домой поздно вечером, Цзя Лянь никого не застал, но идти за женой постеснялся. Утром, проснувшись, он вспомнил о ссоре и его охватило раскаяние.
В это время к нему пришла госпожа Син звать его к матушке Цзя. Цзя Ляню стыдно было показаться ей на глаза, но ничего не поделаешь, пришлось идти. Представ перед старой госпожой, Цзя Лянь опустился на колени.
– Ну, что скажешь? – строго спросила матушка Цзя.
– Умоляю, простите меня! – с трудом вымолвил Цзя Лянь. – Я вчера выпил лишнего и, сам того не желая, причинил вам беспокойство.
– Негодяй! – гневно произнесла матушка Цзя. – Налакался зелья и радуйся! Так нет, он еще вздумал жену бить! Ведь Фэнцзе все считают деспотичной, но ты и ее напугал, едва не убил, хорошо, она ко мне прибежала!..
Цзя Ляню было обидно, что его одного во всем обвиняют, но перечить он не посмел и лишь кивал головой в знак согласия.
– Мало тебе Фэнцзе и Пинъэр? Ведь обе – красавицы, – продолжала матушка Цзя. – А ты целыми днями гоняешься за гулящими девками, каждую дрянь в дом тащишь! Из-за какой-то паршивой потаскухи избил жену и наложницу! Скажи спасибо, что ты из знатной семьи, в простой – тебя бы по щекам отхлестали за такое! Сейчас же проси у жены прощения и отведи домой, тогда я забуду о случившемся! А вздумаешь упрямиться, на глаза не показывайся.
Слова матушки Цзя расстроили Цзя Ляня, но когда он взглянул на Фэнцзе, неубранную, с пожелтевшим после бессонной ночи лицом, сердце его сжалось от боли.
«Попрошу у нее прощения, – решил он, – так будет лучше. И старая госпожа останется довольна…»
– Я охотно выполню приказ почтенной госпожи, – промолвил он, – боюсь только, что после этого с женой вообще сладу не будет.
– Глупости говоришь, – улыбнулась матушка Цзя. – Она женщина порядочная и приличия знает! Если же она в чем-нибудь перед тобой провинится, я прикажу тебе ее наказать.
Цзя Лянь поднялся с колен, низко поклонился Фэнцзе и промолвил:
– Я виноват перед тобой, не сердись!
Все рассмеялись. А матушка Цзя с улыбкой сказала:
– Если Фэнцзе не перестанет сердиться, я сама на нее рассержусь!
Сказав так, матушка Цзя приказала позвать Пинъэр, чтобы Цзя Лянь и Фэнцзе ее успокоили. Взглянув на Пинъэр, Цзя Лянь забыл обо всем на свете, недаром гласит пословица: «Наложница всегда лучше жены». Он бросился к Пинъэр и сказал:
– Прости, что я тебя обидел! И за твою госпожу я приношу извинения!
Он низко поклонился Пинъэр, насмешив матушку Цзя и Фэнцзе. Затем матушка Цзя приказала Фэнцзе извиниться перед Пинъэр, но Пинъэр сама подошла к госпоже и, поклонившись ей до земли, промолвила:
– Желаю вам всяческого счастья, моя госпожа, я вас разгневала и за это была строго наказана!
Фэнцзе, испытывая стыд и раскаяние, крепко обняла девушку и заплакала.
– Я много лет вам служу, госпожа, и вы никогда меня пальцем не тронули, – продолжала Пинъэр. – Я не сержусь на вас, понимаю, что во всем виновата та потаскушка!
По щекам Пинъэр снова заструились слезы.
Матушка Цзя позвала служанок и велела им проводить Цзя Ляня, Фэнцзе и Пинъэр домой.
– Смотрите! – предупредила она. – Кто снова вспомнит об этой ссоре, быть тому битым!
Цзя Лянь, Фэнцзе и Пинъэр низко поклонились матушке Цзя, госпоже Син и госпоже Ван и удалились.
Дома Фэнцзе сказала Цзя Ляню:
– Неужели я в самом деле так страшна, как Янь-ван или якша? Та дрянь желала мне смерти, а ты ей поддакивал! Неужели на тысячу плохих дней у нас не было ни одного хорошего? Обидно, что какую-то потаскуху ты ставишь выше жены! Как после этого жить на свете?!
Она закрыла лицо руками и заплакала.
– Тебе все мало! – воскликнул Цзя Лянь. – Лучше подумала бы, кто из нас больше виноват? Ты своего добилась, я на коленях просил у тебя прощения! Чего же ты еще хочешь? Чтобы я тебе кланялся? Не бывать этому! Кто требует слишком много, может все потерять!
Сказано это было до того выразительно, что Фэнцзе не нашлась что ответить, а Пинъэр хихикнула.
– Ладно, – улыбнулся Цзя Лянь. – Просто не знаю, что с вами делать!
В этот момент вбежала служанка с криком:
– Жена Баоэра повесилась!..
Цзя Лянь и Фэнцзе вздрогнули. Но Фэнцзе тотчас же оправилась от испуга и крикнула:
– Подохла, и ладно! Что тут особенного? Нечего поднимать шум из-за пустяков!
Вскоре пришла жена Линь Чжисяо и сказала:
– Родственники жены Баоэра хотят подавать на вас в суд!
– Пусть подают! – усмехнулась Фэнцзе. – Я сама собиралась подать на нее.
– Я их уговаривала не подавать, – сказала жена Линь Чжисяо, – даже припугнула, потом пообещала денег, и, думаю, все обойдется.
– Нет у меня денег, – перебила ее Фэнцзе. – Да и были бы, не дала! Нечего их ни уговаривать, ни запугивать – пусть подают в суд! Дела они не выиграют, я еще привлеку их к ответу за «вымогательство от имени покойницы»!
Жена Линь Чжисяо не знала, как быть, но, заметив, что Цзя Лянь делает ей знаки, вышла и стала ждать. Между тем Цзя Лянь сказал Фэнцзе:
– Пойду разузнаю, как там дела.
– Только не вздумай давать им деньги! – предупредила Фэнцзе.
Но Цзя Лянь посоветовался с Линь Чжисяо, и тот со слугой отослал родственникам покойной двести лянов серебра. Опасаясь, как бы те не отказались от денег, Цзя Лянь договорился с квартальным старостой, чтобы тот немедленно прислал людей обследовать труп и выдал разрешение на похороны. Пришлось пострадавшей стороне смириться – в суд подавать было поздно.
Расходы на похороны Линь Чжисяо занес в приходно-расходную книгу, расписав по разным статьям, как приказал Цзя Лянь. Кроме того, Цзя Лянь дал несколько лянов серебра Баоэру и пообещал найти ему хорошую жену.
Для Баоэра это была большая честь, и он не только не сердился, но по-прежнему заискивал перед Цзя Лянем. Однако подробно мы об этом рассказывать не будем.
Фэнцзе, хоть и была обеспокоена случившимся, виду не подавала. Оставшись как-то наедине с Пинъэр, она с улыбкой сказала:
– Не сердись, это вино на меня так подействовало. Куда я тебя ударила? Покажи!
С трудом сдерживая слезы, Пинъэр ответила:
– Пустяки, вы только хотели ударить, но промахнулись.
В этот момент за дверью послышался голос служанки:
– Пришли госпожа Ли Вань и барышни!
Если вас интересует, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
Глава сорок пятая
Дружескими речами девушки скрепляют дружеский союз;
ненастным вечером Дайюй сочиняет стихи о ненастье
Итак, как раз когда Фэнцзе старалась задобрить Пинъэр, пришли сестры и Ли Вань. Фэнцзе любезно предложила им сесть, а Пинъэр поспешила налить чай.
– Вы нагрянули целой толпой, будто получили от меня приглашения! – смеясь, сказала Фэнцзе.
– У нас к тебе два дела, – начала Таньчунь. – Первое касается меня, второе – сестры Сичунь. Старая госпожа просила нас поговорить с тобой о ней.
– И что, важные дела? – с улыбкой спросила Фэнцзе.
– Мы создали поэтическое общество, но далеко не все явились на первое собрание, – промолвила Таньчунь. – Совести у людей нет, и они нарушают правила. Вот я и подумала, не стать ли тебе арбитром нашего общества, чтобы по справедливости решать спорные вопросы. Это первое дело. А вот второе. Четвертая сестра Сичунь сейчас рисует наш сад, и ей то одного не хватает, то другого. Мы сказали об этом старой госпоже, а она говорит: «Поищите в башне, которая стоит в глубине сада. Может, найдете все необходимое. А не найдете – придется купить».
– Сочинять я не умею, – возразила Фэнцзе. – Другое дело – поесть. Тут никто со мной не сравнится!
– Не можешь писать стихов – не надо, – улыбнулась Таньчунь. – Будешь следить за порядком в нашей «Бегонии», наказывать лентяев и нерадивых.
– Нечего зубы мне заговаривать, я сразу догадалась, к чему вы клоните! – засмеялась Фэнцзе. – Посредник вам не нужен, вам нужна меняльная лавка, чтобы снабжать вас деньгами! Общество обществом, а угощение угощением. Денег у вас нет, вот и решили привлечь меня к этому делу. Правду я говорю?
– Правду, – ответили все в один голос, а Ли Вань сказала:
– У тебя что на уме, то и на языке.
– Ты считаешься старшей невесткой! – воскликнула Фэнцзе. – Но вместо того, чтобы учить барышень грамоте, правилам приличия и вышиванию, придумала какое-то поэтическое общество, а расходов нести не хочешь! О бабушке и госпожах я не говорю – они люди старые, замкнулись в себе, ничем не интересуются. Но ты! Каждый месяц получаешь десять лянов серебра, вдвое больше, чем мы! Еще десять дают бабушка и свекровь, жалеют тебя, как вдову, боятся, как бы вы с сыном не терпели лишений. В общем, выходит столько, сколько у бабушки и свекрови. К тому же тебе выделили участок земли в саду, который ты сдаешь в аренду. Ты, можно сказать, самая богатая! А семья у тебя небольшая: вместе со слугами человек десять, не больше. На еду и одежду вам отдельно дают, как и всем. Так что в год доход ваш не менее четырех-пяти сот лянов серебра! Что тебе стоит дать сестрам сто лянов на развлечения? Ну сколько лет может просуществовать ваше общество? Девушкам скоро пора замуж! Могла бы на год, пусть на два, принять на себя такие мизерные расходы! Но ты хочешь переложить их на меня, бережешь свои деньги! Разве не так?
– Вы только послушайте! – с притворным возмущением вскричала Ли Вань. – Я ей слово, а она сто! Впрочем, ничего удивительного! Нищие всегда считают копейки! Ты самая настоящая дрянь, просто тебе посчастливилось родиться в образованной чиновной семье и выйти удачно замуж! А будь ты служанка, пошла бы на все, чтобы заграбастать побольше! За что ты поколотила Пинъэр? Просто так, потому что все тебе сходит с рук! Напрасно тебя напоили. Если бы не старая госпожа, я непременно вступилась бы за Пинъэр! Не знаю, как я пережила этот проклятый день твоего рождения! До сих пор во мне кипит гнев. И после всего ты еще вздумала меня укорять! Ведь ты недостойна даже подавать Пинъэр туфли! Было бы вполне справедливо вам поменяться местами!
Слова Ли Вань встречены были дружным смехом.
– Так вот, оказывается, зачем вы ко мне пришли! Картина и общество тут ни при чем, – улыбнулась Фэнцзе, – вам просто хотелось отомстить за Пинъэр! Раз у нее появились такие заступники, теперь у меня руки связаны! Обещаю больше пальцем не тронуть Пинъэр. Барышня Пинъэр, идите сюда, при госпоже Ли Вань и барышнях я попрошу у вас прощения… Весьма сожалею, что выпила вчера лишнего и грубо обошлась с вами…
Снова раздался смех.
– Говорила я, что отомщу за тебя? – сказала Ли Вань, обращаясь к Пинъэр.
– Вам смешно, а мне каково?! – вскричала Пинъэр.
– Ладно! – произнесла Ли Вань. – Неси ключ от башни, пусть твоя госпожа поищет там то, что нам нужно.
– Шли бы вы лучше в сад и не мешали мне! – промолвила Фэнцзе. – Я как раз собиралась подсчитать расход риса в доме, и еще старая госпожа присылала за мной – хочет о чем-то поговорить. Кроме того, надо распорядиться насчет платьев барышням к Новому году!
– А мне что за дело, – засмеялась Ли Вань. – Выполни мою просьбу, и я пойду спать; пусть тогда барышни меня не тревожат!
– Милая сестрица, не уделишь ли мне хоть минутку? – с усмешкой спросила Фэнцзе. – Ты всегда меня так любила, а теперь возненавидела. Неужели из-за Пинъэр? Бывало, скажешь: «Дорогая сестрица, отдохни хоть немного от дела». Что же случилось? Того и гляди, доведешь меня до самоубийства! И если платья для барышень к сроку не будут готовы, вся вина падет на тебя! И так старая госпожа считает, что ты ничем не интересуешься, все тебе безразлично. Ладно, возьму всю вину на себя, тебя утруждать не стану!
– Нет, вы только послушайте! – вскричала Ли Вань. – Ох и острый же у нее язык!.. Ты мне прямо скажи: будешь или не будешь посредником?
– Конечно, буду, – ответила с жаром Фэнцзе. – Ведь иначе я нарушу обычаи сада Роскошных зрелищ. И свою долю внесу! Думаете, я не люблю угощений и вечно дома сижу? Завтра же вступлю в должность и для начала внесу пятьдесят лянов серебра на угощение. Только предупреждаю, ни стихов, ни сочинений я писать не умею. Следить за порядком – дело другое. Боюсь только, что, получив деньги, вы исключите меня из общества! – Эти слова вызвали смех. – Я велю вынести из башни все, что там есть, – продолжала Фэнцзе, – возьмете что нужно, а чего не найдете, купим. Кусок шелка могу вам дать. План сада у старой госпожи, сейчас его взял старший господин Цзя Чжэнь. Чтобы избавить вас от лишних хлопот, я пошлю кого-нибудь за планом, а заодно велю молодым людям загрунтовать полотно. Согласны?
– Спасибо тебе! – поблагодарила Ли Вань. – Это уже другой разговор… Идемте домой, – обратилась она к сестрам. – Если Фэнцзе не выполнит обещания, придем и устроим скандал.
С этими словами она встала и направилась к выходу. Девушки последовали за ней.
– Все это наверняка выдумал Баоюй! – крикнула вслед им Фэнцзе. – Никому больше такое в голову не придет!
– Хорошо, что напомнила! – воскликнула Ли Вань, обернувшись. – Я как раз хотела поговорить с тобой о Баоюе. На первое же собрание общества он опоздал! У всех у нас мягкий характер, вот ты и скажи, как поступить с ним, как его наказать!
– Заставьте его подмести ваши комнаты, – немного подумав, ответила Фэнцзе.
– Прекрасная мысль! – смеясь, ответили девушки.
Тут на пороге появилась мамка Лай, поддерживаемая девочкой-служанкой.
– Садитесь, тетушка! – сказала Фэнцзе. Она бросилась мамке навстречу и принялась поздравлять.
Мамка Лай села на край кана и, улыбаясь, проговорила:
– Лишь благодаря милости господ у меня такая радость! Вчера, когда брат Цай принес от вас подарки, внук вышел за порог и низко поклонился в сторону вашего дома!
– Когда же внук ваш отбывает к месту новой службы? – спросила Ли Вань.
– Когда ему будет угодно, – отвечала мамка. – Я теперь ему не указ! Недавно он стал мне кланяться, так я до того расчувствовалась, что не нашла нужных слов и лишь сказала: «Дитя мое, ты, хоть и стал чиновником, не вздумай бесчинствовать и своевольничать! Тебе уже тридцать, по своему положению ты слуга, но милости господ излились на тебя в тот миг, когда ты появился на свет. Благодаря милостям господ и стараниям родителей ты выучился читать и писать, тебе, как знатному, прислуживали няньки да служанки. Ты вырос, но до сих пор не знаешь, каким иероглифом обозначается слово „раб“. Всю жизнь ты наслаждался счастьем и не представляешь, как маялись твой дед и твой отец! Они во всем себе отказывали, чтобы вырастить тебя достойным человеком. Столько серебра на тебя истрачено, что из него можно было бы отлить человека такого же, как ты, роста! Едва тебе минуло двадцать, господа пообещали купить тебе чиновничью должность. Это ли не великая милость?! Знатные и те, бывает, терпят голод и холод, а ты обрел столь великое счастье! Десять лет ты жил припеваючи, а мы к каким только уловкам не прибегали, чтобы господин помог тебе получить должность! Начальник уезда, конечно, чин небольшой, но и у него дела важные. Запомни: в каких бы местах тебе ни пришлось служить, будь отцом и матерью для народа! Будь скромным и честным, преданно служи государству, проявляй почтительность к старшим. Не то небо покарает тебя!»
Ли Вань и Фэнцзе слушали мамку с улыбкой, а потом сказали:
– Ты сомневаешься в своем внуке, а мы им очень довольны. Когда-то давно он приезжал раза два, а в последние годы вообще не появлялся. В списках поздравляющих его имя значилось лишь в новогодний праздник да в дни рождения. Как-то он приходил поклониться старой госпоже и госпоже Ван, и мы мельком видели его во дворе старой госпожи. На нем было новое чиновничье платье, и он показался нам более толстым, чем прежде. Радоваться, а не печалиться надо, что внук получил назначение! Если что не так, у него есть родители, пусть наставят его, а ты довольствуйся тем, что тебе принадлежит по праву. Выберешь время, приезжай к старой госпоже поиграть в домино или же побеседовать. Кто тебя здесь обидит, кто проявит неуважение, если ты будешь жить в богатом доме? Никто! Будешь наравне с господами!
Пинъэр поднесла мамке Лай чаю.
– Барышня! – вскочив с места, воскликнула мамка. – Вели девчонкам чай наливать, зачем утруждать себя!
Мамка Лай отхлебнула из чашки и продолжала:
– Вы не знаете, госпожа! Внук нуждается в строгом присмотре. Стоит дать ему волю, того и гляди, учинит скандал, тогда хлопот не оберешься! Люди с умом сразу поймут, что это мальчишество, иные же осуждать станут, скажут, что он, пользуясь своим положением, притесняет слабых, вот и пострадает доброе имя господ. Я никак не могла с ним сладить и не раз жаловалась родителям, просила его наказать. После этого он немного исправился… Взять хотя бы тебя! – Она ткнула пальцем в Баоюя, который тоже был здесь. —Обижайся не обижайся, а я правду скажу: отец с тобой строг, а старая госпожа только портит, поблажки дает, защищает. Все знают, как дед колотил твоего отца в детстве! Но отец не безобразничал, как ты! Или же взять твоего дядю Цзя Шэ! Озорничать он, конечно, любил, но, не в пример тебе, за девушками не волочился, и все же ему каждый день попадало. А отец Цзя Чжэня из восточного дворца? Он по пустякам вспыхивал, как масло, попавшее на огонь! А с сыном обходился словно со злодеем или разбойником. А теперь точно так же воспитывает своих детей господин Цзя Чжэнь, собственными глазами вижу, собственными ушами слышу. Он себя не щадит, но и от него пощады не жди, если в чем-нибудь провинился. Как же детям и племянникам его не бояться?! Если ты мальчик умный, должен радоваться моим словам, если же глупый, ругаешь меня в душе, только вслух боишься сказать!
В это время пришла жена Лай Да, а следом за нею – жены Чжоу Жуя и Чжан Цая, у них были к Фэнцзе дела.
– Ты за свекровью пришла? – спросила Фэнцзе у жены Лай Да.
– Нет, – ответила та. – Я пришла спросить, не удостоите ли вы, госпожа и барышни, нас своим посещением?
– О-хо-хо! Башка моя дурья! – воскликнула мамка Лай. – Завела речь о «залежалом зерне и гнилом кунжуте»![17] А главное забыла сказать. Ведь внук мой назначен на должность, родные и друзья хотят его поздравить, и нам приходится устраивать угощение. Я и подумала, что в один день всех пригласить невозможно. И получится неудобно. Помня, что счастье мы обрели лишь благодаря господам нашим, мы решили пировать целых три дня, даже если бы нам пришлось разориться. В первый день мы расставим в нашем скромном саду несколько столов, соорудим подмостки для актеров и пригласим старую госпожу, госпожу Ван, госпожу Син, невесток и барышень; еще несколько столов поставим в большом зале, где тоже соорудим сцену, и туда пригласим господ, тогда будет настоящий праздник. На второй день мы пригласим родных и друзей, а на третий – всех знакомых из дворцов Жунго и Нинго… Ради такого великого счастья, обретенного нами благодаря господам, не грех и три дня повеселиться!
– Когда же вы решили устроить праздник? – спросили Ли Вань и Фэнцзе. – Мы непременно придем. А пожалует ли старая госпожа – не знаем.
– Мы выбрали для праздника четырнадцатое число и очень надеемся, что господа окажут нам честь своим посещением, – поспешила сказать жена Лай Да, опередив свекровь.
– Как другие – не знаю, но сама я непременно приду, – заверила Фэнцзе. – Только давайте заранее уговоримся, никаких поздравлений и подарков от меня не будет, посижу немного, поем и уйду. Так что не обессудьте!
– Зачем вы так говорите, госпожа? – улыбнулась жена Лай Да. – Главное, чтобы вам понравилось наше угощение, это будет лучше самого дорогого подарка!
– Я только что была у старой госпожи, она обещала непременно прийти, – сказала мамка Лай. – Разве не выказала она этим мне своего уважения?
Она поднялась, еще несколько раз повторила свое приглашение и собралась уходить. Но в этот момент заметила жену Чжоу Жуя. Стукнув себя по лбу, будто что-то вспомнив, мамка Лай спросила:
– Не скажете ли, госпожа, в чем провинился сын тетушки Чжоу? Почему его выгнали?
– Я давно хотела об этом поговорить, но за делами все забывала, – с улыбкой ответила Фэнцзе. – Когда вернетесь домой, передайте мужу, что во дворцах Жунго и Нинго в услугах сына тетушки Чжоу больше не нуждаются, пусть идет на все четыре стороны.
Жена Лай Да закивала, а жена Чжоу Жуя бросилась на колени и стала умолять Фэнцзе простить ее сына.
– В чем дело? – спросила мамка Лай. – Расскажите, может быть, я чем-нибудь помогу.
– Вчера был день моего рождения, – стала рассказывать Фэнцзе. – Сынок ее первым успел налакаться. Он как раз дежурил у ворот, и когда мать принесла мне подарки, не принял их, не разобрал и не принес в дом. Мало того, стал поносить всех, кто принес подарки! Лишь после того, как две наших служанки его уняли, он соизволил позвать слуг, чтобы подарки отнесли в дом. Слуги принесли все в целости и сохранности, он же взял короб с пампушками, но споткнулся, и пампушки рассыпались. Когда все разошлись, я послала Цаймин сделать ему выговор, но он и ее обругал. Вот до чего обнаглел! Ну что после этого делать с этаким негодяем, если не выгнать?
– Вот оно что, оказывается! – воскликнула мамка Лай. – Не сердитесь, госпожа, за то, что я вам скажу: если он провинился, надо его побить, поругать, чтобы впредь неповадно было, а выгонять, пожалуй, не стоит. Его нельзя равнять со слугами, что родились у вас в доме. Его привезла госпожа Ван, когда вышла замуж и переехала сюда. Вряд ли госпоже будет приятно узнать, что его прогнали. Прикажите дать ему несколько палок, и все. Если не ради его матери, то хотя бы ради госпожи!
– Ладно! – уступила наконец Фэнцзе и обратилась к жене Лай Да: – Завтра же приведите парня сюда и дайте ему сорок палок да предупредите, чтобы больше не пил!
Жена Лай Да кивнула головой. Обрадованная жена Чжоу Жуя хотела поклониться мамке Лай, но жена Лай Да ее оттащила в сторону.
Вскоре старухи ушли. А Ли Вань и сестры возвратились в сад.
Вечером Фэнцзе приказала служанкам разыскать оставшиеся от прежних времен принадлежности для живописи и отнести в сад. Баочай все тщательно пересмотрела, пригодной оказалась лишь половина вещей.
На следующий день составили список того, что необходимо купить, и вручили Фэнцзе. Но рассказывать об этом подробно мы не будем.
И вот наконец прогрунтованный холст с нанесенным на него эскизом был доставлен Сичунь, которой помогал Баоюй. Время от времени к ним приходили Таньчунь, Ли Вань, Инчунь и Баочай. Посмотрят, поболтают и уйдут.
С каждым днем холодало, ночи становились длиннее, и Баочай, захватив рукоделие, часто приходила к матери вечерами поговорить. Днем она дважды навещала матушку Цзя, шутила, смеялась, притворяясь веселой. В свободное время заглядывала к сестрам поболтать. В общем, почти весь день у нее был занят, и она ложилась спать только в третью стражу.
Осенью и весной постоянно болела Дайюй. А нынешней осенью еще переутомилась, поскольку гуляла и веселилась больше обычного – надо было вместе с матушкой Цзя участвовать во всех празднествах. И теперь у Дайюй начался сильный кашель и ей стало так худо, как никогда прежде. Она совсем не выходила из дому, все время лежала, без конца принимала лекарства. В минуты особенно острой тоски ей хотелось видеть сестер. Но стоило им прийти, как она раздражалась. Все ей сочувствовали, старались не обижать и не сердились за то, что она часто пренебрегала приличиями.
Как-то Баочай пришла навестить Дайюй и завела разговор о ее болезни.
– К тебе один за другим ходят врачи, – сказала она, – ты принимаешь столько лекарств, и все без толку. Попроси, чтобы пригласили опытного доктора. Или тебе нравится каждую весну и осень болеть? Это никуда не годится!
– Моя болезнь неизлечима, никакие врачи не помогут, – ответила Дайюй. – Это ясно с первого взгляда, стоит только посмотреть, даже когда нет приступов!
– Об этом я и хотела поговорить, – промолвила Баочай. – Древняя пословица гласит: «Живет долго тот, кто хорошо ест!» А ты почти не притрагиваешься к еде. Откуда же у тебя возьмутся телесные и душевные силы?
– Жизнь и смерть посылает Судьба, богатство и знатность – Небо, – ответила Дайюй. – И человек тут бессилен. С каждым годом я чувствую себя все хуже и хуже.
Во время разговора у Дайюй несколько раз начинались приступы кашля.
– Вчера на глаза мне попался рецепт, который тебе выписал доктор, – промолвила Баочай. – По-моему, там слишком много женьшеня и циннамона. Говорят, это снадобья укрепляющие, но увлекаться ими не стоит. Прежде всего тебе надо лечить желудок и печень. Погаснет огонь в печени, поправится желудок, улучшится пищеварение. Советую тебе каждое утро, как только встанешь, взять два ляна ласточкиных гнезд, пять цяней сахарных леденцов и сварить отвар. Он лучше всякого лекарства и действует укрепляюще.
– Ты так добра, – со вздохом произнесла Дайюй. – Я же из-за своей мнительности думала, ты хитришь. Но в тот день, когда ты уговаривала меня не читать непристойные книги и утешала, я поняла, что заблуждалась. Меня это тронуло до глубины души. С тех пор как моя мать покинула этот мир и я осталась совсем одна, без сестер и братьев, никто так дружески, так искренне со мной не говорил. Недаром Сянъюнь считает тебя доброй. А я с ней спорила, пока сама не убедилась в твоей доброте! Я вечно задевала тебя, насмехалась, а ты все равно была со мной ласкова. Я говорю так, потому что верю в твою искренность. Вот ты советуешь мне пить отвар из ласточкиных гнезд! Достать их нетрудно. Только вряд ли они помогут, со здоровьем у меня совсем плохо. Болезнь каждый год обостряется. И так мне без конца приглашают врачей, готовят лекарства из женьшеня и циннамона, я весь дом подняла на ноги. Если я попрошу отвар из ласточкиных гнезд, бабушка, тетя и Фэнцзе, конечно, не откажут, а прислуга будет ворчать, что со мной много хлопот. Сама подумай. Брата Баоюя и сестру Фэнцзе готовы съесть, потому что старая госпожа их любит, каких только пакостей о них не говорят? А я вообще здесь чужая, нет у меня ни опоры, ни поддержки, приютили на время, и ладно. Прислуга и так меня ненавидит, зачем же навлекать на свою голову проклятья?
– Кстати, мое положение не лучше твоего, – сказала Баочай.
– Ну как ты можешь сравнивать! – воскликнула Дайюй. – У тебя есть мать, старший брат, вы здесь ведете торговлю, владеете домами, на родине у вас тоже есть дома и земли. Вы в гостях у родственников, ни в чем от них не зависите, в любое время можете уехать. У меня же нет ничего! Меня кормят, поят, одевают, обувают как родную дочь. Сама посуди, не вызывает ли это зависти у всяких ничтожных людишек?
– Стоит ли говорить о таких пустяках! – воскликнула Баочай. – Единственное, на что придется немного потратиться, это на свадебный убор для тебя, но пока об этом не идет речь!
Щеки Дайюй залились румянцем.
– Я считала тебя серьезной, а ты вздумала надо мной насмехаться! – произнесла она. – Ведь я все рассказала, надеясь найти у тебя сочувствие!
– Я, разумеется, пошутила, но в каждой шутке есть доля правды, – ответила Баочай. – Ты только не беспокойся, пока я здесь, буду тебя навещать. Понадобится что-нибудь или же кто-то тебя обидит, говори, не стесняйся, все, что в моих силах, я сделаю. Старший брат у меня есть, конечно, но ты знаешь, какой он! Мама единственный близкий мне человек! В общем, обе мы с тобой одиноки и потому друг другу сочувствуем. Ты умна, зачем же постоянно «вздыхать, как Сыма Ню»[18]? То, что ты говоришь, верно, лучше не утруждать никого понапрасну. Завтра же поговорю с мамой и, если у нас еще есть ласточкины гнезда, пришлю тебе несколько лянов. Вели служанке каждый день готовить отвар – тогда не придется никого беспокоить.
– Все это не имеет значения, но я так тебе признательна за заботу! – улыбнулась Дайюй.
– Стоит ли говорить об этом! – промолвила Баочай. – Мне только жаль, что не каждому я в силах сделать добро!.. Впрочем, ладно, ты, наверное, устала, и мне пора уходить.
– Приходи еще вечером, – попросила на прощанье Дайюй.
Баочай обещала и вышла из комнаты. И о ней мы пока больше рассказывать не будем.
Дайюй между тем выпила немного рисового отвара и снова легла. Солнце клонилось к закату. Неожиданно небо нахмурилось, в листве зашумел мелкий моросящий дождь, и сразу стало уныло и мрачно. Наступили сумерки, быстро стемнело. Слушая грустную песню дождя, Дайюй еще острее ощутила свое одиночество. Она знала, что Баочай из-за дождя не придет, встала с постели, взяла первую попавшуюся под руку книгу. Это было «Собрание народных напевов», среди которых оказались песни «Осенняя печаль одинокой женщины» и «Грусть расставания». Волнение охватило Дайюй, она взяла кисть и быстро написала стихи в подражание «Расставанию» и «Цветам на реке в лунную весеннюю ночь».
Ненастный вечер у осеннего окна
– Вы нагрянули целой толпой, будто получили от меня приглашения! – смеясь, сказала Фэнцзе.
– У нас к тебе два дела, – начала Таньчунь. – Первое касается меня, второе – сестры Сичунь. Старая госпожа просила нас поговорить с тобой о ней.
– И что, важные дела? – с улыбкой спросила Фэнцзе.
– Мы создали поэтическое общество, но далеко не все явились на первое собрание, – промолвила Таньчунь. – Совести у людей нет, и они нарушают правила. Вот я и подумала, не стать ли тебе арбитром нашего общества, чтобы по справедливости решать спорные вопросы. Это первое дело. А вот второе. Четвертая сестра Сичунь сейчас рисует наш сад, и ей то одного не хватает, то другого. Мы сказали об этом старой госпоже, а она говорит: «Поищите в башне, которая стоит в глубине сада. Может, найдете все необходимое. А не найдете – придется купить».
– Сочинять я не умею, – возразила Фэнцзе. – Другое дело – поесть. Тут никто со мной не сравнится!
– Не можешь писать стихов – не надо, – улыбнулась Таньчунь. – Будешь следить за порядком в нашей «Бегонии», наказывать лентяев и нерадивых.
– Нечего зубы мне заговаривать, я сразу догадалась, к чему вы клоните! – засмеялась Фэнцзе. – Посредник вам не нужен, вам нужна меняльная лавка, чтобы снабжать вас деньгами! Общество обществом, а угощение угощением. Денег у вас нет, вот и решили привлечь меня к этому делу. Правду я говорю?
– Правду, – ответили все в один голос, а Ли Вань сказала:
– У тебя что на уме, то и на языке.
– Ты считаешься старшей невесткой! – воскликнула Фэнцзе. – Но вместо того, чтобы учить барышень грамоте, правилам приличия и вышиванию, придумала какое-то поэтическое общество, а расходов нести не хочешь! О бабушке и госпожах я не говорю – они люди старые, замкнулись в себе, ничем не интересуются. Но ты! Каждый месяц получаешь десять лянов серебра, вдвое больше, чем мы! Еще десять дают бабушка и свекровь, жалеют тебя, как вдову, боятся, как бы вы с сыном не терпели лишений. В общем, выходит столько, сколько у бабушки и свекрови. К тому же тебе выделили участок земли в саду, который ты сдаешь в аренду. Ты, можно сказать, самая богатая! А семья у тебя небольшая: вместе со слугами человек десять, не больше. На еду и одежду вам отдельно дают, как и всем. Так что в год доход ваш не менее четырех-пяти сот лянов серебра! Что тебе стоит дать сестрам сто лянов на развлечения? Ну сколько лет может просуществовать ваше общество? Девушкам скоро пора замуж! Могла бы на год, пусть на два, принять на себя такие мизерные расходы! Но ты хочешь переложить их на меня, бережешь свои деньги! Разве не так?
– Вы только послушайте! – с притворным возмущением вскричала Ли Вань. – Я ей слово, а она сто! Впрочем, ничего удивительного! Нищие всегда считают копейки! Ты самая настоящая дрянь, просто тебе посчастливилось родиться в образованной чиновной семье и выйти удачно замуж! А будь ты служанка, пошла бы на все, чтобы заграбастать побольше! За что ты поколотила Пинъэр? Просто так, потому что все тебе сходит с рук! Напрасно тебя напоили. Если бы не старая госпожа, я непременно вступилась бы за Пинъэр! Не знаю, как я пережила этот проклятый день твоего рождения! До сих пор во мне кипит гнев. И после всего ты еще вздумала меня укорять! Ведь ты недостойна даже подавать Пинъэр туфли! Было бы вполне справедливо вам поменяться местами!
Слова Ли Вань встречены были дружным смехом.
– Так вот, оказывается, зачем вы ко мне пришли! Картина и общество тут ни при чем, – улыбнулась Фэнцзе, – вам просто хотелось отомстить за Пинъэр! Раз у нее появились такие заступники, теперь у меня руки связаны! Обещаю больше пальцем не тронуть Пинъэр. Барышня Пинъэр, идите сюда, при госпоже Ли Вань и барышнях я попрошу у вас прощения… Весьма сожалею, что выпила вчера лишнего и грубо обошлась с вами…
Снова раздался смех.
– Говорила я, что отомщу за тебя? – сказала Ли Вань, обращаясь к Пинъэр.
– Вам смешно, а мне каково?! – вскричала Пинъэр.
– Ладно! – произнесла Ли Вань. – Неси ключ от башни, пусть твоя госпожа поищет там то, что нам нужно.
– Шли бы вы лучше в сад и не мешали мне! – промолвила Фэнцзе. – Я как раз собиралась подсчитать расход риса в доме, и еще старая госпожа присылала за мной – хочет о чем-то поговорить. Кроме того, надо распорядиться насчет платьев барышням к Новому году!
– А мне что за дело, – засмеялась Ли Вань. – Выполни мою просьбу, и я пойду спать; пусть тогда барышни меня не тревожат!
– Милая сестрица, не уделишь ли мне хоть минутку? – с усмешкой спросила Фэнцзе. – Ты всегда меня так любила, а теперь возненавидела. Неужели из-за Пинъэр? Бывало, скажешь: «Дорогая сестрица, отдохни хоть немного от дела». Что же случилось? Того и гляди, доведешь меня до самоубийства! И если платья для барышень к сроку не будут готовы, вся вина падет на тебя! И так старая госпожа считает, что ты ничем не интересуешься, все тебе безразлично. Ладно, возьму всю вину на себя, тебя утруждать не стану!
– Нет, вы только послушайте! – вскричала Ли Вань. – Ох и острый же у нее язык!.. Ты мне прямо скажи: будешь или не будешь посредником?
– Конечно, буду, – ответила с жаром Фэнцзе. – Ведь иначе я нарушу обычаи сада Роскошных зрелищ. И свою долю внесу! Думаете, я не люблю угощений и вечно дома сижу? Завтра же вступлю в должность и для начала внесу пятьдесят лянов серебра на угощение. Только предупреждаю, ни стихов, ни сочинений я писать не умею. Следить за порядком – дело другое. Боюсь только, что, получив деньги, вы исключите меня из общества! – Эти слова вызвали смех. – Я велю вынести из башни все, что там есть, – продолжала Фэнцзе, – возьмете что нужно, а чего не найдете, купим. Кусок шелка могу вам дать. План сада у старой госпожи, сейчас его взял старший господин Цзя Чжэнь. Чтобы избавить вас от лишних хлопот, я пошлю кого-нибудь за планом, а заодно велю молодым людям загрунтовать полотно. Согласны?
– Спасибо тебе! – поблагодарила Ли Вань. – Это уже другой разговор… Идемте домой, – обратилась она к сестрам. – Если Фэнцзе не выполнит обещания, придем и устроим скандал.
С этими словами она встала и направилась к выходу. Девушки последовали за ней.
– Все это наверняка выдумал Баоюй! – крикнула вслед им Фэнцзе. – Никому больше такое в голову не придет!
– Хорошо, что напомнила! – воскликнула Ли Вань, обернувшись. – Я как раз хотела поговорить с тобой о Баоюе. На первое же собрание общества он опоздал! У всех у нас мягкий характер, вот ты и скажи, как поступить с ним, как его наказать!
– Заставьте его подмести ваши комнаты, – немного подумав, ответила Фэнцзе.
– Прекрасная мысль! – смеясь, ответили девушки.
Тут на пороге появилась мамка Лай, поддерживаемая девочкой-служанкой.
– Садитесь, тетушка! – сказала Фэнцзе. Она бросилась мамке навстречу и принялась поздравлять.
Мамка Лай села на край кана и, улыбаясь, проговорила:
– Лишь благодаря милости господ у меня такая радость! Вчера, когда брат Цай принес от вас подарки, внук вышел за порог и низко поклонился в сторону вашего дома!
– Когда же внук ваш отбывает к месту новой службы? – спросила Ли Вань.
– Когда ему будет угодно, – отвечала мамка. – Я теперь ему не указ! Недавно он стал мне кланяться, так я до того расчувствовалась, что не нашла нужных слов и лишь сказала: «Дитя мое, ты, хоть и стал чиновником, не вздумай бесчинствовать и своевольничать! Тебе уже тридцать, по своему положению ты слуга, но милости господ излились на тебя в тот миг, когда ты появился на свет. Благодаря милостям господ и стараниям родителей ты выучился читать и писать, тебе, как знатному, прислуживали няньки да служанки. Ты вырос, но до сих пор не знаешь, каким иероглифом обозначается слово „раб“. Всю жизнь ты наслаждался счастьем и не представляешь, как маялись твой дед и твой отец! Они во всем себе отказывали, чтобы вырастить тебя достойным человеком. Столько серебра на тебя истрачено, что из него можно было бы отлить человека такого же, как ты, роста! Едва тебе минуло двадцать, господа пообещали купить тебе чиновничью должность. Это ли не великая милость?! Знатные и те, бывает, терпят голод и холод, а ты обрел столь великое счастье! Десять лет ты жил припеваючи, а мы к каким только уловкам не прибегали, чтобы господин помог тебе получить должность! Начальник уезда, конечно, чин небольшой, но и у него дела важные. Запомни: в каких бы местах тебе ни пришлось служить, будь отцом и матерью для народа! Будь скромным и честным, преданно служи государству, проявляй почтительность к старшим. Не то небо покарает тебя!»
Ли Вань и Фэнцзе слушали мамку с улыбкой, а потом сказали:
– Ты сомневаешься в своем внуке, а мы им очень довольны. Когда-то давно он приезжал раза два, а в последние годы вообще не появлялся. В списках поздравляющих его имя значилось лишь в новогодний праздник да в дни рождения. Как-то он приходил поклониться старой госпоже и госпоже Ван, и мы мельком видели его во дворе старой госпожи. На нем было новое чиновничье платье, и он показался нам более толстым, чем прежде. Радоваться, а не печалиться надо, что внук получил назначение! Если что не так, у него есть родители, пусть наставят его, а ты довольствуйся тем, что тебе принадлежит по праву. Выберешь время, приезжай к старой госпоже поиграть в домино или же побеседовать. Кто тебя здесь обидит, кто проявит неуважение, если ты будешь жить в богатом доме? Никто! Будешь наравне с господами!
Пинъэр поднесла мамке Лай чаю.
– Барышня! – вскочив с места, воскликнула мамка. – Вели девчонкам чай наливать, зачем утруждать себя!
Мамка Лай отхлебнула из чашки и продолжала:
– Вы не знаете, госпожа! Внук нуждается в строгом присмотре. Стоит дать ему волю, того и гляди, учинит скандал, тогда хлопот не оберешься! Люди с умом сразу поймут, что это мальчишество, иные же осуждать станут, скажут, что он, пользуясь своим положением, притесняет слабых, вот и пострадает доброе имя господ. Я никак не могла с ним сладить и не раз жаловалась родителям, просила его наказать. После этого он немного исправился… Взять хотя бы тебя! – Она ткнула пальцем в Баоюя, который тоже был здесь. —Обижайся не обижайся, а я правду скажу: отец с тобой строг, а старая госпожа только портит, поблажки дает, защищает. Все знают, как дед колотил твоего отца в детстве! Но отец не безобразничал, как ты! Или же взять твоего дядю Цзя Шэ! Озорничать он, конечно, любил, но, не в пример тебе, за девушками не волочился, и все же ему каждый день попадало. А отец Цзя Чжэня из восточного дворца? Он по пустякам вспыхивал, как масло, попавшее на огонь! А с сыном обходился словно со злодеем или разбойником. А теперь точно так же воспитывает своих детей господин Цзя Чжэнь, собственными глазами вижу, собственными ушами слышу. Он себя не щадит, но и от него пощады не жди, если в чем-нибудь провинился. Как же детям и племянникам его не бояться?! Если ты мальчик умный, должен радоваться моим словам, если же глупый, ругаешь меня в душе, только вслух боишься сказать!
В это время пришла жена Лай Да, а следом за нею – жены Чжоу Жуя и Чжан Цая, у них были к Фэнцзе дела.
– Ты за свекровью пришла? – спросила Фэнцзе у жены Лай Да.
– Нет, – ответила та. – Я пришла спросить, не удостоите ли вы, госпожа и барышни, нас своим посещением?
– О-хо-хо! Башка моя дурья! – воскликнула мамка Лай. – Завела речь о «залежалом зерне и гнилом кунжуте»![17] А главное забыла сказать. Ведь внук мой назначен на должность, родные и друзья хотят его поздравить, и нам приходится устраивать угощение. Я и подумала, что в один день всех пригласить невозможно. И получится неудобно. Помня, что счастье мы обрели лишь благодаря господам нашим, мы решили пировать целых три дня, даже если бы нам пришлось разориться. В первый день мы расставим в нашем скромном саду несколько столов, соорудим подмостки для актеров и пригласим старую госпожу, госпожу Ван, госпожу Син, невесток и барышень; еще несколько столов поставим в большом зале, где тоже соорудим сцену, и туда пригласим господ, тогда будет настоящий праздник. На второй день мы пригласим родных и друзей, а на третий – всех знакомых из дворцов Жунго и Нинго… Ради такого великого счастья, обретенного нами благодаря господам, не грех и три дня повеселиться!
– Когда же вы решили устроить праздник? – спросили Ли Вань и Фэнцзе. – Мы непременно придем. А пожалует ли старая госпожа – не знаем.
– Мы выбрали для праздника четырнадцатое число и очень надеемся, что господа окажут нам честь своим посещением, – поспешила сказать жена Лай Да, опередив свекровь.
– Как другие – не знаю, но сама я непременно приду, – заверила Фэнцзе. – Только давайте заранее уговоримся, никаких поздравлений и подарков от меня не будет, посижу немного, поем и уйду. Так что не обессудьте!
– Зачем вы так говорите, госпожа? – улыбнулась жена Лай Да. – Главное, чтобы вам понравилось наше угощение, это будет лучше самого дорогого подарка!
– Я только что была у старой госпожи, она обещала непременно прийти, – сказала мамка Лай. – Разве не выказала она этим мне своего уважения?
Она поднялась, еще несколько раз повторила свое приглашение и собралась уходить. Но в этот момент заметила жену Чжоу Жуя. Стукнув себя по лбу, будто что-то вспомнив, мамка Лай спросила:
– Не скажете ли, госпожа, в чем провинился сын тетушки Чжоу? Почему его выгнали?
– Я давно хотела об этом поговорить, но за делами все забывала, – с улыбкой ответила Фэнцзе. – Когда вернетесь домой, передайте мужу, что во дворцах Жунго и Нинго в услугах сына тетушки Чжоу больше не нуждаются, пусть идет на все четыре стороны.
Жена Лай Да закивала, а жена Чжоу Жуя бросилась на колени и стала умолять Фэнцзе простить ее сына.
– В чем дело? – спросила мамка Лай. – Расскажите, может быть, я чем-нибудь помогу.
– Вчера был день моего рождения, – стала рассказывать Фэнцзе. – Сынок ее первым успел налакаться. Он как раз дежурил у ворот, и когда мать принесла мне подарки, не принял их, не разобрал и не принес в дом. Мало того, стал поносить всех, кто принес подарки! Лишь после того, как две наших служанки его уняли, он соизволил позвать слуг, чтобы подарки отнесли в дом. Слуги принесли все в целости и сохранности, он же взял короб с пампушками, но споткнулся, и пампушки рассыпались. Когда все разошлись, я послала Цаймин сделать ему выговор, но он и ее обругал. Вот до чего обнаглел! Ну что после этого делать с этаким негодяем, если не выгнать?
– Вот оно что, оказывается! – воскликнула мамка Лай. – Не сердитесь, госпожа, за то, что я вам скажу: если он провинился, надо его побить, поругать, чтобы впредь неповадно было, а выгонять, пожалуй, не стоит. Его нельзя равнять со слугами, что родились у вас в доме. Его привезла госпожа Ван, когда вышла замуж и переехала сюда. Вряд ли госпоже будет приятно узнать, что его прогнали. Прикажите дать ему несколько палок, и все. Если не ради его матери, то хотя бы ради госпожи!
– Ладно! – уступила наконец Фэнцзе и обратилась к жене Лай Да: – Завтра же приведите парня сюда и дайте ему сорок палок да предупредите, чтобы больше не пил!
Жена Лай Да кивнула головой. Обрадованная жена Чжоу Жуя хотела поклониться мамке Лай, но жена Лай Да ее оттащила в сторону.
Вскоре старухи ушли. А Ли Вань и сестры возвратились в сад.
Вечером Фэнцзе приказала служанкам разыскать оставшиеся от прежних времен принадлежности для живописи и отнести в сад. Баочай все тщательно пересмотрела, пригодной оказалась лишь половина вещей.
На следующий день составили список того, что необходимо купить, и вручили Фэнцзе. Но рассказывать об этом подробно мы не будем.
И вот наконец прогрунтованный холст с нанесенным на него эскизом был доставлен Сичунь, которой помогал Баоюй. Время от времени к ним приходили Таньчунь, Ли Вань, Инчунь и Баочай. Посмотрят, поболтают и уйдут.
С каждым днем холодало, ночи становились длиннее, и Баочай, захватив рукоделие, часто приходила к матери вечерами поговорить. Днем она дважды навещала матушку Цзя, шутила, смеялась, притворяясь веселой. В свободное время заглядывала к сестрам поболтать. В общем, почти весь день у нее был занят, и она ложилась спать только в третью стражу.
Осенью и весной постоянно болела Дайюй. А нынешней осенью еще переутомилась, поскольку гуляла и веселилась больше обычного – надо было вместе с матушкой Цзя участвовать во всех празднествах. И теперь у Дайюй начался сильный кашель и ей стало так худо, как никогда прежде. Она совсем не выходила из дому, все время лежала, без конца принимала лекарства. В минуты особенно острой тоски ей хотелось видеть сестер. Но стоило им прийти, как она раздражалась. Все ей сочувствовали, старались не обижать и не сердились за то, что она часто пренебрегала приличиями.
Как-то Баочай пришла навестить Дайюй и завела разговор о ее болезни.
– К тебе один за другим ходят врачи, – сказала она, – ты принимаешь столько лекарств, и все без толку. Попроси, чтобы пригласили опытного доктора. Или тебе нравится каждую весну и осень болеть? Это никуда не годится!
– Моя болезнь неизлечима, никакие врачи не помогут, – ответила Дайюй. – Это ясно с первого взгляда, стоит только посмотреть, даже когда нет приступов!
– Об этом я и хотела поговорить, – промолвила Баочай. – Древняя пословица гласит: «Живет долго тот, кто хорошо ест!» А ты почти не притрагиваешься к еде. Откуда же у тебя возьмутся телесные и душевные силы?
– Жизнь и смерть посылает Судьба, богатство и знатность – Небо, – ответила Дайюй. – И человек тут бессилен. С каждым годом я чувствую себя все хуже и хуже.
Во время разговора у Дайюй несколько раз начинались приступы кашля.
– Вчера на глаза мне попался рецепт, который тебе выписал доктор, – промолвила Баочай. – По-моему, там слишком много женьшеня и циннамона. Говорят, это снадобья укрепляющие, но увлекаться ими не стоит. Прежде всего тебе надо лечить желудок и печень. Погаснет огонь в печени, поправится желудок, улучшится пищеварение. Советую тебе каждое утро, как только встанешь, взять два ляна ласточкиных гнезд, пять цяней сахарных леденцов и сварить отвар. Он лучше всякого лекарства и действует укрепляюще.
– Ты так добра, – со вздохом произнесла Дайюй. – Я же из-за своей мнительности думала, ты хитришь. Но в тот день, когда ты уговаривала меня не читать непристойные книги и утешала, я поняла, что заблуждалась. Меня это тронуло до глубины души. С тех пор как моя мать покинула этот мир и я осталась совсем одна, без сестер и братьев, никто так дружески, так искренне со мной не говорил. Недаром Сянъюнь считает тебя доброй. А я с ней спорила, пока сама не убедилась в твоей доброте! Я вечно задевала тебя, насмехалась, а ты все равно была со мной ласкова. Я говорю так, потому что верю в твою искренность. Вот ты советуешь мне пить отвар из ласточкиных гнезд! Достать их нетрудно. Только вряд ли они помогут, со здоровьем у меня совсем плохо. Болезнь каждый год обостряется. И так мне без конца приглашают врачей, готовят лекарства из женьшеня и циннамона, я весь дом подняла на ноги. Если я попрошу отвар из ласточкиных гнезд, бабушка, тетя и Фэнцзе, конечно, не откажут, а прислуга будет ворчать, что со мной много хлопот. Сама подумай. Брата Баоюя и сестру Фэнцзе готовы съесть, потому что старая госпожа их любит, каких только пакостей о них не говорят? А я вообще здесь чужая, нет у меня ни опоры, ни поддержки, приютили на время, и ладно. Прислуга и так меня ненавидит, зачем же навлекать на свою голову проклятья?
– Кстати, мое положение не лучше твоего, – сказала Баочай.
– Ну как ты можешь сравнивать! – воскликнула Дайюй. – У тебя есть мать, старший брат, вы здесь ведете торговлю, владеете домами, на родине у вас тоже есть дома и земли. Вы в гостях у родственников, ни в чем от них не зависите, в любое время можете уехать. У меня же нет ничего! Меня кормят, поят, одевают, обувают как родную дочь. Сама посуди, не вызывает ли это зависти у всяких ничтожных людишек?
– Стоит ли говорить о таких пустяках! – воскликнула Баочай. – Единственное, на что придется немного потратиться, это на свадебный убор для тебя, но пока об этом не идет речь!
Щеки Дайюй залились румянцем.
– Я считала тебя серьезной, а ты вздумала надо мной насмехаться! – произнесла она. – Ведь я все рассказала, надеясь найти у тебя сочувствие!
– Я, разумеется, пошутила, но в каждой шутке есть доля правды, – ответила Баочай. – Ты только не беспокойся, пока я здесь, буду тебя навещать. Понадобится что-нибудь или же кто-то тебя обидит, говори, не стесняйся, все, что в моих силах, я сделаю. Старший брат у меня есть, конечно, но ты знаешь, какой он! Мама единственный близкий мне человек! В общем, обе мы с тобой одиноки и потому друг другу сочувствуем. Ты умна, зачем же постоянно «вздыхать, как Сыма Ню»[18]? То, что ты говоришь, верно, лучше не утруждать никого понапрасну. Завтра же поговорю с мамой и, если у нас еще есть ласточкины гнезда, пришлю тебе несколько лянов. Вели служанке каждый день готовить отвар – тогда не придется никого беспокоить.
– Все это не имеет значения, но я так тебе признательна за заботу! – улыбнулась Дайюй.
– Стоит ли говорить об этом! – промолвила Баочай. – Мне только жаль, что не каждому я в силах сделать добро!.. Впрочем, ладно, ты, наверное, устала, и мне пора уходить.
– Приходи еще вечером, – попросила на прощанье Дайюй.
Баочай обещала и вышла из комнаты. И о ней мы пока больше рассказывать не будем.
Дайюй между тем выпила немного рисового отвара и снова легла. Солнце клонилось к закату. Неожиданно небо нахмурилось, в листве зашумел мелкий моросящий дождь, и сразу стало уныло и мрачно. Наступили сумерки, быстро стемнело. Слушая грустную песню дождя, Дайюй еще острее ощутила свое одиночество. Она знала, что Баочай из-за дождя не придет, встала с постели, взяла первую попавшуюся под руку книгу. Это было «Собрание народных напевов», среди которых оказались песни «Осенняя печаль одинокой женщины» и «Грусть расставания». Волнение охватило Дайюй, она взяла кисть и быстро написала стихи в подражание «Расставанию» и «Цветам на реке в лунную весеннюю ночь».
Ненастный вечер у осеннего окна
Осенних цветов увяданье печально,Дайюй перечитала стихотворение, отложила кисть и уже собралась лечь спать, как вдруг вошла девочка-служанка и доложила:
На травах осенних бледна желтизна,
Мерцая, чуть светит осенний светильник,
Осенняя ночь так темна и длинна!
И чувствую около окон осенних:
Предела осенней тоске не найдешь!
Ничто не поможет развеять печали,
Когда в этом мире лишь ветер да дождь.
Зачем же так истово ветры с дождями
Всю осень шумят от темна до темна
И так же внезапно мою оборвали
Блаженную зелень мечты у окна?[19]
Осенние думы наполнили душу,
Пытаюсь заснуть, но не ведаю сна, —
И вот зажигаю за ширмой осенней
Свечу, чтобы слезы роняла она.[20]
Слезу за слезой на подсвечник роняя,
Огарок его омывает края,
Печалью и скорбью меня наполняя
О тех, с кем в разлуке, с кем дума моя…
В чей двор обезлюдевший ветер осенний
Проникнуть не сможет, сквозь стены пройдя?
Чьи окна осенние в пору такую
Не слышат унылого шума дождя?
Не в силах, увы, одеяло из шелка
Меня от осеннего ветра спасти,
Все больше воды проникает в жилище,
А дождь утихает, чтоб снова пойти.
Все ночи подряд льет и льет заунывно,
И ветер шумит все сильней и сильней,
И вместе со мной при светильнике ночью
Скорбит о печали-разлуке моей…
Холодною дымкой окутанный дворик.
Здесь проблеска нет для грустящей души.
Бамбук поредевший. В окне – запустенье.
Лишь падают капли на землю в тиши.
– Пришел второй господин Баоюй.
Только она ушла, на пороге появился Баоюй в широкополой бамбуковой шляпе и накинутом на плечи дождевом плаще.
– Откуда такой рыболов? – завидев его, с улыбкой спросила Дайюй.
– Как себя чувствуешь? – не отвечая на шутку, осведомился Баоюй. – Лекарство пила? Как аппетит?
Он снял шляпу, сбросил плащ, посветил лампой на лицо Дайюй, свободной рукой заслоняя от света глаза.
– Сегодня ты выглядишь лучше, – произнес он, внимательно оглядев Дайюй.
На Баоюе был короткий халат из красного шелка, перехваченный в талии широким поясом, одновременно служившим полотенцем для вытирания пота, зеленые шелковые штаны, на ногах – носки, вышитые шелком и золотом, и домашние туфли с узором из бабочек, порхающих среди цветов.
– Что же ты в дождь надел такие туфли? – заволновалась Дайюй. – Скорее снимай их и просуши!
– Я пришел в деревянных башмаках, – с улыбкой отвечал Баоюй, – оставил их на террасе.
Дайюй осмотрела его шляпу и сплетенный из стеблей плащ. Такой тонкой, искусной работы ей прежде не приходилось видеть, и она спросила:
– Из каких стеблей сделан твой плащ? Обычно стебли торчат, как иглы ежа!
– Плащ, шляпу и ботинки прислал мне в подарок Бэйцзинский ван, – ответил Баоюй. – В таком же наряде он сам ходит во время дождя. Если хочешь, я и тебе раздобуду!.. Наряд в общем-то обычный, только шляпа особенная. Верхняя часть снимается, остаются только поля, а зимой, когда идет снег, их можно пристегнуть к шапочке. Такие шляпы годятся и для мужчин и для женщин, могу тебе прислать, если хочешь. Будешь зимой носить.
– Не надо, – ответила Дайюй. – В этой шляпе я буду похожа на рыбачку с подмостков или с картинки.
Тут она вспомнила, что нечто подобное сказала только что Баочай, покраснела, обхватила голову руками, прижалась лицом к столу и закашлялась.
Баоюй не придал никакого значения словам Дайюй. Вдруг он заметил листок со стихами, прочел и не смог сдержать свое восхищение.
Дайюй выхватила листок и поднесла к лампе, собираясь сжечь.
– Все равно я запомнил, – с улыбкой сказал Баоюй.
– Я хочу отдохнуть, – бросила в ответ Дайюй. – Уходи, пожалуйста, завтра придешь.
Баоюй вытащил из-за пазухи золотые часы величиной с грецкий орех, посмотрел и сказал:
– Уже девять, пора отдыхать, напрасно я тебя потревожил.
Накинув плащ, он направился к выходу, но вдруг обернулся:
– Может быть, тебе хочется чего-нибудь вкусного, я завтра же скажу бабушке, и она велит приготовить. А служанкам говорить бесполезно, тупые они.
– Ладно, подумаю и скажу, – пообещала Дайюй. – А теперь уходи, вон как льет дождь! У тебя есть провожатые?
– Есть! – отозвались из-за двери женщины. – Уже и фонарь зажгли и зонт раскрыли, ждем господина!
– В такую погоду зажигать фонарь?! – воскликнула Дайюй.
– Ничего, это «бараний рог», – сказал Баоюй, – он не боится дождя.
Дайюй тем не менее сняла с полки круглый стеклянный фонарик, приказала зажечь в нем восковую свечу и протянула Баоюю:
– Возьми! Этот фонарь посветлее, с ним всегда ходят в дождь.
– Такой и у меня есть, – промолвил Баоюй, – но я приказал его не зажигать – поскользнешься и разобьешь.
– По-твоему, лучше самому разбиться? – спросила Дайюй. – Ведь ты не привык ходить в деревянных башмаках! Боишься поскользнуться, пусть служанки несут фонарь! Он, я думаю, легче твоего, и во время дождя с ним очень удобно. Возьми же, а завтра пришлешь обратно!.. Разобьешь – не беда! Не понимаю, почему вдруг ты стал скрягой и «готов разрезать живот, чтобы спрятать туда жемчуг»?
Баоюй молча взял у Дайюй фонарь и вышел. Впереди шли две женщины, неся зонт и фонарь «бараний рог», позади – девочки-служанки с зонтиками. Баоюй отдал фонарь одной из девочек-служанок и пошел рядом с ней.
Не успел уйти Баоюй, как появились служанки со двора Душистых трав – тоже с фонарем и зонтом – и, протягивая Дайюй пакет с ласточкиными гнездами и белоснежным сахаром, сказали:
– Такого не купите. Это от нашей барышни. А кончится – она еще пришлет.
– Премного вам благодарна! – ответила Дайюй, позвала служанок и приказала им угостить женщин чаем.
– Мы чай пить не будем, дел много, – отказались те.
– Знаю, что дел у вас много, – с улыбкой отвечала Дайюй. – Погода стоит прохладная, ночи – длинные, как раз хорошо играть в карты и вино попивать.
– Не буду вас обманывать, барышня, – сказала одна из женщин, – в этом году мне повезло! Каждую ночь у ворот дежурит несколько человек, и, чтобы не уснуть, мы собираемся и играем. По крайней мере не так нудно сидеть! Я в играх – главная, так что надо спешить. Да и ворота уже заперты.
– Вы уж меня извините, – сказала Дайюй. – Мало того, что из-за меня вас оторвали от дела, так еще и под дождем пришлось мокнуть. Возвращайтесь, пожалуйста, не буду мешать вам разбогатеть.
Она приказала своим служанкам дать женщинам по нескольку сот монет и налить вина, чтобы согрелись.
Деньги женщины взяли, а от вина отказались.
– Спасибо, но пить мы не будем, – сказали они, поблагодарили, поклонились и вышли.
Цзыцзюань переставила лампу, опустила дверную занавеску и помогла Дайюй лечь в постель.
Но уснуть девочка никак не могла. В голову лезли всякие мысли. Она думала о том, что у Баочай есть мать и старший брат, а у нее —никого. Баоюй с ней всегда ласков, а она почему-то ему не верит. Снаружи доносился шум дождя, сквозь шелковый полог проникал холод, и девочке стало грустно, из глаз покатились слезы. Лишь ко времени четвертой стражи Дайюй уснула. О том, как провела она эту ночь, рассказывать мы не будем.
Если же хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
Глава сорок шестая
Безнравственный человек замышляет безнравственный поступок;
Юаньян дает клятву не выходить замуж
Итак, Дайюй уснула лишь ко времени четвертой стражи. И пока мы рассказывать о ней больше не будем, а вернемся к Фэнцзе. Ее позвала к себе госпожа Син, и Фэнцзе, не догадываясь, в чем дело, быстро оделась, приказала подать коляску и отправилась к свекрови.
Едва Фэнцзе вошла, госпожа Син отослала служанок и как-то нерешительно сказала:
– Есть у меня одно деликатное дело, я, право, не знаю, как быть, и решила посоветоваться с тобой. Моему мужу приглянулась Юаньян, и он хочет сделать ее своей наложницей. Ничего особенного в этом нет, но неизвестно, согласится ли старая госпожа. Вот он и велел мне с ней поговорить. Как бы это устроить?
– Не стоит наживать неприятности, – промолвила в ответ Фэнцзе. – Ведь старая госпожа даже есть не может, если рядом нет Юаньян! Разве согласится она ее отдать? Сама слышала, как старая госпожа не раз говорила: «Цзя Шэ уже в летах, и наложница ему не нужна». Ничего, кроме страданий, он девушке дать не может. Начнет жить с наложницей, перестанет заботиться о своем здоровье, забросит служебные дела! Вы только подумайте, госпожа, что затевает старший господин Цзя Шэ? Как говорится, пощекочешь тигра травинкой в носу, считай, что попал к нему в лапы. Можете сердиться, но к старой госпоже я с этим делом пойти не посмею. Ничего не получится, только навлеку на себя неприятности. Ваш муж далеко не молод и стал плохо соображать. Уговорите его, госпожа, отказаться от своего намерения. Да и как он будет смотреть в глаза всем своим родичам, если станет заниматься подобными глупостями?
– В других семьях мужчины заводят по нескольку наложниц, а нам почему нельзя? – холодно усмехнувшись, спросила госпожа Син. – Уговаривать его бесполезно. Но я знаю, что старая госпожа ни за что не отдаст любимую служанку в наложницы старшему сыну, к которому перейдет по наследству должность отца! Я просто хотела с тобой посоветоваться, а ты сразу стала на меня нападать, не заставлю же я тебя идти к старой госпоже – сама с ней поговорю. Думаешь, бесполезно? Но ты знаешь Цзя Шэ! Если я ничего не добьюсь, он непременно затеет со мной ссору!
Фэнцзе знала, что госпожа Син не блещет умом, боится мужа, всячески ему льстит, чтобы не лишиться его расположения. К тому же жадна до денег. Всем в доме ведает Цзя Шэ, но если вдруг в руки госпожи Син попадают деньги, она оставляет себе большую часть и экономит буквально на всем, чтобы хоть как-то покрыть безумные траты, которые делает Цзя Шэ. Она никому не доверяет, ни детям, ни слугам.
Выслушав госпожу Син, Фэнцзе поняла, что уговаривать ее бесполезно, и сказала:
– Вы правы. Я совершенно не знаю жизни. Мало что смыслю в делах. Будь Юаньян не служанкой, а даже жемчужиной, кому ее отдали бы родители, как не господину Цзя Шэ? Нечего верить тому, что говорят за глаза… Какая я все же дура! Взять, к примеру, моего мужа! Стоит ему провиниться, вы его готовы убить, а придет он к вам на поклон, вы на все для него готовы. Так и старая госпожа – наверняка не откажет господину Цзя Шэ. По секрету скажу вам: старая госпожа нынче в хорошем расположении духа, так что идите к ней прямо сейчас, не медлите! Я тоже пойду, постараюсь развеселить старую госпожу и уведу с собой всех, кто будет в ее покоях, чтобы вы могли с ней поговорить с глазу на глаз. Если на худой конец она и не согласится отдать Юаньян, по крайней мере, знать об этом никто не будет.
– Но мне хотелось бы прежде поговорить с самой Юаньян, – заметила госпожа Син. – Ведь если старая госпожа откажет, потом уже ничего не сделаешь. А Юаньян, хоть и застенчива, упорствовать, надеюсь, не станет. Вот тогда я и поговорю со старой госпожой. Не станет же она идти против желания Юаньян. «Кто хочет уйти, того не удержишь!» – гласит пословица. Уверена, все уладится!
– Как вы мудры! – воскликнула Фэнцзе. – Теперь я уверена, что все будет в порядке! Какой служанке не хочется стать госпожой? Ведь это лучше, чем выйти замуж за какого-нибудь непутевого парня!
– Совершенно с вами согласна, – промолвила госпожа Син. – Не только Юаньян, любая из наших управительниц не отказалась бы от такой завидной доли! Так что иди к старой госпоже, развесели ее, только о нашем разговоре ни слова. А я приду после ужина.
«Неизвестно, согласится ли Юаньян, – подумала Фэнцзе. – Она – упрямая. Поэтому лучше мне одной не ходить к старой госпоже. А то свекровь может подумать, что это я подговорила Юаньян отказаться, и весь свой гнев обратит на меня. Пойду-ка я лучше с нею вместе, так будет спокойнее. Не все ли равно, согласится старая госпожа или не согласится».
И Фэнцзе с улыбкой обратилась к госпоже Син:
– Совсем забыла! Когда я шла к вам, тетушка прислала мне две корзины перепелок; я распорядилась их зажарить и хотела прислать вам к ужину. Кроме того, я по дороге к вам встретила у ворот слуг, которые выкатывали вашу коляску, чтобы починить. Так что, госпожа, давайте поедем вместе в моей коляске!
Госпожа Син согласилась и велела служанкам подать выходное платье.
Фэнцзе помогла свекрови переодеться, после чего обе женщины вышли и сели в коляску.
Фэнцзе сказала госпоже Син:
– Лучше я приду следом за вами, а то спросит старая госпожа, что мне нужно, я не буду знать, что ответить.
Госпожа Син сочла соображения Фэнцзе вполне разумными и отправилась к матушке Цзя одна. Поболтав с ней немного, госпожа Син вышла, сказав, что хочет навестить госпожу Ван. Юаньян в это время вышивала у себя в комнате и, заметив госпожу Син, проходившую мимо, встала.
– Что ты делаешь? – спросила госпожа Син, взяла у Юаньян вышиванье и с улыбкой проговорила: – Дай-ка посмотреть!
Юаньян молчала.
– Да это замечательно! – воскликнула госпожа Син.
Она отдала девушке вышиванье и внимательно ее оглядела.
Юаньян была в поношенной сатиновой кофте светло-коричневого цвета, черной шелковой безрукавке, отороченной бахромой, и светло-зеленой юбке. У девушки была тонкая талия, округлые плечи, черные, как вороново крыло, волосы, овальное лицо с прямым носом; на щеках – несколько едва заметных веснушек.
Девушке стало не по себе от пристального взгляда госпожи Син.
– Что это вы, госпожа, так поздно пришли? – удивленно спросила она.
Госпожа Син обернулась, бросила выразительный взгляд на сопровождавших ее служанок, и те тотчас же покинули комнату.
Госпожа Син села рядом с Юаньян, взяла ее за руку и с улыбкой сказала:
– Я пришла сообщить тебе радостную весть.
Юаньян сразу догадалась, в чем дело, покраснела и опустила голову.
– Господину Цзя Шэ нужна женщина, которой он мог бы довериться, – продолжала госпожа Син. – Он давно хотел купить наложницу, но не решается сделать это через посредника. Мало ли какие бывают девушки! Вдруг начнет строить козни да интриги плести. Тогда господин стал приглядываться к девушкам из нашего дворца, целых полгода выбирал, ни одна не пришлась по душе: то внешность неподходящая, то характер. А ты приглянулась ему: красивая, добрая, скромная, честная. Так вот, я хочу просить старую госпожу отдать тебя старшему господину Цзя Шэ. Как только ты войдешь в наш дом и откроешь лицо, старший господин сделает тебя младшей женой, будешь пользоваться уважением и почетом. Нрав у тебя твердый, чего хочешь, того добьешься в жизни. Пословица гласит: «Золото обменивается только на золото», вот почему ты и приглянулась старшему господину! Если согласишься, осуществятся твои желания, а завистники сразу прикусят язык. Пойдем со мной к старой госпоже!
С этими словами госпожа Син взяла Юаньян за руку. Юаньян еще гуще покраснела, высвободила руку и не двигалась с места. Госпожа Син решила, что она стыдится, и сказала:
– Что ты робеешь? Говорить буду я, тебе – не придется!
Юаньян еще ниже опустила голову.
– Ты что, не согласна? – удивилась госпожа Син. – Тогда скажу тебе прямо – глупая ты! Неужели служанкой быть лучше, чем госпожой? Года через два-три тебя выдадут замуж за простого парня, и ты так и останешься рабыней! Соглашайся! Тебе у нас будет хорошо. У меня характер мягкий, уживчивый, ты это знаешь, да и старший господин тебя не обидит. А родишь ему сына или дочь, сравняешься со мной по положению. Слуги будут тебе угождать. Откажешься, жалеть будешь!
Юаньян по-прежнему молчала, не поднимая головы.
– Ты же умница и вдруг заупрямилась! Может, что-нибудь не по тебе? Говори прямо! Я сделаю все, как ты захочешь! И с родителями твоими поговорю, если самой стыдно. Они спросят, согласна ли ты, тогда выскажешь им всю правду.
С этими словами госпожа Син встала и отправилась к Фэнцзе.
Фэнцзе уже успела переодеться и рассказать Пинъэр о своем разговоре с госпожой Син.
– Думаю, ничего не получится, – с сомнением покачала головой Пинъэр. – Мы часто делимся друг с другом, и, судя по тому, что говорит Юаньян, вряд ли она согласится. Впрочем, увидим!
– Госпожа Син непременно придет советоваться со мной, – заметила Фэнцзе. – Хорошо, если ей удалось все уладить, если же ничего не вышло, мне незачем вмешиваться! Лучше скажи, готовы ли перепелки? И еще что-нибудь вели приготовить, есть хочется, а сама погуляй; придешь, когда уйдет госпожа Син.
Пинъэр приказала служанкам выполнить распоряжение Фэнцзе и вольной птицей выпорхнула в сад.
Юаньян догадалась, что госпожа Син отправилась за советом к Фэнцзе и что скоро к ней снова придут с этим же разговором. Поэтому она позвала Хупо и сказала:
– Если меня позовет старая госпожа, скажи, что я себя плохо чувствую и пошла в сад проветриться.
Хупо обещала, и Юаньян отправилась в сад. Здесь ей попалась навстречу Пинъэр.
– А, новая наложница! – смеясь, вскричала Пинъэр, предварительно убедившись, что поблизости никого нет.
– Вы все будто сговорились меня извести! – краснея, воскликнула Юаньян. – Вот погоди, я твоей госпоже устрою скандал!
Пинъэр пожалела о сказанном, схватила Юаньян за руку, отвела в тень развесистого клена, усадила на камень и слово в слово передала все, что ей рассказала Фэнцзе.
– Я думала, все мы дружны между собой! – с холодной усмешкой произнесла Юаньян, выслушав Пинъэр. – Чего только мы не вытворяли в детстве, чего не говорили друг другу! Иных в живых нет, некоторых прогнали, или же они ушли прислуживать другим господам. Все мы выросли, у каждой из нас своя жизнь. Но я осталась такой, как была – никого не обманываю, говорю все как есть. Так вот, скажу тебе по секрету, смотри не передавай своей госпоже! Я не только в наложницы не пойду к старшему господину, но и законной женой его не стану, если бы, к примеру, госпожа Син умерла и он прислал ко мне трех свах.
Пинъэр хотела ей возразить, но в этот момент из-за горки донесся смех.
– Вот бесстыжая! Не боишься, что после таких слов типун тебе на язык сядет?
Вздрогнув от испуга, Пинъэр и Юаньян вскочили и побежали в ту сторону, откуда послышался смех. Там они увидели Сижэнь.
– Что случилось? – спросила та. – Ну-ка расскажите!
Они сели на камни, и Пинъэр повторила свой рассказ.
– Говоря по правде, нам не следовало бы заводить подобные разговоры, – заметила Сижэнь. – Но справедливости ради надо признать, что старший господин поступает подло! Будь у него хоть капля совести, не стал бы он так безобразничать!
– Если ты и в самом деле не хочешь становиться наложницей, – сказала Пинъэр, – я дам тебе хороший совет. Попроси старую госпожу сказать, что она уже обещала отдать тебя второму господину Цзя Ляню. Тогда старший господин отступится.
– Ну и дрянь же ты! – воскликнула Юаньян. – Поговори еще! Ведь твоя госпожа недавно несла такой же вздор! И вот чем это кончилось!
– Тогда скажи, что старая госпожа обещала отдать тебя второму господину Баоюю, – предложила Сижэнь. – После этого старший господин Цзя Шэ даже думать о тебе перестанет!
– Негодницы! – крикнула Юаньян. – Чтоб вы подохли! Я думала, вы мне сочувствуете, хотите помочь, а вы насмехаетесь! Рано обрадовались! Думаете, вас не ждет такая же участь? Не все делается так, как мы хотим!
– Милая сестра! – воскликнули девушки, заметив, что Юаньян не на шутку рассержена. – Нечего злиться! Ведь все мы живем с самого детства как сестры! Все это шутка! Да и не слышал никто. Успокойся и расскажи, что ты думаешь делать?
– Что делать? – проговорила Юаньян. – Не пойду в наложницы, и все тут!
– На этом дело не кончится, – возразила Пинъэр, покачав головой. – Не так это просто. Ведь ты знаешь характер старшего господина! Пока ты прислуживаешь старой госпоже, он не осмеливается тебя трогать. Но так вечно продолжаться не может! Когда-нибудь тебе придется расстаться со старой госпожой. И ты попадешь в руки старшего господина. Тогда будет хуже!
– Сколько проживет старая госпожа, столько я буду ей служить, – с холодной усмешкой ответила Юаньян, – а когда она умрет, старший господин должен будет целых три года соблюдать траур! Не посмеет же он взять наложницу сразу после смерти матери! А три года – срок не малый. Пройдут они – тогда и буду думать. На худой конец постригусь в монашки. Или же покончу с собой. Разве обязательно выходить замуж? Можно и так прожить, сохранить чистоту и невинность!
– Что эта негодяйка болтает?! – вскричали Сижэнь и Пинъэр.
– Чего стесняться, раз дело приняло такой оборот?! – крикнула в ответ Юаньян, – Со временем убедитесь, что я правду сказала. Госпожа Син обещала поговорить с моими родителями! Что ж, пусть едет в Нанкин их искать!
– Твои родители остались в Нанкине присматривать за господским домом, – сказала Пинъэр, – и госпоже Син их нетрудно найти. Еще ты забыла, что твой старший брат с женой живут здесь… Жаль, что ты родилась во дворце Жунго! Нам лучше – нас ведь купили.
– А чем хуже девушки, которые родились здесь? – вскричала Юаньян. – Как говорится, вола силой не заставишь пить воду. Выходит, если я не соглашусь, старший господин убьет моих родителей?
Вдруг девушки заметили, что к ним направляется Ваньян, жена старшего брата Юаньян.
– Госпожа Син, поскольку родители твои далеко, решила сговориться с женой твоего старшего брата, – сказала Сижэнь, кивнув в сторону Ваньян.
– Да, эта потаскуха готова, как говорится, «в шесть царств продать одного верблюда»! – воскликнула Юаньян. – Из кожи вон лезет, чтобы угодить господам!
Ваньян тем временем подошла к девушкам.
– Я ищу тебя, ищу, а ты, оказывается, вот где! – обратилась она к Юаньян. – Пойдем, мне нужно с тобой поговорить.
– Что ты хотела сказать? – спросила Юаньян. – Говори, не стесняйся!
– Лучше я одной тебе скажу, – ответила Ваньян. – Надеюсь, ты обрадуешься!
– Уж не хочешь ли ты мне сообщить ту же новость, что и госпожа Син? – спросила Юаньян.
– Ну, раз ты все знаешь, незачем мне стараться! – воскликнула женщина. – Пойдем, расскажу тебе подробности! Подумать только, радость-то какая!
Тут Юаньян не стерпела, выпрямилась во весь рост, плюнула Ваньян в лицо и, тыча в нее пальцем, стала ругаться:
– Заткни свой поганый рот и убирайся! Хороша новость, нечего сказать! Думала, обрадуюсь? Теперь я поняла, почему тебе завидно, когда чья-нибудь дочь становится наложницей, – благодаря ее покровительству можно устраивать свои делишки. Вот у тебя и разгорелись глаза, и ты готова бросить меня в пекло! Рассчитываете с моей помощью стать господами и делать все что заблагорассудится! А если я не угожу господину – бросите меня на произвол судьбы?
Юаньян в голос заплакала. Пинъэр и Сижэнь принялись ее утешать. Ваньян смутилась:
– Скажи прямо, согласна или не согласна, – нечего других приплетать! Недаром пословица гласит: «Не говори карлику, что он мал». Не стану с тобой спорить, хоть ты и ругаешь меня, ну а эти девушки при чем? Думаешь, им приятно слушать, что ты болтаешь о наложницах?
– Неправда, – вскричали Пинъэр и Сижэнь, – она вовсе не нас имела в виду, это вы других приплетаете. Никто пока не собирается брать нас в наложницы! А если бы и взяли, корысти от этого никому никакой – родных-то у нас тут нет! С какой же стати Юаньян нас будет ругать?
– Стыдно ей, вот она и валит все с больной головы на здоровую, против меня вас хочет настроить, – промолвила Юаньян. – Хорошо, что вы не попались на ее удочку. Я, глупая, наболтала невесть что, а ей это на руку!
Ваньян поняла, что попала в дурацкое положение, и, сердясь, удалилась. Юаньян продолжала ругаться, с трудом Пинъэр и Сижэнь ее успокоили.
– Ты зачем от нас пряталась? – спросила Пинъэр у Сижэнь.
– Я ходила к четвертой барышне Сичунь, думала, второй господин Баоюй у нее, но оказалось, он только что ушел, и я вернулась, надеясь встретить его по дороге, но почему-то не встретила. И пошла к барышне Линь Дайюй. По пути мне попалась служанка, она сказала, что и у барышни Линь Дайюй его нет. Тогда я решила, что он вышел из сада, и вдруг увидела тебя. Спряталась за дерево, и ты меня не заметила. Потом к тебе подошла Юаньян. Я перебежала за горку и стала слушать ваш разговор. Мне и в голову не пришло, что, имея четыре глаза, вы меня не увидите!
– Тебя не заметили четыре глаза, а меня – шесть! – произнес кто-то, смеясь.
Девушки вздрогнули от неожиданности, обернулись. И как вы думаете, кто стоял перед ними?.. Баоюй!
– А я тебя ищу! – опомнившись, воскликнула Сижэнь. – Откуда ты явился?
– Я был у сестры Сичунь, вышел, вдруг ты навстречу, – с улыбкой произнес Баоюй. – Я сразу догадался, что ты меня ищешь, но решил над тобой подшутить и спрятался. А ты прошла мимо, зашла во двор, но вскоре снова появилась, расспрашивая обо мне служанку. А я в это время сидел в укрытии и смеялся. Когда ты подошла совсем близко, я хотел тебя напугать, но ты сама спряталась, и я понял, что ты тоже хочешь кого-то напугать, и тут заметил Пинъэр и Юаньян. Тогда я тихонько выбрался из укрытия, сделал небольшой крюк и зашел сзади. А когда ты вышла и стала беседовать с ними, спрятался в том месте, где пряталась ты.
– Давайте посмотрим, нет ли еще кого-нибудь поблизости? – предложила Пинъэр.
– Никого нет! – заверил ее Баоюй.
Юаньян догадалась, что Баоюй слышал весь разговор, и, чтобы скрыть смущение, легла на камень и притворилась спящей.
– Камень холодный, – затормошил ее Баоюй. – Иди лучше домой спать!
Он тормошил Юаньян до тех пор, пока она не встала. Затем пригласил Пинъэр зайти выпить чаю, а Сижэнь пригласила Юаньян, и они вчетвером отправились во двор Наслаждения пурпуром.
Баоюй и в самом деле слышал разговор девушек, и на душе у него было невесело. Он сочувствовал Юаньян и, едва зайдя в дом, сразу прошел во внутренние покои и лег на кровать, предоставив девушек самим себе.
Госпожа Син тем временем расспрашивала Фэнцзе об отце Юаньян. Вот что рассказала ей Фэнцзе:
– Отца Юаньян зовут Цзинь Цай, они с женой живут в Нанкине, присматривают за нашим домом. Сюда он приезжает редко. Зато Цзинь Вэньсян, старший брат Юаньян, служит у старой госпожи и ведает всякого рода закупками, а жена его – старшая прачка, тоже у старой госпожи.
Госпожа Син велела позвать жену Цзинь Вэньсяна и все ей рассказала. Та, разумеется, очень обрадовалась и пошла искать Юаньян, надеясь все быстро уладить. Но совершенно неожиданно Юаньян ее обругала, да еще от Сижэнь и Пинъэр ей досталось. Пристыженная и злая, она возвратилась к госпоже Син и сказала:
– Ничего не выйдет! Она еще и обругала меня! А Сижэнь помогла! Такого наговорила, что повторить стыдно! – О Пинъэр она предпочла умолчать, боясь Фэнцзе. – Вы, госпожа, посоветовали бы старшему господину Цзя Шэ купить себе другую наложницу. Эта дрянь не заслуживает такой чести, да и у нас, видно, судьба несчастливая.
– А при чем тут Сижэнь? – возмутилась госпожа Син. – И откуда ей это стало известно?.. С ней еще кто-нибудь был?
– Барышня Пинъэр, – ответила Ваньян.
– Дала бы ей оплеуху! – заметила Фэнцзе. – Только я выйду, она убегает. Вернешься – ее и след простыл! Она тоже на стороне Юаньян? Тоже тебя ругала?
– Нет, барышня Пинъэр издали наблюдала, – спохватилась Ваньян, сообразив, что сказала лишнее. – Я даже не знаю, она ли это была, может, мне показалось.
– Позовите Пинъэр, скажите, что ее хочет видеть старшая госпожа, – распорядилась Фэнцзе. – Пусть немедля идет!
Фэнъэр побежала выполнять приказание, но вскоре вернулась и доложила:
– Сейчас у Пинъэр барышня Линь Дайюй, и Пинъэр не может прийти. Барышня Дайюй велела вам передать, что задержит Пинъэр по какому-то делу.
Притворившись рассерженной, Фэнцзе нарочито громко спросила:
– По делу? Что еще за дело?
Госпоже Син ничего не оставалось, как вернуться домой. Вечером она обо всем рассказала мужу.
Цзя Шэ подумал немного, распорядился позвать Цзя Ляня и сказал ему.
– Вызови из Нанкина Цзинь Цая. Надеюсь, там есть кому присмотреть за домом!
– Недавно мы получили из Нанкина письмо и узнали, что у Цзинь Цая астма, – ответил Цзя Лянь. – На всякий случай послали деньги на гроб. Возможно, бедняги уже нет в живых; или же он в тяжелом состоянии. А жена его совершенно глухая.
– Все вы мерзавцы! – заорал Цзя Шэ. – Наглецы! Хотел бы я знать, откуда такая осведомленность? Вон отсюда!
Перепуганный Цзя Лянь выскочил за дверь, а Цзя Шэ велел позвать Цзинь Вэньсяна. Цзя Лянь стоял в прихожей, не решаясь ни уйти, ни вновь предстать перед отцом. Тем временем пришел Цзинь Вэньсян. Слуги провели его во внутренние покои, и пробыл он там столько времени, сколько необходимо, чтобы четыре-пять раз хорошенько пообедать. Цзя Лянь не посмел его ни о чем расспрашивать и отправился домой, лишь узнав, что Цзя Шэ лег спать. А поздно вечером Фэнцзе рассказала ему о событиях того дня.
Юаньян всю ночь не спала. А утром пришел ее брат и попросил у матушки Цзя разрешения взять Юаньян на день домой. Юаньян очень не хотелось идти, но, опасаясь, как бы старая госпожа чего-нибудь не заподозрила, девушка скрепя сердце согласилась.
Дома брат передал Юаньян свой разговор с Цзя Шэ и принялся расписывать все преимущества сделанного ей предложения. Ведь это такая честь! Какое высокое положение она займет, если даст согласие! Все станут звать ее тетушкой. Но Юаньян слышать ничего не хотела, молчала, только зубами скрипела. Пришлось Цзинь Вэньсяну снова пойти к Цзя Шэ и рассказать, как обстоит дело.
– Передай жене, – едва сдерживая гнев, произнес Цзя Шэ, – чтобы сказала Юаньян следующее: «Испокон веков красавицы любили молодых; ей, вероятно, не нравится, что я стар! Может быть, ей приглянулся Баоюй или Цзя Лянь! Пусть выбросит из головы эту дурь! Никто не посмеет взять ее в наложницы, зная, что она мне отказала. И пусть не надеется, что старая госпожа ее пожалеет и выдаст замуж где-нибудь на стороне. В какую бы семью Юаньян ни попала, от меня ей все равно не уйти! Я отступлюсь лишь в том случае, если она умрет или же даст обет до конца своих дней не выходить замуж! Так что пусть лучше подумает, какие получит выгоды, если примет мое предложение, и соглашается!»
Цзинь Вэньсян слушал и поддакивал.
– Не вздумай меня обманывать! – предупредил Цзя Шэ. – Завтра же велю жене еще раз поговорить с Юаньян. Будет упорствовать – не ваша вина. Но если не согласится, не сносить вам головы!
Цзинь Вэньсян вернулся домой, жене ничего не сказал, позвал Юаньян и слово в слово передал ей свой разговор с Цзя Шэ.
Задохнувшись от гнева, Юаньян крикнула:
– Даже если бы я согласилась, вам пришлось бы спросить дозволения у старой госпожи.
Брат с женой решили, что Юаньян смирилась, и, очень довольная, Ваньян повела Юаньян к матушке Цзя.
Там в это время собрались госпожа Ван, тетушка Сюэ, Ли Вань, Фэнцзе, Баочай с сестрами и несколько пожилых женщин-экономок, чтобы поболтать и развлечься. Юаньян вошла, опустилась на колени перед матушкой Цзя и рассказала, о чем говорила с ней госпожа Син, а также брат и его жена.
– Я не согласилась стать наложницей старшего господина Цзя Шэ, – промолвила Юаньян, – тогда он заявил, что я либо влюбилась в Баоюя, либо жду, когда меня выдадут замуж на стороне. Он сказал, что даже на небе я от него не скроюсь. Так вот, знайте все, что я клянусь до конца дней своих не выходить замуж не только за Баоюя, но и за Баоцзиня, Баоиня[21], Драгоценного небесного владыку и самого Яшмового владыку. Если даже будет на то ваша воля, почтенная госпожа, я не выполню ее, хоть режьте меня! Я буду служить вам до тех пор, пока вы не уйдете на запад[22]. Но и после этого не стану жить с отцом, матерью или же старшим братом! Я покончу с собой либо постригусь в монахини! Пусть язык у меня отсохнет, если я вру! Призываю в свидетели Солнце и Луну, добрых и злых духов, Небо и Землю!
Сказав это, Юаньян выхватила из кармана ножницы, которые принесла с собой, и стала стричь волосы. Служанки бросились отнимать ножницы, но Юаньян уже успела срезать целую прядь. К счастью, это осталось незаметным, потому что волосы были густые.
Старая госпожа затряслась от гнева и закричала:
– У меня осталась всего одна преданная служанка, а против нее вздумали строить козни!
Не помня себя, матушка Цзя ткнула пальцем в сторону госпожи Ван:
– Все вы мне лжете! Прикидываетесь, будто относитесь ко мне с уважением, а сами только и ищете случая, как бы надуть! Появится у меня что-нибудь стоящее – начинаете клянчить, отдай да отдай! Так и с Юаньян. Увидели, что я люблю эту девочку, и норовите забрать. Зависть замучила. А я без нее как без рук!
Госпожа Ван быстро встала, не смея в ответ слово вымолвить. Тетушка Сюэ не решилась за нее вступиться, чтобы не перечить старой госпоже, а Ли Вань поспешила увести Юаньян.
Таньчунь, девушка умная, сразу смекнула, что госпожу Ван несправедливо обидели, но ни тетушка Сюэ, родная сестра госпожи Ван, ни Баочай, ни тем более Ли Вань, Фэнцзе и Баоюй не посмеют вмешиваться. Это могли бы сделать девушки.
Но Инчунь чересчур застенчива, Сичунь – слишком молода, поэтому Таньчунь, стоявшая под окном и слышавшая все, о чем говорилось в комнате, вбежала и обратилась к матушке Цзя.
– При чем тут госпожа? – крикнула она. – Ведь все это дело рук старшего дяди Цзя Шэ! Откуда было об этом знать тете Ван?
Гнев матушки Цзя мгновенно прошел, и она улыбнулась.
– Поглупела я на старости лет! – воскликнула она и повернулась к тетушке Сюэ: – Вы уж не смейтесь надо мной! Ваша сестра лучше моей старшей невестки Син! Та только мужа боится, а передо мной делает вид, будто почтительна к старшим. Напрасно я обидела вашу сестру.
– Вы просто питаете слабость к своей младшей невестке, – ответила тетушка Сюэ, – жалеете ее.
– Никакой слабости я к ней не питаю, – возразила матушка Цзя и обратилась к Баоюю: – Почему ты не вступился за мать, Баоюй, когда я несправедливо ее обидела?
– Да разве я мог, защищая матушку, упрекать старшего дядю Цзя Шэ и старшую тетю Син? – возразил Баоюй. – Вот и пришлось матушке всю вину принять на себя. Больше некому. Я мог сделать это вместо нее, но вы не поверили бы мне!
– Разумно, – согласилась матушка Цзя. – Встань теперь на колени перед матерью и скажи: «Мама, не обижайся! Бабушка стара стала, прости ее ради меня».
Баоюй подбежал к госпоже Ван и опустился на колени. Госпожа Ван подняла его и с улыбкой промолвила:
– Ладно, встань! Не надо за бабушку просить прощения!
– И Фэнцзе меня не остановила! – продолжала старая госпожа.
– Не посмела, – ответила Фэнцзе. – За что же меня упрекать?
Матушка Цзя засмеялась, а вслед за ней и все остальные.
– Кто же все-таки виноват? – снова спросила матушка Цзя.
– Сами подумайте – кто? – промолвила Фэнцзе. – У вас служанки как на подбор, одна лучше другой, вот все и зарятся. Хорошо, что я жена вашего внука! А будь я сама внуком, давно попросила бы отдать Юаньян мне.
– Выходит, я виновата? – улыбнулась матушка Цзя.
– А кто же еще? – ответила Фэнцзе.
– В таком случае бери Юаньян себе, я ее отпускаю, – промолвила матушка Цзя.
– Вот если в будущей жизни я стану мужчиной, непременно ее у вас попрошу, – пошутила Фэнцзе.
– Возьми тогда ее для Цзя Ляня, посмотрим, осмелится ли после этого твой бессовестный свекор домогаться ее, – сказала матушка Цзя.
– Цзя Лянь для нее не годится, – возразила Фэнцзе. – Это только мы с Пинъэр – друзья по несчастью – кое-как управляемся с ним.
Слова эти были встречены дружным смехом.
– Пожаловала старшая госпожа Син, – доложила девочка-служанка.
Госпожа Ван поднялась навстречу жене Цзя Шэ.
Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
Едва Фэнцзе вошла, госпожа Син отослала служанок и как-то нерешительно сказала:
– Есть у меня одно деликатное дело, я, право, не знаю, как быть, и решила посоветоваться с тобой. Моему мужу приглянулась Юаньян, и он хочет сделать ее своей наложницей. Ничего особенного в этом нет, но неизвестно, согласится ли старая госпожа. Вот он и велел мне с ней поговорить. Как бы это устроить?
– Не стоит наживать неприятности, – промолвила в ответ Фэнцзе. – Ведь старая госпожа даже есть не может, если рядом нет Юаньян! Разве согласится она ее отдать? Сама слышала, как старая госпожа не раз говорила: «Цзя Шэ уже в летах, и наложница ему не нужна». Ничего, кроме страданий, он девушке дать не может. Начнет жить с наложницей, перестанет заботиться о своем здоровье, забросит служебные дела! Вы только подумайте, госпожа, что затевает старший господин Цзя Шэ? Как говорится, пощекочешь тигра травинкой в носу, считай, что попал к нему в лапы. Можете сердиться, но к старой госпоже я с этим делом пойти не посмею. Ничего не получится, только навлеку на себя неприятности. Ваш муж далеко не молод и стал плохо соображать. Уговорите его, госпожа, отказаться от своего намерения. Да и как он будет смотреть в глаза всем своим родичам, если станет заниматься подобными глупостями?
– В других семьях мужчины заводят по нескольку наложниц, а нам почему нельзя? – холодно усмехнувшись, спросила госпожа Син. – Уговаривать его бесполезно. Но я знаю, что старая госпожа ни за что не отдаст любимую служанку в наложницы старшему сыну, к которому перейдет по наследству должность отца! Я просто хотела с тобой посоветоваться, а ты сразу стала на меня нападать, не заставлю же я тебя идти к старой госпоже – сама с ней поговорю. Думаешь, бесполезно? Но ты знаешь Цзя Шэ! Если я ничего не добьюсь, он непременно затеет со мной ссору!
Фэнцзе знала, что госпожа Син не блещет умом, боится мужа, всячески ему льстит, чтобы не лишиться его расположения. К тому же жадна до денег. Всем в доме ведает Цзя Шэ, но если вдруг в руки госпожи Син попадают деньги, она оставляет себе большую часть и экономит буквально на всем, чтобы хоть как-то покрыть безумные траты, которые делает Цзя Шэ. Она никому не доверяет, ни детям, ни слугам.
Выслушав госпожу Син, Фэнцзе поняла, что уговаривать ее бесполезно, и сказала:
– Вы правы. Я совершенно не знаю жизни. Мало что смыслю в делах. Будь Юаньян не служанкой, а даже жемчужиной, кому ее отдали бы родители, как не господину Цзя Шэ? Нечего верить тому, что говорят за глаза… Какая я все же дура! Взять, к примеру, моего мужа! Стоит ему провиниться, вы его готовы убить, а придет он к вам на поклон, вы на все для него готовы. Так и старая госпожа – наверняка не откажет господину Цзя Шэ. По секрету скажу вам: старая госпожа нынче в хорошем расположении духа, так что идите к ней прямо сейчас, не медлите! Я тоже пойду, постараюсь развеселить старую госпожу и уведу с собой всех, кто будет в ее покоях, чтобы вы могли с ней поговорить с глазу на глаз. Если на худой конец она и не согласится отдать Юаньян, по крайней мере, знать об этом никто не будет.
– Но мне хотелось бы прежде поговорить с самой Юаньян, – заметила госпожа Син. – Ведь если старая госпожа откажет, потом уже ничего не сделаешь. А Юаньян, хоть и застенчива, упорствовать, надеюсь, не станет. Вот тогда я и поговорю со старой госпожой. Не станет же она идти против желания Юаньян. «Кто хочет уйти, того не удержишь!» – гласит пословица. Уверена, все уладится!
– Как вы мудры! – воскликнула Фэнцзе. – Теперь я уверена, что все будет в порядке! Какой служанке не хочется стать госпожой? Ведь это лучше, чем выйти замуж за какого-нибудь непутевого парня!
– Совершенно с вами согласна, – промолвила госпожа Син. – Не только Юаньян, любая из наших управительниц не отказалась бы от такой завидной доли! Так что иди к старой госпоже, развесели ее, только о нашем разговоре ни слова. А я приду после ужина.
«Неизвестно, согласится ли Юаньян, – подумала Фэнцзе. – Она – упрямая. Поэтому лучше мне одной не ходить к старой госпоже. А то свекровь может подумать, что это я подговорила Юаньян отказаться, и весь свой гнев обратит на меня. Пойду-ка я лучше с нею вместе, так будет спокойнее. Не все ли равно, согласится старая госпожа или не согласится».
И Фэнцзе с улыбкой обратилась к госпоже Син:
– Совсем забыла! Когда я шла к вам, тетушка прислала мне две корзины перепелок; я распорядилась их зажарить и хотела прислать вам к ужину. Кроме того, я по дороге к вам встретила у ворот слуг, которые выкатывали вашу коляску, чтобы починить. Так что, госпожа, давайте поедем вместе в моей коляске!
Госпожа Син согласилась и велела служанкам подать выходное платье.
Фэнцзе помогла свекрови переодеться, после чего обе женщины вышли и сели в коляску.
Фэнцзе сказала госпоже Син:
– Лучше я приду следом за вами, а то спросит старая госпожа, что мне нужно, я не буду знать, что ответить.
Госпожа Син сочла соображения Фэнцзе вполне разумными и отправилась к матушке Цзя одна. Поболтав с ней немного, госпожа Син вышла, сказав, что хочет навестить госпожу Ван. Юаньян в это время вышивала у себя в комнате и, заметив госпожу Син, проходившую мимо, встала.
– Что ты делаешь? – спросила госпожа Син, взяла у Юаньян вышиванье и с улыбкой проговорила: – Дай-ка посмотреть!
Юаньян молчала.
– Да это замечательно! – воскликнула госпожа Син.
Она отдала девушке вышиванье и внимательно ее оглядела.
Юаньян была в поношенной сатиновой кофте светло-коричневого цвета, черной шелковой безрукавке, отороченной бахромой, и светло-зеленой юбке. У девушки была тонкая талия, округлые плечи, черные, как вороново крыло, волосы, овальное лицо с прямым носом; на щеках – несколько едва заметных веснушек.
Девушке стало не по себе от пристального взгляда госпожи Син.
– Что это вы, госпожа, так поздно пришли? – удивленно спросила она.
Госпожа Син обернулась, бросила выразительный взгляд на сопровождавших ее служанок, и те тотчас же покинули комнату.
Госпожа Син села рядом с Юаньян, взяла ее за руку и с улыбкой сказала:
– Я пришла сообщить тебе радостную весть.
Юаньян сразу догадалась, в чем дело, покраснела и опустила голову.
– Господину Цзя Шэ нужна женщина, которой он мог бы довериться, – продолжала госпожа Син. – Он давно хотел купить наложницу, но не решается сделать это через посредника. Мало ли какие бывают девушки! Вдруг начнет строить козни да интриги плести. Тогда господин стал приглядываться к девушкам из нашего дворца, целых полгода выбирал, ни одна не пришлась по душе: то внешность неподходящая, то характер. А ты приглянулась ему: красивая, добрая, скромная, честная. Так вот, я хочу просить старую госпожу отдать тебя старшему господину Цзя Шэ. Как только ты войдешь в наш дом и откроешь лицо, старший господин сделает тебя младшей женой, будешь пользоваться уважением и почетом. Нрав у тебя твердый, чего хочешь, того добьешься в жизни. Пословица гласит: «Золото обменивается только на золото», вот почему ты и приглянулась старшему господину! Если согласишься, осуществятся твои желания, а завистники сразу прикусят язык. Пойдем со мной к старой госпоже!
С этими словами госпожа Син взяла Юаньян за руку. Юаньян еще гуще покраснела, высвободила руку и не двигалась с места. Госпожа Син решила, что она стыдится, и сказала:
– Что ты робеешь? Говорить буду я, тебе – не придется!
Юаньян еще ниже опустила голову.
– Ты что, не согласна? – удивилась госпожа Син. – Тогда скажу тебе прямо – глупая ты! Неужели служанкой быть лучше, чем госпожой? Года через два-три тебя выдадут замуж за простого парня, и ты так и останешься рабыней! Соглашайся! Тебе у нас будет хорошо. У меня характер мягкий, уживчивый, ты это знаешь, да и старший господин тебя не обидит. А родишь ему сына или дочь, сравняешься со мной по положению. Слуги будут тебе угождать. Откажешься, жалеть будешь!
Юаньян по-прежнему молчала, не поднимая головы.
– Ты же умница и вдруг заупрямилась! Может, что-нибудь не по тебе? Говори прямо! Я сделаю все, как ты захочешь! И с родителями твоими поговорю, если самой стыдно. Они спросят, согласна ли ты, тогда выскажешь им всю правду.
С этими словами госпожа Син встала и отправилась к Фэнцзе.
Фэнцзе уже успела переодеться и рассказать Пинъэр о своем разговоре с госпожой Син.
– Думаю, ничего не получится, – с сомнением покачала головой Пинъэр. – Мы часто делимся друг с другом, и, судя по тому, что говорит Юаньян, вряд ли она согласится. Впрочем, увидим!
– Госпожа Син непременно придет советоваться со мной, – заметила Фэнцзе. – Хорошо, если ей удалось все уладить, если же ничего не вышло, мне незачем вмешиваться! Лучше скажи, готовы ли перепелки? И еще что-нибудь вели приготовить, есть хочется, а сама погуляй; придешь, когда уйдет госпожа Син.
Пинъэр приказала служанкам выполнить распоряжение Фэнцзе и вольной птицей выпорхнула в сад.
Юаньян догадалась, что госпожа Син отправилась за советом к Фэнцзе и что скоро к ней снова придут с этим же разговором. Поэтому она позвала Хупо и сказала:
– Если меня позовет старая госпожа, скажи, что я себя плохо чувствую и пошла в сад проветриться.
Хупо обещала, и Юаньян отправилась в сад. Здесь ей попалась навстречу Пинъэр.
– А, новая наложница! – смеясь, вскричала Пинъэр, предварительно убедившись, что поблизости никого нет.
– Вы все будто сговорились меня извести! – краснея, воскликнула Юаньян. – Вот погоди, я твоей госпоже устрою скандал!
Пинъэр пожалела о сказанном, схватила Юаньян за руку, отвела в тень развесистого клена, усадила на камень и слово в слово передала все, что ей рассказала Фэнцзе.
– Я думала, все мы дружны между собой! – с холодной усмешкой произнесла Юаньян, выслушав Пинъэр. – Чего только мы не вытворяли в детстве, чего не говорили друг другу! Иных в живых нет, некоторых прогнали, или же они ушли прислуживать другим господам. Все мы выросли, у каждой из нас своя жизнь. Но я осталась такой, как была – никого не обманываю, говорю все как есть. Так вот, скажу тебе по секрету, смотри не передавай своей госпоже! Я не только в наложницы не пойду к старшему господину, но и законной женой его не стану, если бы, к примеру, госпожа Син умерла и он прислал ко мне трех свах.
Пинъэр хотела ей возразить, но в этот момент из-за горки донесся смех.
– Вот бесстыжая! Не боишься, что после таких слов типун тебе на язык сядет?
Вздрогнув от испуга, Пинъэр и Юаньян вскочили и побежали в ту сторону, откуда послышался смех. Там они увидели Сижэнь.
– Что случилось? – спросила та. – Ну-ка расскажите!
Они сели на камни, и Пинъэр повторила свой рассказ.
– Говоря по правде, нам не следовало бы заводить подобные разговоры, – заметила Сижэнь. – Но справедливости ради надо признать, что старший господин поступает подло! Будь у него хоть капля совести, не стал бы он так безобразничать!
– Если ты и в самом деле не хочешь становиться наложницей, – сказала Пинъэр, – я дам тебе хороший совет. Попроси старую госпожу сказать, что она уже обещала отдать тебя второму господину Цзя Ляню. Тогда старший господин отступится.
– Ну и дрянь же ты! – воскликнула Юаньян. – Поговори еще! Ведь твоя госпожа недавно несла такой же вздор! И вот чем это кончилось!
– Тогда скажи, что старая госпожа обещала отдать тебя второму господину Баоюю, – предложила Сижэнь. – После этого старший господин Цзя Шэ даже думать о тебе перестанет!
– Негодницы! – крикнула Юаньян. – Чтоб вы подохли! Я думала, вы мне сочувствуете, хотите помочь, а вы насмехаетесь! Рано обрадовались! Думаете, вас не ждет такая же участь? Не все делается так, как мы хотим!
– Милая сестра! – воскликнули девушки, заметив, что Юаньян не на шутку рассержена. – Нечего злиться! Ведь все мы живем с самого детства как сестры! Все это шутка! Да и не слышал никто. Успокойся и расскажи, что ты думаешь делать?
– Что делать? – проговорила Юаньян. – Не пойду в наложницы, и все тут!
– На этом дело не кончится, – возразила Пинъэр, покачав головой. – Не так это просто. Ведь ты знаешь характер старшего господина! Пока ты прислуживаешь старой госпоже, он не осмеливается тебя трогать. Но так вечно продолжаться не может! Когда-нибудь тебе придется расстаться со старой госпожой. И ты попадешь в руки старшего господина. Тогда будет хуже!
– Сколько проживет старая госпожа, столько я буду ей служить, – с холодной усмешкой ответила Юаньян, – а когда она умрет, старший господин должен будет целых три года соблюдать траур! Не посмеет же он взять наложницу сразу после смерти матери! А три года – срок не малый. Пройдут они – тогда и буду думать. На худой конец постригусь в монашки. Или же покончу с собой. Разве обязательно выходить замуж? Можно и так прожить, сохранить чистоту и невинность!
– Что эта негодяйка болтает?! – вскричали Сижэнь и Пинъэр.
– Чего стесняться, раз дело приняло такой оборот?! – крикнула в ответ Юаньян, – Со временем убедитесь, что я правду сказала. Госпожа Син обещала поговорить с моими родителями! Что ж, пусть едет в Нанкин их искать!
– Твои родители остались в Нанкине присматривать за господским домом, – сказала Пинъэр, – и госпоже Син их нетрудно найти. Еще ты забыла, что твой старший брат с женой живут здесь… Жаль, что ты родилась во дворце Жунго! Нам лучше – нас ведь купили.
– А чем хуже девушки, которые родились здесь? – вскричала Юаньян. – Как говорится, вола силой не заставишь пить воду. Выходит, если я не соглашусь, старший господин убьет моих родителей?
Вдруг девушки заметили, что к ним направляется Ваньян, жена старшего брата Юаньян.
– Госпожа Син, поскольку родители твои далеко, решила сговориться с женой твоего старшего брата, – сказала Сижэнь, кивнув в сторону Ваньян.
– Да, эта потаскуха готова, как говорится, «в шесть царств продать одного верблюда»! – воскликнула Юаньян. – Из кожи вон лезет, чтобы угодить господам!
Ваньян тем временем подошла к девушкам.
– Я ищу тебя, ищу, а ты, оказывается, вот где! – обратилась она к Юаньян. – Пойдем, мне нужно с тобой поговорить.
– Что ты хотела сказать? – спросила Юаньян. – Говори, не стесняйся!
– Лучше я одной тебе скажу, – ответила Ваньян. – Надеюсь, ты обрадуешься!
– Уж не хочешь ли ты мне сообщить ту же новость, что и госпожа Син? – спросила Юаньян.
– Ну, раз ты все знаешь, незачем мне стараться! – воскликнула женщина. – Пойдем, расскажу тебе подробности! Подумать только, радость-то какая!
Тут Юаньян не стерпела, выпрямилась во весь рост, плюнула Ваньян в лицо и, тыча в нее пальцем, стала ругаться:
– Заткни свой поганый рот и убирайся! Хороша новость, нечего сказать! Думала, обрадуюсь? Теперь я поняла, почему тебе завидно, когда чья-нибудь дочь становится наложницей, – благодаря ее покровительству можно устраивать свои делишки. Вот у тебя и разгорелись глаза, и ты готова бросить меня в пекло! Рассчитываете с моей помощью стать господами и делать все что заблагорассудится! А если я не угожу господину – бросите меня на произвол судьбы?
Юаньян в голос заплакала. Пинъэр и Сижэнь принялись ее утешать. Ваньян смутилась:
– Скажи прямо, согласна или не согласна, – нечего других приплетать! Недаром пословица гласит: «Не говори карлику, что он мал». Не стану с тобой спорить, хоть ты и ругаешь меня, ну а эти девушки при чем? Думаешь, им приятно слушать, что ты болтаешь о наложницах?
– Неправда, – вскричали Пинъэр и Сижэнь, – она вовсе не нас имела в виду, это вы других приплетаете. Никто пока не собирается брать нас в наложницы! А если бы и взяли, корысти от этого никому никакой – родных-то у нас тут нет! С какой же стати Юаньян нас будет ругать?
– Стыдно ей, вот она и валит все с больной головы на здоровую, против меня вас хочет настроить, – промолвила Юаньян. – Хорошо, что вы не попались на ее удочку. Я, глупая, наболтала невесть что, а ей это на руку!
Ваньян поняла, что попала в дурацкое положение, и, сердясь, удалилась. Юаньян продолжала ругаться, с трудом Пинъэр и Сижэнь ее успокоили.
– Ты зачем от нас пряталась? – спросила Пинъэр у Сижэнь.
– Я ходила к четвертой барышне Сичунь, думала, второй господин Баоюй у нее, но оказалось, он только что ушел, и я вернулась, надеясь встретить его по дороге, но почему-то не встретила. И пошла к барышне Линь Дайюй. По пути мне попалась служанка, она сказала, что и у барышни Линь Дайюй его нет. Тогда я решила, что он вышел из сада, и вдруг увидела тебя. Спряталась за дерево, и ты меня не заметила. Потом к тебе подошла Юаньян. Я перебежала за горку и стала слушать ваш разговор. Мне и в голову не пришло, что, имея четыре глаза, вы меня не увидите!
– Тебя не заметили четыре глаза, а меня – шесть! – произнес кто-то, смеясь.
Девушки вздрогнули от неожиданности, обернулись. И как вы думаете, кто стоял перед ними?.. Баоюй!
– А я тебя ищу! – опомнившись, воскликнула Сижэнь. – Откуда ты явился?
– Я был у сестры Сичунь, вышел, вдруг ты навстречу, – с улыбкой произнес Баоюй. – Я сразу догадался, что ты меня ищешь, но решил над тобой подшутить и спрятался. А ты прошла мимо, зашла во двор, но вскоре снова появилась, расспрашивая обо мне служанку. А я в это время сидел в укрытии и смеялся. Когда ты подошла совсем близко, я хотел тебя напугать, но ты сама спряталась, и я понял, что ты тоже хочешь кого-то напугать, и тут заметил Пинъэр и Юаньян. Тогда я тихонько выбрался из укрытия, сделал небольшой крюк и зашел сзади. А когда ты вышла и стала беседовать с ними, спрятался в том месте, где пряталась ты.
– Давайте посмотрим, нет ли еще кого-нибудь поблизости? – предложила Пинъэр.
– Никого нет! – заверил ее Баоюй.
Юаньян догадалась, что Баоюй слышал весь разговор, и, чтобы скрыть смущение, легла на камень и притворилась спящей.
– Камень холодный, – затормошил ее Баоюй. – Иди лучше домой спать!
Он тормошил Юаньян до тех пор, пока она не встала. Затем пригласил Пинъэр зайти выпить чаю, а Сижэнь пригласила Юаньян, и они вчетвером отправились во двор Наслаждения пурпуром.
Баоюй и в самом деле слышал разговор девушек, и на душе у него было невесело. Он сочувствовал Юаньян и, едва зайдя в дом, сразу прошел во внутренние покои и лег на кровать, предоставив девушек самим себе.
Госпожа Син тем временем расспрашивала Фэнцзе об отце Юаньян. Вот что рассказала ей Фэнцзе:
– Отца Юаньян зовут Цзинь Цай, они с женой живут в Нанкине, присматривают за нашим домом. Сюда он приезжает редко. Зато Цзинь Вэньсян, старший брат Юаньян, служит у старой госпожи и ведает всякого рода закупками, а жена его – старшая прачка, тоже у старой госпожи.
Госпожа Син велела позвать жену Цзинь Вэньсяна и все ей рассказала. Та, разумеется, очень обрадовалась и пошла искать Юаньян, надеясь все быстро уладить. Но совершенно неожиданно Юаньян ее обругала, да еще от Сижэнь и Пинъэр ей досталось. Пристыженная и злая, она возвратилась к госпоже Син и сказала:
– Ничего не выйдет! Она еще и обругала меня! А Сижэнь помогла! Такого наговорила, что повторить стыдно! – О Пинъэр она предпочла умолчать, боясь Фэнцзе. – Вы, госпожа, посоветовали бы старшему господину Цзя Шэ купить себе другую наложницу. Эта дрянь не заслуживает такой чести, да и у нас, видно, судьба несчастливая.
– А при чем тут Сижэнь? – возмутилась госпожа Син. – И откуда ей это стало известно?.. С ней еще кто-нибудь был?
– Барышня Пинъэр, – ответила Ваньян.
– Дала бы ей оплеуху! – заметила Фэнцзе. – Только я выйду, она убегает. Вернешься – ее и след простыл! Она тоже на стороне Юаньян? Тоже тебя ругала?
– Нет, барышня Пинъэр издали наблюдала, – спохватилась Ваньян, сообразив, что сказала лишнее. – Я даже не знаю, она ли это была, может, мне показалось.
– Позовите Пинъэр, скажите, что ее хочет видеть старшая госпожа, – распорядилась Фэнцзе. – Пусть немедля идет!
Фэнъэр побежала выполнять приказание, но вскоре вернулась и доложила:
– Сейчас у Пинъэр барышня Линь Дайюй, и Пинъэр не может прийти. Барышня Дайюй велела вам передать, что задержит Пинъэр по какому-то делу.
Притворившись рассерженной, Фэнцзе нарочито громко спросила:
– По делу? Что еще за дело?
Госпоже Син ничего не оставалось, как вернуться домой. Вечером она обо всем рассказала мужу.
Цзя Шэ подумал немного, распорядился позвать Цзя Ляня и сказал ему.
– Вызови из Нанкина Цзинь Цая. Надеюсь, там есть кому присмотреть за домом!
– Недавно мы получили из Нанкина письмо и узнали, что у Цзинь Цая астма, – ответил Цзя Лянь. – На всякий случай послали деньги на гроб. Возможно, бедняги уже нет в живых; или же он в тяжелом состоянии. А жена его совершенно глухая.
– Все вы мерзавцы! – заорал Цзя Шэ. – Наглецы! Хотел бы я знать, откуда такая осведомленность? Вон отсюда!
Перепуганный Цзя Лянь выскочил за дверь, а Цзя Шэ велел позвать Цзинь Вэньсяна. Цзя Лянь стоял в прихожей, не решаясь ни уйти, ни вновь предстать перед отцом. Тем временем пришел Цзинь Вэньсян. Слуги провели его во внутренние покои, и пробыл он там столько времени, сколько необходимо, чтобы четыре-пять раз хорошенько пообедать. Цзя Лянь не посмел его ни о чем расспрашивать и отправился домой, лишь узнав, что Цзя Шэ лег спать. А поздно вечером Фэнцзе рассказала ему о событиях того дня.
Юаньян всю ночь не спала. А утром пришел ее брат и попросил у матушки Цзя разрешения взять Юаньян на день домой. Юаньян очень не хотелось идти, но, опасаясь, как бы старая госпожа чего-нибудь не заподозрила, девушка скрепя сердце согласилась.
Дома брат передал Юаньян свой разговор с Цзя Шэ и принялся расписывать все преимущества сделанного ей предложения. Ведь это такая честь! Какое высокое положение она займет, если даст согласие! Все станут звать ее тетушкой. Но Юаньян слышать ничего не хотела, молчала, только зубами скрипела. Пришлось Цзинь Вэньсяну снова пойти к Цзя Шэ и рассказать, как обстоит дело.
– Передай жене, – едва сдерживая гнев, произнес Цзя Шэ, – чтобы сказала Юаньян следующее: «Испокон веков красавицы любили молодых; ей, вероятно, не нравится, что я стар! Может быть, ей приглянулся Баоюй или Цзя Лянь! Пусть выбросит из головы эту дурь! Никто не посмеет взять ее в наложницы, зная, что она мне отказала. И пусть не надеется, что старая госпожа ее пожалеет и выдаст замуж где-нибудь на стороне. В какую бы семью Юаньян ни попала, от меня ей все равно не уйти! Я отступлюсь лишь в том случае, если она умрет или же даст обет до конца своих дней не выходить замуж! Так что пусть лучше подумает, какие получит выгоды, если примет мое предложение, и соглашается!»
Цзинь Вэньсян слушал и поддакивал.
– Не вздумай меня обманывать! – предупредил Цзя Шэ. – Завтра же велю жене еще раз поговорить с Юаньян. Будет упорствовать – не ваша вина. Но если не согласится, не сносить вам головы!
Цзинь Вэньсян вернулся домой, жене ничего не сказал, позвал Юаньян и слово в слово передал ей свой разговор с Цзя Шэ.
Задохнувшись от гнева, Юаньян крикнула:
– Даже если бы я согласилась, вам пришлось бы спросить дозволения у старой госпожи.
Брат с женой решили, что Юаньян смирилась, и, очень довольная, Ваньян повела Юаньян к матушке Цзя.
Там в это время собрались госпожа Ван, тетушка Сюэ, Ли Вань, Фэнцзе, Баочай с сестрами и несколько пожилых женщин-экономок, чтобы поболтать и развлечься. Юаньян вошла, опустилась на колени перед матушкой Цзя и рассказала, о чем говорила с ней госпожа Син, а также брат и его жена.
– Я не согласилась стать наложницей старшего господина Цзя Шэ, – промолвила Юаньян, – тогда он заявил, что я либо влюбилась в Баоюя, либо жду, когда меня выдадут замуж на стороне. Он сказал, что даже на небе я от него не скроюсь. Так вот, знайте все, что я клянусь до конца дней своих не выходить замуж не только за Баоюя, но и за Баоцзиня, Баоиня[21], Драгоценного небесного владыку и самого Яшмового владыку. Если даже будет на то ваша воля, почтенная госпожа, я не выполню ее, хоть режьте меня! Я буду служить вам до тех пор, пока вы не уйдете на запад[22]. Но и после этого не стану жить с отцом, матерью или же старшим братом! Я покончу с собой либо постригусь в монахини! Пусть язык у меня отсохнет, если я вру! Призываю в свидетели Солнце и Луну, добрых и злых духов, Небо и Землю!
Сказав это, Юаньян выхватила из кармана ножницы, которые принесла с собой, и стала стричь волосы. Служанки бросились отнимать ножницы, но Юаньян уже успела срезать целую прядь. К счастью, это осталось незаметным, потому что волосы были густые.
Старая госпожа затряслась от гнева и закричала:
– У меня осталась всего одна преданная служанка, а против нее вздумали строить козни!
Не помня себя, матушка Цзя ткнула пальцем в сторону госпожи Ван:
– Все вы мне лжете! Прикидываетесь, будто относитесь ко мне с уважением, а сами только и ищете случая, как бы надуть! Появится у меня что-нибудь стоящее – начинаете клянчить, отдай да отдай! Так и с Юаньян. Увидели, что я люблю эту девочку, и норовите забрать. Зависть замучила. А я без нее как без рук!
Госпожа Ван быстро встала, не смея в ответ слово вымолвить. Тетушка Сюэ не решилась за нее вступиться, чтобы не перечить старой госпоже, а Ли Вань поспешила увести Юаньян.
Таньчунь, девушка умная, сразу смекнула, что госпожу Ван несправедливо обидели, но ни тетушка Сюэ, родная сестра госпожи Ван, ни Баочай, ни тем более Ли Вань, Фэнцзе и Баоюй не посмеют вмешиваться. Это могли бы сделать девушки.
Но Инчунь чересчур застенчива, Сичунь – слишком молода, поэтому Таньчунь, стоявшая под окном и слышавшая все, о чем говорилось в комнате, вбежала и обратилась к матушке Цзя.
– При чем тут госпожа? – крикнула она. – Ведь все это дело рук старшего дяди Цзя Шэ! Откуда было об этом знать тете Ван?
Гнев матушки Цзя мгновенно прошел, и она улыбнулась.
– Поглупела я на старости лет! – воскликнула она и повернулась к тетушке Сюэ: – Вы уж не смейтесь надо мной! Ваша сестра лучше моей старшей невестки Син! Та только мужа боится, а передо мной делает вид, будто почтительна к старшим. Напрасно я обидела вашу сестру.
– Вы просто питаете слабость к своей младшей невестке, – ответила тетушка Сюэ, – жалеете ее.
– Никакой слабости я к ней не питаю, – возразила матушка Цзя и обратилась к Баоюю: – Почему ты не вступился за мать, Баоюй, когда я несправедливо ее обидела?
– Да разве я мог, защищая матушку, упрекать старшего дядю Цзя Шэ и старшую тетю Син? – возразил Баоюй. – Вот и пришлось матушке всю вину принять на себя. Больше некому. Я мог сделать это вместо нее, но вы не поверили бы мне!
– Разумно, – согласилась матушка Цзя. – Встань теперь на колени перед матерью и скажи: «Мама, не обижайся! Бабушка стара стала, прости ее ради меня».
Баоюй подбежал к госпоже Ван и опустился на колени. Госпожа Ван подняла его и с улыбкой промолвила:
– Ладно, встань! Не надо за бабушку просить прощения!
– И Фэнцзе меня не остановила! – продолжала старая госпожа.
– Не посмела, – ответила Фэнцзе. – За что же меня упрекать?
Матушка Цзя засмеялась, а вслед за ней и все остальные.
– Кто же все-таки виноват? – снова спросила матушка Цзя.
– Сами подумайте – кто? – промолвила Фэнцзе. – У вас служанки как на подбор, одна лучше другой, вот все и зарятся. Хорошо, что я жена вашего внука! А будь я сама внуком, давно попросила бы отдать Юаньян мне.
– Выходит, я виновата? – улыбнулась матушка Цзя.
– А кто же еще? – ответила Фэнцзе.
– В таком случае бери Юаньян себе, я ее отпускаю, – промолвила матушка Цзя.
– Вот если в будущей жизни я стану мужчиной, непременно ее у вас попрошу, – пошутила Фэнцзе.
– Возьми тогда ее для Цзя Ляня, посмотрим, осмелится ли после этого твой бессовестный свекор домогаться ее, – сказала матушка Цзя.
– Цзя Лянь для нее не годится, – возразила Фэнцзе. – Это только мы с Пинъэр – друзья по несчастью – кое-как управляемся с ним.
Слова эти были встречены дружным смехом.
– Пожаловала старшая госпожа Син, – доложила девочка-служанка.
Госпожа Ван поднялась навстречу жене Цзя Шэ.
Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
Глава coрок седьмая
Глупца, играющего чувствами, беспощадно избивают;
жестокий отрок, спасаясь от беды, бежит в далекие края
Итак, услышав, что пожаловала госпожа Син, госпожа Ван поспешила ей навстречу. Госпожа Син, не зная, что матушке Цзя все уже известно, пришла узнать, чем кончились переговоры. Но едва переступила порог, как служанки ей рассказали, что произошло.
Госпожа Син хотела вернуться, но было поздно – в доме уже знали о ее приходе.
Госпожа Син вошла, справилась о здоровье матушки Цзя, но та в ответ не проронила ни слова. Госпожа Син смутилась. Фэнцзе, сославшись на дела, улизнула. Следом за Юаньян ушли тетушка Сюэ и госпожа Ван, боясь оказаться лишними. Госпожа Син осталась наедине с матушкой Цзя.
– Я уже знаю, что твой муж хочет взять в наложницы Юаньян и ты пришла просить за него. Что же, ты, как говорится, «трижды послушная и четырежды добродетельная»! Однако на сей раз перестаралась! В доме полным-полно сыновей и внуков, но ты боишься навлечь на себя гнев мужа! Мало того: он безобразничает, а ты потакаешь!
Госпожа Син густо покраснела.
– Я пыталась его отговорить, – робко произнесла она, – но он слушать не желает! Вы же знаете, госпожа, его нрав! Что мне оставалось делать!
– А если он велит тебе убить человека? – гневно спросила матушка Цзя. – Убьешь? Подумай: жена твоего брата честная, скромная, здоровье у нее слабое, а хлопот полон рот. Ей, как говорится, то и дело приходится хвататься то за грабли, то за метлу. И это при том, что ты ей помогаешь. Нас Юаньян выручает, ведь я нынче делами не занимаюсь. А Юаньян так внимательна, так предана мне! О чем бы я ни попросила, все раздобудет. И за служанками следит, чтобы не ленились. Так неужели я должна теперь все бремя хлопот взвалить на себя? Сама о себе заботиться? Просить то одно, то другое, если понадобится? Никого, кроме Юаньян, у меня не осталось! Она старше других и потому знает, как мне угодить! Никогда ничего не клянчит, ни одежду, ни деньги. За это и снискала себе всеобщее уважение, и господа, и служанки ей доверяют. Эта девочка – мне опора. Да и у других, благодаря ей, убавилось хлопот! Не угодят мне жены моих сыновей и внуков, она все за них сделает, лишь бы я не сердилась. А как умеет поговорить, развеселить меня! Нет, никакая жемчужина мне ее не заменит! Нужна твоему мужу наложница, пусть купит какую хочет. Деньги я дам, восемь тысяч лянов серебра, десять, сколько потребуется! А Юаньян пусть выбросит из головы, если искренне хочет выказать мне сыновнее послушание. Так и передай ему, когда вернешься домой.
Матушка Цзя перевела дух и приказала одной из служанок:
– Позови тетушку Сюэ и барышень! Жаль, что все разошлись и не слышали нашего разговора!
Служанка ушла выполнять приказание, и вскоре снова все собрались.
Лишь тетушка Сюэ не пошла, сказав посланной за ней служанке:
– Ведь я только оттуда. Зачем снова идти? Передай, что я сплю!
– Старая госпожа рассердится, если вы не придете, – промолвила девочка. – Пожалейте хоть нас! Я готова вас отнести на спине, если вам трудно идти!
– Ах ты, маленькая плутовка! – рассмеялась тетушка. – Тебе-то чего бояться? Поругают, и все!
С этими словами тетушка поднялась и последовала за девочкой.
Едва она переступила порог, как матушка Цзя пригласила ее сесть и сказала:
– Давайте сыграем в карты! Я знаю, вы, как и я, игрок слабый, поэтому сядем рядом и будем друг друга поддерживать, а то Фэнцзе непременно нас обыграет.
– Совершенно с вами согласна, – кивнула головой тетушка Сюэ. – Вы уж, почтенная госпожа, выручайте меня! Сыграем вчетвером или же одни будут играть, а другие помогать нам?
– А разве можно не вчетвером? – спросила госпожа Ван.
– Один пусть помогает, так веселее, – заметила Фэнцзе.
– Позовите Юаньян, – распорядилась матушка Цзя. – Пусть сядет рядом со мной. Тетушка Сюэ плохо видит, а Юаньян будет нам подсказывать ходы.
Фэнцзе хихикнула и шепнула Таньчунь:
– Вы все грамотные, а гадать не умеете!
– При чем тут гадание, – удивилась Таньчунь. – Не гадать надо, а думать, как выиграть у старой госпожи несколько монет!
– Я хотела погадать, сколько проиграю! – ответила Фэнцзе. – Где уж мне мечтать о выигрыше! Не успела сесть, как справа и слева от меня устроили засаду.
Слова Фэнцзе насмешили матушку Цзя и тетушку Сюэ.
Вскоре пришла Юаньян и села возле матушки Цзя, а рядом с ней – Фэнцзе. Расстелили красный ковер, перемешали карты и объявили младшего. Игра началась.
Заметив, что после нескольких ходов матушка Цзя почти набрала нужную комбинацию, Юаньян незаметно сделала знак Фэнцзе, как раз был ее ход. Фэнцзе поняла, что матушке Цзя не хватает карты с двумя очками, но сделала вид, будто усиленно думает.
– Нужная мне карта у тетушки Сюэ, – с нарочитой неуверенностью произнесла Фэнцзе. – Если не пойти с нее, ничего не получится.
– Нужной тебе карты у меня нет, – заявила тетушка Сюэ.
– Что ж, проверим, – заметила Фэнцзе.
– Проверять будешь потом, а сейчас ходи, – торопила ее тетушка Сюэ, – посмотрим, с какой карты ты пойдешь!
Фэнцзе сделала ход, тетушка Сюэ увидела два очка и рассмеялась:
– Вот оно что! Теперь, пожалуй, выигрыш достанется почтенной госпоже!
– Я неправильно пошла! – как бы спохватившись, воскликнула Фэнцзе.
– Поздно! Раньше надо было думать! – промолвила матушка Цзя. – Попробуй только взять карты обратно!
– Надо было мне прежде погадать! – сокрушалась Фэнцзе. – Сама виновата, обижаться не на кого.
– Так и надо, сама себя высекла! – заметила матушка Цзя. – Думать нужно, а не гадать, – и она обратилась к тетушке Сюэ: – Я совсем не стремилась к выигрышу. Зачем мне эти гроши? Просто везет, и все!
– Разумеется, – поддакнула тетушка Сюэ. – Кто посмеет в этом усомниться?
Фэнцзе тем временем отсчитывала монеты. Но, услышав слова тетушки Сюэ, быстро нанизала их на веревочку и воскликнула:
– Вот и прекрасно! Бабушка играет не ради денег, а ради удачи! А я – наоборот. Поэтому денег отдавать не стану, лучше их спрячу!
Матушка Цзя никогда не тасовала карты, это делала вместо нее Юаньян. Вот и сейчас она продолжала беседовать с тетушкой Сюэ. Наконец она заметила, что Юаньян сидит неподвижно, и спросила:
– Что ты все время дуешься, даже не хочешь тасовать карты?
– Потому что госпожа Фэнцзе не желает отдавать деньги! – улыбнулась в ответ Юаньян.
– Пусть не отдает, ей же хуже! – проговорила матушка Цзя и велела девочке-служанке взять у Фэнцзе связку монет. Служанка взяла и положила деньги перед матушкой Цзя.
– Отдайте! – взмолилась Фэнцзе.
– Фэнцзе и в самом деле мелочна! – заметила тетушка Сюэ. – Шуток не понимает!
Тут Фэнцзе встала, дернула тетушку Сюэ за рукав и, указывая пальцем на деревянную шкатулку, куда матушка Цзя имела обыкновение прятать деньги, сказала:
– Взгляните, тетушка! Мне не сосчитать денег, которые у меня «вышутили» и спрятали в шкатулку! Видите эту связку монет? И часа не пройдет, как она присоединится к тем, что лежат в бабушкиной шкатулке. Так не проще ли сразу положить деньги в шкатулку? Тогда бабушка успокоится и поспешит отослать меня «по важному делу».
Стены, казалось, задрожали от смеха, но тут Пинъэр, как нарочно, принесла Фэнцзе еще связку, на случай, если у нее не хватит.
– Не надо! – замахала руками Фэнцзе. – Отдай бабушке! Пусть спрячет в шкатулку. Все меньше хлопот!
Матушка Цзя затряслась от хохота и даже рассыпала по столу карты.
– Юаньян, дай-ка ей оплеуху! – крикнула старая госпожа.
Пинъэр, как ей было приказано, положила деньги перед матушкой Цзя, а сама, засмеявшись, ушла. Во дворе ей встретился Цзя Лянь и спросил:
– Старшая госпожа Син у матушки Цзя? Отец велел ее позвать.
– Не ходи туда, – сказала Пинъэр. – Старая госпожа рассердилась на госпожу Син, и лишь сейчас госпоже Син удалось немного умерить ее гнев.
– Я только спрошу у старой госпожи, поедет ли она четырнадцатого числа к Лай Да и нужен ли ей паланкин, – проговорил Цзя Лянь. – Так мне удастся вызвать матушку и ублажить старую госпожу. Что ты на это скажешь?
– Лучше не ходи, – посоветовала Пинъэр. – Старая госпожа так разгневалась, что даже обругала госпожу Ван и своего любимого Баоюя. А уж тебе подавно достанется!
– Но страсти как будто бы улеглись, – стоял на своем Цзя Лянь. – С какой же стати она опять будет гневаться? Тем более что я тут вообще ни при чем. Отец велел мне привести матушку и рассердится, если я не выполню его приказа.
Подумав, что Цзя Лянь прав, Пинъэр последовала за ним в покои матушки Цзя.
Бесшумно ступая, Цзя Лянь приблизился к двери, отодвинул занавеску и заглянул в комнату. Госпожа Син все еще стояла перед матушкой Цзя, не смея пошевельнуться. И это сразу бросилось Цзя Ляню в глаза.
Фэнцзе, от которой ничто не могло ускользнуть, заметила Цзя Ляня, сделала ему знак не входить, а на госпожу Син бросила выразительный взгляд.
Госпожа Син сразу смекнула, в чем дело, но просто так было неудобно уйти, и она налила матушке Цзя чашку чая. Вдруг матушка Цзя обернулась, а Цзя Лянь не успел вовремя спрятаться.
– Кто это сует голову в дверь, как шкодливый мальчишка? – спросила матушка Цзя.
– И мне показалось, будто там кто-то есть! – поддакнула Фэнцзе, вставая с места.
Но тут Цзя Лянь появился в комнате и, низко кланяясь матушке Цзя, промолвил:
– Позвольте узнать, почтенная госпожа, поедете ли вы четырнадцатого числа к Лай Да и нужен ли вам паланкин?
– Если ты только за этим пришел, почему прятался? – спросила матушка Цзя. – Снова хитришь!
– Я хотел об этом спросить у жены, но увидел, что вы играете в карты, и не посмел мешать, – ответил Цзя Лянь.
– Что это тебе приспичило? – недоверчиво спросила матушка Цзя, – Не мог подождать, пока жена вернется домой? Впервые вижу, чтобы ты тайком пробирался ко мне! Уж не шпионить ли ты пришел? Даже перепугал меня, негодяй этакий! Твоя жена еще долго будет играть со мной в карты, так что обратись лучше к жене какого-нибудь Чжаоэра, чем изводить собственную супругу!
Все засмеялись.
– Не Чжаоэра, а Баоэра! – поправила Юаньян. – Зачем впутывать Чжаоэра?
– Ты права! – согласилась матушка Цзя. – Где уж мне запомнить всех этих «носящих на спине» и «носящих на руках»![23] Стоит вспомнить давешнюю историю, как во мне поднимается гнев! Я вошла в эту семью, выйдя замуж за правнука, а сейчас и у меня уже есть женатые внуки! Много пережила я здесь за пятьдесят четыре года, но такого бесстыдства видеть не приходилось! Вон отсюда!
Цзя Лянь мгновенно ретировался.
– Говорила тебе, не ходи, а ты не послушался, вот и нарвался на неприятность, – сказала Пинъэр. Она стояла под окном и слышала весь разговор.
Вскоре после Цзя Ляня вышла госпожа Син.
– Весь скандал разыгрался из-за отца! – сказал ей Цзя Лянь. – А виноватыми в конечном счете оказались мы с вами!
– Паршивое отродье! – обрушилась на него госпожа Син. – Другой рад был бы умереть за отца, а этому слово сказали, и он уже ропщет! Негодяй! Все эти дни отец места себе не находит от гнева, смотри, как бы тебя не поколотил!
– Матушка, отец ждет вас, идите скорее, – перебил ее Цзя Лянь. – Он давно меня за вами послал.
Цзя Лянь проводил мать, а сам возвратился к себе.
Госпожа Син рассказала Цзя Шэ о своем разговоре с матушкой Цзя. Цзя Шэ сгорал от стыда, но ничего не мог сделать. Он стал избегать встреч с матушкой Цзя, ссылаясь на недомогание, и ежедневно посылал либо госпожу Син, либо Цзя Ляня справиться о ее здоровье. От Юаньян ему пришлось отказаться, и он взял в наложницы семнадцатилетнюю девушку по имени Яньхун, за которую заплатил пятьсот лянов серебра. Но это к нашему повествованию не относится.
После ухода госпожи Син еще долго играли в карты и только к ужину разошлись. Но рассказывать об этом мы не будем.
Время летит незаметно. Наступило четырнадцатое число. Еще затемно жена Лай Да явилась во дворец Жунго приглашать гостей. Матушка Цзя была в хорошем настроении. Вместе с тетушкой Сюэ, госпожой Ван, Баоюем и его сестрами она отправилась к Лай Да и провела у него в саду добрую половину дня.
Что и говорить, сад Лай Да не шел ни в какое сравнение с садом Роскошных зрелищ, но был достаточно красив и просторен; ручейки, скалы, рощицы, деревья, башни, беседки, террасы – все радовало глаз.
В большой гостиной собрались мужчины – Сюэ Пань, Цзя Чжэнь, Цзя Лянь, Цзя Жун и их близкие родственники. Были среди гостей также крупные чиновники и знатные молодые люди.
С одним из них, Лю Сянлянем, Сюэ Паню уже приходилось встречаться, и он хорошо его запомнил. Прекрасный актер, Лю Сянлянь великолепно исполнял роли молодых героинь и любовниц, и Сюэ Паню очень хотелось с ним позабавиться. Но все не представлялось подходящего случая. И вот сейчас, снова встретившись с юношей, Сюэ Пань был вне себя от радости.
Цзя Чжэнь, да и остальные гости тоже, были поклонниками таланта Лю Сянляня и, выпив немного, упросили его исполнить несколько актов из какой-нибудь пьесы. Затем они сдвинули вместе свои циновки, уселись поудобнее и стали болтать с Лю Сянлянем, шутить и смеяться.
Лю Сянлянь происходил из знатной семьи, рано осиротел и не смог окончить учение. Веселый и живой от природы, он обладал благородным характером, был чужд мелочных забот, увлекался играми с копьем, танцами с мечом, вином и картами, игрой на флейте и цитре, проводил ночи с гетерами. Жизнь его полна была удовольствий и развлечений. Многие и не подозревали, что юноша знатного происхождения, считали его простым актером.
Лай Шанжун, сын Лай Да, давно сдружился с Лю Сянлянем. Но он знать не знал о тайной слабости Сюэ Паня. А тот ни о чем не мог думать и ждал лишь момента, чтобы удовлетворить свою похоть.
Но, как назло, к Лю Сянляню подошел Лай Шанжун и сказал:
– Второй господин Баоюй велел передать, что хочет с тобой поговорить. Он давно приметил тебя, но счел неудобным вызывать при гостях. Смотри же, не уходи домой, не предупредив меня. А то господин Баоюй рассердится за то, что я не выполнил его просьбы.
Лай Шанжун вышел и велел мальчику-слуге попросить кого-нибудь из служанок потихоньку вызвать Баоюя. Не прошло времени, достаточного для того, чтобы выпить чашку чаю, как Лай Шанжун вернулся с Баоюем.
– Дорогой дядюшка, – обратился он к Баоюю, – вот вам Лю Сянлянь, а мне надо к гостям.
Баоюй повел Лю Сянляня в кабинет, примыкавший к гостиной, и спросил, не пришлось ли ему в последние дни побывать на могиле Цинь Чжуна.
– Как же, был! – произнес в ответ Лю Сянлянь. – Ездил на соколиную охоту в места, что всего в двух ли от его могилы. Лето выдалось нынче дождливое, и я подумал, что могилу может размыть, поехал взглянуть – опасения мои подтвердились. Вернулся домой, раздобыл несколько сот монет, нанял людей, и они привели могилу в порядок.
– Теперь все понятно! – сказал Баоюй. – В прошлом месяце в нашем саду расцвели лотосы. Я сорвал десяток штук и велел Бэймину отвезти на могилу, а когда он вернулся, спросил, не размыло ли могилу дождем, на что он ответил: «Не только не размыло, но, кажется, будто ее лишь сейчас насыпали». Я сразу подумал, что это какой-нибудь его друг позаботился. А я словно в клетке. Не волен распоряжаться собой, за каждым моим шагом следят, из дому не дают выйти. Уговаривают, увещевают. Я свободен только в словах, а не в действиях! И деньги у меня есть, но тратить их по своему усмотрению я не могу!
– Вам незачем беспокоиться, я сделаю все, что нужно, – пообещал Лю Сянлянь. – Отрадно само по себе то, что вы об этом не забываете. В первый день десятого месяца я собираюсь снова съездить на могилу, уже и деньги приготовил. Я беден, у меня нет сбережений, а заведется несколько монет, сейчас же трачу их на что попало. Вот и решил немного отложить на приведение в порядок могилы.
– А я как раз хотел послать за тобой Бэймина, – ответил Баоюй, – чтобы поговорить об этом. Но ты целыми днями бродишь, и неизвестно, где тебя искать.
– Не надо меня искать, – сказал Лю Сянлянь. – В подобных делах каждый поступает так, как велит ему долг. Я скоро уеду и вернусь года через три, а то и через пять.
– Зачем? – удивился Баоюй.
– Хочу осуществить свою заветную мечту. Какую? Об этом вы узнаете, когда я возвращусь из странствий! – усмехнулся в ответ Лю Сянлянь. – А сейчас разрешите попрощаться!
– Так скоро? – воскликнул Баоюй. – Побудь до вечера, и вместе отправимся домой.
– Мне надо скрыться от вашего двоюродного брата Сюэ Паня, а то как бы не вышел скандал, – ответил Лю Сянлянь.
– Пожалуй, ты прав, – согласился Баоюй. – Только скажи мне, когда соберешься уезжать. Непременно! – В глазах Баоюя блеснули слезы.
– Разумеется, я приду попрощаться, – пообещал Лю Сянлянь, – но прошу вас никому ни слова о моем отъезде. А теперь идите в гостиную, провожать меня не надо.
Лю Сянлянь покинул кабинет и направился к воротам, но тут заметил Сюэ Паня.
– Кто посмел отпустить Лю Сянляня? – закричал тот.
Лю Сянлянь шагнул к Сюэ Паню, намереваясь ударом кулака свалить его с ног, но тут подумал, что затеять драку, да еще спьяна, значит повредить доброму имени Лай Шанжуна, и сдержался. А Сюэ Пань, увидев Лю Сянляня, обрадовался так, словно нашел драгоценную жемчужину.
– Брат мой, ты куда? – он готов был заключить Сянляня в объятия.
– Немного прогуляюсь, – ответил тот.
– Не уходи, без тебя сразу станет скучно, – с улыбкой произнес Сюэ Пань. – Посиди со мной, чтобы я знал, что ты меня хоть чуточку любишь! Если у тебя есть какое-нибудь срочное дело, поручи его мне, только останься. Ради тебя я готов на все! Хочешь, сделаю тебя чиновником! Хочешь – богачом!
Возмущенный до глубины души, Лю Сянлянь решил хорошенько проучить Сюэ Паня, отвел его в укромное место и тихо сказал:
– Ты в самом деле хочешь со мной подружиться или притворяешься?
Вне себя от радости Сюэ Пань огляделся и промолвил:
– Дорогой брат, зачем ты меня об этом спрашиваешь? Сдохнуть мне на этом месте, если я вру!
– Ладно, – кивнул Лю Сянлянь, – только здесь неудобно. Давай вернемся, посидим еще немного. Потом я выйду, а ты незаметно последуешь за мной. Отправимся ко мне и всю ночь будем пить вино. У меня, кстати, есть два мальчика. Они еще ни разу не выходили за ворота, принимают гостей только дома. С собой никого не бери, у меня найдется кому прислуживать.
– В самом деле? – откликнулся Сюэ Пань. От радости у него хмель наполовину прошел.
– Конечно, – улыбнулся в ответ Лю Сянлянь. – Не веришь? Я правду тебе говорю!
– Почему же мне не верить? Ведь я не дурак! – возразил Сюэ Пань. – Но как тебя найти, если ты уйдешь первым?
– Я живу за северными городскими воротами, – ответил Лю Сянлянь. – Ты можешь до утра не возвращаться домой?
– Зачем мне дом, если ты рядом? – воскликнул Сюэ Пань.
– В таком случае буду тебя ждать на мосту за воротами, – промолвил Лю Сянлянь. – А пока давай выпьем. Как только я уйду, ты незаметно выйди, чтобы никто не обратил внимания.
– Да, да, – поспешил ответить Сюэ Пань.
Они вернулись к столу, выпили по кубку вина. Сюэ Пань сгорал от страсти, то и дело поглядывал на Лю Сянляня и все больше распалялся. Он осушал кубок за кубком, наливая то из одного чайника, то из другого, пока окончательно не захмелел.
Лю Сянлянь между тем встал из-за стола, выскользнул за дверь и приказал мальчику-слуге:
– Иди домой, я прогуляюсь за город и скоро вернусь!
Он вскочил на коня и ускакал. Миновав северные ворота, Лю Сянлянь остановился на мосту и стал дожидаться Сюэ Паня.
Прошло довольно много времени, прежде чем он его увидал. Сюэ Пань мчался во весь опор, вытаращив глаза и разинув рот. Он то озирался, то всматривался в даль и промчался мимо Лю Сянляня, даже не заметив его. Смеясь и досадуя, Лю Сянлянь поехал следом за ним.
Сюэ Пань, увидев, что вокруг ни души, решил ехать обратно, повернул коня и тут столкнулся лицом к лицу с Лю Сянлянем.
– Я знал, что ты сдержишь слово! – вскричал он, захлебываясь от восторга.
– Едем скорее! – заторопил его Лю Сянлянь. – Быть может, кто-то заметил, что мы ушли, и преследует нас.
Лю Сянлянь подстегнул коня и поскакал вперед. Сюэ Пань не отставал ни на шаг. У пруда, заросшего густым камышом, Лю Сянлянь спешился, привязал коня к дереву и обратился к Сюэ Паню с такими словами:
– Слезай! Давай поклянемся друг другу сохранить в тайне то, что произойдет между нами. И пусть постигнет кара того, кто эту клятву нарушит.
– Что же, вполне разумно, – согласился Сюэ Пань.
Он тоже спешился, привязал коня и, опустившись на колени, громко произнес:
– Если я когда-нибудь нарушу клятву, пусть Небо и Земля меня покарают!..
И тут Сюэ Паню почудилось, будто совсем рядом загремел барабан, а на голову обрушился удар тяжелого молота. На какой-то миг Сюэ Пань потерял сознание, перед глазами поплыли красные круги, и он рухнул наземь.
Тогда Лю Сянлянь наклонился и стал хлестать его по лицу. И вскоре, все в синяках и кровоподтеках, оно стало походить на лоток с фруктами. Сюэ Пань попробовал встать, но Лю Сянлянь пнул его сапогом, и тот снова растянулся на земле.
– Ведь ты же сам согласился! – пробормотал Сюэ Пань. – Не хотел – так и сказал бы! А то заманил меня сюда да еще бьешь. – И Сюэ Пань стал всячески поносить юношу.
– Эх ты, слепец! – вскричал Лю Сянлянь. – Да знаешь ли ты, кто я такой, твой старший господин Лю? Вместо того чтобы прощения просить, еще ругаться вздумал! Убивать я тебя не стану, а проучить – проучу!
Он схватил плетку и принялся стегать Сюэ Паня по спине. После тридцати, а может быть, сорока ударов хмель с Сюэ Паня как рукой сняло и он завизжал от боли.
– Только это ты и можешь! – холодно усмехнувшись, бросил Лю Сянлянь. – А я думал, ты смелый и не боишься побоев!
Он схватил Сюэ Паня за ногу, оттащил в сторону и швырнул в заросли камыша.
– Теперь понял, кто я? – спросил он, вываляв Сюэ Паня в грязи.
Сюэ Пань не двигался, только стонал. Лю Сянлянь бросил плеть и ткнул его несколько раз кулаком.
– Ребра переломаешь! – катаясь по земле, вопил Сюэ Пань. – Теперь я вижу, ты человек честный, меня просто ввели в заблуждение.
– Не лги! Сам хорош! – промолвил Лю Сянлянь.
– Да я ничего плохого не говорю! – выкрикнул Сюэ Пань. – Я лишь сказал, что ошибался и что ты честный человек!
– А повежливее не можешь, тогда я, может быть, пощажу тебя…
– Дорогой брат… – заныл Сюэ Пань.
Лю Сянлянь еще раз ткнул его кулаком в бок, потом еще и еще.
– Дорогой старший брат…
Снова удар.
– Дорогой, почтенный господин! – завопил Сюэ Пань. – Простите меня, неразумного! Отныне я буду вас уважать и бояться!
– Выпей воды из болота! – приказал Лю Сянлянь.
– Вода очень грязная, не могу! – взмолился Сюэ Пань.
Лю Сянлянь снова занес кулак.
– Выпью! Выпью!
Сюэ Пань наклонился, сделал глоток, но его тут же вырвало.
– Подлая тварь! Пей, не то хуже будет!
– Простите меня! – молвил Сюэ Пань, низко кланяясь. – Это зачтется вам после смерти! Не могу я пить эту грязь, хоть убейте!
– Задохнешься от своей вони! – плюнул в сердцах Лю Сянлянь, вскочил на коня и умчался.
Сюэ Пань проклинал себя за свою опрометчивость! Как жестоко он ошибся! Попробовал встать, но все тело нестерпимо ныло.
Тем временем гости хватились Сюэ Паня и Лю Сянляня.
Кто-то сказал, что они поскакали к северным городским воротам.
Слуга Сюэ Паня не мог сказать ничего вразумительного. Он до смерти боялся своего господина, а поскольку тот приказал ему оставаться на месте, не посмел сделать и шагу.
Тогда Цзя Чжэнь велел Цзя Жуну взять нескольких слуг и отправиться на поиски к северным воротам. В двух ли от моста Цзя Жун заметил привязанную к дереву лошадь Сюэ Паня.
– Все в порядке! – воскликнул он. – Нашелся конь, найдется и хозяин!
И в самом деле, в этот момент из камышей донесся стон. Все бросились туда и увидели Сюэ Паня, словно свинья, валявшегося в грязи. Одежда на нем висела клочьями, лицо вспухло – его невозможно было узнать.
Цзя Жун сразу смекнул, в чем дело, спешился и приказал слугам поднять Сюэ Паня.
– Дядюшка Сюэ! – воскликнул он. – Вы всегда были опрометчивы. Ведь я вас предупреждал. Вот и угодили в болото! Не иначе как вы приглянулись господину Лун-вану[24], он обещал сделать вас своим зятем, а вместо этого посадил на рога!
Сюэ Пань готов был от стыда провалиться сквозь землю. Не то что сесть на коня, он от боли подняться не мог.
Цзя Жун приказал одному из слуг сбегать на городскую заставу за паланкином, после чего все вместе отправились в город.
Цзя Жун хотел вернуться к Лай Да и продолжить веселье, но Сюэ Пань умолял отвезти его домой и никому не рассказывать о случившемся. Цзя Жун обещал, отвез Сюэ Паня домой, а сам отправился снова к Лай Да и обо всем рассказал Цзя Чжэню.
Цзя Чжэнь сразу понял, что это Лю Сянлянь побил Сюэ Паня, и с улыбкой сказал:
– Так ему и надо!
Вечером, после ухода гостей, Цзя Чжэнь отправился к Сюэ Паню справиться о самочувствии. Но Сюэ Пань отказался его принять, сославшись на нездоровье.
Вернувшись из гостей, тетушка Сюэ и Баочай застали Сянлин в слезах. Расспросив ее, что да как, они поспешили в спальню Сюэ Паня. Он был избит так, что живого места не осталось, только кости, к счастью, уцелели.
Тетушке Сюэ жаль было сына, но она отругала его, а затем стала вовсю поносить Лю Сянляня. Она хотела рассказать обо всем госпоже Ван и послать людей на поиски Лю Сянляня, но Баочай стала ее отговаривать.
– Не стоит, мама, – сказала она. – Обычная история. Напились и поскандалили. Кто больше захмелел, тому больше досталось. О нас и так идет молва, будто мы попираем законы Неба и Земли, а все потому, что вы попустительствуете брату, жалеете его. Уж если хотите дать выход своему гневу, подождите, пока брат поправится и сможет выходить из дому. Тогда господин Цзя Чжэнь и Цзя Лянь устроят угощение, пригласят обидчика и при всех заставят его кланяться и просить прощения. Если же сейчас поднимете шум, все скажут, что это вы из любви к сыну потворствуете всем его безобразиям. Ведь брат пострадал случайно! Так неужели вы хотите из-за этого поднять всех родственников на ноги и, пользуясь их влиянием, преследовать простого человека?
– Дитя мое, ты, как всегда, права! – воскликнула растроганная тетушка Сюэ. – А я от гнева совершенно обезумела.
– Вот и хорошо, что вы со мной согласны, мама, – сказала Баочай. – Брат вас не слушается, совсем от рук отбился и с каждым днем становится все хуже. И поделом ему! Хорошо бы кто-нибудь еще разок его так проучил!
Сюэ Пань ругался, грозился разрушить дом своего обидчика, убить его, подать на него в суд.
Наконец тетушка Сюэ не выдержала.
– Не слушайте его! – крикнула она слугам. – Лю Сянлянь был пьян, ничего не соображал, а сейчас раскаивается, даже сбежал от страха!
Услышав слова матери, Сюэ Пань…
Если хотите узнать, что сделал Сюэ Пань, прочтите следующую главу.
Госпожа Син хотела вернуться, но было поздно – в доме уже знали о ее приходе.
Госпожа Син вошла, справилась о здоровье матушки Цзя, но та в ответ не проронила ни слова. Госпожа Син смутилась. Фэнцзе, сославшись на дела, улизнула. Следом за Юаньян ушли тетушка Сюэ и госпожа Ван, боясь оказаться лишними. Госпожа Син осталась наедине с матушкой Цзя.
– Я уже знаю, что твой муж хочет взять в наложницы Юаньян и ты пришла просить за него. Что же, ты, как говорится, «трижды послушная и четырежды добродетельная»! Однако на сей раз перестаралась! В доме полным-полно сыновей и внуков, но ты боишься навлечь на себя гнев мужа! Мало того: он безобразничает, а ты потакаешь!
Госпожа Син густо покраснела.
– Я пыталась его отговорить, – робко произнесла она, – но он слушать не желает! Вы же знаете, госпожа, его нрав! Что мне оставалось делать!
– А если он велит тебе убить человека? – гневно спросила матушка Цзя. – Убьешь? Подумай: жена твоего брата честная, скромная, здоровье у нее слабое, а хлопот полон рот. Ей, как говорится, то и дело приходится хвататься то за грабли, то за метлу. И это при том, что ты ей помогаешь. Нас Юаньян выручает, ведь я нынче делами не занимаюсь. А Юаньян так внимательна, так предана мне! О чем бы я ни попросила, все раздобудет. И за служанками следит, чтобы не ленились. Так неужели я должна теперь все бремя хлопот взвалить на себя? Сама о себе заботиться? Просить то одно, то другое, если понадобится? Никого, кроме Юаньян, у меня не осталось! Она старше других и потому знает, как мне угодить! Никогда ничего не клянчит, ни одежду, ни деньги. За это и снискала себе всеобщее уважение, и господа, и служанки ей доверяют. Эта девочка – мне опора. Да и у других, благодаря ей, убавилось хлопот! Не угодят мне жены моих сыновей и внуков, она все за них сделает, лишь бы я не сердилась. А как умеет поговорить, развеселить меня! Нет, никакая жемчужина мне ее не заменит! Нужна твоему мужу наложница, пусть купит какую хочет. Деньги я дам, восемь тысяч лянов серебра, десять, сколько потребуется! А Юаньян пусть выбросит из головы, если искренне хочет выказать мне сыновнее послушание. Так и передай ему, когда вернешься домой.
Матушка Цзя перевела дух и приказала одной из служанок:
– Позови тетушку Сюэ и барышень! Жаль, что все разошлись и не слышали нашего разговора!
Служанка ушла выполнять приказание, и вскоре снова все собрались.
Лишь тетушка Сюэ не пошла, сказав посланной за ней служанке:
– Ведь я только оттуда. Зачем снова идти? Передай, что я сплю!
– Старая госпожа рассердится, если вы не придете, – промолвила девочка. – Пожалейте хоть нас! Я готова вас отнести на спине, если вам трудно идти!
– Ах ты, маленькая плутовка! – рассмеялась тетушка. – Тебе-то чего бояться? Поругают, и все!
С этими словами тетушка поднялась и последовала за девочкой.
Едва она переступила порог, как матушка Цзя пригласила ее сесть и сказала:
– Давайте сыграем в карты! Я знаю, вы, как и я, игрок слабый, поэтому сядем рядом и будем друг друга поддерживать, а то Фэнцзе непременно нас обыграет.
– Совершенно с вами согласна, – кивнула головой тетушка Сюэ. – Вы уж, почтенная госпожа, выручайте меня! Сыграем вчетвером или же одни будут играть, а другие помогать нам?
– А разве можно не вчетвером? – спросила госпожа Ван.
– Один пусть помогает, так веселее, – заметила Фэнцзе.
– Позовите Юаньян, – распорядилась матушка Цзя. – Пусть сядет рядом со мной. Тетушка Сюэ плохо видит, а Юаньян будет нам подсказывать ходы.
Фэнцзе хихикнула и шепнула Таньчунь:
– Вы все грамотные, а гадать не умеете!
– При чем тут гадание, – удивилась Таньчунь. – Не гадать надо, а думать, как выиграть у старой госпожи несколько монет!
– Я хотела погадать, сколько проиграю! – ответила Фэнцзе. – Где уж мне мечтать о выигрыше! Не успела сесть, как справа и слева от меня устроили засаду.
Слова Фэнцзе насмешили матушку Цзя и тетушку Сюэ.
Вскоре пришла Юаньян и села возле матушки Цзя, а рядом с ней – Фэнцзе. Расстелили красный ковер, перемешали карты и объявили младшего. Игра началась.
Заметив, что после нескольких ходов матушка Цзя почти набрала нужную комбинацию, Юаньян незаметно сделала знак Фэнцзе, как раз был ее ход. Фэнцзе поняла, что матушке Цзя не хватает карты с двумя очками, но сделала вид, будто усиленно думает.
– Нужная мне карта у тетушки Сюэ, – с нарочитой неуверенностью произнесла Фэнцзе. – Если не пойти с нее, ничего не получится.
– Нужной тебе карты у меня нет, – заявила тетушка Сюэ.
– Что ж, проверим, – заметила Фэнцзе.
– Проверять будешь потом, а сейчас ходи, – торопила ее тетушка Сюэ, – посмотрим, с какой карты ты пойдешь!
Фэнцзе сделала ход, тетушка Сюэ увидела два очка и рассмеялась:
– Вот оно что! Теперь, пожалуй, выигрыш достанется почтенной госпоже!
– Я неправильно пошла! – как бы спохватившись, воскликнула Фэнцзе.
– Поздно! Раньше надо было думать! – промолвила матушка Цзя. – Попробуй только взять карты обратно!
– Надо было мне прежде погадать! – сокрушалась Фэнцзе. – Сама виновата, обижаться не на кого.
– Так и надо, сама себя высекла! – заметила матушка Цзя. – Думать нужно, а не гадать, – и она обратилась к тетушке Сюэ: – Я совсем не стремилась к выигрышу. Зачем мне эти гроши? Просто везет, и все!
– Разумеется, – поддакнула тетушка Сюэ. – Кто посмеет в этом усомниться?
Фэнцзе тем временем отсчитывала монеты. Но, услышав слова тетушки Сюэ, быстро нанизала их на веревочку и воскликнула:
– Вот и прекрасно! Бабушка играет не ради денег, а ради удачи! А я – наоборот. Поэтому денег отдавать не стану, лучше их спрячу!
Матушка Цзя никогда не тасовала карты, это делала вместо нее Юаньян. Вот и сейчас она продолжала беседовать с тетушкой Сюэ. Наконец она заметила, что Юаньян сидит неподвижно, и спросила:
– Что ты все время дуешься, даже не хочешь тасовать карты?
– Потому что госпожа Фэнцзе не желает отдавать деньги! – улыбнулась в ответ Юаньян.
– Пусть не отдает, ей же хуже! – проговорила матушка Цзя и велела девочке-служанке взять у Фэнцзе связку монет. Служанка взяла и положила деньги перед матушкой Цзя.
– Отдайте! – взмолилась Фэнцзе.
– Фэнцзе и в самом деле мелочна! – заметила тетушка Сюэ. – Шуток не понимает!
Тут Фэнцзе встала, дернула тетушку Сюэ за рукав и, указывая пальцем на деревянную шкатулку, куда матушка Цзя имела обыкновение прятать деньги, сказала:
– Взгляните, тетушка! Мне не сосчитать денег, которые у меня «вышутили» и спрятали в шкатулку! Видите эту связку монет? И часа не пройдет, как она присоединится к тем, что лежат в бабушкиной шкатулке. Так не проще ли сразу положить деньги в шкатулку? Тогда бабушка успокоится и поспешит отослать меня «по важному делу».
Стены, казалось, задрожали от смеха, но тут Пинъэр, как нарочно, принесла Фэнцзе еще связку, на случай, если у нее не хватит.
– Не надо! – замахала руками Фэнцзе. – Отдай бабушке! Пусть спрячет в шкатулку. Все меньше хлопот!
Матушка Цзя затряслась от хохота и даже рассыпала по столу карты.
– Юаньян, дай-ка ей оплеуху! – крикнула старая госпожа.
Пинъэр, как ей было приказано, положила деньги перед матушкой Цзя, а сама, засмеявшись, ушла. Во дворе ей встретился Цзя Лянь и спросил:
– Старшая госпожа Син у матушки Цзя? Отец велел ее позвать.
– Не ходи туда, – сказала Пинъэр. – Старая госпожа рассердилась на госпожу Син, и лишь сейчас госпоже Син удалось немного умерить ее гнев.
– Я только спрошу у старой госпожи, поедет ли она четырнадцатого числа к Лай Да и нужен ли ей паланкин, – проговорил Цзя Лянь. – Так мне удастся вызвать матушку и ублажить старую госпожу. Что ты на это скажешь?
– Лучше не ходи, – посоветовала Пинъэр. – Старая госпожа так разгневалась, что даже обругала госпожу Ван и своего любимого Баоюя. А уж тебе подавно достанется!
– Но страсти как будто бы улеглись, – стоял на своем Цзя Лянь. – С какой же стати она опять будет гневаться? Тем более что я тут вообще ни при чем. Отец велел мне привести матушку и рассердится, если я не выполню его приказа.
Подумав, что Цзя Лянь прав, Пинъэр последовала за ним в покои матушки Цзя.
Бесшумно ступая, Цзя Лянь приблизился к двери, отодвинул занавеску и заглянул в комнату. Госпожа Син все еще стояла перед матушкой Цзя, не смея пошевельнуться. И это сразу бросилось Цзя Ляню в глаза.
Фэнцзе, от которой ничто не могло ускользнуть, заметила Цзя Ляня, сделала ему знак не входить, а на госпожу Син бросила выразительный взгляд.
Госпожа Син сразу смекнула, в чем дело, но просто так было неудобно уйти, и она налила матушке Цзя чашку чая. Вдруг матушка Цзя обернулась, а Цзя Лянь не успел вовремя спрятаться.
– Кто это сует голову в дверь, как шкодливый мальчишка? – спросила матушка Цзя.
– И мне показалось, будто там кто-то есть! – поддакнула Фэнцзе, вставая с места.
Но тут Цзя Лянь появился в комнате и, низко кланяясь матушке Цзя, промолвил:
– Позвольте узнать, почтенная госпожа, поедете ли вы четырнадцатого числа к Лай Да и нужен ли вам паланкин?
– Если ты только за этим пришел, почему прятался? – спросила матушка Цзя. – Снова хитришь!
– Я хотел об этом спросить у жены, но увидел, что вы играете в карты, и не посмел мешать, – ответил Цзя Лянь.
– Что это тебе приспичило? – недоверчиво спросила матушка Цзя, – Не мог подождать, пока жена вернется домой? Впервые вижу, чтобы ты тайком пробирался ко мне! Уж не шпионить ли ты пришел? Даже перепугал меня, негодяй этакий! Твоя жена еще долго будет играть со мной в карты, так что обратись лучше к жене какого-нибудь Чжаоэра, чем изводить собственную супругу!
Все засмеялись.
– Не Чжаоэра, а Баоэра! – поправила Юаньян. – Зачем впутывать Чжаоэра?
– Ты права! – согласилась матушка Цзя. – Где уж мне запомнить всех этих «носящих на спине» и «носящих на руках»![23] Стоит вспомнить давешнюю историю, как во мне поднимается гнев! Я вошла в эту семью, выйдя замуж за правнука, а сейчас и у меня уже есть женатые внуки! Много пережила я здесь за пятьдесят четыре года, но такого бесстыдства видеть не приходилось! Вон отсюда!
Цзя Лянь мгновенно ретировался.
– Говорила тебе, не ходи, а ты не послушался, вот и нарвался на неприятность, – сказала Пинъэр. Она стояла под окном и слышала весь разговор.
Вскоре после Цзя Ляня вышла госпожа Син.
– Весь скандал разыгрался из-за отца! – сказал ей Цзя Лянь. – А виноватыми в конечном счете оказались мы с вами!
– Паршивое отродье! – обрушилась на него госпожа Син. – Другой рад был бы умереть за отца, а этому слово сказали, и он уже ропщет! Негодяй! Все эти дни отец места себе не находит от гнева, смотри, как бы тебя не поколотил!
– Матушка, отец ждет вас, идите скорее, – перебил ее Цзя Лянь. – Он давно меня за вами послал.
Цзя Лянь проводил мать, а сам возвратился к себе.
Госпожа Син рассказала Цзя Шэ о своем разговоре с матушкой Цзя. Цзя Шэ сгорал от стыда, но ничего не мог сделать. Он стал избегать встреч с матушкой Цзя, ссылаясь на недомогание, и ежедневно посылал либо госпожу Син, либо Цзя Ляня справиться о ее здоровье. От Юаньян ему пришлось отказаться, и он взял в наложницы семнадцатилетнюю девушку по имени Яньхун, за которую заплатил пятьсот лянов серебра. Но это к нашему повествованию не относится.
После ухода госпожи Син еще долго играли в карты и только к ужину разошлись. Но рассказывать об этом мы не будем.
Время летит незаметно. Наступило четырнадцатое число. Еще затемно жена Лай Да явилась во дворец Жунго приглашать гостей. Матушка Цзя была в хорошем настроении. Вместе с тетушкой Сюэ, госпожой Ван, Баоюем и его сестрами она отправилась к Лай Да и провела у него в саду добрую половину дня.
Что и говорить, сад Лай Да не шел ни в какое сравнение с садом Роскошных зрелищ, но был достаточно красив и просторен; ручейки, скалы, рощицы, деревья, башни, беседки, террасы – все радовало глаз.
В большой гостиной собрались мужчины – Сюэ Пань, Цзя Чжэнь, Цзя Лянь, Цзя Жун и их близкие родственники. Были среди гостей также крупные чиновники и знатные молодые люди.
С одним из них, Лю Сянлянем, Сюэ Паню уже приходилось встречаться, и он хорошо его запомнил. Прекрасный актер, Лю Сянлянь великолепно исполнял роли молодых героинь и любовниц, и Сюэ Паню очень хотелось с ним позабавиться. Но все не представлялось подходящего случая. И вот сейчас, снова встретившись с юношей, Сюэ Пань был вне себя от радости.
Цзя Чжэнь, да и остальные гости тоже, были поклонниками таланта Лю Сянляня и, выпив немного, упросили его исполнить несколько актов из какой-нибудь пьесы. Затем они сдвинули вместе свои циновки, уселись поудобнее и стали болтать с Лю Сянлянем, шутить и смеяться.
Лю Сянлянь происходил из знатной семьи, рано осиротел и не смог окончить учение. Веселый и живой от природы, он обладал благородным характером, был чужд мелочных забот, увлекался играми с копьем, танцами с мечом, вином и картами, игрой на флейте и цитре, проводил ночи с гетерами. Жизнь его полна была удовольствий и развлечений. Многие и не подозревали, что юноша знатного происхождения, считали его простым актером.
Лай Шанжун, сын Лай Да, давно сдружился с Лю Сянлянем. Но он знать не знал о тайной слабости Сюэ Паня. А тот ни о чем не мог думать и ждал лишь момента, чтобы удовлетворить свою похоть.
Но, как назло, к Лю Сянляню подошел Лай Шанжун и сказал:
– Второй господин Баоюй велел передать, что хочет с тобой поговорить. Он давно приметил тебя, но счел неудобным вызывать при гостях. Смотри же, не уходи домой, не предупредив меня. А то господин Баоюй рассердится за то, что я не выполнил его просьбы.
Лай Шанжун вышел и велел мальчику-слуге попросить кого-нибудь из служанок потихоньку вызвать Баоюя. Не прошло времени, достаточного для того, чтобы выпить чашку чаю, как Лай Шанжун вернулся с Баоюем.
– Дорогой дядюшка, – обратился он к Баоюю, – вот вам Лю Сянлянь, а мне надо к гостям.
Баоюй повел Лю Сянляня в кабинет, примыкавший к гостиной, и спросил, не пришлось ли ему в последние дни побывать на могиле Цинь Чжуна.
– Как же, был! – произнес в ответ Лю Сянлянь. – Ездил на соколиную охоту в места, что всего в двух ли от его могилы. Лето выдалось нынче дождливое, и я подумал, что могилу может размыть, поехал взглянуть – опасения мои подтвердились. Вернулся домой, раздобыл несколько сот монет, нанял людей, и они привели могилу в порядок.
– Теперь все понятно! – сказал Баоюй. – В прошлом месяце в нашем саду расцвели лотосы. Я сорвал десяток штук и велел Бэймину отвезти на могилу, а когда он вернулся, спросил, не размыло ли могилу дождем, на что он ответил: «Не только не размыло, но, кажется, будто ее лишь сейчас насыпали». Я сразу подумал, что это какой-нибудь его друг позаботился. А я словно в клетке. Не волен распоряжаться собой, за каждым моим шагом следят, из дому не дают выйти. Уговаривают, увещевают. Я свободен только в словах, а не в действиях! И деньги у меня есть, но тратить их по своему усмотрению я не могу!
– Вам незачем беспокоиться, я сделаю все, что нужно, – пообещал Лю Сянлянь. – Отрадно само по себе то, что вы об этом не забываете. В первый день десятого месяца я собираюсь снова съездить на могилу, уже и деньги приготовил. Я беден, у меня нет сбережений, а заведется несколько монет, сейчас же трачу их на что попало. Вот и решил немного отложить на приведение в порядок могилы.
– А я как раз хотел послать за тобой Бэймина, – ответил Баоюй, – чтобы поговорить об этом. Но ты целыми днями бродишь, и неизвестно, где тебя искать.
– Не надо меня искать, – сказал Лю Сянлянь. – В подобных делах каждый поступает так, как велит ему долг. Я скоро уеду и вернусь года через три, а то и через пять.
– Зачем? – удивился Баоюй.
– Хочу осуществить свою заветную мечту. Какую? Об этом вы узнаете, когда я возвращусь из странствий! – усмехнулся в ответ Лю Сянлянь. – А сейчас разрешите попрощаться!
– Так скоро? – воскликнул Баоюй. – Побудь до вечера, и вместе отправимся домой.
– Мне надо скрыться от вашего двоюродного брата Сюэ Паня, а то как бы не вышел скандал, – ответил Лю Сянлянь.
– Пожалуй, ты прав, – согласился Баоюй. – Только скажи мне, когда соберешься уезжать. Непременно! – В глазах Баоюя блеснули слезы.
– Разумеется, я приду попрощаться, – пообещал Лю Сянлянь, – но прошу вас никому ни слова о моем отъезде. А теперь идите в гостиную, провожать меня не надо.
Лю Сянлянь покинул кабинет и направился к воротам, но тут заметил Сюэ Паня.
– Кто посмел отпустить Лю Сянляня? – закричал тот.
Лю Сянлянь шагнул к Сюэ Паню, намереваясь ударом кулака свалить его с ног, но тут подумал, что затеять драку, да еще спьяна, значит повредить доброму имени Лай Шанжуна, и сдержался. А Сюэ Пань, увидев Лю Сянляня, обрадовался так, словно нашел драгоценную жемчужину.
– Брат мой, ты куда? – он готов был заключить Сянляня в объятия.
– Немного прогуляюсь, – ответил тот.
– Не уходи, без тебя сразу станет скучно, – с улыбкой произнес Сюэ Пань. – Посиди со мной, чтобы я знал, что ты меня хоть чуточку любишь! Если у тебя есть какое-нибудь срочное дело, поручи его мне, только останься. Ради тебя я готов на все! Хочешь, сделаю тебя чиновником! Хочешь – богачом!
Возмущенный до глубины души, Лю Сянлянь решил хорошенько проучить Сюэ Паня, отвел его в укромное место и тихо сказал:
– Ты в самом деле хочешь со мной подружиться или притворяешься?
Вне себя от радости Сюэ Пань огляделся и промолвил:
– Дорогой брат, зачем ты меня об этом спрашиваешь? Сдохнуть мне на этом месте, если я вру!
– Ладно, – кивнул Лю Сянлянь, – только здесь неудобно. Давай вернемся, посидим еще немного. Потом я выйду, а ты незаметно последуешь за мной. Отправимся ко мне и всю ночь будем пить вино. У меня, кстати, есть два мальчика. Они еще ни разу не выходили за ворота, принимают гостей только дома. С собой никого не бери, у меня найдется кому прислуживать.
– В самом деле? – откликнулся Сюэ Пань. От радости у него хмель наполовину прошел.
– Конечно, – улыбнулся в ответ Лю Сянлянь. – Не веришь? Я правду тебе говорю!
– Почему же мне не верить? Ведь я не дурак! – возразил Сюэ Пань. – Но как тебя найти, если ты уйдешь первым?
– Я живу за северными городскими воротами, – ответил Лю Сянлянь. – Ты можешь до утра не возвращаться домой?
– Зачем мне дом, если ты рядом? – воскликнул Сюэ Пань.
– В таком случае буду тебя ждать на мосту за воротами, – промолвил Лю Сянлянь. – А пока давай выпьем. Как только я уйду, ты незаметно выйди, чтобы никто не обратил внимания.
– Да, да, – поспешил ответить Сюэ Пань.
Они вернулись к столу, выпили по кубку вина. Сюэ Пань сгорал от страсти, то и дело поглядывал на Лю Сянляня и все больше распалялся. Он осушал кубок за кубком, наливая то из одного чайника, то из другого, пока окончательно не захмелел.
Лю Сянлянь между тем встал из-за стола, выскользнул за дверь и приказал мальчику-слуге:
– Иди домой, я прогуляюсь за город и скоро вернусь!
Он вскочил на коня и ускакал. Миновав северные ворота, Лю Сянлянь остановился на мосту и стал дожидаться Сюэ Паня.
Прошло довольно много времени, прежде чем он его увидал. Сюэ Пань мчался во весь опор, вытаращив глаза и разинув рот. Он то озирался, то всматривался в даль и промчался мимо Лю Сянляня, даже не заметив его. Смеясь и досадуя, Лю Сянлянь поехал следом за ним.
Сюэ Пань, увидев, что вокруг ни души, решил ехать обратно, повернул коня и тут столкнулся лицом к лицу с Лю Сянлянем.
– Я знал, что ты сдержишь слово! – вскричал он, захлебываясь от восторга.
– Едем скорее! – заторопил его Лю Сянлянь. – Быть может, кто-то заметил, что мы ушли, и преследует нас.
Лю Сянлянь подстегнул коня и поскакал вперед. Сюэ Пань не отставал ни на шаг. У пруда, заросшего густым камышом, Лю Сянлянь спешился, привязал коня к дереву и обратился к Сюэ Паню с такими словами:
– Слезай! Давай поклянемся друг другу сохранить в тайне то, что произойдет между нами. И пусть постигнет кара того, кто эту клятву нарушит.
– Что же, вполне разумно, – согласился Сюэ Пань.
Он тоже спешился, привязал коня и, опустившись на колени, громко произнес:
– Если я когда-нибудь нарушу клятву, пусть Небо и Земля меня покарают!..
И тут Сюэ Паню почудилось, будто совсем рядом загремел барабан, а на голову обрушился удар тяжелого молота. На какой-то миг Сюэ Пань потерял сознание, перед глазами поплыли красные круги, и он рухнул наземь.
Тогда Лю Сянлянь наклонился и стал хлестать его по лицу. И вскоре, все в синяках и кровоподтеках, оно стало походить на лоток с фруктами. Сюэ Пань попробовал встать, но Лю Сянлянь пнул его сапогом, и тот снова растянулся на земле.
– Ведь ты же сам согласился! – пробормотал Сюэ Пань. – Не хотел – так и сказал бы! А то заманил меня сюда да еще бьешь. – И Сюэ Пань стал всячески поносить юношу.
– Эх ты, слепец! – вскричал Лю Сянлянь. – Да знаешь ли ты, кто я такой, твой старший господин Лю? Вместо того чтобы прощения просить, еще ругаться вздумал! Убивать я тебя не стану, а проучить – проучу!
Он схватил плетку и принялся стегать Сюэ Паня по спине. После тридцати, а может быть, сорока ударов хмель с Сюэ Паня как рукой сняло и он завизжал от боли.
– Только это ты и можешь! – холодно усмехнувшись, бросил Лю Сянлянь. – А я думал, ты смелый и не боишься побоев!
Он схватил Сюэ Паня за ногу, оттащил в сторону и швырнул в заросли камыша.
– Теперь понял, кто я? – спросил он, вываляв Сюэ Паня в грязи.
Сюэ Пань не двигался, только стонал. Лю Сянлянь бросил плеть и ткнул его несколько раз кулаком.
– Ребра переломаешь! – катаясь по земле, вопил Сюэ Пань. – Теперь я вижу, ты человек честный, меня просто ввели в заблуждение.
– Не лги! Сам хорош! – промолвил Лю Сянлянь.
– Да я ничего плохого не говорю! – выкрикнул Сюэ Пань. – Я лишь сказал, что ошибался и что ты честный человек!
– А повежливее не можешь, тогда я, может быть, пощажу тебя…
– Дорогой брат… – заныл Сюэ Пань.
Лю Сянлянь еще раз ткнул его кулаком в бок, потом еще и еще.
– Дорогой старший брат…
Снова удар.
– Дорогой, почтенный господин! – завопил Сюэ Пань. – Простите меня, неразумного! Отныне я буду вас уважать и бояться!
– Выпей воды из болота! – приказал Лю Сянлянь.
– Вода очень грязная, не могу! – взмолился Сюэ Пань.
Лю Сянлянь снова занес кулак.
– Выпью! Выпью!
Сюэ Пань наклонился, сделал глоток, но его тут же вырвало.
– Подлая тварь! Пей, не то хуже будет!
– Простите меня! – молвил Сюэ Пань, низко кланяясь. – Это зачтется вам после смерти! Не могу я пить эту грязь, хоть убейте!
– Задохнешься от своей вони! – плюнул в сердцах Лю Сянлянь, вскочил на коня и умчался.
Сюэ Пань проклинал себя за свою опрометчивость! Как жестоко он ошибся! Попробовал встать, но все тело нестерпимо ныло.
Тем временем гости хватились Сюэ Паня и Лю Сянляня.
Кто-то сказал, что они поскакали к северным городским воротам.
Слуга Сюэ Паня не мог сказать ничего вразумительного. Он до смерти боялся своего господина, а поскольку тот приказал ему оставаться на месте, не посмел сделать и шагу.
Тогда Цзя Чжэнь велел Цзя Жуну взять нескольких слуг и отправиться на поиски к северным воротам. В двух ли от моста Цзя Жун заметил привязанную к дереву лошадь Сюэ Паня.
– Все в порядке! – воскликнул он. – Нашелся конь, найдется и хозяин!
И в самом деле, в этот момент из камышей донесся стон. Все бросились туда и увидели Сюэ Паня, словно свинья, валявшегося в грязи. Одежда на нем висела клочьями, лицо вспухло – его невозможно было узнать.
Цзя Жун сразу смекнул, в чем дело, спешился и приказал слугам поднять Сюэ Паня.
– Дядюшка Сюэ! – воскликнул он. – Вы всегда были опрометчивы. Ведь я вас предупреждал. Вот и угодили в болото! Не иначе как вы приглянулись господину Лун-вану[24], он обещал сделать вас своим зятем, а вместо этого посадил на рога!
Сюэ Пань готов был от стыда провалиться сквозь землю. Не то что сесть на коня, он от боли подняться не мог.
Цзя Жун приказал одному из слуг сбегать на городскую заставу за паланкином, после чего все вместе отправились в город.
Цзя Жун хотел вернуться к Лай Да и продолжить веселье, но Сюэ Пань умолял отвезти его домой и никому не рассказывать о случившемся. Цзя Жун обещал, отвез Сюэ Паня домой, а сам отправился снова к Лай Да и обо всем рассказал Цзя Чжэню.
Цзя Чжэнь сразу понял, что это Лю Сянлянь побил Сюэ Паня, и с улыбкой сказал:
– Так ему и надо!
Вечером, после ухода гостей, Цзя Чжэнь отправился к Сюэ Паню справиться о самочувствии. Но Сюэ Пань отказался его принять, сославшись на нездоровье.
Вернувшись из гостей, тетушка Сюэ и Баочай застали Сянлин в слезах. Расспросив ее, что да как, они поспешили в спальню Сюэ Паня. Он был избит так, что живого места не осталось, только кости, к счастью, уцелели.
Тетушке Сюэ жаль было сына, но она отругала его, а затем стала вовсю поносить Лю Сянляня. Она хотела рассказать обо всем госпоже Ван и послать людей на поиски Лю Сянляня, но Баочай стала ее отговаривать.
– Не стоит, мама, – сказала она. – Обычная история. Напились и поскандалили. Кто больше захмелел, тому больше досталось. О нас и так идет молва, будто мы попираем законы Неба и Земли, а все потому, что вы попустительствуете брату, жалеете его. Уж если хотите дать выход своему гневу, подождите, пока брат поправится и сможет выходить из дому. Тогда господин Цзя Чжэнь и Цзя Лянь устроят угощение, пригласят обидчика и при всех заставят его кланяться и просить прощения. Если же сейчас поднимете шум, все скажут, что это вы из любви к сыну потворствуете всем его безобразиям. Ведь брат пострадал случайно! Так неужели вы хотите из-за этого поднять всех родственников на ноги и, пользуясь их влиянием, преследовать простого человека?
– Дитя мое, ты, как всегда, права! – воскликнула растроганная тетушка Сюэ. – А я от гнева совершенно обезумела.
– Вот и хорошо, что вы со мной согласны, мама, – сказала Баочай. – Брат вас не слушается, совсем от рук отбился и с каждым днем становится все хуже. И поделом ему! Хорошо бы кто-нибудь еще разок его так проучил!
Сюэ Пань ругался, грозился разрушить дом своего обидчика, убить его, подать на него в суд.
Наконец тетушка Сюэ не выдержала.
– Не слушайте его! – крикнула она слугам. – Лю Сянлянь был пьян, ничего не соображал, а сейчас раскаивается, даже сбежал от страха!
Услышав слова матери, Сюэ Пань…
Если хотите узнать, что сделал Сюэ Пань, прочтите следующую главу.
Глава сорок восьмая
Злоупотребляющий чувствами юноша ошибается в своих чувствах и уезжает в дальние края;
преклоняющаяся перед изящным девушка настойчиво стремится к изящному и учится сочинять стихи
Итак, гнев Сюэ Паня после слов матери немного поостыл.
Через несколько дней боль прошла, но синяки и кровоподтеки остались, поэтому Сюэ Пань вынужден был притворяться больным, чтобы избежать встреч с родственниками и друзьями.
Не успели оглянуться, как наступил десятый месяц. Некоторые приказчики Сюэ Паня уже подвели счета и собирались на Новый год домой. Пришлось Сюэ Паню устроить им проводы с угощением.
Среди приказчиков был некий Чжан Дэхуэй. С самого детства он служил в закладной лавке Сюэ Паня и сумел сколотить состояние в две-три тысячи лянов серебра. Он просил отпустить его домой до будущей весны.
– В нынешнем году не хватает благовоний и бумажных денег для совершения жертвоприношений, – сказал он Сюэ Паню, – поэтому в будущем году они могут подорожать. Я пришлю сыновей присматривать за лавкой, а сам вернусь к празднику начала лета. По дороге закуплю бумажных денег и благовонных вееров, чтобы здесь продать. Уверен, что, несмотря на высокие пошлины и прочие расходы, прибыль получим хорошую.
Сюэ Пань внимательно слушал Чжан Дэхуэя, а сам думал:
«После того, что случилось, мне стыдно смотреть людям в глаза. Хорошо бы скрыться хоть на полгода, но как это сделать? Нельзя же все время притворяться больным! Я хоть и взрослый, а ничему не научился, ни в гражданском ведомстве, ни в военном служить не могу. Считается, будто я занимаюсь торговлей, но ни весов, ни счетов я никогда в руках не держал, не бывал в дальних краях, тамошних нравов не знаю, даже не представляю, какие страны с нами соседствуют, а какие находятся далеко. Хорошо бы деньжат раздобыть да и отправиться на годик странствовать с Чжан Дэхуэем. Удастся что-нибудь заработать – хорошо, не удастся – тоже не беда: только бы от стыда укрыться! Да и вообще неплохо попутешествовать!»
Обмозговав все, Сюэ Пань сразу после ухода гостей потолковал с Чжан Дэхуэем и велел ему задержаться на день-другой, чтобы вместе отправиться в путь. Вечером о своем разговоре с приказчиком Сюэ Пань рассказал матери.
Тетушка Сюэ и обрадовалась, и встревожилась. Ее мало беспокоило, что сын может растратить деньги, хуже, если он снова что-нибудь натворит.
– Когда ты рядом, мне спокойнее, – говорила она. – Зачем тебе заниматься торговлей? Ведь прибыль нам не нужна.
Но Сюэ Пань был упрям и стоял на своем.
– Мама, – сказал он, – ты вечно твердишь, что я ничего не смыслю в делах, этого не умею, того не знаю, никаких наук не постиг. Вот я и решил взяться за ум, остепениться. Научусь вести торговлю и буду уважаемым человеком. А ты хочешь держать меня взаперти, словно девчонку! Так я никогда не стану самостоятельным! Чжан Дэхуэя мы знаем. Он – человек опытный, всегда поможет советом, наставит на правильный путь. Он знает, что почем, какой товар ходовой, а какой – нет. Разве плохо у него поучиться?! А ты не хочешь меня отпускать… Ладно, хватит разговоров! Дня через два уеду, и все! А в будущем году вернусь разбогатевшим, тогда узнаете, на что я способен!
Сюэ Пань сердито замолчал и пошел спать. А тетушка Сюэ стала держать совет с Баочай.
– Это хорошо, что брат всерьез решил заняться делом, – сказала Баочай. – Одно меня тревожит: как бы вдали от дома в нем снова не взыграла пагубная страсть. Но убиваться из-за этого не стоит. Исправится он – прекрасно, не исправится – ничего не поделаешь. На все воля Неба! Ведь он совсем не знает жизни, хотя и взрослый, и если держать его взаперти, что будет с ним дальше? Дайте ему для начала тысячу лянов серебра, и пусть попытает счастья. Приказчик ему поможет, обманывать, я думаю, не станет. А главное – рядом не будет собутыльников и прихлебателей, которые заискивают перед ним. Заработает – будет сыт, не заработает – поголодает, помочь там некому. Трудности и лишения пойдут ему только на пользу!
– Ты права, – согласилась наконец тетушка Сюэ. – Пусть учится жить, на это денег не жалко.
На том разговор и кончился. Ночью не случилось ничего примечательного, о чем стоило бы рассказывать.
На следующий день тетушка Сюэ велела сыну приготовить угощение и пригласить Чжан Дэхуэя. Она наказала приказчику хорошенько присматривать за сыном, и Чжан Дэхуэй обещал все в точности выполнить. Он поблагодарил за угощение и, прощаясь, сказал Сюэ Паню, к его великой радости:
– Четырнадцатое число – счастливый день для отъезда. Приготовьте все необходимое, наймите мулов, с самого утра двинемся в путь.
Тетушка Сюэ, Баочай, Сянлин и две старые мамки несколько дней хлопотали, снаряжая Сюэ Паня в дорогу. Сопровождать его приказано было мужу кормилицы, двум старым преданным слугам и двум мальчикам, находившимся в услужении у Сюэ Паня. Таким образом, набралось всего шесть человек. Наняли четырех мулов и три повозки для багажа. Для Сюэ Паня приготовили вороного иноходца и еще запасную лошадь.
Пока шли приготовления, тетушка Сюэ, Баочай и остальные родственники целыми днями напутствовали Сюэ Паня. Но об этом мы рассказывать не будем.
Тринадцатого числа Сюэ Пань попрощался со своим дядей по материнской линии, а также с родственниками из семьи Цзя.
Тетушка Сюэ привезла в столицу пятерых слуг, трех старых мамок и девочку-служанку. После отъезда Сюэ Паня из мужчин в доме осталось всего двое слуг. Им было не уследить за всем домом, поэтому тетушка Сюэ распорядилась снять занавески и пологи в кабинете Сюэ Паня, вынести оттуда все украшения и спрятать. Жен двух слуг, которые уехали с Сюэ Панем, она попросила временно перейти к ней. Затем приказала Сянлин:
– Хорошенько прибери комнату молодого господина и запри на замок! Спать будешь у меня!
– Мама, ведь у вас есть другие служанки, – заметила Баочай. – Разрешите Сянлин жить у меня. В саду у нас малолюдно, ночи – длинные, и, чтобы скоротать время, я вечерами занимаюсь рукоделием. Пусть у меня будет компаньонка.
– Я не подумала об этом! – воскликнула тетушка Сюэ. – Надо было сразу отправить ее к тебе! Несколько дней назад я сказала твоему брату, что нужно купить для тебя еще одну служанку, Вэньсин еще слишком мала, а Инъэр не может со всем управиться.
– Купить можно, дело не в деньгах, но будет ли от нее польза? – возразила Баочай. – Не оказалась бы она балованной. Сначала надо разузнать, что за девушка, а уж затем покупать.
Она приказала Сянлин собрать постель и все украшения, одной из старых мамок – отнести все это во двор Душистых трав, после чего вместе с Сянлин отправилась в сад Роскошных зрелищ.
– Я давно собиралась попросить госпожу, чтобы разрешила мне жить у вас, когда уедет ваш брат, – сказала дорогой Сянлин. – Но боялась, как бы госпожа не подумала, будто я хочу развлекаться в саду. Ведь госпожа очень мнительна. Но, к моей великой радости, барышня, вы сами поговорили с ней!
– Я знала, что ты давно мечтаешь пожить в саду, – с улыбкой произнесла Баочай, – вот только не представлялось возможности. Ты каждый день туда приходила, но всегда торопилась. А это неинтересно! Теперь пользуйся случаем и живи здесь хоть целый год! Да и мне веселее будет!
– Дорогая барышня! – попросила Сянлин. – Научите меня сочинять стихи!
– А ты, как говорится, «захватив Лу, заришься на Шу»! – рассмеялась в ответ Баочай. – Повремени немного. Первым делом ты должна справиться о здоровье старой госпожи и остальных господ. Только смотри не говори никому, что переехала в сад! А спросят, скажи, что ты временно моя гостья. Когда вернешься, сходи к барышням!
Сянлин уже собралась идти, как вдруг появилась Пинъэр. Сянлин поспешила ей поклониться и справилась о здоровье. Пинъэр улыбнулась и в свою очередь справилась о здоровье Сянлин.
– У меня появилась новая компаньонка, и я хотела сообщить об этом твоей госпоже, – сказала Баочай, обращаясь к Пинъэр.
– Да что вы говорите, барышня? – воскликнула Пинъэр. – Право, я даже не знаю, что и сказать.
– Порядок есть порядок, – промолвила Баочай. – Недаром говорится: «В каждой гостинице – свой хозяин, в каждом храме – свой настоятель». Дело это, разумеется, маловажное, но все же лучше предупредить, пусть ночные сторожа в саду знают, что здесь поселился еще один человек, и будут внимательны, запирая ворота. Скажи об этом своей госпоже, когда вернешься домой, тогда я не буду посылать к ней служанок.
– Ведь ты пришла сюда только сейчас, – заметила Пинъэр, обращаясь к Сянлин. – И, согласно порядку, должна пойти поклониться своим новым соседям!
За Сянлин ответила Баочай:
– Я только что приказала ей это сделать.
– К нам пока не ходи, – повернувшись к Сянлин, предупредила Пинъэр. – Второй господин Цзя Лянь болен.
Сянлин почтительно поддакнула и отправилась к матушке Цзя.
Только Сянлин ушла, Пинъэр с опаской обратилась к Баочай.
– Слышали новость, барышня?
– Ничего не слышала, – ответила Баочай. – Несколько дней собирала брата в дорогу и ни с кем не встречалась, даже барышень целых два дня не видела.
– Старший господин Цзя Шэ так избил второго господина Цзя Ляня, что тот шевельнуться не может! Неужто не слыхали? – удивилась Пинъэр.
– Кое-что слышала, но, признаться, не поверила, – ответила Баочай. – Хотела поговорить с твоей госпожой, но неожиданно повстречала тебя. За что же господин Цзя Шэ так избил господина Цзя Ляня?
– Все из-за этого Цзя Юйцуня! – сердито промолвила Пинъэр. – И откуда только его принесло? Паршивое отродье! Жаль, что он до сих пор не подох с голоду! Десяти лет не прошло, как он явился в наш дом, а сколько из-за него всяких бед!.. Нынешней весной старший господин где-то увидел старинные веера, и, когда возвратился домой, его собственная коллекция вееров показалась ему никуда не годной; он велел во что бы то ни стало раздобыть те веера, что видел. Однако их владелец, по прозвищу Каменный Дурак, сказал, что веера ни за какие деньги не продаст, хотя их в доме у него по крайней мере двадцать штук, а сам он чуть ли с голоду не умирает. Чего только не сделал господин Цзя Лянь, чтобы разыскать владельца этих вееров! Ну, познакомились они. Вскоре господин Цзя Лянь был приглашен к нему в гости, и хозяин показал ему веера. Но словам господина Цзя Ляня, такие веера встречаются очень редко, все они сделаны из бамбука сянфэй или из оленьего бамбука, и на каждом древняя надпись. Услышал это старший господин и приказал второму господину Цзя Ляню за любую цену купить эти веера. Но Каменный Дурак уперся и ни в какую. «Пусть, – говорит, – я с голоду умру, а ни одного веера не продам, даже за тысячу лянов». Старший господин очень разгневался на господина Цзя Ляня за то, что не умеет совершать торговые сделки. Уже и серебро разменяли, предложили Каменному Дураку пятьсот лянов, а тот: «Не продам и все. Хотите заполучить веера, прежде возьмите мою жизнь!» Ну что тут поделаешь? И вдруг подвернулся этот бессовестный Цзя Юйцунь! Услышал, что старший господин хочет приобрести веера, ложно обвинил Каменного Дурака в том, будто тот не уплатил в казну каких-то денег, распорядился доставить его в ямынь и присудил: «Продать все имущество для уплаты долгов!» А веера описал и прислал по казенной цене господину Цзя Шэ. Не знаю, жив ли сейчас Каменный Дурак, но только старший господин вызвал к себе второго господина Цзя Ляня и говорит ему: «Ты вот не смог достать веера, а другие смогли!» Второй господин дерзнул возразить: «Не дело это – ради каких-то вееров разорять человека!» Старший господин еще больше рассердился, стал к нему придираться, то за одно, то за другое, и в конце концов поколотил. И даже не положил на скамью – не по спине бил, а по чем попало, по голове, по рукам, лицо ему разбил. У вашей матушки, говорят, есть какое-то снадобье от ушибов, попросите немного, барышня, если можно!
Баочай тотчас велела Инъэр принести две пилюли, после чего обратилась к Пинъэр:
– В таком случае передай от меня поклон своей госпоже, а сама я к ней не пойду.
– Хорошо! – ответила Пинъэр и удалилась.
Сянлин тем временем успела проведать матушку Цзя и остальных. А после ужина к матушке Цзя отправилась Баочай, и Сянлин сразу побежала в павильон реки Сяосян к Дайюй, которая уже почти выздоровела.
Трудно описать, как обрадовалась Дайюй, узнав, что Сянлин теперь будет жить в саду Роскошных зрелищ.
– Пока у меня есть время, – сказала Сянлин, – я была бы счастлива, барышня, если бы вы научили меня сочинять стихи!
– Тогда кланяйся мне как учителю, – со смехом отвечала Дайюй. – Я сама не очень-то разбираюсь в поэзии, но могу тебя кое-чему научить.
– Если это правда, я готова кланяться и всячески вас почитать, – с улыбкой сказала Сянлин. – Только прошу вас не считать меня слишком назойливой ученицей!
– В чем сложности стихосложения? – принялась объяснять Дайюй. – Каждый стих состоит из введения, толкования, изложения и заключения. Толкование и изложение ставятся в середине стиха и представляют две парные надписи. Слова ровного тона противопоставляются словам нисходяще-восходящего тона, пустые слова – значимым, и наоборот. Если же удается сочинить оригинальную строку, то слова под разными тонами, а также пустые и значимые слова можно и не противопоставлять.
– Вот, оказывается, почему в древних стихах не всегда найдешь противопоставления! – воскликнула Сянлин. – Теперь мне понятно выражение «Об единице, тройке и пятерке не рассуждают, а двойку, тройку и шестерку – ясно различают»! В поэзии древних иногда можно найти подтверждение этому правилу, иногда же двойки, четверки и шестерки не согласуются, и тогда возникает сомнение. Но сейчас, с вашей помощью, я поняла, что это правило особого значения не имеет, важно лишь, чтобы в стихах были новые, оригинальные мысли.
– Совершенно верно, – подтвердила Дайюй. – Главное – содержание, а не форма. Если мысль, заложенная в стихах, глубока, незачем украшать ее и расцвечивать. Недаром говорят: «Форма не должна затмевать содержание!»
– Мне очень нравятся строки из стихов Лу Фанвэна[25], – промолвила Сянлин. —
– Такие стихи не стоит читать, – заметила Дайюй. – Уж очень они примитивны. Ты мало читала, вот и понравились. Если хочешь всерьез заняться поэзией, я дам тебе «Собрание стихотворений Ван Моцзе»[26]. Сначала прочтешь сто пятисловных уставных стихов его самого, затем – сто двадцать семисловных уставных стихов Ду Фу и, наконец, сто или двести четверостиший Ли Цинляня. Тогда поймешь основные принципы стихосложения, а затем примешься за стихи Тао Юаньмина, Ин Яня, Лю Чжэна, Се Линъюня, Юань Цзи, Юй Синя и Бао Чжао[27]. Ты у нас умница, не пройдет и года, как сможешь сама сочинять стихи!
– Дорогая барышня, дайте мне эти книги прямо сейчас, – попросила Сянлин, – чтобы вечером я могла почитать!
Дайюй согласилась и приказала Цзыцзюань принести книгу уставных пятисловных стихов Ван Вэя.
– Читай только те, что подчеркнуты красной тушью, – предупредила она, отдавая книгу Сянлин, – это я их отметила. Чего не поймешь, спроси у своей барышни, а не хочешь – я сама тебе все объясню, когда встретимся снова.
Сянлин возвратилась во двор Душистых трав, села поближе к лампе и, забыв обо всем на свете, принялась читать стихотворение за стихотворением. Баочай несколько раз ей напоминала, что пора спать, но Сянлин лишь отмахивалась.
И вот как-то утром, только Дайюй закончила свой туалет, в комнату вошла сияющая Сянлин, протянула взятую в прошлый раз книгу и попросила стихи Ду Фу.
– А сколько стихов ты выучила наизусть? – с улыбкой осведомилась Дайюй.
– Те, что были подчеркнуты красным, – ответила Сянлин.
– И все поняла?
– Как будто поняла, только не знаю, правильно ли. Хотите, расскажу?
– Охотно выслушаю тебя, – сказала Дайюй. – Сначала надо обсудить неясные места, а уж потом идти дальше.
– Главное достоинство этих стихов, – неуверенно начала Сянлин, – по-моему, заключается в том, что они полны глубокого смысла и повествуют о том, что есть на самом деле, хотя поначалу кажутся надуманными.
– В какой-то степени ты права, – согласилась Дайюй. – Только мне непонятно, из чего ты сделала такой вывод.
Сянлин с улыбкой ответила:
– В стихотворении «На границе» есть такие строки:
Или вот еще строки:
Тем временем пришли Баоюй и Таньчунь, сели и стали с интересом слушать Сянлин.
– По-моему, тебе больше незачем читать стихи, – с улыбкой заметил наконец Баоюй. – Ты и так близка к истине и, судя по твоим словам, уже постигла «три неясности»[28].
– Ты считаешь строку «дымок одинокий вьется» великолепной, – сказала на это Дайюй, – но ведь она не что иное, как подражание более древним поэтам. Сейчас я тебе прочту строки, перед которыми эта строка бледнеет.
И она процитировала Тао Юаньмина:
– Теперь ты поняла все, – засмеялся Баоюй. – Излишние объяснения могут только навредить. А сейчас попробуй сама что-нибудь сочинить, уверен, получится прекрасно!
– Ты должна вступить в наше поэтическое общество! – с улыбкой сказала Таньчунь. – Завтра же пришлю тебе приглашение.
– Не надо насмехаться надо мной, барышня! – с обидой произнесла Сянлин. – Я ведь хочу научиться сочинять стихи просто так, забавы ради.
– Все сочиняют забавы ради, – засмеялись в ответ Дайюй и Таньчунь. – Неужели ты полагаешь, что мы собираемся стать поэтами? Да нас засмеют, если кто-нибудь за стенами этого сада узнает, что мы сочиняем стихи!
– Нечего так уж скромничать! – с улыбкой произнес Баоюй. – Знатоки поэзии, услыхав, что мы создали поэтическое общество, попросили меня показать несколько стихотворений. И, когда прочли, не могли скрыть своего восхищения. Думаю, оно было искренним, иначе чего ради они стали бы переписывать для себя?
– Правда? – воскликнули в один голос Дайюй и Таньчунь.
– Врет только попугай! – ответил Баоюй.
– Вечно ты что-нибудь натворишь! – встревожились девушки. – Пусть стихи хороши, все равно не следовало показывать их чужим!
– А что тут особенного? – спросил Баоюй. – В древности женщины тоже сочиняли стихи, и сегодня мы их можем прочесть. Значит, они выходили за пределы женских покоев!
Неожиданно появилась Жухуа и сказала, что барышня Сичунь приглашает к себе господина Баоюя. Баоюй тотчас встал и вышел.
Сянлин между тем снова попросила дать ей прочесть стихи Ду Фу.
– И тему мне дайте, – сказала она. – Попробую что-нибудь сочинить и покажу вам.
– Вчера луна была до того прекрасна, что мне захотелось ее воспеть в стихах, но, увы, не удалось, – сказала Дайюй. – Вот ты и попробуй сочинить стихи о луне. Слова на рифму четырнадцатую можешь употреблять по своему усмотрению.
Сянлин обрадовалась и с книжкой в руках побежала домой. Прочла два стихотворения и стала сочинять сама. Она не хотела ни ужинать, ни пить чай, и Баочай, глядя на нее, сказала:
– И зачем только ты себе ищешь хлопоты? Наверняка Чернобровка тебя подбивает! Ну погоди, задам я ей! Ты и без того умом не блещешь, а увлечешься стихами – совсем рехнешься.
– Дорогая барышня! Не мешайте мне! – попросила Сянлин.
Через некоторое время стихотворение было готово, и девочка дала его посмотреть Баочай.
– Никуда не годится! – сказала Баочай. – Впрочем, стыдиться нечего. Покажи Дайюй. Интересно, что она скажет!
Дайюй прочла:
Сянлин вышла, низко опустив голову, села у пруда на камень и принялась задумчиво чертить палочкой по земле, к удивлению проходивших мимо.
Ли Вань, Баочай, Таньчунь и Баоюй издали наблюдали за ней и посмеивались. Вдруг Сянлин сдвинула брови, на губах заиграла улыбка.
– Умом тронулась! – промолвила Баочай. – Всю ночь что-то бормотала и уснула только к утру. А едва рассвело, вскочила с постели, наскоро умылась, причесалась и побежала искать Чернобровку! Потом вернулась и весь день ходила словно потерянная, написала стихотворение, но неудачно. Уверена, она и сейчас сочиняет.
– Поистине эта девушка «самая удивительная среди духов и самая выдающаяся среди людей»! – воскликнул Баоюй. – Создавая человека, Небо не зря наделяет его талантом. Ведь мы сами не раз сокрушались: как жаль, что эта девушка столь низкого происхождения! Никто себе и представить не мог, что наступит такой день, как сегодня! Что говорить? Небо и Земля справедливы!
– Тебе бы ее усердие! – насмешливо воскликнула Баочай. – С таким усердием в любом деле добьешься успеха!
Баоюй ничего не ответил. В это время Сянлин, радостная, подошла к Дайюй.
– Давайте посмотрим, что будет дальше! – предложила Таньчунь.
Они отправились в павильон Реки Сяосян и увидели, что Дайюй обсуждает с Сянлин написанное ею стихотворение. На вопрос, нравится ли ей, Дайюй ответила:
– Признаться, не очень, хотя Сянлин основательно потрудилась. Стихотворение надуманное, все в нем натянуто, неестественно. Пусть еще сочинит.
С этими словами Дайюй протянула листок с такими стихами:
– На худой конец можно было использовать слова «сияние», «свет»! Впрочем, если вчитаться, в каждой строке угадывается лунный свет!.. Ладно, стихи – плод легкомыслия; попробуй еще сочинить, уверена, у тебя будет все лучше и лучше.
Самой Сянлин стихотворение ее казалось просто великолепным, и она, разумеется, огорчилась. Однако сдаваться ей не хотелось, и она решила попробовать сочинить еще.
Не обращая внимания на девушек, которые подшучивали над ней, Сянлин подошла к бамбуку, растущему у крыльца, и задумалась.
– Отдохнула бы немного! – с усмешкой посоветовала Таньчунь.
– Слово «отдохнуть» не подходит! – безразличным тоном ответила Сянлин. – Рифма не та.
Все расхохотались.
– Она помешалась на стихах! – воскликнула Баочай. – И в этом вина Чернобровки!
– Кун-цзы говорил: «Поучаю неутомимо!» – оправдывалась Дайюй. – Ведь она сама просит, отчего же не помочь?
– Давайте отведем Сянлин к четвертой барышне Сичунь, пусть посмотрит картину! – предложила Ли Вань, чтобы хоть как-то отвлечь девочку.
Она взяла Сянлин за руку и повела в павильон Благоухающего лотоса, а затем – в ограду Теплых ароматов. Сичунь как раз спала. У стены, прикрытая куском шелка, стояла картина.
Когда все вошли, Сичунь проснулась и показала свое произведение. Из десяти беседок, которые нужно было изобразить, на полотно было нанесено всего три, а среди них нарисовано несколько девушек.
– Видишь этих девушек? – спросили у Сянлин. – Они умеют сочинять стихи! Если хочешь, чтобы и тебя здесь нарисовали, поскорее учись!
Вскоре все разошлись.
Мысли Сянлин по-прежнему были заняты стихами. До третьей стражи она сидела задумавшись, потом легла в постель, но заснула лишь под утро. Баочай, проснувшись, услышала ее ровное, спокойное дыхание.
«Всю ночь ворочалась! – подумала Баочай. – Интересно, удалось ли ей сочинить еще что-нибудь? Наверное, она устала, не буду ее тревожить!»
Вдруг Сянлин во сне рассмеялась:
– Нашла! Неужели и это стихотворение окажется плохим?
Баочай стало и смешно, и грустно.
– Что нашла? – спросила она, разбудив Сянлин. – Ты, кажется, уже с духами начала разговаривать. Так и заболеть недолго!
Баочай встала, умылась и отправилась к матушке Цзя.
Надо вам сказать, что Сянлин решила во что бы то ни стало научиться сочинять стихи. Но как ни старалась, ничего не выходило. За целую ночь придумала всего восемь строк. С самого утра она отправилась в беседку Струящихся ароматов. Там Баочай рассказывала Ли Вань и сестрам, как Сянлин во сне сочиняет стихи. Вдруг они увидели Сянлин и, смеясь, бросились ей навстречу, горя от нетерпения прочесть то, что она сочинила.
Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
Через несколько дней боль прошла, но синяки и кровоподтеки остались, поэтому Сюэ Пань вынужден был притворяться больным, чтобы избежать встреч с родственниками и друзьями.
Не успели оглянуться, как наступил десятый месяц. Некоторые приказчики Сюэ Паня уже подвели счета и собирались на Новый год домой. Пришлось Сюэ Паню устроить им проводы с угощением.
Среди приказчиков был некий Чжан Дэхуэй. С самого детства он служил в закладной лавке Сюэ Паня и сумел сколотить состояние в две-три тысячи лянов серебра. Он просил отпустить его домой до будущей весны.
– В нынешнем году не хватает благовоний и бумажных денег для совершения жертвоприношений, – сказал он Сюэ Паню, – поэтому в будущем году они могут подорожать. Я пришлю сыновей присматривать за лавкой, а сам вернусь к празднику начала лета. По дороге закуплю бумажных денег и благовонных вееров, чтобы здесь продать. Уверен, что, несмотря на высокие пошлины и прочие расходы, прибыль получим хорошую.
Сюэ Пань внимательно слушал Чжан Дэхуэя, а сам думал:
«После того, что случилось, мне стыдно смотреть людям в глаза. Хорошо бы скрыться хоть на полгода, но как это сделать? Нельзя же все время притворяться больным! Я хоть и взрослый, а ничему не научился, ни в гражданском ведомстве, ни в военном служить не могу. Считается, будто я занимаюсь торговлей, но ни весов, ни счетов я никогда в руках не держал, не бывал в дальних краях, тамошних нравов не знаю, даже не представляю, какие страны с нами соседствуют, а какие находятся далеко. Хорошо бы деньжат раздобыть да и отправиться на годик странствовать с Чжан Дэхуэем. Удастся что-нибудь заработать – хорошо, не удастся – тоже не беда: только бы от стыда укрыться! Да и вообще неплохо попутешествовать!»
Обмозговав все, Сюэ Пань сразу после ухода гостей потолковал с Чжан Дэхуэем и велел ему задержаться на день-другой, чтобы вместе отправиться в путь. Вечером о своем разговоре с приказчиком Сюэ Пань рассказал матери.
Тетушка Сюэ и обрадовалась, и встревожилась. Ее мало беспокоило, что сын может растратить деньги, хуже, если он снова что-нибудь натворит.
– Когда ты рядом, мне спокойнее, – говорила она. – Зачем тебе заниматься торговлей? Ведь прибыль нам не нужна.
Но Сюэ Пань был упрям и стоял на своем.
– Мама, – сказал он, – ты вечно твердишь, что я ничего не смыслю в делах, этого не умею, того не знаю, никаких наук не постиг. Вот я и решил взяться за ум, остепениться. Научусь вести торговлю и буду уважаемым человеком. А ты хочешь держать меня взаперти, словно девчонку! Так я никогда не стану самостоятельным! Чжан Дэхуэя мы знаем. Он – человек опытный, всегда поможет советом, наставит на правильный путь. Он знает, что почем, какой товар ходовой, а какой – нет. Разве плохо у него поучиться?! А ты не хочешь меня отпускать… Ладно, хватит разговоров! Дня через два уеду, и все! А в будущем году вернусь разбогатевшим, тогда узнаете, на что я способен!
Сюэ Пань сердито замолчал и пошел спать. А тетушка Сюэ стала держать совет с Баочай.
– Это хорошо, что брат всерьез решил заняться делом, – сказала Баочай. – Одно меня тревожит: как бы вдали от дома в нем снова не взыграла пагубная страсть. Но убиваться из-за этого не стоит. Исправится он – прекрасно, не исправится – ничего не поделаешь. На все воля Неба! Ведь он совсем не знает жизни, хотя и взрослый, и если держать его взаперти, что будет с ним дальше? Дайте ему для начала тысячу лянов серебра, и пусть попытает счастья. Приказчик ему поможет, обманывать, я думаю, не станет. А главное – рядом не будет собутыльников и прихлебателей, которые заискивают перед ним. Заработает – будет сыт, не заработает – поголодает, помочь там некому. Трудности и лишения пойдут ему только на пользу!
– Ты права, – согласилась наконец тетушка Сюэ. – Пусть учится жить, на это денег не жалко.
На том разговор и кончился. Ночью не случилось ничего примечательного, о чем стоило бы рассказывать.
На следующий день тетушка Сюэ велела сыну приготовить угощение и пригласить Чжан Дэхуэя. Она наказала приказчику хорошенько присматривать за сыном, и Чжан Дэхуэй обещал все в точности выполнить. Он поблагодарил за угощение и, прощаясь, сказал Сюэ Паню, к его великой радости:
– Четырнадцатое число – счастливый день для отъезда. Приготовьте все необходимое, наймите мулов, с самого утра двинемся в путь.
Тетушка Сюэ, Баочай, Сянлин и две старые мамки несколько дней хлопотали, снаряжая Сюэ Паня в дорогу. Сопровождать его приказано было мужу кормилицы, двум старым преданным слугам и двум мальчикам, находившимся в услужении у Сюэ Паня. Таким образом, набралось всего шесть человек. Наняли четырех мулов и три повозки для багажа. Для Сюэ Паня приготовили вороного иноходца и еще запасную лошадь.
Пока шли приготовления, тетушка Сюэ, Баочай и остальные родственники целыми днями напутствовали Сюэ Паня. Но об этом мы рассказывать не будем.
Тринадцатого числа Сюэ Пань попрощался со своим дядей по материнской линии, а также с родственниками из семьи Цзя.
Тетушка Сюэ привезла в столицу пятерых слуг, трех старых мамок и девочку-служанку. После отъезда Сюэ Паня из мужчин в доме осталось всего двое слуг. Им было не уследить за всем домом, поэтому тетушка Сюэ распорядилась снять занавески и пологи в кабинете Сюэ Паня, вынести оттуда все украшения и спрятать. Жен двух слуг, которые уехали с Сюэ Панем, она попросила временно перейти к ней. Затем приказала Сянлин:
– Хорошенько прибери комнату молодого господина и запри на замок! Спать будешь у меня!
– Мама, ведь у вас есть другие служанки, – заметила Баочай. – Разрешите Сянлин жить у меня. В саду у нас малолюдно, ночи – длинные, и, чтобы скоротать время, я вечерами занимаюсь рукоделием. Пусть у меня будет компаньонка.
– Я не подумала об этом! – воскликнула тетушка Сюэ. – Надо было сразу отправить ее к тебе! Несколько дней назад я сказала твоему брату, что нужно купить для тебя еще одну служанку, Вэньсин еще слишком мала, а Инъэр не может со всем управиться.
– Купить можно, дело не в деньгах, но будет ли от нее польза? – возразила Баочай. – Не оказалась бы она балованной. Сначала надо разузнать, что за девушка, а уж затем покупать.
Она приказала Сянлин собрать постель и все украшения, одной из старых мамок – отнести все это во двор Душистых трав, после чего вместе с Сянлин отправилась в сад Роскошных зрелищ.
– Я давно собиралась попросить госпожу, чтобы разрешила мне жить у вас, когда уедет ваш брат, – сказала дорогой Сянлин. – Но боялась, как бы госпожа не подумала, будто я хочу развлекаться в саду. Ведь госпожа очень мнительна. Но, к моей великой радости, барышня, вы сами поговорили с ней!
– Я знала, что ты давно мечтаешь пожить в саду, – с улыбкой произнесла Баочай, – вот только не представлялось возможности. Ты каждый день туда приходила, но всегда торопилась. А это неинтересно! Теперь пользуйся случаем и живи здесь хоть целый год! Да и мне веселее будет!
– Дорогая барышня! – попросила Сянлин. – Научите меня сочинять стихи!
– А ты, как говорится, «захватив Лу, заришься на Шу»! – рассмеялась в ответ Баочай. – Повремени немного. Первым делом ты должна справиться о здоровье старой госпожи и остальных господ. Только смотри не говори никому, что переехала в сад! А спросят, скажи, что ты временно моя гостья. Когда вернешься, сходи к барышням!
Сянлин уже собралась идти, как вдруг появилась Пинъэр. Сянлин поспешила ей поклониться и справилась о здоровье. Пинъэр улыбнулась и в свою очередь справилась о здоровье Сянлин.
– У меня появилась новая компаньонка, и я хотела сообщить об этом твоей госпоже, – сказала Баочай, обращаясь к Пинъэр.
– Да что вы говорите, барышня? – воскликнула Пинъэр. – Право, я даже не знаю, что и сказать.
– Порядок есть порядок, – промолвила Баочай. – Недаром говорится: «В каждой гостинице – свой хозяин, в каждом храме – свой настоятель». Дело это, разумеется, маловажное, но все же лучше предупредить, пусть ночные сторожа в саду знают, что здесь поселился еще один человек, и будут внимательны, запирая ворота. Скажи об этом своей госпоже, когда вернешься домой, тогда я не буду посылать к ней служанок.
– Ведь ты пришла сюда только сейчас, – заметила Пинъэр, обращаясь к Сянлин. – И, согласно порядку, должна пойти поклониться своим новым соседям!
За Сянлин ответила Баочай:
– Я только что приказала ей это сделать.
– К нам пока не ходи, – повернувшись к Сянлин, предупредила Пинъэр. – Второй господин Цзя Лянь болен.
Сянлин почтительно поддакнула и отправилась к матушке Цзя.
Только Сянлин ушла, Пинъэр с опаской обратилась к Баочай.
– Слышали новость, барышня?
– Ничего не слышала, – ответила Баочай. – Несколько дней собирала брата в дорогу и ни с кем не встречалась, даже барышень целых два дня не видела.
– Старший господин Цзя Шэ так избил второго господина Цзя Ляня, что тот шевельнуться не может! Неужто не слыхали? – удивилась Пинъэр.
– Кое-что слышала, но, признаться, не поверила, – ответила Баочай. – Хотела поговорить с твоей госпожой, но неожиданно повстречала тебя. За что же господин Цзя Шэ так избил господина Цзя Ляня?
– Все из-за этого Цзя Юйцуня! – сердито промолвила Пинъэр. – И откуда только его принесло? Паршивое отродье! Жаль, что он до сих пор не подох с голоду! Десяти лет не прошло, как он явился в наш дом, а сколько из-за него всяких бед!.. Нынешней весной старший господин где-то увидел старинные веера, и, когда возвратился домой, его собственная коллекция вееров показалась ему никуда не годной; он велел во что бы то ни стало раздобыть те веера, что видел. Однако их владелец, по прозвищу Каменный Дурак, сказал, что веера ни за какие деньги не продаст, хотя их в доме у него по крайней мере двадцать штук, а сам он чуть ли с голоду не умирает. Чего только не сделал господин Цзя Лянь, чтобы разыскать владельца этих вееров! Ну, познакомились они. Вскоре господин Цзя Лянь был приглашен к нему в гости, и хозяин показал ему веера. Но словам господина Цзя Ляня, такие веера встречаются очень редко, все они сделаны из бамбука сянфэй или из оленьего бамбука, и на каждом древняя надпись. Услышал это старший господин и приказал второму господину Цзя Ляню за любую цену купить эти веера. Но Каменный Дурак уперся и ни в какую. «Пусть, – говорит, – я с голоду умру, а ни одного веера не продам, даже за тысячу лянов». Старший господин очень разгневался на господина Цзя Ляня за то, что не умеет совершать торговые сделки. Уже и серебро разменяли, предложили Каменному Дураку пятьсот лянов, а тот: «Не продам и все. Хотите заполучить веера, прежде возьмите мою жизнь!» Ну что тут поделаешь? И вдруг подвернулся этот бессовестный Цзя Юйцунь! Услышал, что старший господин хочет приобрести веера, ложно обвинил Каменного Дурака в том, будто тот не уплатил в казну каких-то денег, распорядился доставить его в ямынь и присудил: «Продать все имущество для уплаты долгов!» А веера описал и прислал по казенной цене господину Цзя Шэ. Не знаю, жив ли сейчас Каменный Дурак, но только старший господин вызвал к себе второго господина Цзя Ляня и говорит ему: «Ты вот не смог достать веера, а другие смогли!» Второй господин дерзнул возразить: «Не дело это – ради каких-то вееров разорять человека!» Старший господин еще больше рассердился, стал к нему придираться, то за одно, то за другое, и в конце концов поколотил. И даже не положил на скамью – не по спине бил, а по чем попало, по голове, по рукам, лицо ему разбил. У вашей матушки, говорят, есть какое-то снадобье от ушибов, попросите немного, барышня, если можно!
Баочай тотчас велела Инъэр принести две пилюли, после чего обратилась к Пинъэр:
– В таком случае передай от меня поклон своей госпоже, а сама я к ней не пойду.
– Хорошо! – ответила Пинъэр и удалилась.
Сянлин тем временем успела проведать матушку Цзя и остальных. А после ужина к матушке Цзя отправилась Баочай, и Сянлин сразу побежала в павильон реки Сяосян к Дайюй, которая уже почти выздоровела.
Трудно описать, как обрадовалась Дайюй, узнав, что Сянлин теперь будет жить в саду Роскошных зрелищ.
– Пока у меня есть время, – сказала Сянлин, – я была бы счастлива, барышня, если бы вы научили меня сочинять стихи!
– Тогда кланяйся мне как учителю, – со смехом отвечала Дайюй. – Я сама не очень-то разбираюсь в поэзии, но могу тебя кое-чему научить.
– Если это правда, я готова кланяться и всячески вас почитать, – с улыбкой сказала Сянлин. – Только прошу вас не считать меня слишком назойливой ученицей!
– В чем сложности стихосложения? – принялась объяснять Дайюй. – Каждый стих состоит из введения, толкования, изложения и заключения. Толкование и изложение ставятся в середине стиха и представляют две парные надписи. Слова ровного тона противопоставляются словам нисходяще-восходящего тона, пустые слова – значимым, и наоборот. Если же удается сочинить оригинальную строку, то слова под разными тонами, а также пустые и значимые слова можно и не противопоставлять.
– Вот, оказывается, почему в древних стихах не всегда найдешь противопоставления! – воскликнула Сянлин. – Теперь мне понятно выражение «Об единице, тройке и пятерке не рассуждают, а двойку, тройку и шестерку – ясно различают»! В поэзии древних иногда можно найти подтверждение этому правилу, иногда же двойки, четверки и шестерки не согласуются, и тогда возникает сомнение. Но сейчас, с вашей помощью, я поняла, что это правило особого значения не имеет, важно лишь, чтобы в стихах были новые, оригинальные мысли.
– Совершенно верно, – подтвердила Дайюй. – Главное – содержание, а не форма. Если мысль, заложенная в стихах, глубока, незачем украшать ее и расцвечивать. Недаром говорят: «Форма не должна затмевать содержание!»
– Мне очень нравятся строки из стихов Лу Фанвэна[25], – промолвила Сянлин. —
Когда тяжелый полог не задернут, —Очень точно! И очень красиво!
Так долго аромат не исчезает!
А в углубленье тушечницы древней
Так много собралось-сгустилось туши!
– Такие стихи не стоит читать, – заметила Дайюй. – Уж очень они примитивны. Ты мало читала, вот и понравились. Если хочешь всерьез заняться поэзией, я дам тебе «Собрание стихотворений Ван Моцзе»[26]. Сначала прочтешь сто пятисловных уставных стихов его самого, затем – сто двадцать семисловных уставных стихов Ду Фу и, наконец, сто или двести четверостиший Ли Цинляня. Тогда поймешь основные принципы стихосложения, а затем примешься за стихи Тао Юаньмина, Ин Яня, Лю Чжэна, Се Линъюня, Юань Цзи, Юй Синя и Бао Чжао[27]. Ты у нас умница, не пройдет и года, как сможешь сама сочинять стихи!
– Дорогая барышня, дайте мне эти книги прямо сейчас, – попросила Сянлин, – чтобы вечером я могла почитать!
Дайюй согласилась и приказала Цзыцзюань принести книгу уставных пятисловных стихов Ван Вэя.
– Читай только те, что подчеркнуты красной тушью, – предупредила она, отдавая книгу Сянлин, – это я их отметила. Чего не поймешь, спроси у своей барышни, а не хочешь – я сама тебе все объясню, когда встретимся снова.
Сянлин возвратилась во двор Душистых трав, села поближе к лампе и, забыв обо всем на свете, принялась читать стихотворение за стихотворением. Баочай несколько раз ей напоминала, что пора спать, но Сянлин лишь отмахивалась.
И вот как-то утром, только Дайюй закончила свой туалет, в комнату вошла сияющая Сянлин, протянула взятую в прошлый раз книгу и попросила стихи Ду Фу.
– А сколько стихов ты выучила наизусть? – с улыбкой осведомилась Дайюй.
– Те, что были подчеркнуты красным, – ответила Сянлин.
– И все поняла?
– Как будто поняла, только не знаю, правильно ли. Хотите, расскажу?
– Охотно выслушаю тебя, – сказала Дайюй. – Сначала надо обсудить неясные места, а уж потом идти дальше.
– Главное достоинство этих стихов, – неуверенно начала Сянлин, – по-моему, заключается в том, что они полны глубокого смысла и повествуют о том, что есть на самом деле, хотя поначалу кажутся надуманными.
– В какой-то степени ты права, – согласилась Дайюй. – Только мне непонятно, из чего ты сделала такой вывод.
Сянлин с улыбкой ответила:
– В стихотворении «На границе» есть такие строки:
Над великой пустынейСолнце, разумеется, круглое, как шар. Но может ли дымок сиротливо стелиться? Слово «сиротливый», пожалуй, не к месту, а слово «шар» чересчур примитивно. Я закрыла книгу и постаралась представить себе эту картину. Попробовала заменить слова «шар» и «сиротливый» – не получились. Есть еще там такая строфа:
Расстелился дымок сиротливый.
А за длинной рекою
Заходящего солнца шар.
Сначала мне показалось, что слово «белы» лишено здесь всякого смысла, точно так же, как слово «темны». Но, вдумавшись, я поняла, что именно эти слова необходимы для полноты картины. Когда же читаешь вслух, кажется, будто жуешь огромную маслину и никак не разжуешь.
В час заката белы
И озера, и реки.
В час прилива темны
Небеса и земля.
Или вот еще строки:
У переправы солнце вечернее светит.Как удачно употребил здесь поэт слова «вечернее» и «вьется»! Помню, несколько лет назад по пути в столицу наша лодка пристала к берегу. Это было вечером; на пустынном берегу высилось несколько молчаливых деревьев, а где-то вдали к облакам подымался одинокий сизо-голубой дымок, – видимо, там готовили ужин. И вот вчера, когда я прочла это стихотворение, мне почудилось, будто я вновь попала в те места!
А над селеньем дымок одинокий вьется.
Тем временем пришли Баоюй и Таньчунь, сели и стали с интересом слушать Сянлин.
– По-моему, тебе больше незачем читать стихи, – с улыбкой заметил наконец Баоюй. – Ты и так близка к истине и, судя по твоим словам, уже постигла «три неясности»[28].
– Ты считаешь строку «дымок одинокий вьется» великолепной, – сказала на это Дайюй, – но ведь она не что иное, как подражание более древним поэтам. Сейчас я тебе прочту строки, перед которыми эта строка бледнеет.
И она процитировала Тао Юаньмина:
Во мгле и тумане —– «Струится» вместо «вьется». Великолепно! – в восторге вскричала Сянлин.
деревня как будто вдали.
Тихо струится
над каждой крышей дымок.
– Теперь ты поняла все, – засмеялся Баоюй. – Излишние объяснения могут только навредить. А сейчас попробуй сама что-нибудь сочинить, уверен, получится прекрасно!
– Ты должна вступить в наше поэтическое общество! – с улыбкой сказала Таньчунь. – Завтра же пришлю тебе приглашение.
– Не надо насмехаться надо мной, барышня! – с обидой произнесла Сянлин. – Я ведь хочу научиться сочинять стихи просто так, забавы ради.
– Все сочиняют забавы ради, – засмеялись в ответ Дайюй и Таньчунь. – Неужели ты полагаешь, что мы собираемся стать поэтами? Да нас засмеют, если кто-нибудь за стенами этого сада узнает, что мы сочиняем стихи!
– Нечего так уж скромничать! – с улыбкой произнес Баоюй. – Знатоки поэзии, услыхав, что мы создали поэтическое общество, попросили меня показать несколько стихотворений. И, когда прочли, не могли скрыть своего восхищения. Думаю, оно было искренним, иначе чего ради они стали бы переписывать для себя?
– Правда? – воскликнули в один голос Дайюй и Таньчунь.
– Врет только попугай! – ответил Баоюй.
– Вечно ты что-нибудь натворишь! – встревожились девушки. – Пусть стихи хороши, все равно не следовало показывать их чужим!
– А что тут особенного? – спросил Баоюй. – В древности женщины тоже сочиняли стихи, и сегодня мы их можем прочесть. Значит, они выходили за пределы женских покоев!
Неожиданно появилась Жухуа и сказала, что барышня Сичунь приглашает к себе господина Баоюя. Баоюй тотчас встал и вышел.
Сянлин между тем снова попросила дать ей прочесть стихи Ду Фу.
– И тему мне дайте, – сказала она. – Попробую что-нибудь сочинить и покажу вам.
– Вчера луна была до того прекрасна, что мне захотелось ее воспеть в стихах, но, увы, не удалось, – сказала Дайюй. – Вот ты и попробуй сочинить стихи о луне. Слова на рифму четырнадцатую можешь употреблять по своему усмотрению.
Сянлин обрадовалась и с книжкой в руках побежала домой. Прочла два стихотворения и стала сочинять сама. Она не хотела ни ужинать, ни пить чай, и Баочай, глядя на нее, сказала:
– И зачем только ты себе ищешь хлопоты? Наверняка Чернобровка тебя подбивает! Ну погоди, задам я ей! Ты и без того умом не блещешь, а увлечешься стихами – совсем рехнешься.
– Дорогая барышня! Не мешайте мне! – попросила Сянлин.
Через некоторое время стихотворение было готово, и девочка дала его посмотреть Баочай.
– Никуда не годится! – сказала Баочай. – Впрочем, стыдиться нечего. Покажи Дайюй. Интересно, что она скажет!
Дайюй прочла:
Коричник на луне среди небес– По смыслу неплохо, только стиль недостаточно изящный, – покачала головой Дайюй. – Ты мало читала и чувствуешь себя неуверенно, не хватает свободы. Почитай еще, а это стихотворение забудь и сочини новое, только пиши посмелее!
Пленяет ночь холодной красотой,
Лучи засеребрились в чистых высях,
Но недвижим теней настил густой.
Луна несет поэту озаренье,
Веселый дума обретет настрой,
А путник, что вдали объят печалью,
Все ж восхитится в этот час луной.
Поодаль от дворца из малахита
Есть зеркало – прозрачнейший нефрит,
За шторою жемчужной ледяная
Тарелка в высоте небес висит…
И нет нужды, чтоб ночью этой дивной
Светильник серебром меня облил, —
Зачем он, если яркость и сиянье
Я вижу даже в росписи перил!
Сянлин вышла, низко опустив голову, села у пруда на камень и принялась задумчиво чертить палочкой по земле, к удивлению проходивших мимо.
Ли Вань, Баочай, Таньчунь и Баоюй издали наблюдали за ней и посмеивались. Вдруг Сянлин сдвинула брови, на губах заиграла улыбка.
– Умом тронулась! – промолвила Баочай. – Всю ночь что-то бормотала и уснула только к утру. А едва рассвело, вскочила с постели, наскоро умылась, причесалась и побежала искать Чернобровку! Потом вернулась и весь день ходила словно потерянная, написала стихотворение, но неудачно. Уверена, она и сейчас сочиняет.
– Поистине эта девушка «самая удивительная среди духов и самая выдающаяся среди людей»! – воскликнул Баоюй. – Создавая человека, Небо не зря наделяет его талантом. Ведь мы сами не раз сокрушались: как жаль, что эта девушка столь низкого происхождения! Никто себе и представить не мог, что наступит такой день, как сегодня! Что говорить? Небо и Земля справедливы!
– Тебе бы ее усердие! – насмешливо воскликнула Баочай. – С таким усердием в любом деле добьешься успеха!
Баоюй ничего не ответил. В это время Сянлин, радостная, подошла к Дайюй.
– Давайте посмотрим, что будет дальше! – предложила Таньчунь.
Они отправились в павильон Реки Сяосян и увидели, что Дайюй обсуждает с Сянлин написанное ею стихотворение. На вопрос, нравится ли ей, Дайюй ответила:
– Признаться, не очень, хотя Сянлин основательно потрудилась. Стихотворение надуманное, все в нем натянуто, неестественно. Пусть еще сочинит.
С этими словами Дайюй протянула листок с такими стихами:
Не серебро и не вода… Но чье– А луны-то и нет! – с улыбкой заметила Баочай.
В окне холодном яркое сиянье?
Когда получше взглянешь, – в пустоте
Узришь тарелки круглой очертанья.
И кажется, что бледной мэйхуа
Душистый аромат к луне стремится,
На длинных-длинных ивовых ветвях
Росе пора настала испариться.
Похоже, у дверей ступеней ряд
Как будто пудрой чуть позолотило,
И легкий иней тонкой пеленой
Нефритовые застелил перила.
Сон оборвался в западном дворце,
Следов людей искать – не доискаться,
И хочется за пологом узреть,
Как будет к западу луна склоняться…
– На худой конец можно было использовать слова «сияние», «свет»! Впрочем, если вчитаться, в каждой строке угадывается лунный свет!.. Ладно, стихи – плод легкомыслия; попробуй еще сочинить, уверена, у тебя будет все лучше и лучше.
Самой Сянлин стихотворение ее казалось просто великолепным, и она, разумеется, огорчилась. Однако сдаваться ей не хотелось, и она решила попробовать сочинить еще.
Не обращая внимания на девушек, которые подшучивали над ней, Сянлин подошла к бамбуку, растущему у крыльца, и задумалась.
– Отдохнула бы немного! – с усмешкой посоветовала Таньчунь.
– Слово «отдохнуть» не подходит! – безразличным тоном ответила Сянлин. – Рифма не та.
Все расхохотались.
– Она помешалась на стихах! – воскликнула Баочай. – И в этом вина Чернобровки!
– Кун-цзы говорил: «Поучаю неутомимо!» – оправдывалась Дайюй. – Ведь она сама просит, отчего же не помочь?
– Давайте отведем Сянлин к четвертой барышне Сичунь, пусть посмотрит картину! – предложила Ли Вань, чтобы хоть как-то отвлечь девочку.
Она взяла Сянлин за руку и повела в павильон Благоухающего лотоса, а затем – в ограду Теплых ароматов. Сичунь как раз спала. У стены, прикрытая куском шелка, стояла картина.
Когда все вошли, Сичунь проснулась и показала свое произведение. Из десяти беседок, которые нужно было изобразить, на полотно было нанесено всего три, а среди них нарисовано несколько девушек.
– Видишь этих девушек? – спросили у Сянлин. – Они умеют сочинять стихи! Если хочешь, чтобы и тебя здесь нарисовали, поскорее учись!
Вскоре все разошлись.
Мысли Сянлин по-прежнему были заняты стихами. До третьей стражи она сидела задумавшись, потом легла в постель, но заснула лишь под утро. Баочай, проснувшись, услышала ее ровное, спокойное дыхание.
«Всю ночь ворочалась! – подумала Баочай. – Интересно, удалось ли ей сочинить еще что-нибудь? Наверное, она устала, не буду ее тревожить!»
Вдруг Сянлин во сне рассмеялась:
– Нашла! Неужели и это стихотворение окажется плохим?
Баочай стало и смешно, и грустно.
– Что нашла? – спросила она, разбудив Сянлин. – Ты, кажется, уже с духами начала разговаривать. Так и заболеть недолго!
Баочай встала, умылась и отправилась к матушке Цзя.
Надо вам сказать, что Сянлин решила во что бы то ни стало научиться сочинять стихи. Но как ни старалась, ничего не выходило. За целую ночь придумала всего восемь строк. С самого утра она отправилась в беседку Струящихся ароматов. Там Баочай рассказывала Ли Вань и сестрам, как Сянлин во сне сочиняет стихи. Вдруг они увидели Сянлин и, смеясь, бросились ей навстречу, горя от нетерпения прочесть то, что она сочинила.
Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
Глава сорок девятая
В хрустальном царстве белого снега алеет слива;
благоухающая ароматами юная дева ест ароматное жареное мясо
Итак, девушки бросились навстречу Сянлин, а она, протягивая им листок со стихами, с улыбкой сказала:
– Вот, прочтите! Если получилось – буду продолжать ученье, если же опять неудача, больше не стану заниматься поэзией.
Сянлин не поверила, приняв похвалу за насмешку, и решила поговорить с Баочай и Дайюй.
Но в этот момент появилась служанка в сопровождении нескольких девочек и сказала:
– Барышни, приехали гости. Идите скорее знакомиться!
– Что ты болтаешь? – строго произнесла Ли Вань. – Объясни лучше, кто такие.
– Две ваших младших сестры, госпожа, – отвечала служанка, – с ними, так мне сказали, младшая сестра барышни Баочай и младший двоюродный брат господина Сюэ Паня. Вы идите к гостям, а мне еще надо доложить об этом госпоже Сюэ.
Служанка в сопровождении девочек удалилась.
– Неужели приехал мой двоюродный брат Сюэ Кэ с сестрой? Даже не верится, – удивилась Баочай.
– Может быть, моя тетя тоже приехала? – промолвила Ли Вань. – Очень странно! Что это они все сразу нагрянули?
Когда девушки вошли в покои госпожи Ван, там было полно народу. Кроме тех, о ком говорилось выше, приехали еще невестка госпожи Син с дочерью Син Сюянь и Ван Жэнь, брат Фэнцзе. На какой-то пристани они встретились с теткой Ли Вань, которая тоже направлялась в столицу к родственникам и везла двух дочерей – Ли Вэнь и Ли Ци. Разговорились. Оказалось, все они приходятся друг другу родственниками, поэтому решено было продолжать путь всем вместе. Спустя немного к ним присоединился Сюэ Кэ – двоюродный брат Сюэ Паня. Отец его в этом году жил в столице, где собирались сыграть свадьбу младшей дочери Баоцинь, просватанной за сына одного из членов академии Ханьлинь[29] – господина Мэя. Узнав, что Ван Жэнь собирается в столицу, Сюэ Кэ присоединился к нему, захватив с собой Баоцинь. Все вместе они прибыли в город и отправились навестить родных.
Матушка Цзя и госпожа Ван несказанно обрадовались их приезду.
– Так вот почему, – промолвила матушка Цзя, – вчера вечером лампа все время потрескивала, а на фитиле нагар нарастал! Оказывается, это был знак, что вы приедете!
Разговаривая с гостями о разных домашних делах, матушка Цзя приняла подарки и пригласила всех на угощение.
Нечего говорить о том, что у Фэнцзе прибавилось хлопот.
Ли Вань и Баочай, обрадованные встречей с родными, делились своими новостями. Дайюй сначала радовалась вместе со всеми, но потом, как обычно, вспомнила, что она сирота и в целом свете у нее никого нет, и заплакала. Баоюй, который понимал ее и сочувствовал, принялся ласково утешать девочку, и постепенно она успокоилась.
Тогда Баоюй возвратился во двор Наслаждения пурпуром и с улыбкой обратился к Сижэнь, Цинвэнь и Шэюэ:
– Что вы здесь сидите? Пошли бы взглянуть на гостей! Вы только представьте, двоюродный брат Баочай куда больше похож на нее, чем родной! Вы вечно твердите, что сестра Баочай красавица! Посмотрели бы вы на ее двоюродную сестренку и дочерей тетушки Ли! Вот это красавицы, их даже описать невозможно! О Небо! Небо! Какой же тонкий у тебя вкус, если ты сотворило эти прелестные создания! Да, я живу как «лягушка на дне колодца, откуда виден лишь клочок неба»[30]. До сих пор я был уверен, что только у нас есть красавицы, но ошибся! А вот найдутся ли девушки красивее тех, что я сейчас видел, право, не знаю.
Баоюй рассмеялся. Сижэнь обиженно отвернулась, полагая, что у Баоюя очередное увлечение. Зато Цинвэнь приняла его слова всерьез и побежала смотреть на гостей. Возвратившись, она со смехом обратилась к Сижэнь:
– Пойди погляди! Мне даже трудно сказать, кто красивее: племянница старшей госпожи Син, двоюродная сестра барышни Баочай или двоюродные сестры старшей невестки Ли Вань!
Не успела она договорить, как на пороге появилась Таньчунь, она пришла за Баоюем.
– Наше поэтическое общество все растет! – воскликнула Таньчунь.
– Да, да! – радостно вскричал в ответ Баоюй. – Самому Небу угодно прославить нашу «Бегонию», вот оно и послало нам этих девушек!.. Не знаю только, учились ли они когда-нибудь сочинять стихи?
– Я их об этом спрашивала, – промолвила Таньчунь, – они, разумеется, скромничают, но сразу видно, что в поэзии знают толк… А если и не знают, неважно!.. Взять, к примеру, Сянлин…
– Самая красивая – младшая двоюродная сестра барышни Баочай, – перебила ее Цинвэнь.
– Пожалуй, что так, – согласилась Таньчунь. – Сестре Баочай, да и всем остальным, до нее далеко!
– Интересно! – произнесла Сижэнь. – Откуда только появилась такая красавица? Пойду погляжу!
– Эта Баоцинь так очаровала старую госпожу, что та велела госпоже Ван сделать ее своей приемной дочерью! – сказала Таньчунь. – А сама старая госпожа обещала давать деньги на ее содержание.
– В самом деле? – радостно вскричал Баоюй.
– Разве я когда-нибудь вру? – спросила Таньчунь. – Погоди, появится у старой госпожи такая красавица внучка, она, пожалуй, тебя разлюбит.
– А я не боюсь, – отвечал Баоюй, – девочек вообще любят больше. Но давайте поговорим о нашем обществе. Завтра шестнадцатое число, день, когда мы все собираемся.
– Барышня Линь Дайюй едва оправилась от болезни, а Инчунь захворала. Так что, боюсь, ничего не получится, – заметила Таньчунь.
– Инчунь не очень-то любит стихи, – возразил Баоюй, – можно и без нее обойтись.
– Подождем лучше несколько дней, – стояла на своем Таньчунь. – Пусть гости обживутся, привыкнут, а потом соберемся и их пригласим. Согласны? Кстати, ни у сестры Баочай, ни у Ли Вань нет сейчас никакого желания заниматься стихами. Кроме того, хорошо бы дождаться приезда Сянъюнь и собраться всем вместе. За это время гости наши освоятся здесь, нас поближе узнают, Чернобровка полностью выздоровеет, а у Ли Вань будет больше свободного времени. Может быть, Сянлин научится сочинять стихи! Разве не разумно то, что я говорю? А сейчас давайте пойдем к бабушке и узнаем, что да как. Уверена, Баоцинь, младшая сестра Баочай, будет жить вместе с нами. Попросим старую госпожу и остальных здесь оставить. Так будет веселее!
– Умница ты, сестра! – произнес Баоюй. – Я как дурак радовался, а до этого не додумался.
Баоюй вместе с Таньчунь отправился к матушке Цзя. Госпожа Ван и в самом деле объявила Баоцинь своей приемной дочерью, к великому удовольствию матушки Цзя. А матушка Цзя, в свою очередь, распорядилась, чтобы Баоцинь жила в саду Роскошных зрелищ, а ночевала в ее покоях.
Сюэ Кэ решено было поселить в кабинете Сюэ Паня.
– Незачем твоей племяннице ехать домой, пусть остается вместе со всеми, – сказала матушка Цзя госпоже Син. – Поживет в нашем саду, развлечется немного, а потом пусть едет.
Надобно вам сказать, что у брата госпожи Син в это время было туго с деньгами и жену с дочерью он отправил в столицу в расчете на то, что госпожа Син возместит ему дорожные расходы. Поэтому госпожа Син охотно приняла предложение матушки Цзя и отдала племянницу на попечение Фэнцзе. В саду и без того было много девушек, и все разные по характеру, но поселить Син Сюянь отдельно казалось Фэнцзе неудобным, и она отправила ее жить к Инчунь, рассудив, что, если Син Сюянь будет чем-нибудь недовольна, она, Фэнцзе, тут ни при чем. Каждый месяц Фэнцзе выдавала ей жалованье, такое же, как Инчунь, но только в тех случаях, когда Сюянь по целому месяцу жила в саду.
Приглядевшись к Сюянь, Фэнцзе убедилась, что эта милая, ласковая девочка ничем не напоминает свою тетку, госпожу Син, и полюбила ее, выделяя среди остальных барышень. Сюянь была из бедной семьи, жилось ей тяжело, но госпожу Син это мало трогало.
Матушка Цзя и госпожа Ван горячо любили Ли Вань за ее ум и за то, что она свято хранила память о муже, и сейчас, когда приехала тетка, не хотели ее от себя отпускать. Тетка же не желала оставаться с дочерьми в деревушке Благоухающего риса, но матушка Цзя была непреклонной, и пришлось согласиться.
В это самое время Преданный и Почтительный хоу Ши Дин получил повышение и собирался вместе с семьей отправиться к месту службы в другую провинцию.
Матушка Цзя была очень привязана к Сянъюнь и решила оставить девочку в доме, поселив отдельно от всех. Однако Сянъюнь выразила желание жить вместе с Баочай, и матушка Цзя не возражала.
Теперь в саду Роскошных зрелищ стало еще веселее. В поэтическом обществе насчитывалось тринадцать человек. За исключением Ли Вань и Фэнцзе, остальные были почти ровесниками, от пятнадцати до шестнадцати, с разницей всего в один-два месяца. Кто старше, кто младше, разобрать было невозможно, путались даже матушка Цзя и служанки, называя членов «Бегонии» то «старшая сестра», то «младшая», то «старший брат», то «младший».
Увлечение Сянлин стихами не проходило, но она боялась докучать Баочай, поэтому Сянъюнь, поселившаяся вместе с ними, пришлась как нельзя более кстати. Сянъюнь любила, как известно, поболтать, а тут Сянлин то и дело обращалась к ней с вопросами о стихах, и Сянъюнь очень охотно с утра до вечера вела с Сянлин беседы о поэзии.
– Право же, я оглохла от вашего гама! – смеясь говорила им Баочай. – Эта девчонка всерьез взялась изучать поэзию! Да ведь настоящие знатоки тебя засмеют, если узнают, скажут, что ты занялась не своим делом! От Сянлин, и то покоя не было, а теперь еще ты появилась, трещотка; только и слышно: что значит «задумчивость и подавленность в стихах Ду Фу», «скромность и утонченность в поэзии Вэй Инъу», как понимать «изысканность и красоту у Вэнь Бача»[31], «загадочность и скрытность у Ли Ишаня»! Не женское это дело. Со стороны вас можно принять за умалишенных!
Но Сянлин и Сянъюнь лишь смеялись в ответ.
Вдруг пришла Баоцинь. Баочай сразу обратила внимание на ее плащ из какой-то ткани, отливавшей золотом и бирюзой.
– Откуда у тебя такой красивый плащ? – поинтересовалась она.
– Мне дала его старая госпожа, потому что на улице идет снег, – ответила Баоцинь.
– Еще бы ему не быть красивым! Ведь он соткан из павлиньего пуха! – воскликнула Сянлин, подойдя совсем близко к Баоцинь и разглядывая плащ.
– Да какой же это павлиний пух? – возразила Сянъюнь. – Это перышки с головы дикой утки. Уж очень, видно, ты полюбилась старой госпоже: даже Баоюю она ни разу не дала надеть этот плащ!
– «У каждого свое счастье» – гласит пословица, – заметила Баочай. – Мне и в голову не могло прийти, что она к нам приедет! А что старая госпожа ее так полюбит, и говорить нечего!
– Приходи к нам почаще, не всегда же ты должна быть со старой госпожой, – сказала Сянъюнь, обращаясь к Баоцинь. – У нас, как и у нее, всегда веселье, играют, шутят, пьют вино, закусывают. И госпожу Ван навести, побеседуй с ней, а не застанешь – сразу уходи – у нее много служанок, и все такие насмешницы. К чему-нибудь да придерутся!
Все это Сянъюнь произнесла таким тоном, что все покатились со смеху.
– Ты добрая, – с улыбкой заметила Баочай, – но очень уж бесцеремонная, говоришь с Баоцинь так, будто она твоя младшая сестра!
Сянъюнь лукаво улыбнулась, внимательно посмотрела на Баоцинь и промолвила:
– Этот плащ, пожалуй, идет только ей. Для других не годится.
На пороге появилась Хупо.
– Старая госпожа велела передать вам, барышня, – обратилась она к Баочай, – чтобы вы не были чересчур строги к сестрице Баоцинь, она совсем еще юная. Постарайтесь ей во всем угождать. А что понадобится, пусть сестрица не стесняется, говорит прямо.
Баочай встала и обещала в точности исполнить приказание старой госпожи, затем подтолкнула Баоцинь и с улыбкой сказала:
– Вот счастье тебе привалило! Уходи-ка лучше отсюда, а то мы еще тебя обидим! Неужели я хуже тебя? Даже не верится!
Тут подоспели Дайюй с Баоюем, и Баочай совсем разошлась.
– Сестра Баочай, ты ведь шутишь, я знаю, – сказала Сянъюнь, – но другие могут подумать, что ты говоришь всерьез.
– Вы о них? – спросила Хупо, указав на Баоюя, а затем на Дайюй.
Сянъюнь промолчала.
– Ничего подобного, – ответила за нее Баочай. – Моя младшая сестра для Дайюй все равно что родная, Дайюй любит ее больше меня. Ты только послушай, что говорит эта дрянная девчонка Сянъюнь! Разве могут ее уста изречь что-нибудь путное?
Баоюй знал, что Дайюй капризна, но ее отношения с Баочай в последнее время были ему неизвестны, и при мысли, что матушке Цзя полюбилась Баоцинь, он пришел в замешательство. А после небольшой перепалки между Сянъюнь и Баочай совсем растерялся, тем более что Дайюй, как ему показалось, ведет себя несколько странно.
«Посмотреть на Дайюй с Баочай, – подумал Баоюй, – так они неразлучные подруги. А ведь раньше ничего подобного не было».
Тут он заметил, что Дайюй обращается к Баоцинь не по имени, а называет ее просто младшей сестрой, будто они и в самом деле родные.
Несмотря на столь юный возраст, Баоцинь была любознательна и умна и обладала завидной памятью. Прожив во дворце Жунго всего два дня, она почти всех знала по имени и успела заметить, что ее сестры очень серьезные и стараются жить в мире друг с другом. Она же, чтобы не отставать от них, была ко всем очень внимательной. Особенно Баоцинь нравилась Дайюй, выделявшаяся среди остальных своей незаурядностью, и она всячески выказывала ей свое уважение.
Баоюй все это видел и не переставал удивляться.
Отыскав однажды Дайюй, он сказал ей:
– Когда-то я шутки ради прочел тебе несколько строк из «Западного флигеля». Тогда мне там все казалось понятным. А теперь возникли сомнения. Сейчас я прочту тебе одну фразу, а ты мне ее объясни!
– Читай, – не скрывая своего любопытства, ответила Дайюй.
– Там в акте «Скандальное письмо» есть прекрасные строки:
– Хороший вопрос, нечего сказать! – улыбнулась Дайюй. – Но и Баочай тогда задала неплохой вопрос.
– Прежде ты вечно подозревала меня, – заметил Баоюй, – а сейчас тебе сказать нечего!
– Кто знал, что она окажется доброй и славной! – промолвила Дайюй. – Я думала, она скрытная и коварная!
Дайюй рассказала Баоюю, как оплошала во время игры в застольный приказ, как Баочай вразумила ее и как прислала во время ее, Дайюй, болезни ласточкины гнезда.
– Понял! – вскричал Баоюй. – Мэн Гуан взяла у Лян Хуна бокал, как только между ними исчезла преграда.
Они заговорили о Баоцинь, и Дайюй снова расплакалась – она всегда плакала, вспоминая, что у нее никого нету – ни братьев, ни сестер.
– Опять ты плачешь! – сказал Баоюй, пытаясь утешить девочку. – В этом году ты похудела больше, чем в прошлом! Совсем не бережешь свое здоровье, только и ищешь случая поволноваться. Дня не можешь прожить без слез!
– Плачу я теперь не так часто, а вот грущу все больше и больше! – призналась Дайюй. – Не знаю почему, слез не хватает, а душа разрывается от тоски!
– Это тебе только кажется, что слез не хватает. Ведь ты без конца плачешь! – возразил Баоюй.
Их разговор прервала девочка-служанка. Она принесла Баоюю плащ и сказала:
– От старшей невестки Ли Вань приходила служанка и передала, что завтра все должны собраться и сочинять стихи.
Только она это произнесла, как на пороге появилась сама служанка и позвала Дайюй к своей госпоже. Баоюй вызвался проводить Дайюй.
Девочка натянула сапожки с узорами в виде золотых облаков, набросила ярко-красную накидку из перьев аиста, подбитую мехом, завязала пояс с украшениями из золота и бирюзы, надела широкополую шляпу от снега и отправилась к Ли Вань. Когда она пришла, все сестры уже собрались.
На девушках были красные шерстяные плащи, на Ли Вань – двубортная, подбитая мехом куртка, на Баочай накидка из парчи цвета свежего лотоса, одна лишь Син Сюянь пришла в обычной домашней одежде, ей даже нечего было надеть, чтобы уберечься от снега.
Вскоре появилась Сянъюнь в накидке из соболя, подбитой беличьим мехом, в темно-красной шапочке, украшенной золотыми пластинками и отороченной соболем. В точности такую носила некогда Чжаоцзюнь[33].
– Вы поглядите на этого новоявленного странника Суня[34]! – вскричала тут Дайюй. – Она нарочно так одевается, хочет быть похожей на монгола!
– А вы посмотрите, что у меня внизу! – воскликнула Сянъюнь, сбрасывая накидку.
Под ней оказался короткий, отороченный горностаем халат, расшитый драконами, с узорчатым воротничком; поверх халата – легкая куртка из бледно-розового атласа, стянутая поясом с украшениями в виде бабочек, на ногах – сапожки из оленьей кожи. Этот костюм как нельзя лучше подчеркивал стройность и изящество Сянъюнь.
– Недаром Сянъюнь любит наряжаться мальчишкой! – воскликнули все. – Ей это очень идет!
– Хватит вам! – промолвила Сянъюнь. – Давайте лучше посоветуемся, как быть завтра с нашим собранием. Кто будет устраивать угощение?
– Вот что я хочу вам сказать, – промолвила Ли Вань. – В условленный день мы не собрались, до следующего – далеко, поэтому я предлагаю собраться сегодня в честь приезда наших гостей, заодно отметим первый снег и посочиняем стихи. Что вы на это скажете?
– Согласен! – первым откликнулся Баоюй. – Жаль только, что поздно… Но ждать до завтра нельзя, ведь может проясниться…
– Вряд ли, – возразил кто-то. – Впрочем, нам вполне хватит снега, который нападает за ночь.
– У меня здесь красиво, – заметила Ли Вань, – но еще красивее в беседке Камыша под снегом. Я уже велела служанкам там протопить, мы сядем у очага и будем сочинять стихи. Старая госпожа туда не пойдет, так что приглашать ее незачем. Позовем только Фэнцзе. А на угощение соберем с каждого по ляну серебра, исключая Сянлин, Баоцинь, Ли Вэнь, Ли Ци и Сюянь, а также вторую сестру Инчунь, она болеет, и четвертую сестру Сичунь, которую мы на время отпустили. Если не хватит, я добавлю.
На том и порешили, а затем стали выбирать тему и рифму для стихов.
– Я уже придумала, – с улыбкой произнесла Ли Вань. – Завтра, когда соберемся, скажу!
Девушки поболтали еще немного и отправились навестить матушку Цзя.
На следующее утро Баоюй встал чуть свет, откинул полог над кроватью и увидел, что за окном что-то блестит. «Наверное, солнце вышло из-за туч», – досадуя, подумал Баоюй.
Отодвинул оконную занавеску и выглянул наружу. Небо по-прежнему хмурилось, а на земле лежал толстый слой снега, исходивший от него блеск Баоюй и принял за солнечный свет.
Служанки помогли Баоюю совершить утренний туалет, после чего он облачился в телогрейку на лисьем меху и куртку с изображением морских драконов, подпоясался, надел плетенный из травы плащ и шляпу из золотистого бамбука, ноги сунул в деревянные ботинки и поспешил в беседку Камыша под снегом.
Снаружи все было белым-бело, лишь вдали зеленели сосны и отливал бирюзой бамбук. Баоюю показалось, будто он очутился в огромной хрустальной чаше. Он медленно прошел по склону искусственной горки, повернул и вдруг ощутил необыкновенно тонкий аромат. Повернулся в ту сторону, откуда он исходил, и увидел, что в кумирне Бирюзовой решетки, где живет Мяоюй, за оградой, на фоне белого снега, пламенеет цветами слива.
Баоюй долго стоял, любуясь этой прекрасной картиной, а когда пошел дальше, заметил, что кто-то под зонтиком переходит мост Осиная талия. Подойдя ближе, он узнал ту самую служанку, которую Ли Вань посылала за Фэнцзе.
Добравшись наконец до беседки Камыша под снегом, Баоюй увидел толпу служанок, расчищавших дорогу.
Эта беседка с глинобитными стенами, крытая камышом, стояла на берегу речушки, у подножья искусственной горки. Она состояла из нескольких комнат с небольшими окнами, забранными бамбуковыми переплетами. Стоило открыть окно, и можно было, не выходя наружу, удить рыбу в речке. Беседку сплошной стеной окружали камыш и тростник, среди зарослей вилась тропинка, ведущая к павильону Благоухающего лотоса.
При виде Баоюя в плаще и широкополой бамбуковой шляпе служанки засмеялись:
– А мы как раз говорили, что для полноты картины здесь не хватает рыбака! Вот и появился рыбак! Только вы рано пришли, барышни пожалуют после завтрака.
Баоюю ничего не оставалось, как возвратиться домой. Проходя мимо беседки Струящихся ароматов, он заметил Таньчунь, выходившую из кабинета Осенней свежести. Она была в плаще и головном уборе, точь-в-точь как у богини Гуаньинь[35]. Рядом с ней шла девочка-служанка, а позади – мамка с зонтом из черного промасленного шелка. Они шли по направлению к покоям матушки Цзя. Баоюй дождался их, и они вместе продолжали путь.
Войдя в покои матушки Цзя, они увидели во внутренней комнате Баоцинь, она одевалась и причесывалась.
Вскоре подоспели и остальные сестры. После прогулки Баоюй проголодался и стал торопить с завтраком. Он едва дождался, пока накрыли стол.
На первое подали баранину.
– Это блюдо только для нас, пожилых, – заметила матушка Цзя. – Ягненок, из которого оно приготовлено, так и не увидел дневного света, и вам, детям, подобных кушаний есть не полагается. Сейчас вам подадут свежую оленину, подождите немного.
Однако Баоюй не вытерпел, схватил ножку фазана и стал есть, запивая чаем.
– Я знаю, у вас сегодня свои дела, – заметила матушка Цзя, – Видите, как он торопится, даже не хочет ждать риса. Что ж, оставим оленину ему на ужин!
– Оленины у нас много, пусть ест потом что останется, – ответила Фэнцзе.
Сянъюнь между тем успела шепнуть Баоюю:
– Слыхал? Оказывается, есть оленина! Давай попросим кусок, сами приготовим и будем лакомиться. Это куда веселее!
Баоюй попросил у Фэнцзе оленины и приказал отнести ее в сад.
Вскоре все попрощались с матушкой Цзя и отправились в беседку Камыша под снегом. Ли Вань объявила членам поэтического общества тему и рифмы для стихов, и тут все хватились Сянъюнь и Баоюя.
– Нельзя допускать, чтобы они оставались наедине друг с другом! – воскликнула Дайюй. – Всякий раз, как это случается, не обходится без происшествий. Уверена, сейчас они делят оленину, которую Баоюй выпросил у Фэнцзе.
В тот же момент на пороге появилась взволнованная тетушка Ли.
– Я только что слышала, как братец с яшмой на шее и сестрица с золотым цилинем договаривались поесть сырого мяса! – воскликнула она. – Неужели они так голодны? Просто не представляю, как можно есть сырое мясо!
– Вот это да! – сказали все, расхохотавшись. – Давайте застанем их врасплох!
– Это все выдумки Сянъюнь! – с улыбкой заметила Дайюй. – Я сразу догадалась!
Ли Вань выбежала из дома, без особого труда нашла злоумышленников и принялась укорять.
– Если надумали полакомиться сырым мясом, отправляйтесь к старой госпоже и там съешьте хоть целого оленя. Заболеете – я ни при чем. Вон какой холод, снег выпал, недолго и простудиться! Пойдемте-ка лучше стихи сочинять!
– Напрасно волнуетесь, – возразил Баоюй. – Мы собираемся его жарить!
– Ну, тогда ладно, – успокоилась Ли Вань.
Вскоре она увидела, что служанки принесли жаровню, решетку, чтобы держать мясо над огнем, нож и щипцы.
– Обрежетесь, тогда не плачьте! – С этими словами Ли Вань удалилась.
Вскоре явилась Пинъэр и сказала, что Фэнцзе занята приготовлениями к Новому году и не придет. Но разве могла Сянъюнь так просто отпустить Пинъэр, если уж та попалась ей на глаза? Да и сама Пинъэр не прочь была позабавиться, поэтому увязывалась за Фэнцзе всякий раз, когда представлялась возможность. Вот и сейчас, заметив, как здесь шумно и весело, она сняла браслеты, подошла к очагу и заявила, что хочет сама поджарить первые три куска оленины.
Для Баочай и Дайюй все это было не ново, но Баоцинь и тетушка Ли не переставали удивляться, потому что никогда ничего подобного не видели.
Таньчунь и Ли Вань между тем стояли поодаль и обсуждали тему и рифмы для стихов.
– Ах, даже сюда доносится запах жареной оленины! – вдруг вскричала Таньчунь. – Невтерпеж мне, пойду отведаю!
И она поспешила присоединиться к остальным. Ли Вань ничего не оставалось, как последовать за нею.
– Все уже в сборе! – недовольным тоном произнесла Ли Вань, – а вы все никак не наедитесь!
– Еду полагается запить вином, – сказала Сянъюнь, продолжая уплетать оленину. – Иначе никакие стихи в голову не полезут. Признаться, я вообще не способна была бы сочинить ни строчки, если бы меня не угостили олениной!
Тут взгляд Сянъюнь случайно упал на Баоцинь, которая, стоя в сторонке, куталась в куртку на утином пуху и тихонько посмеивалась.
– Глупышка! Иди сюда! – позвала ее Сянъюнь. – Отведай немного!
– Мясо грязное! – покачала головой Баоцинь.
– А ты попробуй, как вкусно! – настаивала Сянъюнь, – Не смотри, что сестрица Линь Дайюй не ест. Она бы с удовольствием, только нельзя ей, здоровье слабое!
Баоцинь робко подошла к жаровне, взяла кусочек мяса. Оно и в самом деле оказалось на редкость вкусным.
Спустя немного Фэнцзе прислала за Пинъэр служанку.
– Передай госпоже, – сказала Пинъэр, – что барышня Ши Сянъюнь меня задержала.
Служанка ушла, а через некоторое время появилась сама Фэнцзе, закутанная в плащ.
– Вот это ловко! – воскликнула она. – Угощаетесь тут, а мне хоть бы слово сказали!
Фэнцзе села и принялась есть.
– Откуда взялось столько нищих? – насмешливо сказала Дайюй. – Сянъюнь испортила такую замечательную беседку! От жалости плакать хочется!
– Ничего ты не смыслишь, – усмехнулась Сянъюнь. – Таковы нравы знаменитых людей. Вы же корчите из себя благородных, и это злит меня больше всего! Объедаемся вонючим мясом, а потом будем состязаться в красноречии!
– Смотри, – сказала Баочай, – сочинишь плохое стихотворение, заставим отдать все мясо, которое ты съела, а в наказанье набьем твой желудок тростником, засыпанным снегом!
Покончив с едой, все вымыли руки. Пинъэр стала надевать браслеты, и тут оказалось, что одного не хватает. Поиски ничего не дали, браслет бесследно исчез, ко всеобщему удивлению.
– Я знаю, где твой браслет. Не ищите, лучше сочиняйте стихи! Через три дня он найдется, – с улыбкой промолвила Фэнцзе и как ни в чем не бывало спросила: – Какую тему вы выбрали для стихов? Скоро проводы старого года, а в начале первого месяца нового года старая госпожа обещала устроить игру в загадки, может, сейчас и займетесь ими?
– В самом деле! – воскликнули девушки. – А мы об этом забыли! Пусть каждый сочинит к празднику загадку!
Все гурьбой пошли в комнату с каном. Там уже были накрыты столы, расставлены кубки, тарелки, блюда с фруктами и закусками. На листе бумаги, прикрепленном к стене, была указана тема стихов, заданы рифмы и определена форма.
Баоюй и Сянъюнь прочли все это очень внимательно. Итак, надо было выразить в двух строках чувства, навеянные зимним пейзажем. В каждой строке – пять слов, причем рифмовать можно только такие, как «взлетает», «восхищает» и так далее. О том, в каком порядке следует читать стихи, сказано не было.
– В поэзии я слаба, – предупредила Ли Вань, – поэтому позвольте мне для начала предложить всего три строки, а пока снова подойдет моя очередь, будет предлагать тот, кто первый придумает.
– Еще надо установить очередность в чтении стихов, – заметила Баочай.
Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
– Вот, прочтите! Если получилось – буду продолжать ученье, если же опять неудача, больше не стану заниматься поэзией.
Облакам и туманам– Очень неплохо! – дослушав до конца, воскликнули девушки. – Интересно, оригинально! Недаром пословица гласит: «Терпенье и труд все перетрут!» Мы принимаем тебя в свое поэтическое общество!
Не затмить ясноликой луны,
Очертанья коричника
Там, на луне, холодны.
До того, как на тысячу ли
Стук валька на земле разнесется
И петух запоет, —
Мысли в пятую стражу грустны…
Где-то флейта звучит…
Друг один. Осень. Берег уныл.
И красавице ночью
Не до сна у дворцовых перил.
Вопросить бы Чан Э:
Почему средь людей отчужденье?
О, когда бы луны
Шар округлость свою сохранил!
Сянлин не поверила, приняв похвалу за насмешку, и решила поговорить с Баочай и Дайюй.
Но в этот момент появилась служанка в сопровождении нескольких девочек и сказала:
– Барышни, приехали гости. Идите скорее знакомиться!
– Что ты болтаешь? – строго произнесла Ли Вань. – Объясни лучше, кто такие.
– Две ваших младших сестры, госпожа, – отвечала служанка, – с ними, так мне сказали, младшая сестра барышни Баочай и младший двоюродный брат господина Сюэ Паня. Вы идите к гостям, а мне еще надо доложить об этом госпоже Сюэ.
Служанка в сопровождении девочек удалилась.
– Неужели приехал мой двоюродный брат Сюэ Кэ с сестрой? Даже не верится, – удивилась Баочай.
– Может быть, моя тетя тоже приехала? – промолвила Ли Вань. – Очень странно! Что это они все сразу нагрянули?
Когда девушки вошли в покои госпожи Ван, там было полно народу. Кроме тех, о ком говорилось выше, приехали еще невестка госпожи Син с дочерью Син Сюянь и Ван Жэнь, брат Фэнцзе. На какой-то пристани они встретились с теткой Ли Вань, которая тоже направлялась в столицу к родственникам и везла двух дочерей – Ли Вэнь и Ли Ци. Разговорились. Оказалось, все они приходятся друг другу родственниками, поэтому решено было продолжать путь всем вместе. Спустя немного к ним присоединился Сюэ Кэ – двоюродный брат Сюэ Паня. Отец его в этом году жил в столице, где собирались сыграть свадьбу младшей дочери Баоцинь, просватанной за сына одного из членов академии Ханьлинь[29] – господина Мэя. Узнав, что Ван Жэнь собирается в столицу, Сюэ Кэ присоединился к нему, захватив с собой Баоцинь. Все вместе они прибыли в город и отправились навестить родных.
Матушка Цзя и госпожа Ван несказанно обрадовались их приезду.
– Так вот почему, – промолвила матушка Цзя, – вчера вечером лампа все время потрескивала, а на фитиле нагар нарастал! Оказывается, это был знак, что вы приедете!
Разговаривая с гостями о разных домашних делах, матушка Цзя приняла подарки и пригласила всех на угощение.
Нечего говорить о том, что у Фэнцзе прибавилось хлопот.
Ли Вань и Баочай, обрадованные встречей с родными, делились своими новостями. Дайюй сначала радовалась вместе со всеми, но потом, как обычно, вспомнила, что она сирота и в целом свете у нее никого нет, и заплакала. Баоюй, который понимал ее и сочувствовал, принялся ласково утешать девочку, и постепенно она успокоилась.
Тогда Баоюй возвратился во двор Наслаждения пурпуром и с улыбкой обратился к Сижэнь, Цинвэнь и Шэюэ:
– Что вы здесь сидите? Пошли бы взглянуть на гостей! Вы только представьте, двоюродный брат Баочай куда больше похож на нее, чем родной! Вы вечно твердите, что сестра Баочай красавица! Посмотрели бы вы на ее двоюродную сестренку и дочерей тетушки Ли! Вот это красавицы, их даже описать невозможно! О Небо! Небо! Какой же тонкий у тебя вкус, если ты сотворило эти прелестные создания! Да, я живу как «лягушка на дне колодца, откуда виден лишь клочок неба»[30]. До сих пор я был уверен, что только у нас есть красавицы, но ошибся! А вот найдутся ли девушки красивее тех, что я сейчас видел, право, не знаю.
Баоюй рассмеялся. Сижэнь обиженно отвернулась, полагая, что у Баоюя очередное увлечение. Зато Цинвэнь приняла его слова всерьез и побежала смотреть на гостей. Возвратившись, она со смехом обратилась к Сижэнь:
– Пойди погляди! Мне даже трудно сказать, кто красивее: племянница старшей госпожи Син, двоюродная сестра барышни Баочай или двоюродные сестры старшей невестки Ли Вань!
Не успела она договорить, как на пороге появилась Таньчунь, она пришла за Баоюем.
– Наше поэтическое общество все растет! – воскликнула Таньчунь.
– Да, да! – радостно вскричал в ответ Баоюй. – Самому Небу угодно прославить нашу «Бегонию», вот оно и послало нам этих девушек!.. Не знаю только, учились ли они когда-нибудь сочинять стихи?
– Я их об этом спрашивала, – промолвила Таньчунь, – они, разумеется, скромничают, но сразу видно, что в поэзии знают толк… А если и не знают, неважно!.. Взять, к примеру, Сянлин…
– Самая красивая – младшая двоюродная сестра барышни Баочай, – перебила ее Цинвэнь.
– Пожалуй, что так, – согласилась Таньчунь. – Сестре Баочай, да и всем остальным, до нее далеко!
– Интересно! – произнесла Сижэнь. – Откуда только появилась такая красавица? Пойду погляжу!
– Эта Баоцинь так очаровала старую госпожу, что та велела госпоже Ван сделать ее своей приемной дочерью! – сказала Таньчунь. – А сама старая госпожа обещала давать деньги на ее содержание.
– В самом деле? – радостно вскричал Баоюй.
– Разве я когда-нибудь вру? – спросила Таньчунь. – Погоди, появится у старой госпожи такая красавица внучка, она, пожалуй, тебя разлюбит.
– А я не боюсь, – отвечал Баоюй, – девочек вообще любят больше. Но давайте поговорим о нашем обществе. Завтра шестнадцатое число, день, когда мы все собираемся.
– Барышня Линь Дайюй едва оправилась от болезни, а Инчунь захворала. Так что, боюсь, ничего не получится, – заметила Таньчунь.
– Инчунь не очень-то любит стихи, – возразил Баоюй, – можно и без нее обойтись.
– Подождем лучше несколько дней, – стояла на своем Таньчунь. – Пусть гости обживутся, привыкнут, а потом соберемся и их пригласим. Согласны? Кстати, ни у сестры Баочай, ни у Ли Вань нет сейчас никакого желания заниматься стихами. Кроме того, хорошо бы дождаться приезда Сянъюнь и собраться всем вместе. За это время гости наши освоятся здесь, нас поближе узнают, Чернобровка полностью выздоровеет, а у Ли Вань будет больше свободного времени. Может быть, Сянлин научится сочинять стихи! Разве не разумно то, что я говорю? А сейчас давайте пойдем к бабушке и узнаем, что да как. Уверена, Баоцинь, младшая сестра Баочай, будет жить вместе с нами. Попросим старую госпожу и остальных здесь оставить. Так будет веселее!
– Умница ты, сестра! – произнес Баоюй. – Я как дурак радовался, а до этого не додумался.
Баоюй вместе с Таньчунь отправился к матушке Цзя. Госпожа Ван и в самом деле объявила Баоцинь своей приемной дочерью, к великому удовольствию матушки Цзя. А матушка Цзя, в свою очередь, распорядилась, чтобы Баоцинь жила в саду Роскошных зрелищ, а ночевала в ее покоях.
Сюэ Кэ решено было поселить в кабинете Сюэ Паня.
– Незачем твоей племяннице ехать домой, пусть остается вместе со всеми, – сказала матушка Цзя госпоже Син. – Поживет в нашем саду, развлечется немного, а потом пусть едет.
Надобно вам сказать, что у брата госпожи Син в это время было туго с деньгами и жену с дочерью он отправил в столицу в расчете на то, что госпожа Син возместит ему дорожные расходы. Поэтому госпожа Син охотно приняла предложение матушки Цзя и отдала племянницу на попечение Фэнцзе. В саду и без того было много девушек, и все разные по характеру, но поселить Син Сюянь отдельно казалось Фэнцзе неудобным, и она отправила ее жить к Инчунь, рассудив, что, если Син Сюянь будет чем-нибудь недовольна, она, Фэнцзе, тут ни при чем. Каждый месяц Фэнцзе выдавала ей жалованье, такое же, как Инчунь, но только в тех случаях, когда Сюянь по целому месяцу жила в саду.
Приглядевшись к Сюянь, Фэнцзе убедилась, что эта милая, ласковая девочка ничем не напоминает свою тетку, госпожу Син, и полюбила ее, выделяя среди остальных барышень. Сюянь была из бедной семьи, жилось ей тяжело, но госпожу Син это мало трогало.
Матушка Цзя и госпожа Ван горячо любили Ли Вань за ее ум и за то, что она свято хранила память о муже, и сейчас, когда приехала тетка, не хотели ее от себя отпускать. Тетка же не желала оставаться с дочерьми в деревушке Благоухающего риса, но матушка Цзя была непреклонной, и пришлось согласиться.
В это самое время Преданный и Почтительный хоу Ши Дин получил повышение и собирался вместе с семьей отправиться к месту службы в другую провинцию.
Матушка Цзя была очень привязана к Сянъюнь и решила оставить девочку в доме, поселив отдельно от всех. Однако Сянъюнь выразила желание жить вместе с Баочай, и матушка Цзя не возражала.
Теперь в саду Роскошных зрелищ стало еще веселее. В поэтическом обществе насчитывалось тринадцать человек. За исключением Ли Вань и Фэнцзе, остальные были почти ровесниками, от пятнадцати до шестнадцати, с разницей всего в один-два месяца. Кто старше, кто младше, разобрать было невозможно, путались даже матушка Цзя и служанки, называя членов «Бегонии» то «старшая сестра», то «младшая», то «старший брат», то «младший».
Увлечение Сянлин стихами не проходило, но она боялась докучать Баочай, поэтому Сянъюнь, поселившаяся вместе с ними, пришлась как нельзя более кстати. Сянъюнь любила, как известно, поболтать, а тут Сянлин то и дело обращалась к ней с вопросами о стихах, и Сянъюнь очень охотно с утра до вечера вела с Сянлин беседы о поэзии.
– Право же, я оглохла от вашего гама! – смеясь говорила им Баочай. – Эта девчонка всерьез взялась изучать поэзию! Да ведь настоящие знатоки тебя засмеют, если узнают, скажут, что ты занялась не своим делом! От Сянлин, и то покоя не было, а теперь еще ты появилась, трещотка; только и слышно: что значит «задумчивость и подавленность в стихах Ду Фу», «скромность и утонченность в поэзии Вэй Инъу», как понимать «изысканность и красоту у Вэнь Бача»[31], «загадочность и скрытность у Ли Ишаня»! Не женское это дело. Со стороны вас можно принять за умалишенных!
Но Сянлин и Сянъюнь лишь смеялись в ответ.
Вдруг пришла Баоцинь. Баочай сразу обратила внимание на ее плащ из какой-то ткани, отливавшей золотом и бирюзой.
– Откуда у тебя такой красивый плащ? – поинтересовалась она.
– Мне дала его старая госпожа, потому что на улице идет снег, – ответила Баоцинь.
– Еще бы ему не быть красивым! Ведь он соткан из павлиньего пуха! – воскликнула Сянлин, подойдя совсем близко к Баоцинь и разглядывая плащ.
– Да какой же это павлиний пух? – возразила Сянъюнь. – Это перышки с головы дикой утки. Уж очень, видно, ты полюбилась старой госпоже: даже Баоюю она ни разу не дала надеть этот плащ!
– «У каждого свое счастье» – гласит пословица, – заметила Баочай. – Мне и в голову не могло прийти, что она к нам приедет! А что старая госпожа ее так полюбит, и говорить нечего!
– Приходи к нам почаще, не всегда же ты должна быть со старой госпожой, – сказала Сянъюнь, обращаясь к Баоцинь. – У нас, как и у нее, всегда веселье, играют, шутят, пьют вино, закусывают. И госпожу Ван навести, побеседуй с ней, а не застанешь – сразу уходи – у нее много служанок, и все такие насмешницы. К чему-нибудь да придерутся!
Все это Сянъюнь произнесла таким тоном, что все покатились со смеху.
– Ты добрая, – с улыбкой заметила Баочай, – но очень уж бесцеремонная, говоришь с Баоцинь так, будто она твоя младшая сестра!
Сянъюнь лукаво улыбнулась, внимательно посмотрела на Баоцинь и промолвила:
– Этот плащ, пожалуй, идет только ей. Для других не годится.
На пороге появилась Хупо.
– Старая госпожа велела передать вам, барышня, – обратилась она к Баочай, – чтобы вы не были чересчур строги к сестрице Баоцинь, она совсем еще юная. Постарайтесь ей во всем угождать. А что понадобится, пусть сестрица не стесняется, говорит прямо.
Баочай встала и обещала в точности исполнить приказание старой госпожи, затем подтолкнула Баоцинь и с улыбкой сказала:
– Вот счастье тебе привалило! Уходи-ка лучше отсюда, а то мы еще тебя обидим! Неужели я хуже тебя? Даже не верится!
Тут подоспели Дайюй с Баоюем, и Баочай совсем разошлась.
– Сестра Баочай, ты ведь шутишь, я знаю, – сказала Сянъюнь, – но другие могут подумать, что ты говоришь всерьез.
– Вы о них? – спросила Хупо, указав на Баоюя, а затем на Дайюй.
Сянъюнь промолчала.
– Ничего подобного, – ответила за нее Баочай. – Моя младшая сестра для Дайюй все равно что родная, Дайюй любит ее больше меня. Ты только послушай, что говорит эта дрянная девчонка Сянъюнь! Разве могут ее уста изречь что-нибудь путное?
Баоюй знал, что Дайюй капризна, но ее отношения с Баочай в последнее время были ему неизвестны, и при мысли, что матушке Цзя полюбилась Баоцинь, он пришел в замешательство. А после небольшой перепалки между Сянъюнь и Баочай совсем растерялся, тем более что Дайюй, как ему показалось, ведет себя несколько странно.
«Посмотреть на Дайюй с Баочай, – подумал Баоюй, – так они неразлучные подруги. А ведь раньше ничего подобного не было».
Тут он заметил, что Дайюй обращается к Баоцинь не по имени, а называет ее просто младшей сестрой, будто они и в самом деле родные.
Несмотря на столь юный возраст, Баоцинь была любознательна и умна и обладала завидной памятью. Прожив во дворце Жунго всего два дня, она почти всех знала по имени и успела заметить, что ее сестры очень серьезные и стараются жить в мире друг с другом. Она же, чтобы не отставать от них, была ко всем очень внимательной. Особенно Баоцинь нравилась Дайюй, выделявшаяся среди остальных своей незаурядностью, и она всячески выказывала ей свое уважение.
Баоюй все это видел и не переставал удивляться.
Отыскав однажды Дайюй, он сказал ей:
– Когда-то я шутки ради прочел тебе несколько строк из «Западного флигеля». Тогда мне там все казалось понятным. А теперь возникли сомнения. Сейчас я прочту тебе одну фразу, а ты мне ее объясни!
– Читай, – не скрывая своего любопытства, ответила Дайюй.
– Там в акте «Скандальное письмо» есть прекрасные строки:
Когда решилась Мэн ГуанИнтерес представляет слово «когда». В самом деле, когда именно она приняла бокал? Как ты думаешь?
Принять сосуд из рук Лян Хуна?[32]
– Хороший вопрос, нечего сказать! – улыбнулась Дайюй. – Но и Баочай тогда задала неплохой вопрос.
– Прежде ты вечно подозревала меня, – заметил Баоюй, – а сейчас тебе сказать нечего!
– Кто знал, что она окажется доброй и славной! – промолвила Дайюй. – Я думала, она скрытная и коварная!
Дайюй рассказала Баоюю, как оплошала во время игры в застольный приказ, как Баочай вразумила ее и как прислала во время ее, Дайюй, болезни ласточкины гнезда.
– Понял! – вскричал Баоюй. – Мэн Гуан взяла у Лян Хуна бокал, как только между ними исчезла преграда.
Они заговорили о Баоцинь, и Дайюй снова расплакалась – она всегда плакала, вспоминая, что у нее никого нету – ни братьев, ни сестер.
– Опять ты плачешь! – сказал Баоюй, пытаясь утешить девочку. – В этом году ты похудела больше, чем в прошлом! Совсем не бережешь свое здоровье, только и ищешь случая поволноваться. Дня не можешь прожить без слез!
– Плачу я теперь не так часто, а вот грущу все больше и больше! – призналась Дайюй. – Не знаю почему, слез не хватает, а душа разрывается от тоски!
– Это тебе только кажется, что слез не хватает. Ведь ты без конца плачешь! – возразил Баоюй.
Их разговор прервала девочка-служанка. Она принесла Баоюю плащ и сказала:
– От старшей невестки Ли Вань приходила служанка и передала, что завтра все должны собраться и сочинять стихи.
Только она это произнесла, как на пороге появилась сама служанка и позвала Дайюй к своей госпоже. Баоюй вызвался проводить Дайюй.
Девочка натянула сапожки с узорами в виде золотых облаков, набросила ярко-красную накидку из перьев аиста, подбитую мехом, завязала пояс с украшениями из золота и бирюзы, надела широкополую шляпу от снега и отправилась к Ли Вань. Когда она пришла, все сестры уже собрались.
На девушках были красные шерстяные плащи, на Ли Вань – двубортная, подбитая мехом куртка, на Баочай накидка из парчи цвета свежего лотоса, одна лишь Син Сюянь пришла в обычной домашней одежде, ей даже нечего было надеть, чтобы уберечься от снега.
Вскоре появилась Сянъюнь в накидке из соболя, подбитой беличьим мехом, в темно-красной шапочке, украшенной золотыми пластинками и отороченной соболем. В точности такую носила некогда Чжаоцзюнь[33].
– Вы поглядите на этого новоявленного странника Суня[34]! – вскричала тут Дайюй. – Она нарочно так одевается, хочет быть похожей на монгола!
– А вы посмотрите, что у меня внизу! – воскликнула Сянъюнь, сбрасывая накидку.
Под ней оказался короткий, отороченный горностаем халат, расшитый драконами, с узорчатым воротничком; поверх халата – легкая куртка из бледно-розового атласа, стянутая поясом с украшениями в виде бабочек, на ногах – сапожки из оленьей кожи. Этот костюм как нельзя лучше подчеркивал стройность и изящество Сянъюнь.
– Недаром Сянъюнь любит наряжаться мальчишкой! – воскликнули все. – Ей это очень идет!
– Хватит вам! – промолвила Сянъюнь. – Давайте лучше посоветуемся, как быть завтра с нашим собранием. Кто будет устраивать угощение?
– Вот что я хочу вам сказать, – промолвила Ли Вань. – В условленный день мы не собрались, до следующего – далеко, поэтому я предлагаю собраться сегодня в честь приезда наших гостей, заодно отметим первый снег и посочиняем стихи. Что вы на это скажете?
– Согласен! – первым откликнулся Баоюй. – Жаль только, что поздно… Но ждать до завтра нельзя, ведь может проясниться…
– Вряд ли, – возразил кто-то. – Впрочем, нам вполне хватит снега, который нападает за ночь.
– У меня здесь красиво, – заметила Ли Вань, – но еще красивее в беседке Камыша под снегом. Я уже велела служанкам там протопить, мы сядем у очага и будем сочинять стихи. Старая госпожа туда не пойдет, так что приглашать ее незачем. Позовем только Фэнцзе. А на угощение соберем с каждого по ляну серебра, исключая Сянлин, Баоцинь, Ли Вэнь, Ли Ци и Сюянь, а также вторую сестру Инчунь, она болеет, и четвертую сестру Сичунь, которую мы на время отпустили. Если не хватит, я добавлю.
На том и порешили, а затем стали выбирать тему и рифму для стихов.
– Я уже придумала, – с улыбкой произнесла Ли Вань. – Завтра, когда соберемся, скажу!
Девушки поболтали еще немного и отправились навестить матушку Цзя.
На следующее утро Баоюй встал чуть свет, откинул полог над кроватью и увидел, что за окном что-то блестит. «Наверное, солнце вышло из-за туч», – досадуя, подумал Баоюй.
Отодвинул оконную занавеску и выглянул наружу. Небо по-прежнему хмурилось, а на земле лежал толстый слой снега, исходивший от него блеск Баоюй и принял за солнечный свет.
Служанки помогли Баоюю совершить утренний туалет, после чего он облачился в телогрейку на лисьем меху и куртку с изображением морских драконов, подпоясался, надел плетенный из травы плащ и шляпу из золотистого бамбука, ноги сунул в деревянные ботинки и поспешил в беседку Камыша под снегом.
Снаружи все было белым-бело, лишь вдали зеленели сосны и отливал бирюзой бамбук. Баоюю показалось, будто он очутился в огромной хрустальной чаше. Он медленно прошел по склону искусственной горки, повернул и вдруг ощутил необыкновенно тонкий аромат. Повернулся в ту сторону, откуда он исходил, и увидел, что в кумирне Бирюзовой решетки, где живет Мяоюй, за оградой, на фоне белого снега, пламенеет цветами слива.
Баоюй долго стоял, любуясь этой прекрасной картиной, а когда пошел дальше, заметил, что кто-то под зонтиком переходит мост Осиная талия. Подойдя ближе, он узнал ту самую служанку, которую Ли Вань посылала за Фэнцзе.
Добравшись наконец до беседки Камыша под снегом, Баоюй увидел толпу служанок, расчищавших дорогу.
Эта беседка с глинобитными стенами, крытая камышом, стояла на берегу речушки, у подножья искусственной горки. Она состояла из нескольких комнат с небольшими окнами, забранными бамбуковыми переплетами. Стоило открыть окно, и можно было, не выходя наружу, удить рыбу в речке. Беседку сплошной стеной окружали камыш и тростник, среди зарослей вилась тропинка, ведущая к павильону Благоухающего лотоса.
При виде Баоюя в плаще и широкополой бамбуковой шляпе служанки засмеялись:
– А мы как раз говорили, что для полноты картины здесь не хватает рыбака! Вот и появился рыбак! Только вы рано пришли, барышни пожалуют после завтрака.
Баоюю ничего не оставалось, как возвратиться домой. Проходя мимо беседки Струящихся ароматов, он заметил Таньчунь, выходившую из кабинета Осенней свежести. Она была в плаще и головном уборе, точь-в-точь как у богини Гуаньинь[35]. Рядом с ней шла девочка-служанка, а позади – мамка с зонтом из черного промасленного шелка. Они шли по направлению к покоям матушки Цзя. Баоюй дождался их, и они вместе продолжали путь.
Войдя в покои матушки Цзя, они увидели во внутренней комнате Баоцинь, она одевалась и причесывалась.
Вскоре подоспели и остальные сестры. После прогулки Баоюй проголодался и стал торопить с завтраком. Он едва дождался, пока накрыли стол.
На первое подали баранину.
– Это блюдо только для нас, пожилых, – заметила матушка Цзя. – Ягненок, из которого оно приготовлено, так и не увидел дневного света, и вам, детям, подобных кушаний есть не полагается. Сейчас вам подадут свежую оленину, подождите немного.
Однако Баоюй не вытерпел, схватил ножку фазана и стал есть, запивая чаем.
– Я знаю, у вас сегодня свои дела, – заметила матушка Цзя, – Видите, как он торопится, даже не хочет ждать риса. Что ж, оставим оленину ему на ужин!
– Оленины у нас много, пусть ест потом что останется, – ответила Фэнцзе.
Сянъюнь между тем успела шепнуть Баоюю:
– Слыхал? Оказывается, есть оленина! Давай попросим кусок, сами приготовим и будем лакомиться. Это куда веселее!
Баоюй попросил у Фэнцзе оленины и приказал отнести ее в сад.
Вскоре все попрощались с матушкой Цзя и отправились в беседку Камыша под снегом. Ли Вань объявила членам поэтического общества тему и рифмы для стихов, и тут все хватились Сянъюнь и Баоюя.
– Нельзя допускать, чтобы они оставались наедине друг с другом! – воскликнула Дайюй. – Всякий раз, как это случается, не обходится без происшествий. Уверена, сейчас они делят оленину, которую Баоюй выпросил у Фэнцзе.
В тот же момент на пороге появилась взволнованная тетушка Ли.
– Я только что слышала, как братец с яшмой на шее и сестрица с золотым цилинем договаривались поесть сырого мяса! – воскликнула она. – Неужели они так голодны? Просто не представляю, как можно есть сырое мясо!
– Вот это да! – сказали все, расхохотавшись. – Давайте застанем их врасплох!
– Это все выдумки Сянъюнь! – с улыбкой заметила Дайюй. – Я сразу догадалась!
Ли Вань выбежала из дома, без особого труда нашла злоумышленников и принялась укорять.
– Если надумали полакомиться сырым мясом, отправляйтесь к старой госпоже и там съешьте хоть целого оленя. Заболеете – я ни при чем. Вон какой холод, снег выпал, недолго и простудиться! Пойдемте-ка лучше стихи сочинять!
– Напрасно волнуетесь, – возразил Баоюй. – Мы собираемся его жарить!
– Ну, тогда ладно, – успокоилась Ли Вань.
Вскоре она увидела, что служанки принесли жаровню, решетку, чтобы держать мясо над огнем, нож и щипцы.
– Обрежетесь, тогда не плачьте! – С этими словами Ли Вань удалилась.
Вскоре явилась Пинъэр и сказала, что Фэнцзе занята приготовлениями к Новому году и не придет. Но разве могла Сянъюнь так просто отпустить Пинъэр, если уж та попалась ей на глаза? Да и сама Пинъэр не прочь была позабавиться, поэтому увязывалась за Фэнцзе всякий раз, когда представлялась возможность. Вот и сейчас, заметив, как здесь шумно и весело, она сняла браслеты, подошла к очагу и заявила, что хочет сама поджарить первые три куска оленины.
Для Баочай и Дайюй все это было не ново, но Баоцинь и тетушка Ли не переставали удивляться, потому что никогда ничего подобного не видели.
Таньчунь и Ли Вань между тем стояли поодаль и обсуждали тему и рифмы для стихов.
– Ах, даже сюда доносится запах жареной оленины! – вдруг вскричала Таньчунь. – Невтерпеж мне, пойду отведаю!
И она поспешила присоединиться к остальным. Ли Вань ничего не оставалось, как последовать за нею.
– Все уже в сборе! – недовольным тоном произнесла Ли Вань, – а вы все никак не наедитесь!
– Еду полагается запить вином, – сказала Сянъюнь, продолжая уплетать оленину. – Иначе никакие стихи в голову не полезут. Признаться, я вообще не способна была бы сочинить ни строчки, если бы меня не угостили олениной!
Тут взгляд Сянъюнь случайно упал на Баоцинь, которая, стоя в сторонке, куталась в куртку на утином пуху и тихонько посмеивалась.
– Глупышка! Иди сюда! – позвала ее Сянъюнь. – Отведай немного!
– Мясо грязное! – покачала головой Баоцинь.
– А ты попробуй, как вкусно! – настаивала Сянъюнь, – Не смотри, что сестрица Линь Дайюй не ест. Она бы с удовольствием, только нельзя ей, здоровье слабое!
Баоцинь робко подошла к жаровне, взяла кусочек мяса. Оно и в самом деле оказалось на редкость вкусным.
Спустя немного Фэнцзе прислала за Пинъэр служанку.
– Передай госпоже, – сказала Пинъэр, – что барышня Ши Сянъюнь меня задержала.
Служанка ушла, а через некоторое время появилась сама Фэнцзе, закутанная в плащ.
– Вот это ловко! – воскликнула она. – Угощаетесь тут, а мне хоть бы слово сказали!
Фэнцзе села и принялась есть.
– Откуда взялось столько нищих? – насмешливо сказала Дайюй. – Сянъюнь испортила такую замечательную беседку! От жалости плакать хочется!
– Ничего ты не смыслишь, – усмехнулась Сянъюнь. – Таковы нравы знаменитых людей. Вы же корчите из себя благородных, и это злит меня больше всего! Объедаемся вонючим мясом, а потом будем состязаться в красноречии!
– Смотри, – сказала Баочай, – сочинишь плохое стихотворение, заставим отдать все мясо, которое ты съела, а в наказанье набьем твой желудок тростником, засыпанным снегом!
Покончив с едой, все вымыли руки. Пинъэр стала надевать браслеты, и тут оказалось, что одного не хватает. Поиски ничего не дали, браслет бесследно исчез, ко всеобщему удивлению.
– Я знаю, где твой браслет. Не ищите, лучше сочиняйте стихи! Через три дня он найдется, – с улыбкой промолвила Фэнцзе и как ни в чем не бывало спросила: – Какую тему вы выбрали для стихов? Скоро проводы старого года, а в начале первого месяца нового года старая госпожа обещала устроить игру в загадки, может, сейчас и займетесь ими?
– В самом деле! – воскликнули девушки. – А мы об этом забыли! Пусть каждый сочинит к празднику загадку!
Все гурьбой пошли в комнату с каном. Там уже были накрыты столы, расставлены кубки, тарелки, блюда с фруктами и закусками. На листе бумаги, прикрепленном к стене, была указана тема стихов, заданы рифмы и определена форма.
Баоюй и Сянъюнь прочли все это очень внимательно. Итак, надо было выразить в двух строках чувства, навеянные зимним пейзажем. В каждой строке – пять слов, причем рифмовать можно только такие, как «взлетает», «восхищает» и так далее. О том, в каком порядке следует читать стихи, сказано не было.
– В поэзии я слаба, – предупредила Ли Вань, – поэтому позвольте мне для начала предложить всего три строки, а пока снова подойдет моя очередь, будет предлагать тот, кто первый придумает.
– Еще надо установить очередность в чтении стихов, – заметила Баочай.
Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
Глава пятидесятая
В беседке камыша под снегом состязаются в сочинении стихов;
В ограде теплых ароматов слагают новогодние загадки
– Итак, давайте установим очередность, кто за кем будет читать, а я запишу, – предложила Баочай.
Стали тянуть жребий. Первой выпало читать Ли Вань.
– Разрешите, я начну, – сказала тут Фэнцзе.
– Прекрасно! – зашумели все, и Баочай над словами «Крестьянка из деревушки Благоухающего риса» дописала «Фэнцзе», а Ли Вань объявила тему стихов.
Фэнцзе долго думала, потом сказала, просияв:
– Но только, чур, не смеяться! Строка у меня может получиться неуклюжая, зато в ней ровно пять слов. За остальное не ручаюсь.
– Чем проще строка, тем лучше, – ответили ей. – Прочти, а потом можешь идти по своим делам.
– Я подумала, что если подует северный ветер, то непременно пойдет снег, – продолжала Фэнцзе. – Ночью завывания ветра мне не давали уснуть, и я сочинила такую строку: «Всю ночь напролет ветер северный был суров…» Если годится, можете записать.
Все переглянулись.
– Строка довольно простая, не законченная и может служить прекрасным началом для нашего стихотворения, поскольку открывает простор для мыслей. Итак, строка принята, пусть «Крестьянка из деревушки Благоухающего риса» продолжает.
Между тем Фэнцзе, тетка Ли и Пинъэр выпили по два кубка вина и удалились. Ли Вань записала первую строку:
Баочай велела Баоцинь продолжать, но тут с места вскочила Сянъюнь и быстро прочла:
В игру вступила Таньчунь:
– Что ты сказала? – спросили у нее.
Сянъюнь повторила:
Наконец Дайюй успокоилась и спросила Сянъюнь, толкнув ее в бок:
– И твои возможности истощились? Ну-ка покажи, на что ты еще способна!
Сянъюнь, будто не слыша, продолжала хохотать, прижимаясь к Баочай.
– Если у тебя хватит таланта придумать еще что-нибудь на оставшуюся рифму, я готова во всем тебе подчиняться, – сказала Баочай, отстраняя Сянъюнь.
– Да разве я сочиняла стихи! – вскричала Сянъюнь. – Я просто защищала себя!
– Пусть тогда Баочай продолжает! – засмеялись сестры.
– Да угомонитесь вы, – произнесла Таньчунь, протягивая Ли Вань записанные на листе строки. Она считала, что все возможности исчерпаны.
Тогда Ли Вэнь решила блеснуть и произнесла:
Стали подсчитывать, у кого больше строк, – оказалось, у Сянъюнь.
– Это оленина ей помогла! – засмеялись сестры.
– Если каждую строчку оценивать по достоинству, то Баоюй снова окажется на последнем месте! – заметила Ли Вань.
– Не будьте ко мне так строги! – взмолился Баоюй. – Вы же знаете, что я не умею сочинять парные строки!
– Мы не собираемся больше тебя прощать! – заявила Ли Вань. – Вечно у тебя что-то не так: то рифма трудная, та ты ошибся, а теперь заявляешь, что не умеешь сочинять парные строки! Так не пойдет, мы непременно тебя оштрафуем! Только что я видела за оградой кумирни Бирюзовой решетки распустившиеся цветы красной сливы, и мне захотелось поставить в вазу хотя бы веточку. Но к Мяоюй я идти не желаю, уж очень она противная. Вот ты и сходи в наказание, попроси у нее цветов для меня.
– А что, это даже интересно! – заметили сестры.
Баоюй, очень довольный, уже собрался идти, но Сянъюнь и Дайюй его удержали:
– На дворе холодно, выпей на дорогу подогретого вина.
Сянъюнь подала чайник, Дайюй – большой кубок, который наполнила до краев.
– Смотри, если не принесешь цветов, мы тебя еще оштрафуем! – предупредила Сянъюнь. – Нечего зря пить вино!
Баоюй осушил кубок и, шагая по глубокому снегу, отправился в кумирню Бирюзовой решетки. Ли Вань приказала было служанкам сопровождать его, но Дайюй сказала:
– Пусть один идет, иначе Мяоюй не даст ему цветов.
– Пожалуй, ты права, – согласилась Ли Вань. Она приказала девочке-служанке принести вазу в виде красавицы с кувшином на плече, налить в нее воды и сказала:
– Вернется Баоюй, будем сочинять стихи о красной сливе.
– Я лучше сейчас сочиню! – вызвалась Сянъюнь.
– Хватит с тебя на сегодня! – с улыбкой заявила Баочай. – А то ведь ты сочиняешь-сочиняешь, а остальным скучно! Лучше заставим Баоюя в порядке наказания самостоятельно сочинить стихотворение, раз он уверяет, будто не умеет сочинять парные строки.
– Вот это правильно, – поддержала ее Дайюй. – Еще у меня есть такое предложение: пусть те, у кого меньше парных строк, сочинят по одному стихотворению о красной сливе.
– Совершенно верно, – согласилась Баочай. – У Баоцинь, Дайюй и Сянъюнь парных строк больше, чем у остальных, так что можно их оставить в покое, а вот наши гости Син Сюянь, Ли Вань и Ли Ци скрыли от нас свои таланты! Теперь пусть потрудятся.
– Ли Ци не умеет сочинять стихи, – промолвила Ли Вань, – и должна уступить свое место сестре Баоцинь.
Баочай ничего не оставалось как согласиться, но она в свою очередь предложила:
– Пусть каждая из них напишет уставное стихотворение по семь слов в строке на отдельную рифму. Сестре Син Сюянь я назначаю рифму «краснеть», сестре Ли Вэнь – рифму «слива», а сестре Баоцинь – рифму «цветы».
– А Баоюя, выходит, мы снова простили? Я не согласна! – решительно заявила Ли Вань.
– Пусть сочиняет, – сказала Сянъюнь. – Для него тоже найдется хорошая тема!
– Какая?
– Пусть напишет стихи под названием: «Навещаю Мяоюй и прошу у нее цветы красной сливы», – промолвила Сянъюнь. – Разве не забавно?
– Очень забавно! – согласились сестры.
В этот момент появился сияющий Баоюй, высоко подняв руку с веткой красной сливы. Служанки взяли у него цветы и поставили в вазу. Тут все побежали к столу полюбоваться цветами и насладиться их ароматом.
– Вы вот любуетесь цветами, а не знаете, с каким трудом я их раздобыл! – улыбнулся Баоюй.
Услышав это, Таньчунь поспешно поднесла ему кубок вина. Девочки-служанки сняли с юноши плащ и бамбуковую шляпу, стряхнули с них снег и подали ему переодеться. Сижэнь принесла куртку на лисьем меху. Ли Вань велела положить на блюдо крупный жареный батат, два блюда наполнить апельсинами и мандаринами и отдать Сижэнь.
Сянъюнь между тем объявила Баоюю тему для стихов и стала его торопить.
– Дорогие сестры! – взмолился юноша. – Только не ограничивайте рифму!
– Рифму можешь выбирать сам! – ответили ему. Все снова стали любоваться цветами.
Ветка, принесенная Баоюем, была небольшая, но очень пышная, с причудливыми ответвлениями и напоминала не то свернувшегося в клубок безрогого дракона, не то извивающегося дождевого червя. Цветы, яркие, словно румяна, не уступали ароматом орхидее.
К этому времени Син Сюянь, Ли Вэнь и Баоцинь уже успели сочинить стихи. Читали их в том порядке, в котором назначены были рифмы.
Воспеваю красную мэйхуа
Стали тянуть жребий. Первой выпало читать Ли Вань.
– Разрешите, я начну, – сказала тут Фэнцзе.
– Прекрасно! – зашумели все, и Баочай над словами «Крестьянка из деревушки Благоухающего риса» дописала «Фэнцзе», а Ли Вань объявила тему стихов.
Фэнцзе долго думала, потом сказала, просияв:
– Но только, чур, не смеяться! Строка у меня может получиться неуклюжая, зато в ней ровно пять слов. За остальное не ручаюсь.
– Чем проще строка, тем лучше, – ответили ей. – Прочти, а потом можешь идти по своим делам.
– Я подумала, что если подует северный ветер, то непременно пойдет снег, – продолжала Фэнцзе. – Ночью завывания ветра мне не давали уснуть, и я сочинила такую строку: «Всю ночь напролет ветер северный был суров…» Если годится, можете записать.
Все переглянулись.
– Строка довольно простая, не законченная и может служить прекрасным началом для нашего стихотворения, поскольку открывает простор для мыслей. Итак, строка принята, пусть «Крестьянка из деревушки Благоухающего риса» продолжает.
Между тем Фэнцзе, тетка Ли и Пинъэр выпили по два кубка вина и удалились. Ли Вань записала первую строку:
Всю ночь напролетИ продолжила:
Ветер северный был суров.
Открыла окно —Сянлин подхватила:
Снег по ветру летит и летит.
Как чист он и бел!
И как жаль, что падает в грязь!
Поистине жаль!Таньчунь, не задумываясь, произнесла:
То не снег на земле, а нефрит!
Сухая трава
Ожила, весну возродив[36].
Нежданно камышЛи Ци:
Белоснежен стал и красив[37].
Хотя дорожает
Вино к началу зимы…[38]
Год благодатен!Ли Вэнь:
Наполним амбары мы.[39]
Дрогнул тростник,
Пепла в трубках уже не видать…[40]
Ян вместо Инь[41]Син Сюянь:
Принимает Ковша рукоять[42].
Горы в снегу —
Трав исчез изумруд совсем…
Нет и прибоя:Сянъюнь:
Берег обмерзший нем.
Ива под снегом
Ветви держит едва…
В зарослях гибнетБаоцинь:
Разорванная листва.
Тлеет мускат[43] —
Над курильницей густ аромат…
Соболя золотомДайюй:
Блещет цветистым наряд.
В зеркале снег
Отражается возле окна…
В холод влажнаБаоюй:
Благовонного перца стена[44].
Ветра порывы
В минуту заката слышны…
Медленно, тихоБаочай:
Рождаются зимние сны.
О мэйхуа
Где свирель запоет, загрустит?..[45]
Где сохранился– Пойду погляжу, как подогревают вино! – вдруг заявила Ли Вань и поднялась.
Свирели лазурный нефрит?[46]
Грусть Черепахи:
В снегах утонула земля![47]
Баочай велела Баоцинь продолжать, но тут с места вскочила Сянъюнь и быстро прочла:
В небе драконьяСледом за ней прочла Баоцинь:
Взвихрена чешуя![48]
Берег безлюдный…
Ладья повернула во мгле…
Плеть у БацяоНо разве могла Сянъюнь уступить?! Она была находчивее остальных и, гордо выпрямившись, произнесла:
И песня верхом на осле![49]
Ватную шубу,
Радея за воина, шьет…[50]
Чтобы послать ееБаочай захлопала в ладоши, выражая свое восхищение, и продолжала:
Вышедшим в дальний поход.
Ямы, холмы —
Осторожнее будь, человек!..[51]
Ветку не тронь,Настала очередь Дайюй, и она прочла:
А не то вдруг обрушится снег!
В небе же снег
Так бесшумно и плавно плывет…
Стройно, – как будтоУмолкла и тихонько толкнула в бок Баоюя. Поглощенный состязанием Баоцинь, Баочай и Дайюй с одной Сянъюнь, Баоюй обо всем забыл и машинально произнес:
Изысканных дев хоровод.
Тонок на вкус
Получается чай в снегопад…
Зря о соснеБаоцинь продолжила:
Как о друге зимы говорят[52].
Плащ тростниковый. Ладья.
Рыбу удить пора…
В гуще леснойСянъюнь немедля прочла:
Прекращается стук топора[53].
Горы в снегу, —
Как слоны, окружают меня…
И расползаются,И снова раздались одобрительные возгласы – находчивость Сянъюнь приводила всех в восхищение.
Как за змеею змея.
Снежных цветов
Лепестки укрепил мороз…
В игру вступила Таньчунь:
Инея им лиКак раз когда она кончила, Сянъюнь почувствовала жажду и только отпила несколько глотков чая, как ее опередила Сюянь.
Бояться каких-то угроз?
В холод такой
Воробей во дворе жив едва…
Пусто в горах,Не успела умолкнуть Сюянь, как Сянъюнь, поставив на стол чашку, прочла:
Только старая плачет сова.
Мечется снег
По ступеням – туда и сюда…
Словно плывет,Дайюй подхватила:
А кругом прудовая вода.
Снега сиянье —
Как будто рассвет над землей…
Входит он в ночь,Сянъюнь улыбнулась и продолжала:
Словно звезд светящихся рой.
Доблестный муж
И в мороз не опустит меча…
Пусть снегопадСледующие строки прочла Баоцинь:
Государя развеет печаль![54]
Окоченевшего
Разве у дома найдут?..[55]
Путник в морозСнова в игру вступила Сянъюнь:
Рад, когда предлагают приют[56].
В ткацком станке[57]
Нить случайно мы можем порвать…
Слезы-жемчужиныНе дав ей окончить, Дайюй прочла:
В море легко потерять![58]
Снег и печаль.Но тут ее перебила Сянъюнь:
Затаенная дума грустна…
Мысль бедняка:На этот раз и Баоцинь не растерялась:
Где поесть бы да выпить вина?
Долго для чаяСянъюнь не дала ей закончить, подумав, что так интересней играть:
Готовить из льда кипяток…
И для винаДайюй улыбнулась и перебила Сянъюнь:
Нелегко разжигать огонек…[59]
Снежный сугробБаоцинь тут же продолжила:
Сгреб метлой престарелый монах…
И прослезилсяЗахлебываясь от смеха, Сянъюнь что-то пробормотала.
При песне «О белых снегах»[60].
– Что ты сказала? – спросили у нее.
Сянъюнь повторила:
В каменной башнеДайюй, тоже едва сдерживая смех, прочла:
Журавль задремал без забот…
Кошка к теплуСмех заразителен, и Баоцинь с трудом прочла следующую строку:
Одеяла добротного льнет.
Снег серебрится,Сянъюнь ответила парной фразой:
Как волны на белой луне…
Дымка лазуриЕе примеру последовала Дайюй:
Блеснула на красной стене[61].
Снег с мэйхуаПохвалив Дайюй за удачные строки, Баочай быстро произнесла:
Я глотаю[62]. Какой аромат!
Снег и бамбук,Баоцинь продолжила:
Опьяненный, видеть я рад![63]
Утку и селезняИ снова Сянъюнь:
Узы роднят и в мороз…[64]
А на заколкеИ опять Дайюй:
Узор изумрудный замерз.
Даже в безветриеБаоцинь быстро произнесла:
Снег все кружит и кружит…
И без дождяСянъюнь так и покатилась со смеху. Остальные сестры, забыв, что и они участники игры, с интересом следили за состязанием и смеялись.
Все умоет и все освежит!
Наконец Дайюй успокоилась и спросила Сянъюнь, толкнув ее в бок:
– И твои возможности истощились? Ну-ка покажи, на что ты еще способна!
Сянъюнь, будто не слыша, продолжала хохотать, прижимаясь к Баочай.
– Если у тебя хватит таланта придумать еще что-нибудь на оставшуюся рифму, я готова во всем тебе подчиняться, – сказала Баочай, отстраняя Сянъюнь.
– Да разве я сочиняла стихи! – вскричала Сянъюнь. – Я просто защищала себя!
– Пусть тогда Баочай продолжает! – засмеялись сестры.
– Да угомонитесь вы, – произнесла Таньчунь, протягивая Ли Вань записанные на листе строки. Она считала, что все возможности исчерпаны.
Тогда Ли Вэнь решила блеснуть и произнесла:
Нашего времениЛи Ци прочла:
Радость запомнится впредь…
Яо и Шуня– Хватит, хватит! – замахала руками Ли Вань. – Еще не все рифмы исчерпаны, но иероглифы в несвойственном им значении подставлять не годится!
В стихах мы хотели воспеть![65]
Стали подсчитывать, у кого больше строк, – оказалось, у Сянъюнь.
– Это оленина ей помогла! – засмеялись сестры.
– Если каждую строчку оценивать по достоинству, то Баоюй снова окажется на последнем месте! – заметила Ли Вань.
– Не будьте ко мне так строги! – взмолился Баоюй. – Вы же знаете, что я не умею сочинять парные строки!
– Мы не собираемся больше тебя прощать! – заявила Ли Вань. – Вечно у тебя что-то не так: то рифма трудная, та ты ошибся, а теперь заявляешь, что не умеешь сочинять парные строки! Так не пойдет, мы непременно тебя оштрафуем! Только что я видела за оградой кумирни Бирюзовой решетки распустившиеся цветы красной сливы, и мне захотелось поставить в вазу хотя бы веточку. Но к Мяоюй я идти не желаю, уж очень она противная. Вот ты и сходи в наказание, попроси у нее цветов для меня.
– А что, это даже интересно! – заметили сестры.
Баоюй, очень довольный, уже собрался идти, но Сянъюнь и Дайюй его удержали:
– На дворе холодно, выпей на дорогу подогретого вина.
Сянъюнь подала чайник, Дайюй – большой кубок, который наполнила до краев.
– Смотри, если не принесешь цветов, мы тебя еще оштрафуем! – предупредила Сянъюнь. – Нечего зря пить вино!
Баоюй осушил кубок и, шагая по глубокому снегу, отправился в кумирню Бирюзовой решетки. Ли Вань приказала было служанкам сопровождать его, но Дайюй сказала:
– Пусть один идет, иначе Мяоюй не даст ему цветов.
– Пожалуй, ты права, – согласилась Ли Вань. Она приказала девочке-служанке принести вазу в виде красавицы с кувшином на плече, налить в нее воды и сказала:
– Вернется Баоюй, будем сочинять стихи о красной сливе.
– Я лучше сейчас сочиню! – вызвалась Сянъюнь.
– Хватит с тебя на сегодня! – с улыбкой заявила Баочай. – А то ведь ты сочиняешь-сочиняешь, а остальным скучно! Лучше заставим Баоюя в порядке наказания самостоятельно сочинить стихотворение, раз он уверяет, будто не умеет сочинять парные строки.
– Вот это правильно, – поддержала ее Дайюй. – Еще у меня есть такое предложение: пусть те, у кого меньше парных строк, сочинят по одному стихотворению о красной сливе.
– Совершенно верно, – согласилась Баочай. – У Баоцинь, Дайюй и Сянъюнь парных строк больше, чем у остальных, так что можно их оставить в покое, а вот наши гости Син Сюянь, Ли Вань и Ли Ци скрыли от нас свои таланты! Теперь пусть потрудятся.
– Ли Ци не умеет сочинять стихи, – промолвила Ли Вань, – и должна уступить свое место сестре Баоцинь.
Баочай ничего не оставалось как согласиться, но она в свою очередь предложила:
– Пусть каждая из них напишет уставное стихотворение по семь слов в строке на отдельную рифму. Сестре Син Сюянь я назначаю рифму «краснеть», сестре Ли Вэнь – рифму «слива», а сестре Баоцинь – рифму «цветы».
– А Баоюя, выходит, мы снова простили? Я не согласна! – решительно заявила Ли Вань.
– Пусть сочиняет, – сказала Сянъюнь. – Для него тоже найдется хорошая тема!
– Какая?
– Пусть напишет стихи под названием: «Навещаю Мяоюй и прошу у нее цветы красной сливы», – промолвила Сянъюнь. – Разве не забавно?
– Очень забавно! – согласились сестры.
В этот момент появился сияющий Баоюй, высоко подняв руку с веткой красной сливы. Служанки взяли у него цветы и поставили в вазу. Тут все побежали к столу полюбоваться цветами и насладиться их ароматом.
– Вы вот любуетесь цветами, а не знаете, с каким трудом я их раздобыл! – улыбнулся Баоюй.
Услышав это, Таньчунь поспешно поднесла ему кубок вина. Девочки-служанки сняли с юноши плащ и бамбуковую шляпу, стряхнули с них снег и подали ему переодеться. Сижэнь принесла куртку на лисьем меху. Ли Вань велела положить на блюдо крупный жареный батат, два блюда наполнить апельсинами и мандаринами и отдать Сижэнь.
Сянъюнь между тем объявила Баоюю тему для стихов и стала его торопить.
– Дорогие сестры! – взмолился юноша. – Только не ограничивайте рифму!
– Рифму можешь выбирать сам! – ответили ему. Все снова стали любоваться цветами.
Ветка, принесенная Баоюем, была небольшая, но очень пышная, с причудливыми ответвлениями и напоминала не то свернувшегося в клубок безрогого дракона, не то извивающегося дождевого червя. Цветы, яркие, словно румяна, не уступали ароматом орхидее.
К этому времени Син Сюянь, Ли Вэнь и Баоцинь уже успели сочинить стихи. Читали их в том порядке, в котором назначены были рифмы.
Воспеваю красную мэйхуа
Еще не стал благоуханным персик,
Еще не стал румяным абрикос,
Она ж, восточным ветрам улыбаясь,
Пробилась самой первой сквозь мороз[66].
Хотя душа зовет ее к Юйлину[67], —
Не отделить от мэйхуа весны:
Она, как первый луч, бледна, прозрачна —
Украсила в Лофу Шисюна сны[68].
Она – свеча. Богиня в алом платье.
Как фея Э, чуть зелена она.
Она – Святая в белом одеянье,
Что невзначай зарделась от вина[68].
Она непритязательна, обычна,
Среди цветов, наверно, проще всех.
А бледности ее не удивляйтесь:
Она цветет, когда и лед, и снег…
Син Сюянь
Не белой мэйхуа пою хвалу,
А красной, что живет своим законом.
Во всей красе и раньше всех цветов
Она встает пред взором опьяненным.
Хранит морозом обожженный лик
Остатки слез, как пятна крови, красных.
В цветке как будто созревает плод,
А остается пыль, – и все напрасно!
Таинственное зелье проглотив,
Свой облик изменила, – то ль не чудо?[70]
И персиком лазурным ей не быть,
Как прежде, возле Яшмового пруда[71].
Так пусть на юг и север от реки
Ни бабочки, ни пчелы или осы
За персик не считают мэйхуа,
К тому ж не будут путать с абрикосом!
Ли Вэнь
Листва скупа, и ветвь оголена.
Но так прекрасны нежные цветы!
Похоже, что невеста жениха
Прельщает платьем дивной красоты!
Нет во дворе безлюдном, у перил,
Той мэйхуа, что словно снег бела,
Но в быстрых реках, среди голых скал
Себя она лучом зари зажгла!
Она – свирели радужный мотив,
Что пробуждает тайную мечту,
Она – та темно-красная река,
Что в мир святой велела плыть плоту[72].
Нельзя, заметив скромность мэйхуа,
Засомневаться – хоть и невзначай —
Что, дескать, в прошлой жизни не могла
Расти в краю священном Яотай[73].
Баоцинь
Стихотворения всем понравились, особенно то, что написала Баоцинь. Даже Баоюй, на чей вкус трудно было угодить, признал, что у самой юной Баоцинь самый острый ум.
Дайюй и Сянъюнь налили в небольшой кубок вина и поднесли Баоцинь, поздравив ее с успехом.
– А по-моему, каждое стихотворение имеет свои достоинства, – с улыбкой заметила Баочай. – Обычно вы шуточками и колкостями изводили меня, а теперь над ней насмехаетесь!
– У тебя готово? – спросила между тем Ли Вань у Баоюя.
– Я сочинил, но пока слушал ваши стихи, забыл, что хотел записать! – ответил Баоюй. – Дайте подумать, я сейчас вспомню!
Сянъюнь взяла щипцы для угля, легонько стукнула ими по краю жаровни и сказала:
– Я буду ударами отмечать время. Если не уложишься, мы тебя опять оштрафуем!
– Говори, я буду записывать, – предложила Дайюй.
Сянъюнь ударила щипцами по жаровне и объявила:
– Одна минута!
– Готово, пиши! Пиши! – заторопился Баоюй и прочел:
Дайюй записала, покачала головой и улыбнулась:
Вина из жбана не налив,
Не жди, чтоб мысль пришла.
– Начало ничем не примечательно.
– Поторапливайся! – послышался строгий голос Сянъюнь. Баоюй продолжал:
Дайюй и Сянъюнь закивали головой, заулыбались:
Я за весной иду в Пэнлай[74] —
Там встречу месяц ла[75].
– Неплохо, кое-какой смысл в этих словах есть. Баоюй стал читать дальше:
– А это хуже! – покачала головой Дайюй, записывая строки.
Мне не нужно, чтобы Гуаньинь
Вдруг меня решила оросить.
Мэйхуа Обители Чан Э[76]
Я цветы хотел бы попросить.
Сянъюнь снова ударила по жаровне. Баоюй рассмеялся и, повернувшись к ней, прочел:
Дайюй кончила записывать, но только все собрались приступить к обсуждению, как с криком вбежали девочки-служанки:
В грешном мире ломают и рвут мэйхуа —
Красно-белый весенний цветок.
Но коль дарят в храме святом мэйхуа, —
Это значит: расстанься со злом![77]
А поэт, что не телом, а духом силен,
Разве вызвать сочувствие мог?
Я ушел, но буддийской обители мох
Ощущаю на платье своем![78]
– Старая госпожа идет!
Все бросились встречать матушку Цзя, восклицая наперебой:
– Видно, хорошее настроение у матушки Цзя, раз она нас решила проведать!
Матушка Цзя была в широком плаще и беличьей шапочке. Ее несли в небольшом паланкине, прикрытом черным зонтом, а за паланкином, с зонтиками в руках, следовали Юаньян и Хупо. Первой приблизилась к старой госпоже Ли Вань.
– Остановимся здесь, – приказала служанкам матушка Цзя и обратилась к Ли Вань: – Я приехала сюда тайком от твоей свекрови и Фэнцзе. Стоит ли заставлять их идти пешком по глубокому, снегу? Хорошо мне в паланкине…
Девушки взяли у старой госпожи плащ и помогли ей выйти из паланкина.
Едва переступив порог, матушка Цзя заметила цветы сливы, стоявшие в вазе.
– Какая прелесть! – воскликнула она. – Вы умеете веселиться, но и я вам не уступлю!
Ли Вань велела служанкам принести тюфяк из волчьих шкур и постелить на кане.
– Продолжайте веселиться, ешьте, пейте, шутите, – с улыбкой проговорила матушка Цзя, опускаясь на тюфяк. – Я просто решила навестить вас и тоже повеселиться, днем я теперь не сплю, уж очень длинными стали ночи.
Ли Вань подала матушке Цзя грелку для рук, а Таньчунь поднесла палочки для еды и кубок с подогретым вином. Матушка Цзя отпила глоток и спросила:
– Что у вас на том блюде?
– Маринованная перепелка, – ответили ей и тут же поднесли блюдо.
– Вот и отлично, – кивнула головой матушка Цзя. – Отломите мне ножку, отведаю!
– Слушаюсь! – почтительно ответила Ли Вань, не стала звать служанок и, сполоснув руки, сама выполнила приказание матушки Цзя.
– Вы на меня не обращайте внимания, – промолвила матушка Цзя, – беседуйте о чем угодно, смейтесь, шутите. Я охотно послушаю и хоть немного развлекусь. И ты садись, – добавила она, обращаясь к Ли Вань. – Чувствуйте себя непринужденно, а то я сейчас же уйду!
Все заняли свои места, только Ли Вань отодвинулась на самый край стола, чтобы не быть заметной.
– Чем занимаетесь? – поинтересовалась матушка Цзя.
– Сочиняем стихи.
– Сочинили бы лучше несколько загадок к Новому году. Чтобы хорошенько повеселиться на праздник, – промолвила матушка Цзя и добавила:
– Здесь очень сыро, как бы не простудиться. Долго не сидите. А еще лучше пойти сейчас к Сичунь, у нее тепло, заодно посмотрим картину. Интересно, закончит она ее к Новому году?
– Где там! – воскликнули все. – Хоть бы к празднику Начала лета управилась!
– Ну и дела! – удивилась матушка Цзя. – Выходит, на эту картину ей потребуется времени больше, чем на устройство всего сада?
Матушка Цзя вышла из дома, села в паланкин и велела отнести ее в павильон Благоухающего лотоса. Все гурьбой последовали за ней.
К павильону можно было подойти с двух сторон – восточной и западной, и с той и с другой были ворота. Все направились к западным воротам, на них с обеих сторон – внешней и внутренней – были доски с надписями. «Здесь проникают за облака», – гласила надпись снаружи, а изнутри – «Здесь переступают через луну».
У входа в главное строение матушка Цзя оставила паланкин, ей навстречу тотчас вышла Сичунь. Внутренний коридор вел к спальным покоям, где над входом висела надпись: «Ограда Теплых ароматов». И в самом деле, как только служанки откинули дверную занавеску, повеяло теплом.
Матушка Цзя, едва опустившись на стул, спросила Сичунь:
– Как твоя картина?
– Я сейчас не рисую, – ответила Сичунь. – Похолодало, краски загустели, боюсь все испортить.
– К концу года картина должна быть готова, – промолвила матушка Цзя. – Так что не ленись, поторапливайся!
Тут за дверьми кто-то хихикнул, и на пороге появилась Фэнцзе в теплой куртке из овчины.
– Насилу нашла вас, бабушка! – с улыбкой проговорила она. – Вы так таинственно скрылись, ни слова никому не сказали!
– Я опасалась, как бы ты не замерзла, вот и не взяла тебя с собой! – ответила матушка Цзя, искренне радуясь появлению Фэнцзе. – Право же, ты бесовка! И как только ты разыскала меня? Думаешь, в этом заключается почтение к родителям?
– Не из-за одного только почтения я вас искала, – возразила Фэнцзе. – Пришла к вам, а дома вас нет, и никто из служанок не сказал мне, куда вы ушли. Я уж и не знала, что делать, как вдруг появляются две монашки! Я сразу догадалась, что они либо принесли новогоднее поздравление, либо явились просить денег на благовония под Новый год. А у вас и без того дел много. Вот вы и решили скрыться от них. Денег я монашкам дала и тут же их выпроводила, так что прятаться вам больше незачем. Кстати, я приготовила для вас замечательного фазана – поторопитесь, а то потеряет вкус!
Каждая фраза Фэнцзе вызывала взрыв хохота.
Не дав матушке Цзя опомниться, Фэнцзе распорядилась подать паланкин, и старая госпожа отправилась к восточным воротам.
По пути матушка Цзя то и дело выглядывала из паланкина, любуясь садом, словно посыпанным серебристой пудрой. Вдруг на склоне горки она заметила Баоцинь, а рядом с ней – служанку, державшую в руках вазу с веткой красной сливы, усеянной цветами.
– Вы только поглядите! – воскликнула матушка Цзя. – Оказывается, она нас здесь ждет да еще приготовила цветы сливы!
– Так вот она где! – воскликнули девушки. – А мы думаем, куда запропастилась сестрица Баоцинь!
– Присмотритесь хорошенько, – продолжала матушка Цзя. – Горка, снег, девушка в зимней одежде, цветы сливы! Что это вам напоминает?
– Картину Цю Шичжоу «Ослепительный снег»! – дружно ответили все. – Она висит у вас в комнате.
Матушка Цзя покачала головой.
– Вспомните, во что одета девушка на той картине! Да и не очень она красива!
В этот момент за спиной Баоцинь появился кто-то в темно-красном плаще.
– Что там за девочка? – поинтересовалась матушка Цзя.
– Там не девочка, там Баоюй, девочки все здесь, – ответили ей.
– Совсем слепая стала, – смутилась матушка Цзя.
Когда приблизились, оказалось, что это действительно Баоцинь и Баоюй. Обращаясь к Баочай и Дайюй, Баоюй сказал:
– Я только что из кумирни Бирюзовой решетки, выпросил у Мяоюй еще цветы сливы и велел служанкам отнести каждой из вас по веточке.
– Спасибо, – поблагодарили девушки.
В покоях матушки Цзя все поужинали и снова началось веселье, не смолкали шутки и смех.
Неожиданно появилась тетушка Сюэ.
– Ну и погода! – воскликнула она. – Снег валит и валит, весь день не могла навестить вас, почтенная госпожа. Как настроение?
– Настроение отменное, – ответила матушка Цзя. – Немного повеселилась с внучками!
– Вчера вечером с разрешения госпожи Ван я собиралась устроить в саду угощение и полюбоваться снегом, – сказала тетушка Сюэ. – Хотела пригласить вас, пришла, а вы спите. К тому же Баочай мне сказала, что вы в скверном расположении духа, и я не осмелилась вас тревожить. Знай я, что это не так, непременно пригласила бы вас!
– Сейчас ведь только десятый месяц, это был первый снег, – с улыбкой заметила матушка Цзя. – Еще успеем налюбоваться, а вы – потратиться на угощение!
– Заранее вам благодарна, – ответила тетушка Сюэ.
– А вы, тетушка, не забудете о своем обещании? – шутливо спросила Фэнцзе. – Уж лучше сегодня прикажите отвесить пятьдесят лянов серебра и отдайте их мне, а как только снова выпадет снег, я устрою для вас угощение! Так будет вернее. И вам хлопот меньше.
– Что ж, дайте ей пятьдесят лянов серебра! – обратилась к госпоже Ван матушка Цзя. – Мы с ней разделим их пополам, а когда выпадет снег, я притворюсь, будто у меня нет настроения, и тогда угощения не потребуется! Мы с Фэнцзе будем вам благодарны, а вы избавитесь от хлопот!
– Прекрасно! – захлопала Фэнцзе в ладоши. – Бабушка угадала мою мысль!
– Тьфу, бессовестная! – воскликнула матушка Цзя. – Что болтаешь? Ведь тетушка – наша гостья! Что за бесстыдство требовать, чтобы она тратилась, да еще просить деньги вперед?
– До чего же хитра наша бабушка! – заметила Фэнцзе. – Поняла, что тетушка не раскошелится, и решила разыграть благородство, все свалив на меня! Ладно, не нужны мне деньги тетушки Сюэ, на свои устрою угощение, приглашу бабушку и дам ей в придачу пятьдесят лянов серебра! Это мне в наказание за то, что вмешалась не в свое дело. Согласны?
В ответ раздался дружный взрыв смеха.
Матушка Цзя поманила рукой Баоцинь, заговорила о снеге, о том, какой прекрасной показалась ей Баоцинь, когда стояла на заснеженной горке, а рядом служанка держала вазу с цветами сливы, после чего принялась расспрашивать девочку о ее жизни дома.
Тетушка Сюэ сразу догадалась, что матушка Цзя имеет виды на девочку как на невесту. Это совпадало с желанием тетушки, но она знала, что девушка давно была просватана в семью Мэй, и не без умысла со вздохом произнесла:
– Бедная девочка! В позапрошлом году отец ее умер! Где только дочь с ним не побывала! Весь свет объездила. Отец был торговцем и, что ни год, вместе с семьей переезжал с места на место. Не совру, если скажу, что из каждых десяти почтовых станций и пристаней Поднебесной он побывал на пяти или шести! Но потом заболел и умер, так и не выдав дочь замуж, хотя за год до смерти просватал ее за господина Мэя – сына члена императорской академии Ханьлинь. Мать Баоцинь тяжело больна, скорее всего у нее чахотка.
– Не везет мне! – воскликнула Фэнцзе, перебив тетушку Сюэ. – А я-то надеялась быть свахой! До того досадно, что лучше не вспоминать!
Матушка Цзя не стала больше распространяться на эту тему – она поняла, кого Фэнцзе собиралась сватать.
Женщины поболтали еще немного и разошлись. Ночь прошла спокойно, ничего примечательного не случилось.
На следующий день снег прекратился и прояснилось. Матушка Цзя позвала Сичунь и сказала:
– Ты должна рисовать в любую погоду! Не закончишь к Новому году картину – не беда, но запечатлеть Баоцинь на фоне снега, как мы видели ее вчера, надо непременно!
Сичунь обещала, хотя не надеялась выполнить приказание матушки Цзя.
Сестры решили пойти посмотреть, как рисует Сичунь, и застали ее задумчивой и рассеянной,
– Пусть занимается своим делом, а мы поговорим, – предложила Ли Вань, сразу заметив, что Сичунь чем-то расстроена. – Вчера старая госпожа велела нам придумать загадки к Новому году, и мы с Ли Вэнь и Ли Ци занялись этим. Я придумала две загадки на отдельные фразы из «Четверокнижия», и они еще по две.
– Что ж, хорошо! – сказали сестры. – Вы их прочтите, а мы попытаемся отгадать.
– Ладно! – согласилась Ли Вань. – В таком случае ответьте, как сказано в «Четверокнижии» о том, что «Гуаньинь не имеет родословной»?
– «Остановилась, достигнув совершенства!» – не задумываясь, ответила Сянъюнь.
– Хорошенько подумайте над словом «родословная»! – улыбнулась Баочай. – И сразу догадаетесь!
– Да, да, подумайте еще! – промолвила Ли Вань.
– Я догадалась! – воскликнула Дайюй. – Вот как там сказано: «Хотя она и милосердна, деяния ее бесплодны!»
– Верно! – воскликнули девушки.
– «Весь пруд порос травой!» Как называется трава? – спросила Ли Вань.
– Конечно же, камыш! – быстро ответила Сянъюнь. – Что еще может быть?
– Нет! – возразила Ли Вань. – Вам ни за что не угадать! Лучше разгадайте загадку Ли Вань и назовите имя человека, жившего в древности. А цитата такая: «Вода, ударяясь о камень, струится холодным потоком »!
– Наверное, Шань Тао?[79] – сказала Таньчунь.
– Совершенно верно, – подтвердила Ли Вань и прочла следующую загадку: – Какое слово связано со словом «светлячок», которое придумала Ли Ци?
Все долго думали. Наконец Баоцинь сказала:
– Загадка непростая! По-моему, подразумевается цветок.
– Правильно! – ответила Ли Ци.
– Что общего между светлячком и цветком? – удивились девушки.
– Прекрасно сказано! – вдруг воскликнула Дайюй. – Разве светлячки появляются не из цветов?
– Верно! – согласились все.
– Верно-то верно, – проговорила Баочай. – Но вряд ли такие загадки понравятся старой госпоже. Надо придумать попроще, чтобы всем было интересно.
– Пожалуй, это будет лучше, – согласились остальные.
– Я уже придумала! – первой вскочила Сянъюнь. – Мою загадку можно даже петь на мотив «Алые губы», и она совсем простая! Проще быть не может.
И она прочла:
Никто не мог разгадать, сколько ни думали. Одни говорили, что это даосский монах, другие – что буддийский, некоторые предположили, что это просто комик в театре.
Когда ты на воле – вольготно живешь
В ущельях иль около рек.
А после забавой в мирской суете
Считает тебя человек.
Скажите: так жить, чтоб скитаться весь век, —
Где выгода? Что обретешь?
Нет громкого имени… Если и есть,
То в шуточной роли вельмож.
Чем кончится это, – сказать не хочу,
А то и отгадку поймешь!
– Вот и не угадали! – засмеялся Баоюй. – Это дрессированная обезьяна!
– Совершенно верно! – подтвердила Сянъюнь.
– Первые строки, допустим, годятся для такого объяснения. Ну а последние никак! – возразили девушки.
– Разве у дрессированных обезьян не отрубают хвост? – спросила Сянъюнь.
Услышав это, все рассмеялись.
– Странная у тебя загадка!
Тут в разговор вмешалась Ли Вань.
– Я слышала от тетушки Сюэ, что Баоцинь побывала в разных местах и многое повидала. Кому же, как не ей, придумывать загадки. Тем более что недавно она сочинила прекрасные стихи!
Баоцинь слушала, посмеивалась и кивала. Потом вдруг задумалась и опустила голову.
Тем временем Баочай тоже предложила загадку:
Пока ее разгадывали, Баоюй прочел свою:
Сандаловое дерево, катальпу,
Гравер исчертит с четырех сторон,
Но сей гравер – не человек, не мастер,
Но кто, скажите, коль не мастер он?
Хоть ветер стих и ливень прекратился —
Ведь целый день шумели напролет!
Звон колокольцев пагоды буддийской
Когда до слуха нашего дойдет?
Только Баоюй умолк, как Дайюй стала читать свою загадку.
От небесного мира до мира земли,
Как известно, рукой не достать.
А бамбук под названием «синий нефрит»
Призван тщательно их охранять.
Да к тому же луань и журавль начеку,
Смотрят зорко в любое мгновенье.
Только вздохом ответствуют им небеса,
Видя их неустанное бденье.
Затем настала очередь Таньчунь, но Баоцинь ее перебила, сказав:
Не обуздать Луэр и не унять[80],
Какой бы крепкой ни была узда.
Он перепрыгнет рвы, громады стен,
Чему дивиться могут города.
Когда наездник отдает приказ, —
Являет грома мощь, ветров полет,
Как Черепахам трех священных гор[81],
Ему за службу – слава и почет!
– Вы только что говорили, что я побывала во многих достопримечательных местах. Вот я и хочу посвятить им десять стихотворений. Послушайте и догадайтесь, о чем я там говорю.
– Согласны! – промолвили сестры. – Но, может быть, эти стихи записать?
Если хотите узнать, что это были за стихи, прочтите следующую главу.
Глава пятьдесят первая
Сюэ Баоцинь слагает стихи о древности;
Невежественный лекарь прописывает негодное лекарство
Итак, в ответ на предложение Баоцинь сочинить десять стихотворных загадок о достопримечательных местах раздались одобрительные восклицания:
– Замечательно! Прекрасно!
Баоцинь быстро записала стихи, и все бросились их читать. Вот какие это были стихи:
Вспоминаю о прошлом Красных стен
– Замечательно! Прекрасно!
Баоцинь быстро записала стихи, и все бросились их читать. Вот какие это были стихи:
Вспоминаю о прошлом Красных стен
Река так много трупов увлекла,
Что перестала течь у Красных стен[82].
Сверкали зря на флагах имена[83], —
Былая слава превратилась в тлен.
Был крик и шум. И жгучий столб огня.
И ветер дул – безжалостный и злой[84].
Бессчетное число отважных душ
Скитается уныло под водой…[85]
Вспоминаю о прошлом Цзяочжи[86]
Как колокол из меди, восстает
Встряхнувший мир в глухие времена[87].
О славе, прогремевшей на земле,
И жун, и цян – узнали племена[88].
А Ма Юань, чьих не сочтешь заслуг,
И в старости не изменил делам,
Пусть Песнь железной флейты скажет вам
О том, что он второй герой Чжан Лян[89].
Вспоминаю о прошлом гор Чжуншань[90]
Присущи ль тебе
Благородные сердца порывы?
И все ж по указу
Ты в мир водворен суетливый!
Заботам твоим
Нет числа, а ведь ты лицедей![91]
Как много на свете
Достойных насмешки людей!
Вспоминаю о прошлом Хуайиня[92]
Славный Муж да от злых собак
Не потерпит грубых обид![93]
Он в Трех Ци себя утвердил[94],
После смерти стал знаменит.
Все ж потомки должны иметь
Снисхожденье, его браня:
Он убогой прачки еду
Не забыл до последнего дня[95].
Вспоминаю о прошлом Гуанлина[96]
Цикады стрекочут, вороны галдят, —
Все как наяву предстает.
Но где они, дамбы династии Суй
Былые краса и почет?
Он был неуемным, Ян-ди – государь,
Любитель красот, жизнелюб,
Издревле болтлива людская молва,
Язык человеческий груб!
Вспоминаю о прошлом Таоеду[97]
Засохшую траву, ленивые цветы
Пруд обмелевший отразил, – и больно,
Что персика листва летит от веток прочь
И что разлука ждет сердца влюбленных.
Грустна судьба лючаоских господ,
Их знатности завидовать не надо:[98]
Ведь толку нет от лика на стене
И имени, начертанного рядом![99]
Вспоминаю о прошлом Темной обители[100]
Как ни беспредельна ширь – беспредельней скорбь.
Задохнувшись, не течет Черная река[101].
Струны превратились в лед, грустно отзвенев[102],
Но в ушах ее звучит прежних дней тоска.
Пред потомками смешным и ничтожным слыть
За порядки и дела будет Ханьский двор.
Всем сановным, всем чинам, челяди гнилой,
Десять тысяч лет не смыть подлости позор![103]
Вспоминаю о прошлом горы Мавэй[104]
Безжизненно лицо. На нем лишь пудры след[105].
И, каплями светясь, застыл холодный пот.
Тепло и нежность – все исчезнет навсегда
И растворится вдруг в безбрежности пустот.
Что было – то прошло, и ветер отшумел,
Ее веселых дней не возвратить назад.
Могильная земля укутала ее,
Но даже под землей не тает аромат!
Вспоминаю о прошлом храма Пудунсы[106]
Душа малютки Хун ничтожна,
И правил в ней порок один[107],
Когда, как сводня, приглашала
Чжан Шэна к девушке Инъин.
Пусть пытке старшей госпожою
Хуннян подвергнута была, —
Влюбленные нашли друг друга,
Их жизнь дорогу обрела!
Вспоминаю о прошлом Обители цветов мэйхуа[108]
Прочитав стихотворения, все пришли в восторг и захлопали в ладоши.
Придя, он встанет возле мэйхуа,
А может быть, недалеко от ивы.
Но не ему ль дано портрет узреть
Той девушки – воистину красивой?[109]
Сойдясь, не будут вспоминать Чуньсян[110],
Сказавшую, где Ду Линян могила, —
И так уж год, как западных ветров
Он о разлуке слышал стон унылый![111]
– Первые восемь стихотворений исторически достоверны, – произнесла Баочай. – Чего нельзя сказать о последних двух. А жаль. Надо было и их написать в том же духе.
– Нет, нет! – запротестовала Дайюй. – Напрасно сестра Баочай придирается! Конечно, в официальной истории вы ничего подобного не найдете. Это скорее неофициальные жизнеописания. Но на подобных сюжетах часто строятся пьесы, их знают даже трехлетние дети! А о сестре Баочай и говорить нечего!
– Дайюй права! – заметила Таньчунь.
– Ведь Баоцинь побывала в тех местах, о которых пишет! – поддакнула Ли Вань. – Пусть этого нет в официальной истории, но из уст в уста передаются предания, и люди им верят. Я собственными глазами видела четыре могилы наставника Гуаня! Кстати, наставник Гуань лицо вполне реальное. Но потомки слагали о нем легенды, и точно неизвестно, где именно он захоронен. В «Описании земли», например, говорится, что у некоторых знаменитых людей много могил. Происхождение большинства древних реликвий вообще неясно. Два последних стихотворения хотя и недостоверны исторически, но их содержание часто служит темой для романов и пьес. Эти пьесы всем хорошо известны, а отдельные реплики из них даже употребляются как пословицы. В общем, не так опасно слушать арии из «Западного флигеля» и «Пионовой беседки», как читать вредные книги. Впрочем, все это придирки сестры Баочай.
Баочай ничего не могла возразить и умолкла. Затем все принялись отгадывать загадки, но ни одной не могли отгадать.
Зимой дни короткие, быстро стемнело, и сестры отправились ужинать к госпоже Ван.
Вдруг пришли и доложили:
– Приехал Хуа Цзыфан, старший брат Сижэнь. Мать Сижэнь тяжело заболела и просит дочь приехать.
– Можно ли не отпустить дочь к матери?! – промолвила госпожа Ван. – Мать и дочь – единое целое.
Госпожа Ван велела Фэнцзе отправить Сижэнь домой. Фэнцзе позвала жену Чжоу Жуя и сказала:
– Сопровождать Сижэнь пошли женщину, которая при выездах следует за госпожами. Ты тоже поезжай. Возьми с собой двух девочек-служанок. Коляску, в которой поедет Сижэнь, пусть сопровождают четверо слуг. Во второй коляске поедешь ты, в третьей – девочки-служанки.
– Слушаюсь, госпожа! – ответила жена Чжоу Жуя и собралась уходить, но Фэнцзе ее окликнула:
– Сижэнь очень бережлива, но ты передай, что я велела ей одеться получше и взять побольше платьев. Да упакуйте все как следует и не забудьте захватить грелку для рук. Пусть Сижэнь ко мне непременно зайдет, я сама все проверю.
Жена Чжоу Жуя кивнула и вышла.
Спустя немного Сижэнь пришла к Фэнцзе вместе с женой Чжоу Жуя и двумя маленькими служанками, которые несли узел с платьями и грелку для рук.
Фэнцзе внимательно оглядела Сижэнь. Прическу ее украшали золотые шпильки, на руках сверкали браслеты с жемчугом; из-под накидки, подбитой горностаем, виднелась черная атласная безрукавка на беличьем меху. Зеленая юбка была расшита золотом.
– Этот наряд тебе очень идет, его подарила госпожа, я знаю, – произнесла Фэнцзе, оглядев Сижэнь с ног до головы, – но безрукавка все же мне кажется простоватой, да и замерзнуть в ней недолго. Надо бы потеплее одеться!
– Госпожа обещала мне подарить в конце года накидку на пушистом меху, – ответила Сижэнь.
– У меня есть накидка, только мне не нравится, что она отделана мехом, – сказала Фэнцзе. – Я давно собиралась ее переделать, но ладно, дам тебе поносить. А потом переделаю, когда к Новому году госпожа подарит тебе другую.
Все засмеялись.
– Вы и так раздарили уйму вещей, – возразила, смутившись, Сижэнь. – То говорите, что от себя дарите, то – что от старой госпожи. Но все это так, ради смеха.
– Госпоже такое и в голову не приходит, – улыбнулась Фэнцзе. – Но разве это важно? Главное – не уронить достоинства. Нечего и говорить, что мне приходится нести убытки, – зато служанки хорошо одеты и не страдает мое доброе имя. Ведь не над служанкой станут насмехаться, если она неказиста, как подгорелая лепешка, а надо мной, скажут, будто, управляя хозяйством, я довела вас чуть ли не до нищеты.
– Вы – сама мудрость, госпожа! – растроганно вздыхали служанки, слышавшие этот разговор. – Вы и старшим госпожам угождаете, и нас не забываете!
Между тем Фэнцзе приказала Пинъэр принести безрукавку из темного набивного шелка, подбитую восемью шкурками голубого песца, и отдала Сижэнь, после чего осмотрела содержимое узла, – там были две безрукавки и два халата. Фэнцзе приказала Пинъэр принести шелковый платок цвета яшмы, завязать в него плащ, защищающий от снега, и тоже отдать Сижэнь. Пинъэр вышла и вскоре вернулась, неся два плаща: темно-красный, поношенный, и поновее – из голландского сукна.
– Хватит и одного, – возразила Сижэнь.
– Возьми себе темно-красный, – сказала Пинъэр, – а второй передашь по пути барышне Син Сюянь. Вчера все так красиво выглядели на фоне снега – кто в меховой накидке, кто в плаще на меху! Одна Син Сюянь дрожала от холода в своей плохонькой одежде, жалко было ее! Так что плащ ей пригодится!
– Вы только на нее посмотрите! – вскричала Фэнцзе. – Не спросись, вздумала дарить мои вещи! Будто я мало потратилась!
– Барышня Пинъэр знает, что вы всегда готовы угодить госпоже, к тому же добры к служанкам! – сказали все хором. – Что вы не мелочны, не стараетесь побольше урвать для себя, заботитесь о прислуге. Иначе она не посмела бы так поступить!
– Да, Пинъэр хорошо меня знает! – рассмеялась Фэнцзе и обратилась к Сижэнь:
– Если с твоей матерью случится несчастье и ты задержишься, пришли человека предупредить, я велю тебе отвезти постель. На домашней постели не спи и туалетными принадлежностями там не пользуйся. – Затем она сказала жене Чжоу Жуя:
– Тебя учить незачем, ты знаешь, какой у нас заведен в доме порядок.
– Не извольте беспокоиться, – поспешила ее заверить жена Чжоу Жуя. – Как только приедем, всем домочадцам велим удалиться. А уж если задержимся, прикажем отвести две отдельные комнаты.
Сказав так, жена Чжоу Жуя попрощалась с Фэнцзе и вышла следом за Сижэнь. Она приказала мальчикам-слугам зажечь фонари и сопровождать коляску. Они направились к дому, где жил Хуа Цзыфан. Но об этом мы рассказывать не будем.
Между тем Фэнцзе вызвала двух мамок со двора Наслаждения пурпуром и приказала:
– Выберите одну из старших служанок потолковее и пошлите на ночь дежурить в покои Баоюя, Сижэнь вряд ли сегодня вернется. Да смотрите, чтобы он чего-нибудь не натворил.
Мамки удалились, но через некоторое время вернулись и доложили:
– В покои второго господина Баоюя мы послали Цинвэнь и Шэюэ, а сами вчетвером по очереди будем неотлучно находиться в прихожей.
– Проследите, чтобы Баоюй пораньше лег и пораньше встал, – наказала Фэнцзе.
Мамки обещали в точности исполнить ее приказание и возвратились в сад Роскошных зрелищ.
Вскоре вернулась жена Чжоу Жуя и сообщила Фэнцзе:
– Сижэнь пока останется дома, ее мать умерла.
Фэнцзе немедленно передала эту весть госпоже Ван, а сама приказала одной из служанок пойти в сад Роскошных зрелищ за постелью и шкатулкой с туалетными принадлежностями. Баоюй велел Цинвэнь и Шэюэ собрать все самое необходимое.
Вскоре пришла служанка и взяла у Цинвэнь и Шэюэ все, что они приготовили для Сижэнь. Затем Шэюэ и Цинвэнь сняли украшения, переоделись на ночь, и Цинвэнь села греться у жаровни.
– Не строй из себя госпожу! – заворчала Шэюэ. – Мне надо помочь, а ты ни с места!
– Я и одна могла здесь управиться, – ответила Цинвэнь. – Но раз уж ты взялась, пошевеливайся, а я хоть сегодня отдохну!
– Дорогая сестра, – попросила Шэюэ, – я постелю второму господину, а ты занавесь зеркало и задвинь верхние занавески – я не достаю, ты выше ростом.
С этими словами она пошла стелить Баоюю постель.
– Стоило мне присесть, как она сразу подняла шум! – пробормотала вслед ей Цинвэнь. Это услыхал из своей комнаты Баоюй, опечаленный вестью о смерти матери Сижэнь. Он встал, опустил занавеску на зеркало и, выйдя в прихожую, обратился к Цинвэнь:
– Можешь греться, я все сделал.
– Все время греться не будешь, – с улыбкой ответила Цинвэнь. – Я только что вспомнила, что не принесли постельных грелок.
– А тебе какая забота! – перебила ее Шэюэ. – Второму господину не нужны грелки, нам и жаровни достаточно.
– Если вы не ляжете спать в моей комнате, мне будет страшно и я всю ночь проведу без сна, – сказал Баоюй.
– Я останусь здесь, – успокоила его Цинвэнь, – а Шэюэ пусть ляжет у вас.
Наступила вторая стража. Шэюэ опустила занавески и полог, принесла светильник, подбросила благовоний в курильницу, помогла Баоюю лечь и легла сама. Цинвэнь примостилась возле жаровни.
Во время третьей стражи Баоюй стал сквозь сон звать Сижэнь. Никто не ответил, и он проснулся. Тут он вспомнил, что Сижэнь уехала, и готов был над собой посмеяться.
Цинвэнь тоже проснулась и крикнула Шэюэ:
– Я в соседней комнате и то проснулась, а ты лежишь рядом и ничего не слышишь, как мертвая!
– Ведь он звал Сижэнь! При чем здесь я? – отозвалась Шэюэ и, зевая, перевернулась на другой бок.
– Вам что-нибудь нужно? – спросила она наконец Баоюя.
– Принеси чаю.
Шэюэ накинула халат из красного шелка и направилась к двери.
– Возьми мою накидку, замерзнешь! – крикнул ей вслед Баоюй.
Не говоря ни слова, Шэюэ взяла поданную Баоюем накидку, подбитую соболем, спустилась вниз, вымыла руки, налила в чашку теплой воды и вместе с полоскательницей отнесла в комнату. Затем вытащила из ящика с чайной посудой чашечку с блюдцем, налила и подала Баоюю. Сама она тоже прополоскала рот и выпила полчашки чаю.
– Милая сестрица, – попросила Цинвэнь, – дай и мне глоток!
– Совсем обнаглела! – всплеснула руками Шэюэ.
– Дорогая сестра, завтра прислуживать буду я, а ты можешь всю ночь отдыхать, – сказала Цинвэнь. – Ладно?
Шэюэ наконец согласилась, подала ей воды прополоскать рот и налила полчашки чаю.
– Вы тут побеседуйте, – сказала Шэюэ, – а я пойду прогуляюсь.
– Во дворе темно, как бы тебя злой дух не утащил! – засмеялась Цинвэнь.
– Пусть выйдет, ночь нынче лунная, – проговорил Баоюй. – А мы поболтаем! – И он дважды громко кашлянул.
Шэюэ отодвинула занавеску и приоткрыла дверь. Ночь действительно была светлая. Шэюэ вышла.
Едва она скрылась за дверью, как Цинвэнь пришло в голову ее напугать. Она считала себя очень здоровой и, как была, в одной кофте, выбежала на мороз.
– Постой! – окликнул ее Баоюй. – Так и простудиться недолго!
Но Цинвэнь махнула рукой и скрылась. Двор залит был лунным светом. Вдруг налетел порыв ветра, пронизав девушку до костей, волосы у нее встали дыбом от безотчетного страха, и она подумала: «Недаром говорят, что нельзя разгоряченной выходить на сквозняк! Как бы в самом деле не заболеть!»
И все же мысль напугать Шэюэ не покидала Цинвэнь. В это время Баоюй крикнул:
– Цинвэнь убежала!
Поняв, что план ее провалился, Цинвэнь поспешила вернуться в дом.
– Разве ее напугаешь! – воскликнула она. – А вы, как старуха, всех жалеете!
– Да не жалею я, – возразил Баоюй, – просто боялся, что ты схватишь простуду! К тому же, напугай ты ее, она принялась бы кричать, перебудила всех, и не миновать скандала! Никому в голову не пришло бы, что это шутка. Стали бы говорить, что не успела уехать Сижэнь, и начались безобразия. Иди-ка лучше сюда, поправь одеяло!
Цинвэнь поправила одеяло и сунула под него руки.
– Какие холодные! – воскликнул Баоюй. – Ведь говорил, что замерзнешь!
Баоюй погладил раскрасневшиеся, будто нарумяненные, щеки Цинвэнь и почувствовал, что они холодны как лед.
– Скорее залезай под одеяло! – заторопил ее Баоюй.
Но тут с шумом распахнулась дверь и в комнату влетела смеющаяся Шэюэ.
– Ну и напугалась же я! Представьте, иду и вдруг вижу: в тени горки на корточках сидит человек! – затараторила она. – Я уже готова была закричать, но тут поняла, что никакой это не человек, а золотистый фазан, он взлетел и опустился в том месте, где ярко светила луна! Закричи я – воображаю, какой поднялся бы переполох!
Она ополоснула руки в тазу и продолжала:
– А где Цинвэнь? Что это ее не видно? Наверное, хочет меня напугать!
– А это кто? – Баоюй указал рукой в ту сторону, где лежала Цинвэнь. – Она греется. Не позови я ее, она непременно напугала бы тебя.
– Незачем мне было пугать эту дрянную девчонку, она сама напугалась! – отозвалась Цинвэнь, высунув голову из-под одеяла и снова прячась.
– Ты бегала на улицу в одной кофте? – удивилась Шэюэ.
– Конечно, – ответил Баоюй за Цинвэнь.
– Ах ты, несчастная! – вскричала Шэюэ. – И кожа у тебя от мороза не потрескалась?
Шэюэ сняла медный колпак с жаровни, перемешала угли и, подбросив туда немного благовоний, снова надела колпак. Затем прошла за ширму, убавила свет в лампе и легла.
Цинвэнь дважды чихнула под одеялом.
– Вот видишь, – воскликнул Баоюй. – Все же простудилась!
– Она с самого утра жаловалась, что ей нездоровится, и весь день почти ничего не ела! – сказала тут Шэюэ. – Ей лечиться надо, а она на морозе бегает, людей пугает! Заболеет, пусть пеняет на себя!
– Жар есть? – спросил Баоюй у Цинвэнь.
– Обойдется! – ответила та, снова чихнув. – Что я, неженка?
Дважды пробили в прихожей часы, и послышался голос старухи:
– Спите, барышни, смеяться будете завтра!..
– Давайте спать, хватит разговаривать, – понизив голос, произнес Баоюй, – а то расшумятся старухи.
В комнате воцарилась тишина, и вскоре все уже спали.
На следующее утро Цинвэнь почувствовала, что у нее ломит все тело, а нос заложило.
– Никому ни слова об этом! – наказал Баоюй служанкам и обратился к Цинвэнь: – И ты молчи! Узнает моя матушка, отправит тебя болеть домой. Там тебе, конечно, будет неплохо, но здесь все же теплее. Лежи, а я прикажу потихоньку позвать доктора.
– Так нельзя, – возразила Цинвэнь. – Старшей золовке Ли Вань надо сказать. Ведь могут спросить, зачем звали доктора! Что тогда?
Баоюй счел этот довод разумным, позвал старую мамку и сказал:
– Пойди к старшей золовке, передай, что Цинвэнь простудилась, но серьезного ничего нет. Домой уезжать ей не надо, тогда вообще никого не останется – ведь Сижэнь нет! Доктора пусть пригласят, но госпоже говорить об этом не нужно.
Мамка ушла. Ее не было довольно долго, наконец она появилась и сообщила:
– Старшая золовка велела передать, чтобы Цинвэнь попринимала лекарство. А не поможет – придется ее отправить домой, время сейчас нездоровое. Не беда, если она заразит служанок, только бы вы и ваши сестры не заболели.
– Да что у меня – чума? – возмутилась Цинвэнь. – Все здесь боятся, как бы за мной не пришлось ухаживать! Ну, уеду я домой, так ведь другие могут заболеть?!
Сказав это, она решила подняться с постели.
– Не сердись! – стал уговаривать девушку Баоюй. – Это ее долг – предупредить. Она боится, как бы матушка не узнала и не сделала ей выговор. Ты вечно сердишься по пустякам, а сейчас тем более, потому что тебе нездоровится.
В это время появилась служанка и доложила о приезде доктора. Не успел Баоюй скрыться за этажеркой, как пришли две старухи, дежурившие у ворот сада, а следом за ними врач. Служанки тоже попрятались. С Цинвэнь остались не то две, не то три мамки. Они поспешно опустили над кроватью Цинвэнь полог, из-под которого девушка выставила руку. Заметив два длинных ногтя, красных от бальзамина, врач отвернулся, и служанки поспешили прикрыть руку Цинвэнь шелковым платком. Внимательно обследовав пульс, врач вышел в прихожую и сказал мамкам:
– В такую погоду не мудрено простудиться, а от простуды у барышни застой крови. Простуда легкая, к тому же барышня умеренно ест и пьет. Пусть попринимает лекарство, и все обойдется.
Проходя по саду, врач любовался живописными видами, но не встретил ни одной женщины: Ли Вань послала людей предупредить, чтобы не попадались ему на глаза.
В домике для привратников доктор выписал рецепт, и тут одна из мамок ему сказала:
– Почтенный господин, задержитесь немного, молодой господин хочет вас о чем-то спросить.
– Неужели я осматривал юношу? – изумился врач. – Судя но убранству, комната принадлежит девушке, да и полог был спущен во время осмотра.
– Вы не знаете в нашем доме порядков, поскольку впервые пришли, – произнесла мамка. – Потому и говорите так. Какая же это женская спальня? Это комната нашего младшего господина, а осматривали вы служанку! К барышне вас так просто не провели бы!
Старуха взяла рецепт и удалилась.
Баоюй внимательно посмотрел рецепт и, увидев, что в состав лекарства входит нанкинская мелисса, корень платикодона, японская пепета и прочие травы и еще дикая говения и стенник, возмущенно воскликнул:
– Чтоб он пропал, негодяй! Такие лекарства принимают только мужчины! Разве можно девушке принимать дикую говению и стенник? Кто позвал этого лекаря? Велите ему убираться вон! И пригласите другого, которого знают у нас в доме.
– Мы в рецептах не разбираемся, – стала оправдываться мамка. – А за доктором Ваном можно послать хоть сейчас. Этого лекаря не знаю, кто звал, главный управляющий тоже не посылал. Но заплатить придется.
– Сколько? – спросил Баоюй.
– Кажется, лян серебра, – ответила мамка, – так у нас в доме заведено, меньше не платят – неловко.
– А сколько берет доктор Ван? – осведомился Баоюй.
– Доктор Ван и доктор Чжан бывают у нас постоянно, – ответила мамка, – поэтому отдельно за каждый визит им не платят, зато четыре раза в году, в каждый сезон посылают кучу подарков. Этот же лекарь явился впервые, так что надо ему заплатить.
Выслушав мамку, Баоюй велел Шэюэ принести деньги.
– Не знаю, где сестра Сижэнь их хранит, – ответила Шэюэ.
– Я видел несколько раз, как она доставала деньги из маленького шкафчика, инкрустированного перламутром, – проговорил Баоюй. – Пойдем вместе поищем!
Они отправились в комнату, где Сижэнь обычно хранила вещи, открыли шкафчик. На верхней полочке лежали кисти, тушь, веера, благовония, вышитые кошельки разных цветов, полотенца для вытирания пота. На нижней – несколько связок медных монет, и только в самом низу, в выдвижном ящичке, они нашли несколько слитков серебра и небольшой безмен.
Шэюэ взяла наугад один из слитков, положила на безмен и обратилась к Баоюю:
– Посмотрите, сколько в нем?
– Ты шутки ради спрашиваешь? – смутился Баоюй. – Неужели не знаешь или же только что родилась?
Шэюэ захихикала и хотела пойти спросить у других служанок, но Баоюй ее удержал.
– Выбери слиток побольше и отдай, – сказал он. – К чему мелочиться? Мы не торговцы!
Шэюэ взяла другой слиток, взвесила на ладони.
– По-моему, тут ровно лян, – сказала она, – а если и больше, не беда! Лучше передать, чем недодать, а то будут над нами смеяться. Лекарю в голову не придет, что мы не умеем пользоваться безменом, он просто подумает, что мы скупы сверх меры.
– В этом слитке, пожалуй, два с половиной ляна! – заметила стоявшая в дверях служанка. – Во всяком случае, не меньше двух. Его следовало бы убавить наполовину, вот только щипцов нет! Лучше, барышня, выберите поменьше!
Однако Шэюэ уже заперла шкафчик и, подавая ей серебро, с улыбкой промолвила:
– Да что там выбирать? Сколько есть, столько и отнеси!
– И вели Бэймину пригласить другого врача! – произнес в свою очередь Баоюй.
Женщина взяла серебро и ушла. Спустя немного явился доктор Ван, которого пригласил Бэймин. Осмотрев Цинвэнь, он нашел у нее совершенно другую болезнь и лекарство выписал другое. В нем не было ни дикой говений, ни стенника, зато значилась белая гортензия, зоря и другие лекарственные травы, все в небольшом количестве.
– Вот это самое подходящее лекарство для девушки! – воскликнул обрадованный Баоюй. – То лекарство тоже было жаропонижающим, только доза очень большая! Помню, в прошлом году, когда я простыл, доктор Ван не рекомендовал принимать дикую говению, стенник и другие сильнодействующие средства. Ведь человек все равно что молодая бегония, которую осенью подарил мне Цзя Юнь! И если мне, мужчине, вредны такие лекарства, то что говорить о девушках? Даже самые здоровые из них подобны тополю, выросшему на могиле, – посмотришь – он как будто могучий и пышный, а внутри пусто…
– Неужели на могилах не растут сосны и кипарисы? – перебила его Шэюэ. – По-моему, нет дерева хуже тополя. Высокий, а ничего на нем нет, кроме листьев, да и те шумят на ветру! Видно, вкуса у вас совсем нет, раз вы сравниваете девушку с тополем!
– Не с сосной же ее сравнивать и не с кипарисом! – улыбнулся Баоюй. – Еще Кун-цзы сказал: «Сосны и кипарисы теряют иглы лишь в сильный мороз». Нет, сосны и кипарисы чересчур благородны, чтобы упоминать их по всякому поводу!..
Пока они разговаривали, старая служанка принесла лекарство. Баоюй приказал налить его в серебряную чашку и подогреть на жаровне.
– Лучше это сделать на кухне, – заволновалась Цинвэнь. – А то все здесь пропахнет лекарством.
– А по мне запах лекарства лучше аромата цветов! – воскликнул Баоюй. – Недаром бессмертные и небожители только и знают, что собирать целебные травы и готовить лекарства! Так же и прославленные люди, и отшельники с гор, и ученые. Каких только ароматов нет в моей комнате! Не хватает только запаха лекарства! Вот и настаивайте его здесь для полной гармонии!
Пока готовили лекарство, Баоюй приказал старой мамке отнести кое-какие вещи Сижэнь и передать, чтобы не очень горевала, берегла здоровье.
После этого он отправился к матушке Цзя и госпоже Ван поесть и справиться об их самочувствии.
Когда пришел Баоюй, Фэнцзе как раз держала совет с матушкой Цзя и госпожой Ван.
– Погода холодная, рано темнеет, – говорила Фэнцзе, – поэтому пусть барышни и Ли Вань не приходят сюда, пока не станет теплее, а едят дома.
– Ты, пожалуй, права, – промолвила госпожа Ван, – А то ведь ходят и в ветер, и в снег. Поедят – и на мороз! А это очень вредно. Носить им еду – тоже не годится. По дороге все стынет. Лучше всего в большом пятикомнатном доме у внутренних ворот сада устроить кухню и там готовить для барышень. Отпускать овощи можно прямо туда, за счет главного управляющего. Также дичь и всевозможные яства…
– Я тоже об этом думала! – обрадовалась матушка Цзя. – Только боялась, что с устройством кухни будет много хлопот.
– Не так уж много! – успокоила ее Фэнцзе. – Расходы те же: здесь прибавили, там убавили. А будет немного больше хлопот, ничего страшного, главное, чтобы барышни не простыли. Особенно сестрица Линь Дайюй, да и у других девушек здоровье слабое. Баоюй тоже не терпит холода.
Если хотите узнать, что ответила матушка Цзя, прочтите следующую главу.
Глава пятьдесят вторая
Ловкая Пинъэр умалчивает о пропаже браслета «ус краба»;
Мужественная Цинвэнь во время болезни штопает плащ из павлиньего пуха
Итак, матушка Цзя, выслушав Фэнцзе, ответила:
– Об этом я и хотела потолковать с тобой, но все не решалась. У тебя и без того много забот. Перечить бы ты не стала, я знаю, а про себя подумала бы, что я люблю только внуков и внучек, а тебя совсем не жалею. Но раз ты сама об этом заговорила, тем лучше!
Тетушка Сюэ и госпожа Ли давно были здесь, а затем подоспели госпожи Син и Ю. И вот, воспользовавшись тем, что все в сборе, матушка Цзя обратилась к госпоже Ван:
– Я хочу сказать то, чего раньше не говорила, чтобы не перехвалить Фэнцзе и не вызвать вашего неудовольствия. Каждая из вас либо невестка, либо золовка, либо свекровь. Скажите откровенно, можете вы соперничать с Фэнцзе в умении хозяйничать, в расторопности?
– Такие женщины встречаются редко! – в один голос воскликнули тетушки и госпожа Ю. – И не ради приличия заботится она о младших и выказывает уважение старшим, а делает это искренне, от всего сердца.
– За это я и люблю ее, – промолвила матушка Цзя со вздохом. – Только боюсь, не кончится это добром. Уж слишком она умна!
– Ошибаетесь, бабушка! – воскликнула Фэнцзе, – хоть и говорят, что чересчур умные и дальновидные не живут долго, верить в это не надо. Вы, к примеру, в десять раз умнее меня! И вон до каких лет дожили! Как же вам удалось? А уж как вы меня хвалите, так я самое меньшее проживу в два раза дольше! По крайней мере еще тысячу лет. И умру лишь после того, как умрете вы!
Матушка Цзя, смеясь, ответила:
– Какой же интерес будет жить нам, двум старым красоткам, если остальные поумирают?
Эти слова были встречены дружным смехом.
Баоюй, чьи мысли были полностью заняты Цинвэнь, под первым же благовидным предлогом вернулся к себе. Едва он переступил порог, в нос ему ударил запах лекарств. В доме не было ни души, Цинвэнь лежала на кане с красным от жара лицом. Баоюй осторожно коснулся рукой ее лба и будто обжегся – он только что вошел с холода. Погрев над жаровней руки, он сунул их под одеяло и почувствовал, что Цинвэнь вся горит.
– Неужели Шэюэ и Цювэнь настолько безжалостны, что оставили тебя одну?
– Я велела Цювэнь поесть, – ответила Цинвэнь, – а Шэюэ о чем-то шушукается с Пинъэр. Они только что вышли. Наверное, осуждают меня, что я никак не могу поправиться.
– Пинъэр не такая, – возразил Баоюй. – Да она и не знала, что ты больна. Пришла к Шэюэ, вдруг увидела тебя в постели и сказала, будто пришла тебя навестить. Умные люди, попав в неловкое положение, всегда прибегают к лжи. Ведь ей все равно, лежишь ты в постели или ходишь на улицу. Вы давно дружите, и она не захочет ни с того ни с сего портить с тобой отношения.
– Все это так, – согласилась Цинвэнь. – Но у меня вдруг появилось такое чувство, будто она обманывает меня!
– Погоди, – сказал Баоюй, – пойду потихоньку послушаю, о чем они там говорят под окном, и все тебе расскажу.
Он проскользнул в дверь, ведущую во двор, неслышно подошел к окну и прислушался.
– Как ты его нашла? – донесся до него тихий голос Шэюэ.
– В тот день, когда обнаружилась пропажа, вторая госпожа Фэнцзе не велела мне поднимать шума, – ответила Пинъэр, – вышла из сада и приказала передать всем служанкам, чтобы очень осторожно узнавали, что да как. Мы подозревали служанку барышни Син Сюянь, она бедна и никогда таких дорогих вещей не видала – может быть, заметила, как я его обронила, и подобрала. Но каково было наше удивление, когда мы узнали, что браслет взяла одна из ваших служанок! Его нашла няня Сун и принесла нам…
Только теперь Баоюй понял, что речь идет о браслете, который недавно пропал у Пинъэр.
– Так вот, няня Сун принесла его нам и сказала, что браслет украла Чжуйэр, а она отняла его и пришла доложить второй госпоже Фэнцзе. Я взяла у старухи браслет и стала думать, что делать дальше. Баоюй в это время развлекался с вами и понятия ни о чем не имел, а говорить ему я не хотела. Ведь когда Лянъэр украла яшму, все обошлось, но целых два года люди злорадствовали, зная, что у вас случилось воровство. А сейчас снова появилась воровка, украла золото, и не в доме, а у соседей! Я уговорила няню Сун скрыть это от Баоюя и вообще держать язык за зубами, ведь подобные случаи позорят второго господина. Да и старая госпожа рассердилась бы, если б узнала. Попали бы в неловкое положение Сижэнь и остальные служанки. Поэтому, получив свой браслет, я так сказала второй госпоже Фэнцзе: «Я только что ходила к Ли Вань. И, представьте себе, браслет нашелся! Оказывается, я его уронила в снег, а теперь, когда начало таять, браслет засверкал на солнце, и я его подняла». Вторая госпожа Фэнцзе поверила мне. А сюда я пришла предупредить, чтобы остерегались воровки и не давали ей никаких поручений! Как только вернется Сижэнь, посоветуйтесь с ней, как избавиться от этой дряни, пока не поздно!
– Эта тварь немало повидала в жизни! – воскликнула Шэюэ. – Чем же ее так привлек этот браслет?
– Даже не знаю, сколько он стоит, – продолжала Пинъэр. – Все дело в том, что он принадлежит второй госпоже Фэнцзе, она называет его «ус краба» и говорит, что в нем очень дорогая жемчужина. Я никому, кроме тебя, об этом не говорила. Не дай бог, узнает Цинвэнь, устроит скандал. Ведь она вспыхивает, как порох. Так что смотри, будь осторожна!
Вскоре Пинъэр попрощалась и ушла.
Баоюй и радовался, и сердился. Потом вздохнул. Его радовало, что Пинъэр ему сочувствует; сердило то, что Чжуйэр оказалась воровкой. Вздохнул же он потому, что Чжуйэр, такая умница, совершила настоящую подлость.
Вернувшись в комнату, Баоюй передал слышанный разговор Цинвэнь и сказал:
– Видно, Пинъэр считает тебя самолюбивой. Она не хотела говорить тебе об этом, пока ты болеешь, а как только поправишься, все подробно расскажет.
Цинвэнь, выслушав Баоюя, от злости вытаращила глаза, нахмурила брови и хотела позвать Чжуйэр. Но Баоюй стал ее уговаривать:
– Не шуми, подведешь Пинъэр. А она и ко мне, и к тебе хорошо относится. Пинъэр заслуживает только благодарности, а воровку мы непременно выгоним.
– Пожалуй, вы правы, но как мне с собой совладать? – не унималась Цинвэнь.
– Выбрось это из головы, – сказал Баоюй, – успокойся и лечись.
Цинвэнь приняла лекарство, вечером опять приняла и ночью пропотела, но облегчения не почувствовала. Жар не проходил, голова разламывалась от боли, нос еще больше заложило, в ушах стоял звон.
На следующий день опять пришел доктор Ван, прописал другое лекарство, жар спал, но голова по-прежнему болела. Тогда Баоюй приказал Шэюэ дать больной понюхать табаку, чтобы она почаще чихала.
Шэюэ принесла стеклянную коробочку с двумя золотыми звездочками. Баоюй вытащил из нее заморскую эмалированную табакерку в виде обнаженной девушки с рыжими волосами и крылышками за спиной. Табакерка была наполнена дорогим табаком. Цинвэнь не интересовал табак, она лишь с любопытством рассматривала изображение девушки.
– Нюхай, а то выдохнется, – сказал Баоюй.
Цинвэнь взяла щепотку, сунула в нос, затем еще и еще. В носу защекотало, в голове закололо. Цинвэнь чихнула несколько раз, из носа потекло, из глаз полились слезы.
– Какой крепкий! – воскликнула девушка. – Скорее несите бумагу!
Девочка-служанка подала пачку тонкой бумаги, Цинвэнь взяла несколько листков, высморкалась.
– Ну что? – спросил Баоюй.
– Будто бы легче, – ответила Цинвэнь. – Только голова, как болела, так и болит.
– Лучше всего помогают лекарства заморские! – сказал Баоюй и приказал Шэюэ: – Сходи ко второй госпоже Фэнцзе. Попроси пластырь от головной боли. Я знаю, у нее есть. Называется «ифуна» или что-то в этом роде, пусть даст немного.
Спустя немного Шэюэ принесла пластырь, вырезала из шелка два кружочка величиной с ноготь, кончиком шпильки подцепила разогретый пластырь, намазала им кружочки, а Цинвэнь, глядя в зеркало, приложила кружочки к вискам.
– Ты, как заболела, ни разу не причесалась, стала лохматой, словно злой дух, а сейчас с этими кружочками у тебя вообще озорной вид, – засмеялась Шэюэ. – Вторая госпожа Фэнцзе часто пользуется этим пластырем, но у нее не так заметно. Вторая госпожа, – продолжала она, обращаясь к Баоюю, – велела напомнить, что завтра день рождения вашего дяди, и матушка велит вам его поздравить. Какой костюм приготовить? Это надо с вечера сделать, чтобы утром не суетиться.
– Мне все равно в чем ехать, что попадется под руку, то и надену, – ответил Баоюй. – Целый год только и знаем, что праздновать дни рождения!
Он вышел с намерением отправиться к Сичунь, посмотреть, как обстоят дела с картиной. Но прямо у ее дома заметил выходившую из ворот Сяоло, девочку-служанку Баоцинь.
– Ты куда? – окликнул ее Баоюй.
– К барышне Линь Дайюй, там сейчас обе наши барышни, – ответила Сяоло.
Услыхав это, Баоюй раздумал идти к Сичунь и последовал за Сяоло в павильон Реки Сяосян. Там он застал не только Баочай с младшей сестрой, но и Син Сюянь. Девушки сидели возле жаровни и болтали. Цзыцзюань, примостившись на кане у окна, занималась вышиванием.
– Только тебя здесь не хватало! – со смехом вскричали девушки при появлении Баоюя. – Возле жаровни больше нет места, так что к нам не пристраивайся.
– Вы словно сошли с картины «Красавицы в зимних женских покоях»! – улыбаясь, воскликнул Баоюй. – Как жаль, что я пришел слишком поздно! Ладно, я и на стуле посижу. Здесь, по крайней мере, теплее!
Он опустился на покрытый чехлом из беличьего меха стул, где имела обыкновение сидеть Дайюй. Огляделся и заметил на столе большое яшмовое блюдо, а на блюде – горшок с распустившимися нарциссами.
– Какие красивые! – воскликнул Баоюй. – Чем теплее, тем сильнее у них аромат. Но почему я их вчера не видел?
– Это подарок жены главного управляющего Лай Да барышне Сюэ Баоцинь, – ответила Дайюй. – Она подарила ей два горшка с нарциссами и два – с чашкоцветниками. Один горшок с нарциссами Баоцинь отдала мне, а с чашкоцветниками – Сянъюнь. Я сначала отказывалась, а потом приняла, чтобы не обидеть барышню. Если хочешь, возьми себе!
– У меня в комнате стоят две вазы с цветами, но разве их сравнишь с этими! – сказал Баоюй. – Я был бы рад их взять, но, по-моему, нехорошо дарить то, что тебе самой подарили!
– Я весь день подогреваю на огне лекарства, даже платья пропитались их запахом, где уж мне наслаждаться ароматом цветов! Да и они, пожалуй, пахнут теперь лекарствами. Так что забери их лучше себе!
– А ведь у меня в покоях тоже лежит больная, которой приходится подогревать лекарства, – улыбнулся Баоюй. – Неужели ты не знаешь?
– Странный ты какой-то! – заметила Дайюй. – Ведь я предложила от чистого сердца! Откуда мне знать, что делается у тебя дома? Ты ничего не сказал, а теперь удивляешься!
– Давайте завтра соберем наше поэтическое общество, – промолвил Баоюй, переводя разговор на другое. – Тема для стихов уже есть – будем воспевать нарциссы и чашкоцветники.
– Ладно тебе! – сказала Дайюй. – Уж лучше молчал бы о стихах. Неужели не совестно писать хуже всех и за это подвергаться штрафу? – И она ткнула пальцем в свою щеку, стыдя Баоюя.
– Зачем ты надо мной насмехаешься? – укоризненно покачал головой Баоюй. – Мне и так стыдно, а ты еще показываешь на щеку!
– У меня тоже приготовлены четыре темы для следующего нашего собрания, – вмешалась в разговор Баочай. – Пусть каждый напишет по четыре уставных стихотворения и по четыре станса. Первая тема: «Воспеваю вселенную». Стихотворение – пятисловное, а все слова рифмуются со словом «прежний»…
– Выходит, моя сестра хочет собрать общество не ради удовольствия, а совсем наоборот, – заметила Баоцинь. – То, что она предложила, разумеется, выполнимо, но в этом случае в стихотворении на каждой строчке встречались бы цитаты из «Книги перемен». А что тут интересного? Помню, когда мне было восемь лет, мы ездили с отцом на побережье западного моря скупать заморские товары. И встретили случайно девушку из страны Чжэньчжэнь. В свои пятнадцать лет она была настоящей красавицей с заморской картины. Золотая кольчуга и куртка из чужеземной парчи, на поясе – короткий меч, украшенный золотом и драгоценными каменьями. Рыжие волосы заплетены в косы и украшены агатами, кораллами, «кошачьим глазом», изумрудами. Да что там говорить! И на картине такую красавицу редко увидишь! Эта прелестная девушка изучила нашу поэзию, рассуждала о «Пятикнижии», умела сочинять уставные стихи и стансы. Отец попросил ее написать стихотворение ему на память, и она написала.
Все с изумлением слушали Баоцинь.
– Дорогая сестрица, не покажешь ли и нам это стихотворение? – попросил Баоюй.
– Увы! Оно хранится у меня в Нанкине! – ответила Баоцинь.
– Жаль, что я до сих пор нигде не побывал, ничего не видел! – воскликнул Баоюй.
– Ты нас обманываешь! – промолвила Дайюй, толкнув Баоцинь в бок. – Я видела, ты привезла с собой все вещи, и это стихотворение наверняка среди них. А говоришь, оно в Нанкине! Рассказывай другим, а я тебе не верю!
Баоцинь покраснела и ничего не ответила.
– Ах, эта Чернобровка! Никогда никому не верит! – воскликнула Баочай. – Умна чересчур!
– Если эти стихи у нее с собой, отчего не дать нам их почитать? – заметила Дайюй.
– Да разве найдет она их сейчас? – произнесла Баочай. – Раньше надо разобрать вещи. Корзины, сундуки, коробки – все свалено в кучу! А разберут их, непременно найдем и дадим почитать. Может быть, ты знаешь эти стихи наизусть? – обратилась Баочай к Баоцинь. – Прочти тогда нам!
– Отдельные строфы я запомнила. Только учтите, она чужестранка и ей трудно было писать.
– Погоди, не читай, – остановила сестру Баочай. – Надо, чтобы и Сянъюнь послушала.
Она позвала Сяоло и сказала:
– Пойди скажи барышне Сянъюнь, «одержимой поэзией», пусть придет послушать прекрасные стихи «красавицы из дальних краев» и приведет с собой «поэтическую дурочку».
Сяоло, смеясь, ушла, а через некоторое время за дверьми раздался голос Сянъюнь:
– Что у вас там за красавица приехала?
Вслед за тем она появилась на пороге, а за нею – Сянлин.
– Тебя еще не видно, но уже слышно, – рассмеялись все.
Баоцинь предложила Сянъюнь сесть и сказала, зачем ее звали.
– Что ж, читай скорее, – попросила Сянъюнь.
Баоцинь не заставила себя долго просить и прочла:
Вошла Шэюэ и обратилась к Баоюю:
– Ваша матушка, второй господин, плохо себя чувствует и просила нас передать дяде, что не сможет к нему прийти.
– Непременно передам, – вскочив с места, ответил Баоюй и обратился к Баочай и Баоцинь: – Вы тоже будете у дяди?
– Нет, – ответила Баочай. – Но мы вчера отослали подарки.
Они поболтали еще немного и разошлись. Баоюй пропустил вперед сестер, когда Дайюй, обернувшись, спросила:
– Не знаешь, когда вернется Сижэнь?
– Скорее всего после похорон, – ответил Баоюй.
Дайюй хотела еще что-то сказать, но раздумала и произнесла лишь:
– Ладно, иди…
Баоюю тоже надо было сказать Дайюй многое, но он не решался и вдруг ни с того ни с сего выпалил:
– Я приду к тебе завтра!
Опустив голову, он сбежал с крыльца, потом обернулся:
– Кашель, наверное, не дает тебе спать? Сколько раз ты просыпаешься? Ночи теперь длиннее!
– Вчера мне стало немного легче, было только два приступа кашля, – ответила Дайюй. – Но все равно я спала только четвертую стражу – не больше.
– Я хочу сказать тебе что-то важное, – подойдя близко к Дайюй, тихо произнес юноша. – Помнишь, сестрица Баочай присылала тебе ласточкины гнезда…
В это время появилась наложница Чжао, она пришла навестить Дайюй, и Баоюй сразу умолк.
– Барышня, – спросила Чжао, – как вы себя чувствуете?
Дайюй поняла, что наложница была у Таньчунь, а к ней зашла по пути. Предложив наложнице сесть, Дайюй промолвила:
– Весьма признательна вам за внимание! Нынче так холодно, а вы не сочли за труд навестить меня!
Дайюй приказала служанке налить наложнице чаю и бросила выразительный взгляд на Баоюя. Тот понял и поспешил уйти.
Между тем настало время ужина. Баоюй навестил госпожу Ван, и та наказала ему на следующий день как можно раньше съездить к дяде. Возвратился он только к вечеру, проследил, чтобы Цинвэнь приняла лекарство, а затем, наказав ей не выходить из теплой комнаты, велел принести жаровню и распорядился, чтобы Шэюэ на ночь не уходила. О том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.
Утром, еще не рассвело, Цинвэнь разбудила Шэюэ.
– Вставай! – тормошила ее Цинвэнь. – Неужели не выспалась? Прикажи девочкам вскипятить для господина чай, а я разбужу его.
– Надо сперва разбудить Баоюя и помочь ему одеться, – сказала Шэюэ, – а вынести жаровню и позвать девчонок успеем. Сколько раз старые няньки твердили, чтобы Баоюй не заходил к тебе в комнату, а то заразится! Увидят, что мы вместе с ним, скандала не миновать!..
– Вот и я говорю то же самое! – поддакнула Цинвэнь.
Баоюя не пришлось долго будить. Он сразу проснулся, быстро оделся. Шэюэ велела девочке-служанке прибрать в комнате и лишь после этого позвала Цювэнь, чтобы прислуживала Баоюю.
Когда Баоюй привел себя в порядок, Шэюэ сказала:
– День нынче пасмурный, того и гляди, пойдет снег. Оделись бы потеплее.
Баоюй переоделся, после чего девочка-служанка подала ему чашку отвара из цзяньаньского лотоса с жужубом. Баоюй отпил немного, и Шэюэ поднесла ему блюдечко имбиря. Покончив с едой, юноша распорядился насчет Цинвэнь и отправился к матушке Цзя. Та еще спала, но ее разбудили, и она приказала тотчас же впустить внука. Едва переступив порог, Баоюй заметил Баоцинь, которая спала, повернувшись лицом к стене.
Матушка Цзя с ног до головы оглядела внука и, увидев, что на нем только короткая коричневая куртка с узкими рукавами, расшитая золотом и отороченная атласной бахромой, спросила:
– Снег идет?
– Пока нет, но небо в тучах, – ответил Баоюй.
Матушка Цзя приказала Юаньян:
– Принеси Баоюю плащ из павлиньего пуха, о котором я тебе вчера говорила!
– Слушаюсь, – ответила Юаньян, выходя из комнаты, и вскоре появилась снова с плащом в руках. Баоюй внимательно его осмотрел. Плащ сверкал золотом, переливался лазурью, как радуга, и совершенно не походил на тот, который Баоюй видел у Баоцинь.
– Это «кафтан», – объяснила матушка Цзя, – он соткан в России из павлиньего пуха. Недавно я подарила плащ из утиных перьев твоей сестрице Баоцинь, а этот дарю тебе.
Баоюй поклонился матушке Цзя и облачился в плащ.
– А теперь пойди покажись матери, – промолвила матушка Цзя.
Баоюй снова поклонился и уже направился к выходу, как вдруг заметил Юаньян. Она стояла прямо перед ним и терла глаза.
С того дня, как Юаньян дала клятву не выходить замуж, она ни разу не разговаривала с Баоюем, и он чувствовал себя очень неловко. Вот и сейчас Юаньян хотела убежать, но Баоюй ее спросил:
– Дорогая сестрица, идет мне этот плащ? Скажи!
Юаньян только рукой махнула и скрылась в комнате старой госпожи. Баоюю ничего не оставалось, как отправиться к госпоже Ван. От нее Баоюй вернулся к матушке Цзя и промолвил:
– Маме плащ очень понравился, но она сказала, что я недостоин его носить. И еще велела мне беречь его и не портить.
– Да, портить не нужно, – произнесла матушка Цзя. – Второго такого у меня нет, и даже при желании сшить его невозможно. – Она помолчала и снова обратилась к Баоюю: – Смотри, пойдешь к дяде, не пей лишнего! И возвращайся поскорее!
– Непременно! – ответил Баоюй и направился к выходу, сопровождаемый мамками. Здесь он увидел Ли Гуя, Ван Жуна, Чжан Жоцзиня, Чжао Ихуа, Цянь Шэна и Чжоу Жуя, которых сопровождали Бэймин, Баньцяо, Саохун и Чуяо. Слуги давно дожидались Баоюя, держа в руках узлы с матрацами для сидения и подушками. Одна из мамок что-то сказала слугам, и те помогли Баоюю сесть на коня. Ли Гуй и Ван Жун взяли в руки поводья, Цянь Шэн и Чжоу Жуй шли впереди, Чжан Жоцзинь и Чжао Ихуа – по бокам.
– Брат Чжоу Жуй и брат Цянь Шэн, – попросил Баоюй, – давайте поедем через боковые ворота, а то возле кабинета отца мне придется спешиться.
– Но вашего отца нет сейчас дома, – возразил Чжоу Жуй, – кабинет на замке, и вовсе незачем слезать с коня.
– Неважно, что отца нет дома, все равно надо спешиться, – ответил Баоюй.
– Совершенно верно, господин, – поддакнули Цянь Шэн и Ли Гуй. – Если господин Лай Да или второй господин Линь Чжисяо заметят, что вы не спешились, они станут вас укорять в непочтении к отцу. А больше всех достанется нам, господа скажут, что мы не учим вас правилам приличия.
Итак, Чжоу Жуй и Цянь Шэн повели Баоюя к боковым воротам. В это время к ним подошел Лай Да. Баоюй придержал коня и хотел соскочить на землю, но Лай Да схватил его за ногу. Тогда Баоюй привстал в стременах и, улыбаясь, произнес несколько вежливых фраз.
Неожиданно появился мальчик-слуга, а с ним не то два, не то три десятка людей с метлами и корзинами. Увидев Баоюя, они почтительно вытянулись и остановились возле стены, и только мальчик-слуга, старший над ними, несколько раз поклонился Баоюю и справился о его здоровье. Баоюй не знал, как зовут мальчика. Он улыбнулся, приветливо ему кивнул и поехал дальше. Лишь после этого мальчик сделал знак людям продолжать путь.
За боковыми воротами Баоюя ждали Ли Гуй, шестеро мальчиков-слуг и еще несколько конюхов, державших под уздцы с десяток коней. Как только Баоюй миновал ворота, слуги вскочили в седла и последовали за ним. Шествие открывал ехавший впереди Ли Гуй. Но рассказывать об этом подробно мы не будем.
А теперь вернемся к Цинвэнь. Она без конца принимала лекарства, но продолжала болеть и вовсю поносила врачей.
– Только и знают, что выманивать деньги, а лечить не умеют!
– Да уймись ты! – пыталась успокоить ее Шэюэ. – Вспомни пословицу: «Болезнь обрушивается внезапно и тянется, как длинная нить». Только эликсир бессмертия Лао-цзы мог бы сразу помочь. Наберись терпения, полечись несколько дней, и все пройдет. А будешь злиться, только самой себе навредишь.
Уговоры не возымели действия, и Цинвэнь сорвала гнев на девочках-служанках:
– Куда они запропастились? Пользуются тем, что я заболела, и совсем обнаглели. Вот поправлюсь, шкуру с них спущу!
Услышав это, в комнату вбежала перепуганная Динъэр:
– Что прикажете, барышня? – спросила она.
– А где остальные? Передохли, что ли? – напустилась на нее Цинвэнь. В этот момент в комнату неторопливыми шагами вошла Чжуйэр.
– Вы только поглядите на эту паршивку! – еще больше распалилась Цинвэнь. – Никогда не явится сразу, ждет особого приглашения! Зато, когда раздают деньги или фрукты, она тут как тут! Ну-ка, подойди ближе! Не тигр же я, не съем!
Чжуйэр робко приблизилась. Забыв о холоде, Цинвэнь сбросила одеяло и, схватив лежавшую рядом с подушкой ухочистку, больно уколола девочку в руку, крикнув:
– Не руки, а грабли, ни на что не годны! Нитку в иголку вдеть не умеешь, только и знаешь таскать что повкуснее да обжираться! Такую тупицу, неряху и сплетницу лучше всего вообще заколоть!
Чжуйэр вскрикнула, и Шэюэ поспешила оттащить ее в сторону. Она уговорила Цинвэнь лечь в постель и сказала:
– Ведь ты только что пропотела, а скачешь по комнате! Умереть захотелось? Выздоровеешь, тогда и поколотишь ее!
Но не так-то легко было урезонить Цинвэнь. Она велела позвать мамку Сун и сказала:
– Второй господин Баоюй наказал передать вам, что Чжуйэр ленива, отлынивает от поручений, ругает тихонько Сижэнь, когда та велит ей что-нибудь сделать. Сегодня же надо выгнать ее, чтобы завтра второй господин Баоюй мог об этом доложить своей матушке.
Мамка сразу поняла, что дело с браслетом раскрылось, и промолвила:
– Все это так, но давайте дождемся возвращения барышни Хуа Сижэнь и обо всем ей расскажем. А выгнать девочку никогда не поздно.
– Второй господин Баоюй строго-настрого приказал сделать это сейчас же! – закричала Цинвэнь. —При чем тут «барышни Хуа» или «барышни Цао»?[114] Мы и без них знаем, как поступить! Слушай, что тебе говорят: сейчас же позови кого-нибудь из ее родных, и пусть забирают ее отсюда!
– Не волнуйся! – поддакнула Шэюэ. – Все равно Чжуйэр выгонят. И чем раньше, тем лучше!
Мамке Сун ничего не оставалось, как передать матери Чжуйэр, чтобы та пришла за дочерью.
Мать Чжуйэр не замедлила явиться и принялась укорять Цинвэнь:
– Нехорошо вы поступаете, барышня! Если что не так, поучите девочку, зачем же выгонять! Хотя бы из уважения к нам оставьте ее!
– Говорите с Баоюем, я тут ни при чем, – оборвала ее Цинвэнь.
– Да разве я посмею? – усмехнулась женщина. – Ведь он все равно сделает так, как скажете вы! Вы, например, можете называть господина по имени, а я не могу, это сочтут дерзостью с моей стороны.
Цинвэнь побагровела от злости и закричала:
– Тебе не нравится, что я назвала господина по имени! Иди пожалуйся на меня старой госпоже, скажи, что такую грубиянку следует выгнать!..
– Вы, тетушка, пока уведите дочку, – посоветовала Шэюэ, – а потом будете разбираться! Здесь не место для ссор! Да и вряд ли кто-нибудь рискнет нам перечить! Разве что жены господ Лай Да и Линь Чжисяо. И то вряд ли. Да, Цинвэнь назвала второго господина по имени, но ведь это приказ старой госпожи. Все мы с самого детства так зовем господина. Когда он родился, старая госпожа велела расклеить по всему дому листочки с его именем, чтобы отвести от него несчастья. Даже водоносы и золотари называют господина по имени! А мы чем хуже?! Вчера жена господина Линь Чжисяо назвала Баоюя господином – так старая госпожа сделала ей выговор!.. К тому же не станем мы всякий раз называть Баоюя господином, пока докладываем о нем его бабушке или матери. Мы произносим «Баоюй» не менее чем двести раз в день. А вы, тетушка, вздумали нас пугать! Придите и послушайте, как мы зовем второго господина при бабушке да при матушке, тогда не будете удивляться. Вы просто не знаете заведенных в доме порядков, потому что все время дежурите у третьих ворот и даже не видите старую госпожу. В этих покоях вам вообще не положено находиться! Увидят – обвинят в нарушении порядка. Так что забирайте свою дочь и уходите поскорее. А после можете попросить жену Линь Чжисяо уговорить второго господина Баоюя взять Чжуйэр обратно. Людей у нас в доме много, и если каждый будет бегать сюда, мы даже фамилию не успеем спросить.
Шэюэ позвала девочку-служанку и велела ей мокрой тряпкой вытереть пол в том месте, где стояла мать Чжуйэр. Женщина молча проглотила обиду и, едва сдерживая гнев, поспешила увести дочь, чтобы не навлечь беды. Ее остановила мамка Сун и сказала:
– Ты и в самом деле не понимаешь приличий! Твоя дочка прислуживала в покоях господина вместе с другими служанками и на прощанье должна была им поклониться. Подносить подарки не обязательно, а долг вежливости выполнить надо! А она повернулась и ушла. Как же так?
Пришлось Чжуйэр вернуться. Она поклонилась Цинвэнь и Шэюэ, попрощалась с Цювэнь и остальными служанками. Но те даже не глянули в ее сторону. Матери было больно за дочь, но она слова не смела сказать, так и ушла.
Что до Цинвэнь, то после скандала ей стало хуже и до самого вечера она металась в жару, пока не пришло время зажигать лампы. Вернулся Баоюй, он был чем-то расстроен, то и дело вздыхал и охал.
Шэюэ стала спрашивать, что случилось.
– Утром бабушка по доброте своей подарила мне плащ, а я случайно его прожег! – признался Баоюй. – Хорошо еще, что стемнело и бабушка с матушкой ничего не заметили!
Он снял плащ и отдал Шэюэ. Девочка поглядела и нашла дырку шириной с палец.
– Это от грелки для рук! – заметила она. – Ничего, отнесем швецу, он починит.
Она завязала плащ в узел и велела мамке отнести плащ швецу.
– Пусть сделает до утра, – наказывала она, – но смотри, чтобы старая госпожа и госпожа не узнали.
Женщины долго не было, наконец она вернулась и сказала:
– Была я у ткачей и швецов, у вышивальщиц и кружевниц, – никто не знает, что за ткань на плаще, и потому не решается брать плащ в починку.
– Что же делать?! – всполошилась Шэюэ. – В таком виде его нельзя надевать!
– Скоро первый день Нового года, и по желанию бабушки с матушкой я должен быть в этом плаще! – в отчаянии проговорил Баоюй. – А я, как назло, не успел надеть – и уже дырку прожег! Как тут не расстраиваться?
Цинвэнь не вытерпела, повернулась к Баоюю и сказала:
– Дайте посмотреть! Может, я смогу что-нибудь сделать?
Баоюй передал плащ Цинвэнь. Она придвинула лампу, внимательно посмотрела и промолвила:
– Здесь нужны золотые нитки из павлиньего пуха. Найдем точно такие и заштопаем так, что никто ничего не заметит.
– Нитки из павлиньего пуха у нас есть, – с улыбкой произнесла Шэюэ, – но кроме тебя никто не сможет заштопать!
– Что тут рассуждать? Как-нибудь соберусь с силами!
– Да как можно! – запротестовал Баоюй. – Едва стало легче, и уже за дела?
– Хватит болтать, я знаю, что делаю! – ответила Цинвэнь.
Она села на постели, поправила волосы, накинула одежду, но тут же почувствовала в голове свинцовую тяжесть, а во всем теле необычайную слабость, перед глазами поплыли круги, и она едва не упала на подушку. Но, чтобы не огорчить Баоюя, стиснула зубы и приказала Шэюэ вместе с ней сучить нитки. Одну из них приложила к плащу и сказала с улыбкой:
– Чуть-чуть отличается. Но, если заштопать, будет почти незаметно.
– Вот и прекрасно! – обрадовался Баоюй. – Где здесь найдешь русского швеца?
Цинвэнь подпорола подкладку, подставила бамбуковые пяльцы величиной с чайную чашку, вдела нитку в иголку и, наметив основу, стала наносить на нее узор, такой же, как на плаще. Цинвэнь была до того слаба, что после каждых пяти-шести стежков ложилась передохнуть.
Баоюй не отходил от постели и то предлагал Цинвэнь попить воды, то отдохнуть, то заботливо укрывал ее, то взбивал подушку.
– Шли бы лучше спать, – сердито сказала Цинвэнь. – А то от бессонной ночи у вас завтра глаза ввалятся. Каково тогда будет нам?!
Чтобы не волновать Цинвэнь, Баоюй не стал возражать и улегся, хотя заснуть все равно не мог.
Вскоре часы пробили четыре раза. Цинвэнь окончила работу и маленькой щеточкой осторожно подправляла торчавший на месте штопки пушок.
– Как замечательно ты заштопала! – воскликнула Шэюэ, – Если не присматриваться, совершенно незаметно!
Баоюй не вытерпел и потребовал, чтобы ему показали плащ.
– Как будто и не было дырки! – восхищенно вскричал он.
Цинвэнь была в полном изнеможении, у нее начался приступ кашля.
– Починить-то починила, но не так, как следовало бы… Больше не могу!.. – вымолвила она через силу и упала на подушку.
Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
– Об этом я и хотела потолковать с тобой, но все не решалась. У тебя и без того много забот. Перечить бы ты не стала, я знаю, а про себя подумала бы, что я люблю только внуков и внучек, а тебя совсем не жалею. Но раз ты сама об этом заговорила, тем лучше!
Тетушка Сюэ и госпожа Ли давно были здесь, а затем подоспели госпожи Син и Ю. И вот, воспользовавшись тем, что все в сборе, матушка Цзя обратилась к госпоже Ван:
– Я хочу сказать то, чего раньше не говорила, чтобы не перехвалить Фэнцзе и не вызвать вашего неудовольствия. Каждая из вас либо невестка, либо золовка, либо свекровь. Скажите откровенно, можете вы соперничать с Фэнцзе в умении хозяйничать, в расторопности?
– Такие женщины встречаются редко! – в один голос воскликнули тетушки и госпожа Ю. – И не ради приличия заботится она о младших и выказывает уважение старшим, а делает это искренне, от всего сердца.
– За это я и люблю ее, – промолвила матушка Цзя со вздохом. – Только боюсь, не кончится это добром. Уж слишком она умна!
– Ошибаетесь, бабушка! – воскликнула Фэнцзе, – хоть и говорят, что чересчур умные и дальновидные не живут долго, верить в это не надо. Вы, к примеру, в десять раз умнее меня! И вон до каких лет дожили! Как же вам удалось? А уж как вы меня хвалите, так я самое меньшее проживу в два раза дольше! По крайней мере еще тысячу лет. И умру лишь после того, как умрете вы!
Матушка Цзя, смеясь, ответила:
– Какой же интерес будет жить нам, двум старым красоткам, если остальные поумирают?
Эти слова были встречены дружным смехом.
Баоюй, чьи мысли были полностью заняты Цинвэнь, под первым же благовидным предлогом вернулся к себе. Едва он переступил порог, в нос ему ударил запах лекарств. В доме не было ни души, Цинвэнь лежала на кане с красным от жара лицом. Баоюй осторожно коснулся рукой ее лба и будто обжегся – он только что вошел с холода. Погрев над жаровней руки, он сунул их под одеяло и почувствовал, что Цинвэнь вся горит.
– Неужели Шэюэ и Цювэнь настолько безжалостны, что оставили тебя одну?
– Я велела Цювэнь поесть, – ответила Цинвэнь, – а Шэюэ о чем-то шушукается с Пинъэр. Они только что вышли. Наверное, осуждают меня, что я никак не могу поправиться.
– Пинъэр не такая, – возразил Баоюй. – Да она и не знала, что ты больна. Пришла к Шэюэ, вдруг увидела тебя в постели и сказала, будто пришла тебя навестить. Умные люди, попав в неловкое положение, всегда прибегают к лжи. Ведь ей все равно, лежишь ты в постели или ходишь на улицу. Вы давно дружите, и она не захочет ни с того ни с сего портить с тобой отношения.
– Все это так, – согласилась Цинвэнь. – Но у меня вдруг появилось такое чувство, будто она обманывает меня!
– Погоди, – сказал Баоюй, – пойду потихоньку послушаю, о чем они там говорят под окном, и все тебе расскажу.
Он проскользнул в дверь, ведущую во двор, неслышно подошел к окну и прислушался.
– Как ты его нашла? – донесся до него тихий голос Шэюэ.
– В тот день, когда обнаружилась пропажа, вторая госпожа Фэнцзе не велела мне поднимать шума, – ответила Пинъэр, – вышла из сада и приказала передать всем служанкам, чтобы очень осторожно узнавали, что да как. Мы подозревали служанку барышни Син Сюянь, она бедна и никогда таких дорогих вещей не видала – может быть, заметила, как я его обронила, и подобрала. Но каково было наше удивление, когда мы узнали, что браслет взяла одна из ваших служанок! Его нашла няня Сун и принесла нам…
Только теперь Баоюй понял, что речь идет о браслете, который недавно пропал у Пинъэр.
– Так вот, няня Сун принесла его нам и сказала, что браслет украла Чжуйэр, а она отняла его и пришла доложить второй госпоже Фэнцзе. Я взяла у старухи браслет и стала думать, что делать дальше. Баоюй в это время развлекался с вами и понятия ни о чем не имел, а говорить ему я не хотела. Ведь когда Лянъэр украла яшму, все обошлось, но целых два года люди злорадствовали, зная, что у вас случилось воровство. А сейчас снова появилась воровка, украла золото, и не в доме, а у соседей! Я уговорила няню Сун скрыть это от Баоюя и вообще держать язык за зубами, ведь подобные случаи позорят второго господина. Да и старая госпожа рассердилась бы, если б узнала. Попали бы в неловкое положение Сижэнь и остальные служанки. Поэтому, получив свой браслет, я так сказала второй госпоже Фэнцзе: «Я только что ходила к Ли Вань. И, представьте себе, браслет нашелся! Оказывается, я его уронила в снег, а теперь, когда начало таять, браслет засверкал на солнце, и я его подняла». Вторая госпожа Фэнцзе поверила мне. А сюда я пришла предупредить, чтобы остерегались воровки и не давали ей никаких поручений! Как только вернется Сижэнь, посоветуйтесь с ней, как избавиться от этой дряни, пока не поздно!
– Эта тварь немало повидала в жизни! – воскликнула Шэюэ. – Чем же ее так привлек этот браслет?
– Даже не знаю, сколько он стоит, – продолжала Пинъэр. – Все дело в том, что он принадлежит второй госпоже Фэнцзе, она называет его «ус краба» и говорит, что в нем очень дорогая жемчужина. Я никому, кроме тебя, об этом не говорила. Не дай бог, узнает Цинвэнь, устроит скандал. Ведь она вспыхивает, как порох. Так что смотри, будь осторожна!
Вскоре Пинъэр попрощалась и ушла.
Баоюй и радовался, и сердился. Потом вздохнул. Его радовало, что Пинъэр ему сочувствует; сердило то, что Чжуйэр оказалась воровкой. Вздохнул же он потому, что Чжуйэр, такая умница, совершила настоящую подлость.
Вернувшись в комнату, Баоюй передал слышанный разговор Цинвэнь и сказал:
– Видно, Пинъэр считает тебя самолюбивой. Она не хотела говорить тебе об этом, пока ты болеешь, а как только поправишься, все подробно расскажет.
Цинвэнь, выслушав Баоюя, от злости вытаращила глаза, нахмурила брови и хотела позвать Чжуйэр. Но Баоюй стал ее уговаривать:
– Не шуми, подведешь Пинъэр. А она и ко мне, и к тебе хорошо относится. Пинъэр заслуживает только благодарности, а воровку мы непременно выгоним.
– Пожалуй, вы правы, но как мне с собой совладать? – не унималась Цинвэнь.
– Выбрось это из головы, – сказал Баоюй, – успокойся и лечись.
Цинвэнь приняла лекарство, вечером опять приняла и ночью пропотела, но облегчения не почувствовала. Жар не проходил, голова разламывалась от боли, нос еще больше заложило, в ушах стоял звон.
На следующий день опять пришел доктор Ван, прописал другое лекарство, жар спал, но голова по-прежнему болела. Тогда Баоюй приказал Шэюэ дать больной понюхать табаку, чтобы она почаще чихала.
Шэюэ принесла стеклянную коробочку с двумя золотыми звездочками. Баоюй вытащил из нее заморскую эмалированную табакерку в виде обнаженной девушки с рыжими волосами и крылышками за спиной. Табакерка была наполнена дорогим табаком. Цинвэнь не интересовал табак, она лишь с любопытством рассматривала изображение девушки.
– Нюхай, а то выдохнется, – сказал Баоюй.
Цинвэнь взяла щепотку, сунула в нос, затем еще и еще. В носу защекотало, в голове закололо. Цинвэнь чихнула несколько раз, из носа потекло, из глаз полились слезы.
– Какой крепкий! – воскликнула девушка. – Скорее несите бумагу!
Девочка-служанка подала пачку тонкой бумаги, Цинвэнь взяла несколько листков, высморкалась.
– Ну что? – спросил Баоюй.
– Будто бы легче, – ответила Цинвэнь. – Только голова, как болела, так и болит.
– Лучше всего помогают лекарства заморские! – сказал Баоюй и приказал Шэюэ: – Сходи ко второй госпоже Фэнцзе. Попроси пластырь от головной боли. Я знаю, у нее есть. Называется «ифуна» или что-то в этом роде, пусть даст немного.
Спустя немного Шэюэ принесла пластырь, вырезала из шелка два кружочка величиной с ноготь, кончиком шпильки подцепила разогретый пластырь, намазала им кружочки, а Цинвэнь, глядя в зеркало, приложила кружочки к вискам.
– Ты, как заболела, ни разу не причесалась, стала лохматой, словно злой дух, а сейчас с этими кружочками у тебя вообще озорной вид, – засмеялась Шэюэ. – Вторая госпожа Фэнцзе часто пользуется этим пластырем, но у нее не так заметно. Вторая госпожа, – продолжала она, обращаясь к Баоюю, – велела напомнить, что завтра день рождения вашего дяди, и матушка велит вам его поздравить. Какой костюм приготовить? Это надо с вечера сделать, чтобы утром не суетиться.
– Мне все равно в чем ехать, что попадется под руку, то и надену, – ответил Баоюй. – Целый год только и знаем, что праздновать дни рождения!
Он вышел с намерением отправиться к Сичунь, посмотреть, как обстоят дела с картиной. Но прямо у ее дома заметил выходившую из ворот Сяоло, девочку-служанку Баоцинь.
– Ты куда? – окликнул ее Баоюй.
– К барышне Линь Дайюй, там сейчас обе наши барышни, – ответила Сяоло.
Услыхав это, Баоюй раздумал идти к Сичунь и последовал за Сяоло в павильон Реки Сяосян. Там он застал не только Баочай с младшей сестрой, но и Син Сюянь. Девушки сидели возле жаровни и болтали. Цзыцзюань, примостившись на кане у окна, занималась вышиванием.
– Только тебя здесь не хватало! – со смехом вскричали девушки при появлении Баоюя. – Возле жаровни больше нет места, так что к нам не пристраивайся.
– Вы словно сошли с картины «Красавицы в зимних женских покоях»! – улыбаясь, воскликнул Баоюй. – Как жаль, что я пришел слишком поздно! Ладно, я и на стуле посижу. Здесь, по крайней мере, теплее!
Он опустился на покрытый чехлом из беличьего меха стул, где имела обыкновение сидеть Дайюй. Огляделся и заметил на столе большое яшмовое блюдо, а на блюде – горшок с распустившимися нарциссами.
– Какие красивые! – воскликнул Баоюй. – Чем теплее, тем сильнее у них аромат. Но почему я их вчера не видел?
– Это подарок жены главного управляющего Лай Да барышне Сюэ Баоцинь, – ответила Дайюй. – Она подарила ей два горшка с нарциссами и два – с чашкоцветниками. Один горшок с нарциссами Баоцинь отдала мне, а с чашкоцветниками – Сянъюнь. Я сначала отказывалась, а потом приняла, чтобы не обидеть барышню. Если хочешь, возьми себе!
– У меня в комнате стоят две вазы с цветами, но разве их сравнишь с этими! – сказал Баоюй. – Я был бы рад их взять, но, по-моему, нехорошо дарить то, что тебе самой подарили!
– Я весь день подогреваю на огне лекарства, даже платья пропитались их запахом, где уж мне наслаждаться ароматом цветов! Да и они, пожалуй, пахнут теперь лекарствами. Так что забери их лучше себе!
– А ведь у меня в покоях тоже лежит больная, которой приходится подогревать лекарства, – улыбнулся Баоюй. – Неужели ты не знаешь?
– Странный ты какой-то! – заметила Дайюй. – Ведь я предложила от чистого сердца! Откуда мне знать, что делается у тебя дома? Ты ничего не сказал, а теперь удивляешься!
– Давайте завтра соберем наше поэтическое общество, – промолвил Баоюй, переводя разговор на другое. – Тема для стихов уже есть – будем воспевать нарциссы и чашкоцветники.
– Ладно тебе! – сказала Дайюй. – Уж лучше молчал бы о стихах. Неужели не совестно писать хуже всех и за это подвергаться штрафу? – И она ткнула пальцем в свою щеку, стыдя Баоюя.
– Зачем ты надо мной насмехаешься? – укоризненно покачал головой Баоюй. – Мне и так стыдно, а ты еще показываешь на щеку!
– У меня тоже приготовлены четыре темы для следующего нашего собрания, – вмешалась в разговор Баочай. – Пусть каждый напишет по четыре уставных стихотворения и по четыре станса. Первая тема: «Воспеваю вселенную». Стихотворение – пятисловное, а все слова рифмуются со словом «прежний»…
– Выходит, моя сестра хочет собрать общество не ради удовольствия, а совсем наоборот, – заметила Баоцинь. – То, что она предложила, разумеется, выполнимо, но в этом случае в стихотворении на каждой строчке встречались бы цитаты из «Книги перемен». А что тут интересного? Помню, когда мне было восемь лет, мы ездили с отцом на побережье западного моря скупать заморские товары. И встретили случайно девушку из страны Чжэньчжэнь. В свои пятнадцать лет она была настоящей красавицей с заморской картины. Золотая кольчуга и куртка из чужеземной парчи, на поясе – короткий меч, украшенный золотом и драгоценными каменьями. Рыжие волосы заплетены в косы и украшены агатами, кораллами, «кошачьим глазом», изумрудами. Да что там говорить! И на картине такую красавицу редко увидишь! Эта прелестная девушка изучила нашу поэзию, рассуждала о «Пятикнижии», умела сочинять уставные стихи и стансы. Отец попросил ее написать стихотворение ему на память, и она написала.
Все с изумлением слушали Баоцинь.
– Дорогая сестрица, не покажешь ли и нам это стихотворение? – попросил Баоюй.
– Увы! Оно хранится у меня в Нанкине! – ответила Баоцинь.
– Жаль, что я до сих пор нигде не побывал, ничего не видел! – воскликнул Баоюй.
– Ты нас обманываешь! – промолвила Дайюй, толкнув Баоцинь в бок. – Я видела, ты привезла с собой все вещи, и это стихотворение наверняка среди них. А говоришь, оно в Нанкине! Рассказывай другим, а я тебе не верю!
Баоцинь покраснела и ничего не ответила.
– Ах, эта Чернобровка! Никогда никому не верит! – воскликнула Баочай. – Умна чересчур!
– Если эти стихи у нее с собой, отчего не дать нам их почитать? – заметила Дайюй.
– Да разве найдет она их сейчас? – произнесла Баочай. – Раньше надо разобрать вещи. Корзины, сундуки, коробки – все свалено в кучу! А разберут их, непременно найдем и дадим почитать. Может быть, ты знаешь эти стихи наизусть? – обратилась Баочай к Баоцинь. – Прочти тогда нам!
– Отдельные строфы я запомнила. Только учтите, она чужестранка и ей трудно было писать.
– Погоди, не читай, – остановила сестру Баочай. – Надо, чтобы и Сянъюнь послушала.
Она позвала Сяоло и сказала:
– Пойди скажи барышне Сянъюнь, «одержимой поэзией», пусть придет послушать прекрасные стихи «красавицы из дальних краев» и приведет с собой «поэтическую дурочку».
Сяоло, смеясь, ушла, а через некоторое время за дверьми раздался голос Сянъюнь:
– Что у вас там за красавица приехала?
Вслед за тем она появилась на пороге, а за нею – Сянлин.
– Тебя еще не видно, но уже слышно, – рассмеялись все.
Баоцинь предложила Сянъюнь сесть и сказала, зачем ее звали.
– Что ж, читай скорее, – попросила Сянъюнь.
Баоцинь не заставила себя долго просить и прочла:
Это было вчерашней ночью:– Прекрасные стихи! – воскликнули все. – Чужестранка, а нам до нее далеко!
Красный терем во сне предстал мне.
А сегодняшней – край Хуаньхая[112]
Словно ожил в моих стихах.
Там ползли над островом тучи,
В гневе волны гребни бросали,
И, сгущаясь, клубясь, туманы
Проплывали в горных лесах…
А луна, как в древние годы,
Неизменно светла над нами,
Поменялись людские чувства —
То мельчанье, то глубина…
А воочию коль представить
Ивы ствол и весну в Ханьнани[113], —
Как же может не тронуть сердце
Столь стремительная весна?
Вошла Шэюэ и обратилась к Баоюю:
– Ваша матушка, второй господин, плохо себя чувствует и просила нас передать дяде, что не сможет к нему прийти.
– Непременно передам, – вскочив с места, ответил Баоюй и обратился к Баочай и Баоцинь: – Вы тоже будете у дяди?
– Нет, – ответила Баочай. – Но мы вчера отослали подарки.
Они поболтали еще немного и разошлись. Баоюй пропустил вперед сестер, когда Дайюй, обернувшись, спросила:
– Не знаешь, когда вернется Сижэнь?
– Скорее всего после похорон, – ответил Баоюй.
Дайюй хотела еще что-то сказать, но раздумала и произнесла лишь:
– Ладно, иди…
Баоюю тоже надо было сказать Дайюй многое, но он не решался и вдруг ни с того ни с сего выпалил:
– Я приду к тебе завтра!
Опустив голову, он сбежал с крыльца, потом обернулся:
– Кашель, наверное, не дает тебе спать? Сколько раз ты просыпаешься? Ночи теперь длиннее!
– Вчера мне стало немного легче, было только два приступа кашля, – ответила Дайюй. – Но все равно я спала только четвертую стражу – не больше.
– Я хочу сказать тебе что-то важное, – подойдя близко к Дайюй, тихо произнес юноша. – Помнишь, сестрица Баочай присылала тебе ласточкины гнезда…
В это время появилась наложница Чжао, она пришла навестить Дайюй, и Баоюй сразу умолк.
– Барышня, – спросила Чжао, – как вы себя чувствуете?
Дайюй поняла, что наложница была у Таньчунь, а к ней зашла по пути. Предложив наложнице сесть, Дайюй промолвила:
– Весьма признательна вам за внимание! Нынче так холодно, а вы не сочли за труд навестить меня!
Дайюй приказала служанке налить наложнице чаю и бросила выразительный взгляд на Баоюя. Тот понял и поспешил уйти.
Между тем настало время ужина. Баоюй навестил госпожу Ван, и та наказала ему на следующий день как можно раньше съездить к дяде. Возвратился он только к вечеру, проследил, чтобы Цинвэнь приняла лекарство, а затем, наказав ей не выходить из теплой комнаты, велел принести жаровню и распорядился, чтобы Шэюэ на ночь не уходила. О том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.
Утром, еще не рассвело, Цинвэнь разбудила Шэюэ.
– Вставай! – тормошила ее Цинвэнь. – Неужели не выспалась? Прикажи девочкам вскипятить для господина чай, а я разбужу его.
– Надо сперва разбудить Баоюя и помочь ему одеться, – сказала Шэюэ, – а вынести жаровню и позвать девчонок успеем. Сколько раз старые няньки твердили, чтобы Баоюй не заходил к тебе в комнату, а то заразится! Увидят, что мы вместе с ним, скандала не миновать!..
– Вот и я говорю то же самое! – поддакнула Цинвэнь.
Баоюя не пришлось долго будить. Он сразу проснулся, быстро оделся. Шэюэ велела девочке-служанке прибрать в комнате и лишь после этого позвала Цювэнь, чтобы прислуживала Баоюю.
Когда Баоюй привел себя в порядок, Шэюэ сказала:
– День нынче пасмурный, того и гляди, пойдет снег. Оделись бы потеплее.
Баоюй переоделся, после чего девочка-служанка подала ему чашку отвара из цзяньаньского лотоса с жужубом. Баоюй отпил немного, и Шэюэ поднесла ему блюдечко имбиря. Покончив с едой, юноша распорядился насчет Цинвэнь и отправился к матушке Цзя. Та еще спала, но ее разбудили, и она приказала тотчас же впустить внука. Едва переступив порог, Баоюй заметил Баоцинь, которая спала, повернувшись лицом к стене.
Матушка Цзя с ног до головы оглядела внука и, увидев, что на нем только короткая коричневая куртка с узкими рукавами, расшитая золотом и отороченная атласной бахромой, спросила:
– Снег идет?
– Пока нет, но небо в тучах, – ответил Баоюй.
Матушка Цзя приказала Юаньян:
– Принеси Баоюю плащ из павлиньего пуха, о котором я тебе вчера говорила!
– Слушаюсь, – ответила Юаньян, выходя из комнаты, и вскоре появилась снова с плащом в руках. Баоюй внимательно его осмотрел. Плащ сверкал золотом, переливался лазурью, как радуга, и совершенно не походил на тот, который Баоюй видел у Баоцинь.
– Это «кафтан», – объяснила матушка Цзя, – он соткан в России из павлиньего пуха. Недавно я подарила плащ из утиных перьев твоей сестрице Баоцинь, а этот дарю тебе.
Баоюй поклонился матушке Цзя и облачился в плащ.
– А теперь пойди покажись матери, – промолвила матушка Цзя.
Баоюй снова поклонился и уже направился к выходу, как вдруг заметил Юаньян. Она стояла прямо перед ним и терла глаза.
С того дня, как Юаньян дала клятву не выходить замуж, она ни разу не разговаривала с Баоюем, и он чувствовал себя очень неловко. Вот и сейчас Юаньян хотела убежать, но Баоюй ее спросил:
– Дорогая сестрица, идет мне этот плащ? Скажи!
Юаньян только рукой махнула и скрылась в комнате старой госпожи. Баоюю ничего не оставалось, как отправиться к госпоже Ван. От нее Баоюй вернулся к матушке Цзя и промолвил:
– Маме плащ очень понравился, но она сказала, что я недостоин его носить. И еще велела мне беречь его и не портить.
– Да, портить не нужно, – произнесла матушка Цзя. – Второго такого у меня нет, и даже при желании сшить его невозможно. – Она помолчала и снова обратилась к Баоюю: – Смотри, пойдешь к дяде, не пей лишнего! И возвращайся поскорее!
– Непременно! – ответил Баоюй и направился к выходу, сопровождаемый мамками. Здесь он увидел Ли Гуя, Ван Жуна, Чжан Жоцзиня, Чжао Ихуа, Цянь Шэна и Чжоу Жуя, которых сопровождали Бэймин, Баньцяо, Саохун и Чуяо. Слуги давно дожидались Баоюя, держа в руках узлы с матрацами для сидения и подушками. Одна из мамок что-то сказала слугам, и те помогли Баоюю сесть на коня. Ли Гуй и Ван Жун взяли в руки поводья, Цянь Шэн и Чжоу Жуй шли впереди, Чжан Жоцзинь и Чжао Ихуа – по бокам.
– Брат Чжоу Жуй и брат Цянь Шэн, – попросил Баоюй, – давайте поедем через боковые ворота, а то возле кабинета отца мне придется спешиться.
– Но вашего отца нет сейчас дома, – возразил Чжоу Жуй, – кабинет на замке, и вовсе незачем слезать с коня.
– Неважно, что отца нет дома, все равно надо спешиться, – ответил Баоюй.
– Совершенно верно, господин, – поддакнули Цянь Шэн и Ли Гуй. – Если господин Лай Да или второй господин Линь Чжисяо заметят, что вы не спешились, они станут вас укорять в непочтении к отцу. А больше всех достанется нам, господа скажут, что мы не учим вас правилам приличия.
Итак, Чжоу Жуй и Цянь Шэн повели Баоюя к боковым воротам. В это время к ним подошел Лай Да. Баоюй придержал коня и хотел соскочить на землю, но Лай Да схватил его за ногу. Тогда Баоюй привстал в стременах и, улыбаясь, произнес несколько вежливых фраз.
Неожиданно появился мальчик-слуга, а с ним не то два, не то три десятка людей с метлами и корзинами. Увидев Баоюя, они почтительно вытянулись и остановились возле стены, и только мальчик-слуга, старший над ними, несколько раз поклонился Баоюю и справился о его здоровье. Баоюй не знал, как зовут мальчика. Он улыбнулся, приветливо ему кивнул и поехал дальше. Лишь после этого мальчик сделал знак людям продолжать путь.
За боковыми воротами Баоюя ждали Ли Гуй, шестеро мальчиков-слуг и еще несколько конюхов, державших под уздцы с десяток коней. Как только Баоюй миновал ворота, слуги вскочили в седла и последовали за ним. Шествие открывал ехавший впереди Ли Гуй. Но рассказывать об этом подробно мы не будем.
А теперь вернемся к Цинвэнь. Она без конца принимала лекарства, но продолжала болеть и вовсю поносила врачей.
– Только и знают, что выманивать деньги, а лечить не умеют!
– Да уймись ты! – пыталась успокоить ее Шэюэ. – Вспомни пословицу: «Болезнь обрушивается внезапно и тянется, как длинная нить». Только эликсир бессмертия Лао-цзы мог бы сразу помочь. Наберись терпения, полечись несколько дней, и все пройдет. А будешь злиться, только самой себе навредишь.
Уговоры не возымели действия, и Цинвэнь сорвала гнев на девочках-служанках:
– Куда они запропастились? Пользуются тем, что я заболела, и совсем обнаглели. Вот поправлюсь, шкуру с них спущу!
Услышав это, в комнату вбежала перепуганная Динъэр:
– Что прикажете, барышня? – спросила она.
– А где остальные? Передохли, что ли? – напустилась на нее Цинвэнь. В этот момент в комнату неторопливыми шагами вошла Чжуйэр.
– Вы только поглядите на эту паршивку! – еще больше распалилась Цинвэнь. – Никогда не явится сразу, ждет особого приглашения! Зато, когда раздают деньги или фрукты, она тут как тут! Ну-ка, подойди ближе! Не тигр же я, не съем!
Чжуйэр робко приблизилась. Забыв о холоде, Цинвэнь сбросила одеяло и, схватив лежавшую рядом с подушкой ухочистку, больно уколола девочку в руку, крикнув:
– Не руки, а грабли, ни на что не годны! Нитку в иголку вдеть не умеешь, только и знаешь таскать что повкуснее да обжираться! Такую тупицу, неряху и сплетницу лучше всего вообще заколоть!
Чжуйэр вскрикнула, и Шэюэ поспешила оттащить ее в сторону. Она уговорила Цинвэнь лечь в постель и сказала:
– Ведь ты только что пропотела, а скачешь по комнате! Умереть захотелось? Выздоровеешь, тогда и поколотишь ее!
Но не так-то легко было урезонить Цинвэнь. Она велела позвать мамку Сун и сказала:
– Второй господин Баоюй наказал передать вам, что Чжуйэр ленива, отлынивает от поручений, ругает тихонько Сижэнь, когда та велит ей что-нибудь сделать. Сегодня же надо выгнать ее, чтобы завтра второй господин Баоюй мог об этом доложить своей матушке.
Мамка сразу поняла, что дело с браслетом раскрылось, и промолвила:
– Все это так, но давайте дождемся возвращения барышни Хуа Сижэнь и обо всем ей расскажем. А выгнать девочку никогда не поздно.
– Второй господин Баоюй строго-настрого приказал сделать это сейчас же! – закричала Цинвэнь. —При чем тут «барышни Хуа» или «барышни Цао»?[114] Мы и без них знаем, как поступить! Слушай, что тебе говорят: сейчас же позови кого-нибудь из ее родных, и пусть забирают ее отсюда!
– Не волнуйся! – поддакнула Шэюэ. – Все равно Чжуйэр выгонят. И чем раньше, тем лучше!
Мамке Сун ничего не оставалось, как передать матери Чжуйэр, чтобы та пришла за дочерью.
Мать Чжуйэр не замедлила явиться и принялась укорять Цинвэнь:
– Нехорошо вы поступаете, барышня! Если что не так, поучите девочку, зачем же выгонять! Хотя бы из уважения к нам оставьте ее!
– Говорите с Баоюем, я тут ни при чем, – оборвала ее Цинвэнь.
– Да разве я посмею? – усмехнулась женщина. – Ведь он все равно сделает так, как скажете вы! Вы, например, можете называть господина по имени, а я не могу, это сочтут дерзостью с моей стороны.
Цинвэнь побагровела от злости и закричала:
– Тебе не нравится, что я назвала господина по имени! Иди пожалуйся на меня старой госпоже, скажи, что такую грубиянку следует выгнать!..
– Вы, тетушка, пока уведите дочку, – посоветовала Шэюэ, – а потом будете разбираться! Здесь не место для ссор! Да и вряд ли кто-нибудь рискнет нам перечить! Разве что жены господ Лай Да и Линь Чжисяо. И то вряд ли. Да, Цинвэнь назвала второго господина по имени, но ведь это приказ старой госпожи. Все мы с самого детства так зовем господина. Когда он родился, старая госпожа велела расклеить по всему дому листочки с его именем, чтобы отвести от него несчастья. Даже водоносы и золотари называют господина по имени! А мы чем хуже?! Вчера жена господина Линь Чжисяо назвала Баоюя господином – так старая госпожа сделала ей выговор!.. К тому же не станем мы всякий раз называть Баоюя господином, пока докладываем о нем его бабушке или матери. Мы произносим «Баоюй» не менее чем двести раз в день. А вы, тетушка, вздумали нас пугать! Придите и послушайте, как мы зовем второго господина при бабушке да при матушке, тогда не будете удивляться. Вы просто не знаете заведенных в доме порядков, потому что все время дежурите у третьих ворот и даже не видите старую госпожу. В этих покоях вам вообще не положено находиться! Увидят – обвинят в нарушении порядка. Так что забирайте свою дочь и уходите поскорее. А после можете попросить жену Линь Чжисяо уговорить второго господина Баоюя взять Чжуйэр обратно. Людей у нас в доме много, и если каждый будет бегать сюда, мы даже фамилию не успеем спросить.
Шэюэ позвала девочку-служанку и велела ей мокрой тряпкой вытереть пол в том месте, где стояла мать Чжуйэр. Женщина молча проглотила обиду и, едва сдерживая гнев, поспешила увести дочь, чтобы не навлечь беды. Ее остановила мамка Сун и сказала:
– Ты и в самом деле не понимаешь приличий! Твоя дочка прислуживала в покоях господина вместе с другими служанками и на прощанье должна была им поклониться. Подносить подарки не обязательно, а долг вежливости выполнить надо! А она повернулась и ушла. Как же так?
Пришлось Чжуйэр вернуться. Она поклонилась Цинвэнь и Шэюэ, попрощалась с Цювэнь и остальными служанками. Но те даже не глянули в ее сторону. Матери было больно за дочь, но она слова не смела сказать, так и ушла.
Что до Цинвэнь, то после скандала ей стало хуже и до самого вечера она металась в жару, пока не пришло время зажигать лампы. Вернулся Баоюй, он был чем-то расстроен, то и дело вздыхал и охал.
Шэюэ стала спрашивать, что случилось.
– Утром бабушка по доброте своей подарила мне плащ, а я случайно его прожег! – признался Баоюй. – Хорошо еще, что стемнело и бабушка с матушкой ничего не заметили!
Он снял плащ и отдал Шэюэ. Девочка поглядела и нашла дырку шириной с палец.
– Это от грелки для рук! – заметила она. – Ничего, отнесем швецу, он починит.
Она завязала плащ в узел и велела мамке отнести плащ швецу.
– Пусть сделает до утра, – наказывала она, – но смотри, чтобы старая госпожа и госпожа не узнали.
Женщины долго не было, наконец она вернулась и сказала:
– Была я у ткачей и швецов, у вышивальщиц и кружевниц, – никто не знает, что за ткань на плаще, и потому не решается брать плащ в починку.
– Что же делать?! – всполошилась Шэюэ. – В таком виде его нельзя надевать!
– Скоро первый день Нового года, и по желанию бабушки с матушкой я должен быть в этом плаще! – в отчаянии проговорил Баоюй. – А я, как назло, не успел надеть – и уже дырку прожег! Как тут не расстраиваться?
Цинвэнь не вытерпела, повернулась к Баоюю и сказала:
– Дайте посмотреть! Может, я смогу что-нибудь сделать?
Баоюй передал плащ Цинвэнь. Она придвинула лампу, внимательно посмотрела и промолвила:
– Здесь нужны золотые нитки из павлиньего пуха. Найдем точно такие и заштопаем так, что никто ничего не заметит.
– Нитки из павлиньего пуха у нас есть, – с улыбкой произнесла Шэюэ, – но кроме тебя никто не сможет заштопать!
– Что тут рассуждать? Как-нибудь соберусь с силами!
– Да как можно! – запротестовал Баоюй. – Едва стало легче, и уже за дела?
– Хватит болтать, я знаю, что делаю! – ответила Цинвэнь.
Она села на постели, поправила волосы, накинула одежду, но тут же почувствовала в голове свинцовую тяжесть, а во всем теле необычайную слабость, перед глазами поплыли круги, и она едва не упала на подушку. Но, чтобы не огорчить Баоюя, стиснула зубы и приказала Шэюэ вместе с ней сучить нитки. Одну из них приложила к плащу и сказала с улыбкой:
– Чуть-чуть отличается. Но, если заштопать, будет почти незаметно.
– Вот и прекрасно! – обрадовался Баоюй. – Где здесь найдешь русского швеца?
Цинвэнь подпорола подкладку, подставила бамбуковые пяльцы величиной с чайную чашку, вдела нитку в иголку и, наметив основу, стала наносить на нее узор, такой же, как на плаще. Цинвэнь была до того слаба, что после каждых пяти-шести стежков ложилась передохнуть.
Баоюй не отходил от постели и то предлагал Цинвэнь попить воды, то отдохнуть, то заботливо укрывал ее, то взбивал подушку.
– Шли бы лучше спать, – сердито сказала Цинвэнь. – А то от бессонной ночи у вас завтра глаза ввалятся. Каково тогда будет нам?!
Чтобы не волновать Цинвэнь, Баоюй не стал возражать и улегся, хотя заснуть все равно не мог.
Вскоре часы пробили четыре раза. Цинвэнь окончила работу и маленькой щеточкой осторожно подправляла торчавший на месте штопки пушок.
– Как замечательно ты заштопала! – воскликнула Шэюэ, – Если не присматриваться, совершенно незаметно!
Баоюй не вытерпел и потребовал, чтобы ему показали плащ.
– Как будто и не было дырки! – восхищенно вскричал он.
Цинвэнь была в полном изнеможении, у нее начался приступ кашля.
– Починить-то починила, но не так, как следовало бы… Больше не могу!.. – вымолвила она через силу и упала на подушку.
Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
Глава пятьдесят третья
Во дворце Нинго перед Новым годом совершают жертвоприношение;
Во дворце Жунго во время Праздника фонарей устраивают пир
Итак, Баоюй, заметив, что Цинвэнь очень устала, приказал девочкам-служанкам растереть ей спину.
Не прошло время, достаточное, чтобы пообедать, как уже рассвело. Прежде, чем выйти из дому, Баоюй велел пригласить доктора Вана и тот не замедлил явиться. Он проверил пульс у больной и сказал:
– А ведь вчера ей было лучше! Что же случилось? Может быть, она съела лишнего? Или же переволновалась? Простуда почти прошла, но теперь, после того как больная пропотела, надо особенно соблюдать осторожность, а то дело может кончиться плохо.
Вскоре после ухода доктора принесли выписанный им рецепт, и Баоюй увидал, что там нет уже снадобий от простуды, а вместо них появились укрепляющие средства: гриб фулин, ретания, зоря и прочие.
Баоюй велел приготовить новое лекарство и со вздохом сказал:
– Что же это получается? Если произойдет несчастье, виноват буду я?
– Дорогой мой господин! – отвечала Цинвэнь, бессильно опустив голову на подушку. – Не чахотка же у меня!
На некоторое время Баоюю пришлось отлучиться, но уже в полдень, сославшись на нездоровье, он вернулся к себе. Надобно сказать, что Цинвэнь никогда не занималась умственным трудом, только физическим, ела и пила в меру, голодать ей тоже не приходилось, поэтому она отличалась крепким здоровьем.
Во дворце Жунго и слуги, и господа обычно лечили простуду голодом, лекарства были на втором плане. Их начинали принимать после двух-трех дней голодания. Так же лечилась и Цинвэнь, но она потеряла много сил, и необходимо было их восстанавливать. На пользу ей пошло то, что в последние дни девушки, жившие в саду Роскошных зрелищ, ели отдельно от взрослых, и Баоюй мог без труда заказывать для Цинвэнь то отвары, то соусы. Но об этом мы рассказывать не будем.
Тем временем после похорон матери вернулась Сижэнь и Шэюэ ей рассказала о том, что Чжуйэр за воровство выгнали.
Сижэнь ничего не могла возразить, лишь заметила:
– Уж очень поторопились…
Погода стояла холодная, и Ли Вань тоже схватила простуду; у госпожи Син началось воспаление глаз, поэтому Инчунь и Син Сюянь неотлучно находились возле нее, ухаживали, подавали лекарства; старший брат Ли Вань на несколько дней забрал к себе погостить тетушку Ли, Ли Вэнь и Ли Ци; Баоюй был расстроен из-за. Сижэнь – в своем горе она была безутешна и без конца вспоминала мать, Цинвэнь еще не оправилась от болезни. В общем, неприятностей и забот хватало у всех и поэтическим обществом никто не интересовался.
Шел двенадцатый месяц, близились проводы старого года. Госпожа Ван и Фэнцзе готовилась к встрече Нового года.
Ван Цзытэн, получивший должность инспектора девяти провинций, отлучился по служебным делам. Цзя Юйцунь получил повышение в звании и был назначен начальником военного ведомства и членом государственного совета.
Но рассказывать об этом подробно мы здесь не будем.
А теперь вернемся во дворец Нинго и посмотрим, чем был занят все это время Цзя Чжэнь.
Незадолго до Нового года Цзя Чжэнь приказал открыть родовой храм предков, хорошенько прибрать там и расставить необходимую утварь. Он также велел убрать одну из верхних комнат и развесить в ней портреты предков.
Перед Новым годом было столько дел, что во дворцах Нинго и Жунго все, начиная с хозяев и кончая слугами, буквально с ног сбились.
Как раз когда во дворце Нинго госпожа Ю вместе с женой Цзя Жуна готовила вышивки, собираясь поднести их матушке Цзя к Новому году, неожиданно появилась служанка, неся на чайном подносе несколько слитков серебра, и доложила:
– Это Ван Син принес долг! Здесь сто пятьдесят три ляна, шесть цяней и семь долей серебра, серебро разной пробы – всего двести двадцать слитков.
Служанка протянула поднос госпоже Ю, и та увидела груду серебряных слитков самой различной формы: цветка сливы, бегонии, писчей кисти, жезла жуи.
– Унеси их и передай Ван Сину, – приказала госпожа Ю, – пусть немедленно принесет обычные слитки.
Служанка ушла. Вскоре явился обедать Цзя Чжэнь, и жена Цзя Жуна поспешила удалиться.
– Получены ли деньги, милостиво отпущенные нам государем на весенние жертвоприношения? – спросил Цзя Чжэнь у госпожи Ю.
– Нынче отправили за ними Цзя Жуна, – ответила та.
– Мы и сами могли без труда израсходовать несколько лишних лянов, но должны быть признательны государю за его небесную милость, – сказал Цзя Чжэнь. – Как только получим деньги, надо сразу же их отослать во дворец Жунго старой госпоже, чтобы устроила на них жертвоприношение предкам. Прежде всего надо пользоваться милостями государя, а уж потом уповать на счастье предков! Даже девять тысяч лянов серебра могли бы истратить на жертвоприношения предкам, но это не сделало бы нам чести; весьма лестно для нас, что сам государь осыпает нас милостями и дарит нам счастье! Но много ли семей богатых, как наша? Две-три – не больше. А на какие деньги совершать жертвоприношения обедневшим чиновникам, как не на жалуемые государем? Поистине государь печется о своих подданных, безгранична милость его.
– Что верно, то верно, – поддакнула госпожа Ю.
В это время появилась служанка и доложила:
– Господин, ваш сын возвратился.
Цзя Чжэнь велел привести Цзя Жуна. И тот вскоре вошел с желтым мешочком в руке.
– Где тебя носит весь день? – строго спросил отец.
– За деньгами ездил. Сегодня их выдавали не в ведомстве церемоний, как обычно, а в кладовых застольного приказа[115], – ответил Цзя Жун. – Вот я и задержался немного. Ведающие кладовыми велели передать вам поклон. Сказали, что давно не виделись с вами, но то и дело о вас вспоминают.
– Так уж и вспоминают, – усмехнулся Цзя Чжэнь. – Просто ждут от меня подарков и угощения. Ведь близится конец года!
Он взял у сына мешочек, перевязанный ленточкой, с надписью «милости высочайшего непреходящи» и несколькими печатями приказа жертвоприношений при ведомстве церемоний. Затем шли иероглифы помельче: «Такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года серебро в количестве стольких-то лянов, жалуемое государем на жертвоприношения Нинго-гуну Цзя Яню и Жунго-гуну Цзя Фа, получил сполна офицер императорской гвардии Цзя Жун». И наконец, красной тушью была сделана надпись: «Ведающий кладовыми такой-то».
Пробежав глазами написанное, Цзя Чжэнь быстро пообедал, переоделся, приказал Цзя Жуну взять серебро и вместе с ним отправился во дворец Жунго. Вначале они засвидетельствовали свое почтение матушке Цзя и госпоже Ван, затем навестили Цзя Шэ и госпожу Син, после чего возвратились домой.
Мешочек из-под серебра Цзя Чжэнь велел сжечь в жертвеннике храма предков, а потом приказал Цзя Жуну:
– Пойди ко второй тете во дворец Жунго и спроси, наметила ли она день для новогоднего угощения. Пусть составит список приглашенных, чтобы мы не пригласили их на тот же самый день. В прошлом году из-за нашей небрежности несколько семей получили по два приглашения на один и тот же день и, возможно, подумали, что мы нарочно решили устроить общее угощение, чтобы избавиться от лишних хлопот.
Цзя Жун ушел и вскоре принес список приглашенных на новогоднее празднество.
Цзя Чжэнь просмотрел список, велел передать его Лай Шэну и предупредить, чтобы он по ошибке не послал приглашения тем, кто уже приглашен во дворец Жунго.
После этого Цзя Чжэнь решил посмотреть, как расставляют в залах ширмы, развешивают украшения, протирают столы, а также золотую и серебряную утварь.
К нему подошел мальчик-слуга с письмом и счетом в руках.
– Приехал староста У из деревни Хэйшаньцунь, – доложил он Цзя Чжэню.
– Старый болван! – вскричал Цзя Чжэнь. – Не мог раньше приехать!
Цзя Жун взял у слуги письмо и счет и протянул Цзя Чжэню. Но Цзя Чжэнь, заложив руки за спину, принялся читать бумаги, не беря их у сына:
«Покорный слуга, староста У Цзиньсяо, – значилось в письме, – почтительно кланяется господину и госпоже, желает им всяческого счастья и благополучия, а также справляется о здоровье молодых господ и барышень. Он искренне желает господам в новом году великого благоденствия, славы и уважения, повышения в чинах, прибавки жалованья и осуществления всех желаний».
– Забавно пишут деревенские люди! – заметил Цзя Чжэнь.
– Это неважно, отец, – улыбаясь, промолвил Цзя Жун. – Главное, что он желает вам счастья!
Он развернул счет и показал отцу. Тот прочел:
«Крупных оленей – тридцать штук.
Сайгаков – пятьдесят штук.
Косуль – пятьдесят штук.
Сиамских свиней – двадцать штук.
Свиней танчжу – двадцать штук.
Свиней лунчжу – двадцать штук.
Диких кабанов – двадцать штук.
Соленой свинины – двадцать туш.
Диких баранов – двадцать штук.
Молодых барашков – двадцать штук.
Вареной домашней баранины – двадцать туш.
Вяленой баранины – двадцать туш.
Осетров – двести штук.
Рыбы разных сортов – двести цзиней.
Трепангов – пятьдесят цзиней.
Вяленых кур, уток и гусей – по двести штук.
Живых кур, уток и гусей – по двести штук.
Фазанов и диких кошек – по двести штук.
Медвежьих лап – двадцать пар.
Оленьих языков – пятьдесят штук.
Говяжьих языков – пятьдесят штук.
Сушеных моллюсков – двадцать цзиней.
Орехов, персиков и абрикосов – по два мешка.
Креветок крупных – пятьдесят пар.
Сушеных мелких креветок – двести цзиней.
Отборного древесного угля – тысяча цзиней.
Угля второго сорта – две тысячи цзиней.
Шлифованного индийского риса – два даня[116].
Хворосту и дров – тридцать тысяч цзиней.
Голубого клейкого риса – пятьдесят ху[117].
Белого клейкого риса – пятьдесят ху.
Суходольного риса – пятьдесят ху.
Зерна других сортов – по пятьдесят ху.
Риса низшего сорта – тысяча даней.
Сушеных овощей – одна повозка.
За проданный скот и зерно наличными – две тысячи пятьсот лянов серебра.
Помимо этого ваш слуга в знак уважения дарит вам:
Оленей живых – две пары.
Зайцев белых – четыре пары.
Зайцев серых – четыре пары.
Фазанов пестрых – две пары.
Уток заморских, привезенных с запада, – две пары».
– Приведите старосту! – распорядился Цзя Чжэнь, просмотрев счет.
Появился У Цзиньсяо. Еще издали он опустился на колени, низко поклонился и справился о здоровье Цзя Чжэня.
Цзя Чжэнь приказал слугам его поднять и подвести поближе:
– А ты еще крепкий! Сам приехал…
– Уважаемый господин, не стану вас обманывать, – произнес У Цзиньсяо. – Мои дети привыкли ходить пешком, к тому же им хочется поглядеть столицу, где живет Сын Неба! Но пока я боюсь их отпускать, мало ли что может случиться в пути. Вот пройдет несколько лет, тогда дело другое.
– Сколько же дней ты сюда добирался? – осведомился Цзя Чжэнь.
– Скажу вам откровенно, почтенный господин, – ответил У Цзиньсяо. – Ехали мы месяц и два дня. Я все боялся, если не поспею к сроку, вы рассердитесь. Снега нынче было много, сугробы в четыре-пять чи, а потом вдруг потеплело и дороги развезло, вот и пришлось немного задержаться!
– А я-то думаю, куда же ты запропастился? – съехидничал Цзя Чжэнь. – Твой счет я прочитал, ну а теперь признайся, старый мошенник, сколько денег положил в кубышку?
У Цзиньсяо приблизился и доложил:
– Господин, урожай в нынешнем году плохой. С третьего до восьмого месяца лили дожди; ясные дни наперечет были. А в девятом месяце град побил посевы, и не только посевы, скотину и людей на двести – триста ли в округе. Каждая градина – величиной с чайную чашку. Вот такие дела! Я не посмел бы соврать, поверьте!
– По моим подсчетам, ты должен был в нынешнем году привезти самое меньшее пять тысяч лянов серебра! – нахмурившись, произнес Цзя Чжэнь. – А это разве деньги? У меня всего не то восемь, не то девять имений и два из них страдают от наводнений и засухи! К тому же старосты все мошенники. Хотите оставить меня на Новый год без денег?
– Вам, господин, грех жаловаться, – возразил У Цзиньсяо. – Дела у вас обстоят прекрасно! Посмотрели бы, в каком положении мой младший брат! А ведь он живет всего в ста ли от меня! Он управляет восемью имениями дворца Жунго, они в несколько раз больше ваших владений, а доход от них в нынешнем году составляет всего две-три тысячи лянов серебра. Там ничего не уродилось и все голодают.
– Допустим, – согласился Цзя Чжэнь. – Но меня с ними сравнивать нечего. В нашем доме не отмечали никаких знаменательных событий и лишних расходов не было. Я сколько получаю, столько и расходую, если же расходы превышают доходы – экономлю. Когда же речь идет о жалованье, подарках и угощениях, особой щедрости не проявляю, как они, чтобы соблюсти свое достоинство. Расходы во дворце Жунго год от года растут, там попросту транжирят деньги вместо того, чтобы увеличивать доходы. Сколько они имущества промотали за последние год-два! С кого же требовать деньги, как не со старост?
– Конечно, во дворце Жунго расходов прибавилось, – согласился У Цзиньсяо. – Но разве матушка-государыня – пусть здравствует она десять тысяч лет – не помогает им?
Цзя Чжэнь, смеясь, ответил:
– Ну что за чушь ты плетешь! Слушать неохота!
– Ты приехал из деревни, – обратился Цзя Жун к У Цзиньсяо, – и наших дел тебе не понять! Ведь не может наша государыня даже при желании подарить нам императорские кладовые. Ну, пожалует на праздник шелк и всякие там золотые безделушки. А весят эти безделушки не более ста лянов, что равно примерно тысяче лянов серебра. А что такое тысяча лянов?! Сколько денег утекло за последние два года! Во время одного только визита государыни на устройство сада ушло столько, что и поверить трудно. Стоит государыне еще один-два раза навестить родных, и мы разоримся!
– Деревенские не привыкли вникать в суть дела, – поддакнул Цзя Чжэнь. – Посмотришь на кипарис – он будто бы крепкий, а внутрь заглянешь – весь сгнил!
Цзя Жун с улыбкой промолвил:
– Дворец Жунго постепенно приходит в упадок. Недавно я слышал, как вторая тетушка Фэнцзе советовалась с Юаньян, не заложить ли им тайком вещи старой госпожи.
– Это все выдумки Фэнцзе! – ответил Цзя Чжэнь. – Не до такой же степени они обеднели! Конечно, расходы растут, тратить приходится много, на чем экономить, Фэнцзе не знает, вот и растрезвонила всем, будто они обеднели. А я подумал, прикинул и вижу, что ничего страшного пока нет!
С этими словами он приказал слугам проводить У Цзиньсяо и хорошенько его угостить.
Итак, Цзя Чжэнь распорядился приготовить все необходимое для жертвоприношений предкам, взять понемногу всего, что привез У Цзиньсяо, и велел Цзя Жуну отвезти это во дворец Жунго; кое-что он оставил для себя и своей семьи, а остальное приказал разложить на террасе, позвать младших родственников из рода Цзя и раздать им. После этого Цзя Чжэнь принял подарки, присланные из дворца Жунго для жертвоприношений предкам и для него самого.
Когда все приготовления были окончены, Цзя Чжэнь надел туфли, облачился в накидку из меха дикой кошки, приказал слугам расстелить на террасе перед залом матрац из волчьей шкуры и расположился на нем, чтобы погреться на солнышке, а заодно понаблюдать, как младшие родственники будут получать новогодние подарки.
Вдруг он увидел Цзя Циня, который тоже пришел за подарками.
– А ты зачем здесь? – спросил Цзя Чжэнь. – Кто тебя звал?
– Узнал, что вы будете раздавать подарки, господин, вот и пришел, – ответил Цзя Цинь, почтительно вытянувшись.
– Это подарки для тех, у кого нет ни доходов, ни заработков, – строго произнес Цзя Чжэнь. – В прошлые годы ты ничего не зарабатывал, потому и получал подарки, а сейчас ведаешь делами храма во дворце Жунго, присматриваешь за даосскими и буддийскими монахинями и получаешь жалованье. К тому же жалованье монахинь проходит через твои руки! И у тебя еще хватило совести явиться за подарком! Ну и жадный же ты! Посмотришь, как ты одет, сразу скажешь, что у тебя водятся деньги!
– У нас в семье много ртов и расходы большие, – робко возразил Цзя Цинь.
– Нечего меня морочить! – с холодной усмешкой произнес Цзя Чжэнь. – Думаешь, я не знаю, что ты в храме творишь? Разумеется, там ты хозяин и никто не смеет тебе перечить. Храм далеко, деньги у тебя есть, вот ты и безобразничаешь! Всяких бродяг по ночам собираешь, играешь в азартные игры, баб водишь, с мальчишками забавляешься! И после всего еще за подарком явился! Я тебе покажу подарки! А палки не хочешь?! Вот погоди, после Нового года поговорю с твоим вторым дядей, пусть выгонит тебя вон!
Цзя Цинь стоял весь красный от стыда, не смея слово вымолвить.
В это время вошел слуга и доложил:
– Из дворца Бэйцзинского вана привезли подарки – парные надписи на шелку и кошельки.
Цзя Чжэнь велел Цзя Жуну принять подарки, прогнал Цзя Циня и, когда все подарки были розданы, возвратился в комнату, куда госпожа Ю принесла ему поесть.
За ночь не случилось ничего, о чем стоило бы рассказывать. Да и о том, сколько хлопот было на следующий день, тоже слушать неинтересно.
Наступил наконец двадцать девятый день последнего месяца старого года. Приготовления к празднику были закончены. В обоих дворцах развесили новые изображения духов – хранителей ворот[118] и парные надписи; свежеотполированные заклинательные доски из персикового дерева[119] блестели как новые.
Все двери и ворота во дворце Нинго были распахнуты настежь. По обе стороны парадного крыльца ярко горели красные праздничные свечи, похожие на двух золотых драконов.
На следующий день матушка Цзя и остальные титулованные дамы облачились в парадную одежду, соответствующую званию и положению, сели в просторные паланкины, несомые восемью носильщиками, и в сопровождении остальных родственников отправились в императорский дворец на церемонию поздравления государя с праздником. Возвратившись из дворца, матушка Цзя вышла из паланкина возле теплых покоев дворца Нинго, где ее ожидали младшие члены рода Цзя, и направилась в храм предков. Все последовали за нею.
Баоцинь впервые переступала порог храма предков рода Цзя и старалась быть особенно внимательной, чтобы не нарушить заведенного порядка. Но любопытство нет-нет да и брало верх, и она с интересом рассматривала внутренние помещения храма.
Надо сказать, что храм этот располагался на отдельном дворе у западной границы дворца Нинго. Двор был обнесен высокой оградой, окрашенной черным лаком, с огромными воротами; над воротами висела доска с надписью: «Храм предков рода Цзя», а ниже было написано: «Сделана собственной рукой Ван Сисяня, императорского наставника и распорядителя академии Ханьлинь». По обе стороны от входа – вертикальные парные надписи, гласившие:
Прямо от ворот внутрь двора вела мощенная камнем дорожка, обсаженная голубыми соснами и бирюзовыми кипарисами, а в конце ее на возвышении были расставлены древние бронзовые треножники, чаши и другая ритуальная утварь.
Над входом в храм висела доска с собственноручной надписью покойного государя: «Блещут, как звезды, помощники трона», а по обе стороны от входа – вертикальные парные надписи, тоже принадлежавшие кисти государя:
Церемонией жертвоприношения распоряжался Цзя Цзин, старший в роде, ему помогал Цзя Шэ; Цзя Чжэнь подавал жертвенные кубки, Цзя Лянь и Цзя Цун – жертвенные деньги, Баоюй держал курительные свечи, Цзя Чан и Цзя Лин – коврик, который должны были постелить перед Цзя Цзином, когда тот опустится на колени и будет кланяться предкам. Они же следили за воскуриванием благовоний. Служанки в черных одеяниях играли на музыкальных инструментах. После третьего возлияния жертвенного вина были совершены необходимые поклоны, сожжены бумажные деньги, музыка прекратилась – и все наконец вышли из храма.
Родные окружили матушку Цзя и проводили в главный парадный зал с парчовыми пологами, пестрыми ширмами и ароматными свечами.
В центре висели на стене портреты основателей рода – Нинго-гуна и Жунго-гуна, облаченных в шелковые одеяния с узорами из драконов, перехваченные яшмовыми поясами. Рядом с ними висели портреты других членов рода.
Цзя Син, Цзя Чжи и другие младшие родственники выстроились рядами, от внутренних ритуальных ворот до террасы перед главным парадным залом, окруженной балюстрадой. У балюстрады стояли Цзя Цзин и Цзя Шэ. За балюстрадой расположились женщины. Остальные члены семьи, а также слуги остались за ритуальными воротами.
У ритуальных ворот приношения духам принимали Цзя Син и Цзя Чжи и по старшинству передавали их дальше, к балюстраде. Здесь каждое блюдо принимал Цзя Цзин и передавал его Цзя Жуну, который как старший внук старшей ветви рода находился с женщинами за балюстрадой. Цзя Жун отдавал блюдо жене, а та в свою очередь передавала его Фэнцзе и госпоже Ю. У жертвенного стола блюдо наконец попадало в руки госпоже Ван, которая подносила его матушке Цзя и помогала установить на столе.
Когда приношения были расставлены, Цзя Жун покинул женщин и занял место позади Цзя Цзина и перед Цзя Цинем.
Члены рода, в чьи фамильные иероглифы входил знак «вэнь» – «письмена», стояли впереди во главе с Цзя Цзином, за ними члены рода, в чьи имена входил знак «юй» – «яшма», – возглавляемые Цзя Чжэнем, и, наконец, остальных родственников, в чьих именах ключевым знаком был иероглиф «цао» – «трава», – возглавил Цзя Жун.
Все стояли строго по старшинству, мужчины – на восточной стороне, обратившись лицом к западу, женщины – на западной, лицом к востоку.
Как только матушка Цзя бросила в курительницу щепоть благовоний и стала кланяться, все опустились на колени. Все замерло – огромный зал, приделы храма, внутренние и внешние террасы и галереи, просторный двор. Сверкали лишь узорною парчою спины опускавшихся в поклоне и поднимавшихся с колен людей, слышался звон колокольчиков и яшмовых подвесок на поясах да шорох туфель и сапог.
Вскоре церемония окончилась. Цзя Цзин и Цзя Шэ отправились во дворец Жунго лично поздравить матушку Цзя с праздником.
В комнате госпожи Ю, на красном ковре, стояла большая эмалированная жаровня с тремя ножками из слоновой кости, украшенная золотыми угрями из литого золота. Напротив, на кане, лежала красная кошма, на кошме подушка под спину с узором, изображающим дракона, рядом – высокая подушка для сидения, возле нее – шкурка черно-бурой лисицы и еще несколько подушек для сидения, покрытых мехом обыкновенной лисицы.
Матушку усадили на подушку, а по обе стороны от нее – старших жен братьев ее мужа. Госпожа Син устроилась на матраце на краю кана.
Сестры расселись на стульях, которые поставили на полу двумя рядами, один против другого. На каждом стуле лежала беличья подушечка, а внизу, у ног, стояла жаровня.
Госпожа Ю подала матушке Цзя чай на подносе, жена Цзя Жуна – женщинам, сидевшим рядом с матушкой Цзя. Затем госпожа Ю поднесла чай госпоже Син, а жена Цзя Жуна – остальным сестрам, Фэнцзе и Ли Вань стояли в ожидании приказаний.
После чаепития госпожа Син встала, чтобы прислуживать матушке Цзя. Матушка Цзя немного поболтала со своими невестками, а затем приказала подать паланкин. К ней подбежала Фэнцзе, помогла встать.
– Почтенная госпожа, ужин для вас готов! – обратилась госпожа Ю к матушке Цзя. – Каждый год вы обещаете нам оказать милость и отужинать с нами, но обещания своего ни разу не выполнили. Неужели мы для вас хуже этой девчонки Фэнцзе?
Фэнцзе лишь засмеялась в ответ и сказала:
– Не слушайте ее, бабушка, есть будем дома! Пойдемте!
– Вы и так утомились на церемонии, – подхватила матушка Цзя. – Зачем вас еще утруждать? Тем более что в этот день я никогда здесь не ела, вы присылали мне угощение на дом. Вот и сейчас сделайте так же! Не съем сегодня – съем завтра, а еще лучше – послезавтра. По крайней мере наемся в свое удовольствие! Верно я говорю?
Все рассмеялись в ответ.
Тут матушка Цзя распорядилась:
– Ночью пошлите людей присматривать за курильницами, да предупредите, чтобы были повнимательнее.
Госпожа Ю обещала в точности исполнить ее приказание, после чего матушка Цзя встала и направилась к выходу. Госпожа Ю забежала вперед и отодвинула занавеску на двери. Вскоре был подан паланкин, и матушка Цзя отправилась во дворец Жунго.
Паланкин вынесли через главные ворота дворца Нинго по улице, где на восточной стороне, закрытой в этот день для прохожих, стояли музыканты и были выставлены регалии дома Нинго, на западной стороне тоже стояли музыканты и красовались регалии дворца Жунго.
Вскоре паланкин пронесли через распахнутые настежь ворота дворца Жунго и проследовали дальше. Миновали большую гостиную и повернули на запад, к парадному залу. Здесь матушка Цзя вышла из паланкина и в сопровождении целой свиты родственников направилась в зал. Парчовые коврики и узорчатые ширмы сверкали как новые. Из курильниц волнами поднимался дым благовоний, приготовленных из сосен, кипарисов и душистых трав.
Как только матушка Цзя заняла место соответственно своему положению, старая мамка из дворца Жунго ей доложила:
– Почтенные госпожи пожаловали приветствовать вас!
Матушка Цзя поднялась навстречу входившим в зал невесткам, но они подхватили ее под руки и снова усадили.
После чаепития матушка Цзя проводила женщин до ритуальных ворот, а сама возвратилась в зал. И к ней тут же вошли Цзя Цзин и Цзя Шэ с чадами и домочадцами.
– Только прошу вас, без церемоний, – предупредила их матушка Цзя, – достаточно и того, что весь год вы усердно выполняли свой долг.
Справа мужчины, слева женщины по очереди подходили к старой госпоже и кланялись, после чего все родственники в порядке старшинства заняли места в креслах, стоявших двумя рядами, и им были вручены новогодние подарки.
Мужчины и мальчики-слуги, женщины и девочки-служанки из обоих дворцов, в соответствии с возрастом и званием, подходили поздравлять матушку Цзя и получали подарки: кто – деньги, кто – вышитые кошельки, кто – золотые или серебряные слитки и еще много других вещей.
По окончании торжественной церемонии были накрыты праздничные столы, с восточной стороны сели мужчины, с западной – женщины. Чего только не было на столе! Мясные блюда, отвары, фрукты, вино, всевозможные печения.
Сразу после угощения матушка Цзя встала из-за стола и удалилась во внутренние покои, следом за ней разошлись и остальные.
В этот вечер во всех домашних молельнях совершались жертвоприношения богу домашнего очага[120] и воскуривались благовония.
Во дворе госпожи Ван была расставлена утварь, необходимая для совершения жертвоприношений, разложены бумажные фигурки лошадей и других животных, сжигавшиеся во время обряда, а также курения для совершения жертвоприношений Небу и Земле.
По обе стороны главных ворот сада Роскошных зрелищ сияли огромные фонари, аллеи и дорожки были увешаны маленькими фонариками. Хозяева и слуги в роскошных шелковых и парчовых одеждах веселились вовсю, гуляли, шутили, смеялись. Всю ночь не смолкал треск ракет и хлопушек.
Утром, еще во время пятой стражи, старая госпожа и другие старшие члены рода Цзя облачились в парадные одеяния, согласно титулам и званиям, и отправились во дворец принести новогодние поздравления государю и пожелать счастья и долголетия государыне Юаньчунь. Возвратившись с придворного пира, матушка Цзя снова принесла жертвы предкам в храме дворца Нинго и лишь после этого вернулась к себе. Дома ей опять пришлось принимать новогодние поздравления, после чего она переоделась и прилегла отдохнуть. В этот день она больше не принимала ни поздравлений, ни подарков, поручив это другим, а сама во внутренних покоях беседовала с тетушками Ли и Сюэ, играла в домино и в облавные шашки с Баоюем, развлекалась с Баочай и ее сестрами.
Госпожа Ван и Фэнцзе целыми днями были заняты приемом гостей. Они шли непрерывным потоком, пили, ели, поздравляли с праздником. Их надо было не только угощать, но и развлекать. Так продолжалось неделю, а то и больше.
Близился Праздник фонарей. Во дворцах Нинго и Жунго зажглись разноцветные фонарики.
В одиннадцатый день первого месяца Цзя Шэ пригласил матушку Цзя на угощение, на следующий день ее пригласил Цзя Чжэнь во дворец Нинго. А сколько приглашений получили госпожа Ван и Фэнцзе!
Но вот наконец наступило пятнадцатое число. Матушка Цзя распорядилась к вечеру накрыть в главном зале столы и устроить там представление. Она велела развесить как можно больше фонариков и пригласить на пир из обоих дворцов всех своих сыновей и племянников, а также внуков с женами.
Цзя Цзин на пир не был зван, поскольку воздерживался от вина и мяса. В семнадцатый день первого месяца, как только завершилось последнее жертвоприношение предкам, Цзя Цзин уехал в пригородный монастырь, где с давних пор занимался самоусовершенствованием. А пока находился дома, старался держаться подальше от праздничной суеты. Однако оставим его на время и расскажем о другом.
Вечером Цзя Шэ явился к матушке Цзя и, получив подарок, поспешил откланяться. Матушка Цзя не стала его удерживать, ибо считала, что он чувствует себя неловко в кругу молодежи. Возвратившись домой, Цзя Шэ веселился со своими гостями. Они любовались фонариками, слушали музыку, пение. Никто их здесь не стеснял, не то что у матушки Цзя. Пир удался на славу! От украшений, сверкавших золотом и драгоценными камнями, больно было глазам.
Тем временем в расписном зале, где праздновала Новый год матушка Цзя, служанки разостлали с десяток циновок и перед каждой поставили низенький столик. На столиках стояли курильницы с тончайшими благовониями, какие можно было обонять лишь при дворе императора; а в расписных вазах длиною в восемь, шириною в четыре и высотою в два-три цуня благоухали свежие цветы.
На чайном подносе, покрытом заморским лаком, сверкали золотом десять чашечек из старинного фарфора, возле которых лежали полоски шелка с причудливыми узорами и стихами. В небольших вазочках, тоже из старинного фарфора, стояли цветы и «трое друзей студеного времени года» – ветки сливы, сосны и бамбука. На возвышении расстелили циновки для тетушек Ли и Сюэ, справа стояла тахта, а за ней – ширма с вырезанными на ней драконами устрашающего вида. На тахте – меховой матрац, подушка под спину и прочие необходимые принадлежности. Возле стоял лакированный столик искусной работы, инкрустированный золотом, на столике – чайные чашки, полоскательница, полотенце и очки в футляре.
Матушка Цзя полулежала на тахте. Она немного поговорила с гостями, а потом надела очки и стала смотреть спектакль.
– Прошу прощения, что лежу при гостях, – сказала она. – Совсем старая стала!
Она приказала Хупо взять «кулачок красавицы»[121] и почесать ей ноги.
Возле тахты, на которой возлежала матушка Цзя, не было циновки – стоял небольшой столик с миниатюрной ширмой, а на нем – ваза с цветами и курильница. Рядом – довольно высокий столик с расставленными на нем кубками и палочками для еды.
Неподалеку от матушки Цзя сидели на циновке Баоцинь, Сянъюнь, Дайюй и Баоюй. Каждое блюдо служанки сначала подавали матушке Цзя. Понравится ей оно с виду, она тотчас велит поставить его на столик, отведает, а уж потом его несут молодым. При этом считалось, что молодые едят вместе с матушкой Цзя.
Чуть поодаль от матушки Цзя разместились госпожи Син и Ван, за ними – госпожа Ю, Ли Вань, жена Цзя Жуна и Фэнцзе. По западную сторону – Баочай, Ли Вэнь, Ли Ци, Син Сюянь, Инчунь и остальные сестры.
По обе стороны зала на потолочных балках висели фонари самой причудливой формы, перед каждым фонарем – раскрашенная свеча в подсвечнике, формой напоминавшем цветок лотоса. Подсвечники можно было вертеть во все стороны, чтобы освещать сцену там, где это необходимо. На окнах вместо занавесок висели разноцветная бахрома и новогодние фонарики. На террасах, во дворах, в галереях по обе стороны зала, на барьерах и решетках – везде сияли фонарики: стеклянные, обтянутые шелком, атласом и бумагой, узорчатые.
На галерее тоже постелили циновки, там веселились молодые люди, друзья и родственники.
Надобно вам сказать, что матушка Цзя велела звать на праздник всех членов рода. Но пришли не все: одни не явились из-за преклонного возраста, другим не на кого было оставить дом, третьи еще по каким-то причинам, стыдясь, например, своей бедности, ненавидя Фэнцзе, робея на людях. Таким образом, у Цзя хоть и было много родни по женской линии, на новогоднем пиру оказалась лишь мать Цзя Ланя, урожденная Лоу, которая привела с собой Цзя Ланя. Из мужчин пришли Цзя Цинь, Цзя Юнь, Цзя Чан и Цзя Лин. Несмотря на то что народу собралось не очень много, семейный пир проходил шумно и оживленно.
Спустя немного жена Линь Чжисяо привела шестерых женщин. Они принесли три столика, покрытых красными ковриками, – на ковриках лежали связанные красным шнурком медные монеты. Один столик жена Линь Чжисяо приказала поставить перед матушкой Цзя, а два других – перед тетушками Сюэ и Ли.
– Где стоите, там и ставьте, – распорядилась матушка Цзя.
Женщины-служанки, хорошо знавшие порядок в доме, поставили столик там, где было приказано, и высыпали на него деньги, предварительно разрезав на связках шнурки, на которые были нанизаны монеты.
Как раз в это время закончилось исполнение сцены «Встреча на западной башне», когда разгневанный Юй Шуе собирается уходить. И тут все услышали шутку, удачно вставленную Вэньбао:
– Ты, гневный, ушел в тот момент, когда в пятнадцатый день первого месяца бабушка созвала пир во дворце Жунго. Дай мне коня, я помчусь туда и попрошу, чтобы она угостила меня фруктами!
Все так и покатились со смеху, таким тоном произнесла это актриса.
– Вот чертовка! – вскричала тетушка Сюэ. – Она заслуживает награды!
– Да этой девчонке всего девять лет! – воскликнула Фэнцзе.
– Но как удачно у нее получилось! – сказала матушка Цзя. – За такую находчивость ее непременно нужно наградить!
Женщины взяли со столов монеты, наполнили ими корзиночки и бросились на сцену.
– Это наши госпожи жалуют Вэньбао на фрукты! – кричали они и сыпали монеты прямо на сцену. Монеты катились со звоном, и вся сцена оказалась усыпанной деньгами!
Цзя Чжэнь и Цзя Лянь в свою очередь приказали мальчикам-слугам тайком от матушки Цзя наполнить корзину медными монетами.
Если хотите узнать, как награждали девочку-актрису, прочтите следующую главу.
Не прошло время, достаточное, чтобы пообедать, как уже рассвело. Прежде, чем выйти из дому, Баоюй велел пригласить доктора Вана и тот не замедлил явиться. Он проверил пульс у больной и сказал:
– А ведь вчера ей было лучше! Что же случилось? Может быть, она съела лишнего? Или же переволновалась? Простуда почти прошла, но теперь, после того как больная пропотела, надо особенно соблюдать осторожность, а то дело может кончиться плохо.
Вскоре после ухода доктора принесли выписанный им рецепт, и Баоюй увидал, что там нет уже снадобий от простуды, а вместо них появились укрепляющие средства: гриб фулин, ретания, зоря и прочие.
Баоюй велел приготовить новое лекарство и со вздохом сказал:
– Что же это получается? Если произойдет несчастье, виноват буду я?
– Дорогой мой господин! – отвечала Цинвэнь, бессильно опустив голову на подушку. – Не чахотка же у меня!
На некоторое время Баоюю пришлось отлучиться, но уже в полдень, сославшись на нездоровье, он вернулся к себе. Надобно сказать, что Цинвэнь никогда не занималась умственным трудом, только физическим, ела и пила в меру, голодать ей тоже не приходилось, поэтому она отличалась крепким здоровьем.
Во дворце Жунго и слуги, и господа обычно лечили простуду голодом, лекарства были на втором плане. Их начинали принимать после двух-трех дней голодания. Так же лечилась и Цинвэнь, но она потеряла много сил, и необходимо было их восстанавливать. На пользу ей пошло то, что в последние дни девушки, жившие в саду Роскошных зрелищ, ели отдельно от взрослых, и Баоюй мог без труда заказывать для Цинвэнь то отвары, то соусы. Но об этом мы рассказывать не будем.
Тем временем после похорон матери вернулась Сижэнь и Шэюэ ей рассказала о том, что Чжуйэр за воровство выгнали.
Сижэнь ничего не могла возразить, лишь заметила:
– Уж очень поторопились…
Погода стояла холодная, и Ли Вань тоже схватила простуду; у госпожи Син началось воспаление глаз, поэтому Инчунь и Син Сюянь неотлучно находились возле нее, ухаживали, подавали лекарства; старший брат Ли Вань на несколько дней забрал к себе погостить тетушку Ли, Ли Вэнь и Ли Ци; Баоюй был расстроен из-за. Сижэнь – в своем горе она была безутешна и без конца вспоминала мать, Цинвэнь еще не оправилась от болезни. В общем, неприятностей и забот хватало у всех и поэтическим обществом никто не интересовался.
Шел двенадцатый месяц, близились проводы старого года. Госпожа Ван и Фэнцзе готовилась к встрече Нового года.
Ван Цзытэн, получивший должность инспектора девяти провинций, отлучился по служебным делам. Цзя Юйцунь получил повышение в звании и был назначен начальником военного ведомства и членом государственного совета.
Но рассказывать об этом подробно мы здесь не будем.
А теперь вернемся во дворец Нинго и посмотрим, чем был занят все это время Цзя Чжэнь.
Незадолго до Нового года Цзя Чжэнь приказал открыть родовой храм предков, хорошенько прибрать там и расставить необходимую утварь. Он также велел убрать одну из верхних комнат и развесить в ней портреты предков.
Перед Новым годом было столько дел, что во дворцах Нинго и Жунго все, начиная с хозяев и кончая слугами, буквально с ног сбились.
Как раз когда во дворце Нинго госпожа Ю вместе с женой Цзя Жуна готовила вышивки, собираясь поднести их матушке Цзя к Новому году, неожиданно появилась служанка, неся на чайном подносе несколько слитков серебра, и доложила:
– Это Ван Син принес долг! Здесь сто пятьдесят три ляна, шесть цяней и семь долей серебра, серебро разной пробы – всего двести двадцать слитков.
Служанка протянула поднос госпоже Ю, и та увидела груду серебряных слитков самой различной формы: цветка сливы, бегонии, писчей кисти, жезла жуи.
– Унеси их и передай Ван Сину, – приказала госпожа Ю, – пусть немедленно принесет обычные слитки.
Служанка ушла. Вскоре явился обедать Цзя Чжэнь, и жена Цзя Жуна поспешила удалиться.
– Получены ли деньги, милостиво отпущенные нам государем на весенние жертвоприношения? – спросил Цзя Чжэнь у госпожи Ю.
– Нынче отправили за ними Цзя Жуна, – ответила та.
– Мы и сами могли без труда израсходовать несколько лишних лянов, но должны быть признательны государю за его небесную милость, – сказал Цзя Чжэнь. – Как только получим деньги, надо сразу же их отослать во дворец Жунго старой госпоже, чтобы устроила на них жертвоприношение предкам. Прежде всего надо пользоваться милостями государя, а уж потом уповать на счастье предков! Даже девять тысяч лянов серебра могли бы истратить на жертвоприношения предкам, но это не сделало бы нам чести; весьма лестно для нас, что сам государь осыпает нас милостями и дарит нам счастье! Но много ли семей богатых, как наша? Две-три – не больше. А на какие деньги совершать жертвоприношения обедневшим чиновникам, как не на жалуемые государем? Поистине государь печется о своих подданных, безгранична милость его.
– Что верно, то верно, – поддакнула госпожа Ю.
В это время появилась служанка и доложила:
– Господин, ваш сын возвратился.
Цзя Чжэнь велел привести Цзя Жуна. И тот вскоре вошел с желтым мешочком в руке.
– Где тебя носит весь день? – строго спросил отец.
– За деньгами ездил. Сегодня их выдавали не в ведомстве церемоний, как обычно, а в кладовых застольного приказа[115], – ответил Цзя Жун. – Вот я и задержался немного. Ведающие кладовыми велели передать вам поклон. Сказали, что давно не виделись с вами, но то и дело о вас вспоминают.
– Так уж и вспоминают, – усмехнулся Цзя Чжэнь. – Просто ждут от меня подарков и угощения. Ведь близится конец года!
Он взял у сына мешочек, перевязанный ленточкой, с надписью «милости высочайшего непреходящи» и несколькими печатями приказа жертвоприношений при ведомстве церемоний. Затем шли иероглифы помельче: «Такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года серебро в количестве стольких-то лянов, жалуемое государем на жертвоприношения Нинго-гуну Цзя Яню и Жунго-гуну Цзя Фа, получил сполна офицер императорской гвардии Цзя Жун». И наконец, красной тушью была сделана надпись: «Ведающий кладовыми такой-то».
Пробежав глазами написанное, Цзя Чжэнь быстро пообедал, переоделся, приказал Цзя Жуну взять серебро и вместе с ним отправился во дворец Жунго. Вначале они засвидетельствовали свое почтение матушке Цзя и госпоже Ван, затем навестили Цзя Шэ и госпожу Син, после чего возвратились домой.
Мешочек из-под серебра Цзя Чжэнь велел сжечь в жертвеннике храма предков, а потом приказал Цзя Жуну:
– Пойди ко второй тете во дворец Жунго и спроси, наметила ли она день для новогоднего угощения. Пусть составит список приглашенных, чтобы мы не пригласили их на тот же самый день. В прошлом году из-за нашей небрежности несколько семей получили по два приглашения на один и тот же день и, возможно, подумали, что мы нарочно решили устроить общее угощение, чтобы избавиться от лишних хлопот.
Цзя Жун ушел и вскоре принес список приглашенных на новогоднее празднество.
Цзя Чжэнь просмотрел список, велел передать его Лай Шэну и предупредить, чтобы он по ошибке не послал приглашения тем, кто уже приглашен во дворец Жунго.
После этого Цзя Чжэнь решил посмотреть, как расставляют в залах ширмы, развешивают украшения, протирают столы, а также золотую и серебряную утварь.
К нему подошел мальчик-слуга с письмом и счетом в руках.
– Приехал староста У из деревни Хэйшаньцунь, – доложил он Цзя Чжэню.
– Старый болван! – вскричал Цзя Чжэнь. – Не мог раньше приехать!
Цзя Жун взял у слуги письмо и счет и протянул Цзя Чжэню. Но Цзя Чжэнь, заложив руки за спину, принялся читать бумаги, не беря их у сына:
«Покорный слуга, староста У Цзиньсяо, – значилось в письме, – почтительно кланяется господину и госпоже, желает им всяческого счастья и благополучия, а также справляется о здоровье молодых господ и барышень. Он искренне желает господам в новом году великого благоденствия, славы и уважения, повышения в чинах, прибавки жалованья и осуществления всех желаний».
– Забавно пишут деревенские люди! – заметил Цзя Чжэнь.
– Это неважно, отец, – улыбаясь, промолвил Цзя Жун. – Главное, что он желает вам счастья!
Он развернул счет и показал отцу. Тот прочел:
«Крупных оленей – тридцать штук.
Сайгаков – пятьдесят штук.
Косуль – пятьдесят штук.
Сиамских свиней – двадцать штук.
Свиней танчжу – двадцать штук.
Свиней лунчжу – двадцать штук.
Диких кабанов – двадцать штук.
Соленой свинины – двадцать туш.
Диких баранов – двадцать штук.
Молодых барашков – двадцать штук.
Вареной домашней баранины – двадцать туш.
Вяленой баранины – двадцать туш.
Осетров – двести штук.
Рыбы разных сортов – двести цзиней.
Трепангов – пятьдесят цзиней.
Вяленых кур, уток и гусей – по двести штук.
Живых кур, уток и гусей – по двести штук.
Фазанов и диких кошек – по двести штук.
Медвежьих лап – двадцать пар.
Оленьих языков – пятьдесят штук.
Говяжьих языков – пятьдесят штук.
Сушеных моллюсков – двадцать цзиней.
Орехов, персиков и абрикосов – по два мешка.
Креветок крупных – пятьдесят пар.
Сушеных мелких креветок – двести цзиней.
Отборного древесного угля – тысяча цзиней.
Угля второго сорта – две тысячи цзиней.
Шлифованного индийского риса – два даня[116].
Хворосту и дров – тридцать тысяч цзиней.
Голубого клейкого риса – пятьдесят ху[117].
Белого клейкого риса – пятьдесят ху.
Суходольного риса – пятьдесят ху.
Зерна других сортов – по пятьдесят ху.
Риса низшего сорта – тысяча даней.
Сушеных овощей – одна повозка.
За проданный скот и зерно наличными – две тысячи пятьсот лянов серебра.
Помимо этого ваш слуга в знак уважения дарит вам:
Оленей живых – две пары.
Зайцев белых – четыре пары.
Зайцев серых – четыре пары.
Фазанов пестрых – две пары.
Уток заморских, привезенных с запада, – две пары».
– Приведите старосту! – распорядился Цзя Чжэнь, просмотрев счет.
Появился У Цзиньсяо. Еще издали он опустился на колени, низко поклонился и справился о здоровье Цзя Чжэня.
Цзя Чжэнь приказал слугам его поднять и подвести поближе:
– А ты еще крепкий! Сам приехал…
– Уважаемый господин, не стану вас обманывать, – произнес У Цзиньсяо. – Мои дети привыкли ходить пешком, к тому же им хочется поглядеть столицу, где живет Сын Неба! Но пока я боюсь их отпускать, мало ли что может случиться в пути. Вот пройдет несколько лет, тогда дело другое.
– Сколько же дней ты сюда добирался? – осведомился Цзя Чжэнь.
– Скажу вам откровенно, почтенный господин, – ответил У Цзиньсяо. – Ехали мы месяц и два дня. Я все боялся, если не поспею к сроку, вы рассердитесь. Снега нынче было много, сугробы в четыре-пять чи, а потом вдруг потеплело и дороги развезло, вот и пришлось немного задержаться!
– А я-то думаю, куда же ты запропастился? – съехидничал Цзя Чжэнь. – Твой счет я прочитал, ну а теперь признайся, старый мошенник, сколько денег положил в кубышку?
У Цзиньсяо приблизился и доложил:
– Господин, урожай в нынешнем году плохой. С третьего до восьмого месяца лили дожди; ясные дни наперечет были. А в девятом месяце град побил посевы, и не только посевы, скотину и людей на двести – триста ли в округе. Каждая градина – величиной с чайную чашку. Вот такие дела! Я не посмел бы соврать, поверьте!
– По моим подсчетам, ты должен был в нынешнем году привезти самое меньшее пять тысяч лянов серебра! – нахмурившись, произнес Цзя Чжэнь. – А это разве деньги? У меня всего не то восемь, не то девять имений и два из них страдают от наводнений и засухи! К тому же старосты все мошенники. Хотите оставить меня на Новый год без денег?
– Вам, господин, грех жаловаться, – возразил У Цзиньсяо. – Дела у вас обстоят прекрасно! Посмотрели бы, в каком положении мой младший брат! А ведь он живет всего в ста ли от меня! Он управляет восемью имениями дворца Жунго, они в несколько раз больше ваших владений, а доход от них в нынешнем году составляет всего две-три тысячи лянов серебра. Там ничего не уродилось и все голодают.
– Допустим, – согласился Цзя Чжэнь. – Но меня с ними сравнивать нечего. В нашем доме не отмечали никаких знаменательных событий и лишних расходов не было. Я сколько получаю, столько и расходую, если же расходы превышают доходы – экономлю. Когда же речь идет о жалованье, подарках и угощениях, особой щедрости не проявляю, как они, чтобы соблюсти свое достоинство. Расходы во дворце Жунго год от года растут, там попросту транжирят деньги вместо того, чтобы увеличивать доходы. Сколько они имущества промотали за последние год-два! С кого же требовать деньги, как не со старост?
– Конечно, во дворце Жунго расходов прибавилось, – согласился У Цзиньсяо. – Но разве матушка-государыня – пусть здравствует она десять тысяч лет – не помогает им?
Цзя Чжэнь, смеясь, ответил:
– Ну что за чушь ты плетешь! Слушать неохота!
– Ты приехал из деревни, – обратился Цзя Жун к У Цзиньсяо, – и наших дел тебе не понять! Ведь не может наша государыня даже при желании подарить нам императорские кладовые. Ну, пожалует на праздник шелк и всякие там золотые безделушки. А весят эти безделушки не более ста лянов, что равно примерно тысяче лянов серебра. А что такое тысяча лянов?! Сколько денег утекло за последние два года! Во время одного только визита государыни на устройство сада ушло столько, что и поверить трудно. Стоит государыне еще один-два раза навестить родных, и мы разоримся!
– Деревенские не привыкли вникать в суть дела, – поддакнул Цзя Чжэнь. – Посмотришь на кипарис – он будто бы крепкий, а внутрь заглянешь – весь сгнил!
Цзя Жун с улыбкой промолвил:
– Дворец Жунго постепенно приходит в упадок. Недавно я слышал, как вторая тетушка Фэнцзе советовалась с Юаньян, не заложить ли им тайком вещи старой госпожи.
– Это все выдумки Фэнцзе! – ответил Цзя Чжэнь. – Не до такой же степени они обеднели! Конечно, расходы растут, тратить приходится много, на чем экономить, Фэнцзе не знает, вот и растрезвонила всем, будто они обеднели. А я подумал, прикинул и вижу, что ничего страшного пока нет!
С этими словами он приказал слугам проводить У Цзиньсяо и хорошенько его угостить.
Итак, Цзя Чжэнь распорядился приготовить все необходимое для жертвоприношений предкам, взять понемногу всего, что привез У Цзиньсяо, и велел Цзя Жуну отвезти это во дворец Жунго; кое-что он оставил для себя и своей семьи, а остальное приказал разложить на террасе, позвать младших родственников из рода Цзя и раздать им. После этого Цзя Чжэнь принял подарки, присланные из дворца Жунго для жертвоприношений предкам и для него самого.
Когда все приготовления были окончены, Цзя Чжэнь надел туфли, облачился в накидку из меха дикой кошки, приказал слугам расстелить на террасе перед залом матрац из волчьей шкуры и расположился на нем, чтобы погреться на солнышке, а заодно понаблюдать, как младшие родственники будут получать новогодние подарки.
Вдруг он увидел Цзя Циня, который тоже пришел за подарками.
– А ты зачем здесь? – спросил Цзя Чжэнь. – Кто тебя звал?
– Узнал, что вы будете раздавать подарки, господин, вот и пришел, – ответил Цзя Цинь, почтительно вытянувшись.
– Это подарки для тех, у кого нет ни доходов, ни заработков, – строго произнес Цзя Чжэнь. – В прошлые годы ты ничего не зарабатывал, потому и получал подарки, а сейчас ведаешь делами храма во дворце Жунго, присматриваешь за даосскими и буддийскими монахинями и получаешь жалованье. К тому же жалованье монахинь проходит через твои руки! И у тебя еще хватило совести явиться за подарком! Ну и жадный же ты! Посмотришь, как ты одет, сразу скажешь, что у тебя водятся деньги!
– У нас в семье много ртов и расходы большие, – робко возразил Цзя Цинь.
– Нечего меня морочить! – с холодной усмешкой произнес Цзя Чжэнь. – Думаешь, я не знаю, что ты в храме творишь? Разумеется, там ты хозяин и никто не смеет тебе перечить. Храм далеко, деньги у тебя есть, вот ты и безобразничаешь! Всяких бродяг по ночам собираешь, играешь в азартные игры, баб водишь, с мальчишками забавляешься! И после всего еще за подарком явился! Я тебе покажу подарки! А палки не хочешь?! Вот погоди, после Нового года поговорю с твоим вторым дядей, пусть выгонит тебя вон!
Цзя Цинь стоял весь красный от стыда, не смея слово вымолвить.
В это время вошел слуга и доложил:
– Из дворца Бэйцзинского вана привезли подарки – парные надписи на шелку и кошельки.
Цзя Чжэнь велел Цзя Жуну принять подарки, прогнал Цзя Циня и, когда все подарки были розданы, возвратился в комнату, куда госпожа Ю принесла ему поесть.
За ночь не случилось ничего, о чем стоило бы рассказывать. Да и о том, сколько хлопот было на следующий день, тоже слушать неинтересно.
Наступил наконец двадцать девятый день последнего месяца старого года. Приготовления к празднику были закончены. В обоих дворцах развесили новые изображения духов – хранителей ворот[118] и парные надписи; свежеотполированные заклинательные доски из персикового дерева[119] блестели как новые.
Все двери и ворота во дворце Нинго были распахнуты настежь. По обе стороны парадного крыльца ярко горели красные праздничные свечи, похожие на двух золотых драконов.
На следующий день матушка Цзя и остальные титулованные дамы облачились в парадную одежду, соответствующую званию и положению, сели в просторные паланкины, несомые восемью носильщиками, и в сопровождении остальных родственников отправились в императорский дворец на церемонию поздравления государя с праздником. Возвратившись из дворца, матушка Цзя вышла из паланкина возле теплых покоев дворца Нинго, где ее ожидали младшие члены рода Цзя, и направилась в храм предков. Все последовали за нею.
Баоцинь впервые переступала порог храма предков рода Цзя и старалась быть особенно внимательной, чтобы не нарушить заведенного порядка. Но любопытство нет-нет да и брало верх, и она с интересом рассматривала внутренние помещения храма.
Надо сказать, что храм этот располагался на отдельном дворе у западной границы дворца Нинго. Двор был обнесен высокой оградой, окрашенной черным лаком, с огромными воротами; над воротами висела доска с надписью: «Храм предков рода Цзя», а ниже было написано: «Сделана собственной рукой Ван Сисяня, императорского наставника и распорядителя академии Ханьлинь». По обе стороны от входа – вертикальные парные надписи, гласившие:
Эти надписи тоже принадлежали кисти Ван Сисяня.
Мы чувствуем сердцем, что так беспредельна
Для нас Государя великая сила добра!
Нас тысячи тысяч – и все мы готовы
Пожертвовать жизнью во благо Его и Двора.
Заслуги Его и безмерная слава
Возносятся к небу. Он все над землею объял.
Пусть сто поколений от чистого сердца
Его почитают, верша ритуал.
Прямо от ворот внутрь двора вела мощенная камнем дорожка, обсаженная голубыми соснами и бирюзовыми кипарисами, а в конце ее на возвышении были расставлены древние бронзовые треножники, чаши и другая ритуальная утварь.
Над входом в храм висела доска с собственноручной надписью покойного государя: «Блещут, как звезды, помощники трона», а по обе стороны от входа – вертикальные парные надписи, тоже принадлежавшие кисти государя:
Над входом в главный зал, где совершались жертвоприношения, была прибита черная доска с изображением девяти сражающихся драконов и надписью: «Выполняй последний долг перед умершими родителями и не пренебрегай жертвоприношениями», а по обе стороны парные надписи, тоже сделанные рукой государя:
Заслуги излучают яркий свет —
Они подобны солнцу и луне.
Почета, славы неразрывна нить, —
Она дойдет до внуков, до сынов.
В храме ярко сияли свечи, всеми цветами радуги переливались парчовые пологи и узорчатые занавесы, и рассмотреть стоявшие в глубине статуи духов было невозможно. Члены рода Цзя стояли ряд за рядом в порядке старшинства.
Приходит время для сынов и внуков
Наследовать их предков добродетель.
Поныне дорожат простые люди
Вельможными родами – Нин и Жун.
Церемонией жертвоприношения распоряжался Цзя Цзин, старший в роде, ему помогал Цзя Шэ; Цзя Чжэнь подавал жертвенные кубки, Цзя Лянь и Цзя Цун – жертвенные деньги, Баоюй держал курительные свечи, Цзя Чан и Цзя Лин – коврик, который должны были постелить перед Цзя Цзином, когда тот опустится на колени и будет кланяться предкам. Они же следили за воскуриванием благовоний. Служанки в черных одеяниях играли на музыкальных инструментах. После третьего возлияния жертвенного вина были совершены необходимые поклоны, сожжены бумажные деньги, музыка прекратилась – и все наконец вышли из храма.
Родные окружили матушку Цзя и проводили в главный парадный зал с парчовыми пологами, пестрыми ширмами и ароматными свечами.
В центре висели на стене портреты основателей рода – Нинго-гуна и Жунго-гуна, облаченных в шелковые одеяния с узорами из драконов, перехваченные яшмовыми поясами. Рядом с ними висели портреты других членов рода.
Цзя Син, Цзя Чжи и другие младшие родственники выстроились рядами, от внутренних ритуальных ворот до террасы перед главным парадным залом, окруженной балюстрадой. У балюстрады стояли Цзя Цзин и Цзя Шэ. За балюстрадой расположились женщины. Остальные члены семьи, а также слуги остались за ритуальными воротами.
У ритуальных ворот приношения духам принимали Цзя Син и Цзя Чжи и по старшинству передавали их дальше, к балюстраде. Здесь каждое блюдо принимал Цзя Цзин и передавал его Цзя Жуну, который как старший внук старшей ветви рода находился с женщинами за балюстрадой. Цзя Жун отдавал блюдо жене, а та в свою очередь передавала его Фэнцзе и госпоже Ю. У жертвенного стола блюдо наконец попадало в руки госпоже Ван, которая подносила его матушке Цзя и помогала установить на столе.
Когда приношения были расставлены, Цзя Жун покинул женщин и занял место позади Цзя Цзина и перед Цзя Цинем.
Члены рода, в чьи фамильные иероглифы входил знак «вэнь» – «письмена», стояли впереди во главе с Цзя Цзином, за ними члены рода, в чьи имена входил знак «юй» – «яшма», – возглавляемые Цзя Чжэнем, и, наконец, остальных родственников, в чьих именах ключевым знаком был иероглиф «цао» – «трава», – возглавил Цзя Жун.
Все стояли строго по старшинству, мужчины – на восточной стороне, обратившись лицом к западу, женщины – на западной, лицом к востоку.
Как только матушка Цзя бросила в курительницу щепоть благовоний и стала кланяться, все опустились на колени. Все замерло – огромный зал, приделы храма, внутренние и внешние террасы и галереи, просторный двор. Сверкали лишь узорною парчою спины опускавшихся в поклоне и поднимавшихся с колен людей, слышался звон колокольчиков и яшмовых подвесок на поясах да шорох туфель и сапог.
Вскоре церемония окончилась. Цзя Цзин и Цзя Шэ отправились во дворец Жунго лично поздравить матушку Цзя с праздником.
В комнате госпожи Ю, на красном ковре, стояла большая эмалированная жаровня с тремя ножками из слоновой кости, украшенная золотыми угрями из литого золота. Напротив, на кане, лежала красная кошма, на кошме подушка под спину с узором, изображающим дракона, рядом – высокая подушка для сидения, возле нее – шкурка черно-бурой лисицы и еще несколько подушек для сидения, покрытых мехом обыкновенной лисицы.
Матушку усадили на подушку, а по обе стороны от нее – старших жен братьев ее мужа. Госпожа Син устроилась на матраце на краю кана.
Сестры расселись на стульях, которые поставили на полу двумя рядами, один против другого. На каждом стуле лежала беличья подушечка, а внизу, у ног, стояла жаровня.
Госпожа Ю подала матушке Цзя чай на подносе, жена Цзя Жуна – женщинам, сидевшим рядом с матушкой Цзя. Затем госпожа Ю поднесла чай госпоже Син, а жена Цзя Жуна – остальным сестрам, Фэнцзе и Ли Вань стояли в ожидании приказаний.
После чаепития госпожа Син встала, чтобы прислуживать матушке Цзя. Матушка Цзя немного поболтала со своими невестками, а затем приказала подать паланкин. К ней подбежала Фэнцзе, помогла встать.
– Почтенная госпожа, ужин для вас готов! – обратилась госпожа Ю к матушке Цзя. – Каждый год вы обещаете нам оказать милость и отужинать с нами, но обещания своего ни разу не выполнили. Неужели мы для вас хуже этой девчонки Фэнцзе?
Фэнцзе лишь засмеялась в ответ и сказала:
– Не слушайте ее, бабушка, есть будем дома! Пойдемте!
– Вы и так утомились на церемонии, – подхватила матушка Цзя. – Зачем вас еще утруждать? Тем более что в этот день я никогда здесь не ела, вы присылали мне угощение на дом. Вот и сейчас сделайте так же! Не съем сегодня – съем завтра, а еще лучше – послезавтра. По крайней мере наемся в свое удовольствие! Верно я говорю?
Все рассмеялись в ответ.
Тут матушка Цзя распорядилась:
– Ночью пошлите людей присматривать за курильницами, да предупредите, чтобы были повнимательнее.
Госпожа Ю обещала в точности исполнить ее приказание, после чего матушка Цзя встала и направилась к выходу. Госпожа Ю забежала вперед и отодвинула занавеску на двери. Вскоре был подан паланкин, и матушка Цзя отправилась во дворец Жунго.
Паланкин вынесли через главные ворота дворца Нинго по улице, где на восточной стороне, закрытой в этот день для прохожих, стояли музыканты и были выставлены регалии дома Нинго, на западной стороне тоже стояли музыканты и красовались регалии дворца Жунго.
Вскоре паланкин пронесли через распахнутые настежь ворота дворца Жунго и проследовали дальше. Миновали большую гостиную и повернули на запад, к парадному залу. Здесь матушка Цзя вышла из паланкина и в сопровождении целой свиты родственников направилась в зал. Парчовые коврики и узорчатые ширмы сверкали как новые. Из курильниц волнами поднимался дым благовоний, приготовленных из сосен, кипарисов и душистых трав.
Как только матушка Цзя заняла место соответственно своему положению, старая мамка из дворца Жунго ей доложила:
– Почтенные госпожи пожаловали приветствовать вас!
Матушка Цзя поднялась навстречу входившим в зал невесткам, но они подхватили ее под руки и снова усадили.
После чаепития матушка Цзя проводила женщин до ритуальных ворот, а сама возвратилась в зал. И к ней тут же вошли Цзя Цзин и Цзя Шэ с чадами и домочадцами.
– Только прошу вас, без церемоний, – предупредила их матушка Цзя, – достаточно и того, что весь год вы усердно выполняли свой долг.
Справа мужчины, слева женщины по очереди подходили к старой госпоже и кланялись, после чего все родственники в порядке старшинства заняли места в креслах, стоявших двумя рядами, и им были вручены новогодние подарки.
Мужчины и мальчики-слуги, женщины и девочки-служанки из обоих дворцов, в соответствии с возрастом и званием, подходили поздравлять матушку Цзя и получали подарки: кто – деньги, кто – вышитые кошельки, кто – золотые или серебряные слитки и еще много других вещей.
По окончании торжественной церемонии были накрыты праздничные столы, с восточной стороны сели мужчины, с западной – женщины. Чего только не было на столе! Мясные блюда, отвары, фрукты, вино, всевозможные печения.
Сразу после угощения матушка Цзя встала из-за стола и удалилась во внутренние покои, следом за ней разошлись и остальные.
В этот вечер во всех домашних молельнях совершались жертвоприношения богу домашнего очага[120] и воскуривались благовония.
Во дворе госпожи Ван была расставлена утварь, необходимая для совершения жертвоприношений, разложены бумажные фигурки лошадей и других животных, сжигавшиеся во время обряда, а также курения для совершения жертвоприношений Небу и Земле.
По обе стороны главных ворот сада Роскошных зрелищ сияли огромные фонари, аллеи и дорожки были увешаны маленькими фонариками. Хозяева и слуги в роскошных шелковых и парчовых одеждах веселились вовсю, гуляли, шутили, смеялись. Всю ночь не смолкал треск ракет и хлопушек.
Утром, еще во время пятой стражи, старая госпожа и другие старшие члены рода Цзя облачились в парадные одеяния, согласно титулам и званиям, и отправились во дворец принести новогодние поздравления государю и пожелать счастья и долголетия государыне Юаньчунь. Возвратившись с придворного пира, матушка Цзя снова принесла жертвы предкам в храме дворца Нинго и лишь после этого вернулась к себе. Дома ей опять пришлось принимать новогодние поздравления, после чего она переоделась и прилегла отдохнуть. В этот день она больше не принимала ни поздравлений, ни подарков, поручив это другим, а сама во внутренних покоях беседовала с тетушками Ли и Сюэ, играла в домино и в облавные шашки с Баоюем, развлекалась с Баочай и ее сестрами.
Госпожа Ван и Фэнцзе целыми днями были заняты приемом гостей. Они шли непрерывным потоком, пили, ели, поздравляли с праздником. Их надо было не только угощать, но и развлекать. Так продолжалось неделю, а то и больше.
Близился Праздник фонарей. Во дворцах Нинго и Жунго зажглись разноцветные фонарики.
В одиннадцатый день первого месяца Цзя Шэ пригласил матушку Цзя на угощение, на следующий день ее пригласил Цзя Чжэнь во дворец Нинго. А сколько приглашений получили госпожа Ван и Фэнцзе!
Но вот наконец наступило пятнадцатое число. Матушка Цзя распорядилась к вечеру накрыть в главном зале столы и устроить там представление. Она велела развесить как можно больше фонариков и пригласить на пир из обоих дворцов всех своих сыновей и племянников, а также внуков с женами.
Цзя Цзин на пир не был зван, поскольку воздерживался от вина и мяса. В семнадцатый день первого месяца, как только завершилось последнее жертвоприношение предкам, Цзя Цзин уехал в пригородный монастырь, где с давних пор занимался самоусовершенствованием. А пока находился дома, старался держаться подальше от праздничной суеты. Однако оставим его на время и расскажем о другом.
Вечером Цзя Шэ явился к матушке Цзя и, получив подарок, поспешил откланяться. Матушка Цзя не стала его удерживать, ибо считала, что он чувствует себя неловко в кругу молодежи. Возвратившись домой, Цзя Шэ веселился со своими гостями. Они любовались фонариками, слушали музыку, пение. Никто их здесь не стеснял, не то что у матушки Цзя. Пир удался на славу! От украшений, сверкавших золотом и драгоценными камнями, больно было глазам.
Тем временем в расписном зале, где праздновала Новый год матушка Цзя, служанки разостлали с десяток циновок и перед каждой поставили низенький столик. На столиках стояли курильницы с тончайшими благовониями, какие можно было обонять лишь при дворе императора; а в расписных вазах длиною в восемь, шириною в четыре и высотою в два-три цуня благоухали свежие цветы.
На чайном подносе, покрытом заморским лаком, сверкали золотом десять чашечек из старинного фарфора, возле которых лежали полоски шелка с причудливыми узорами и стихами. В небольших вазочках, тоже из старинного фарфора, стояли цветы и «трое друзей студеного времени года» – ветки сливы, сосны и бамбука. На возвышении расстелили циновки для тетушек Ли и Сюэ, справа стояла тахта, а за ней – ширма с вырезанными на ней драконами устрашающего вида. На тахте – меховой матрац, подушка под спину и прочие необходимые принадлежности. Возле стоял лакированный столик искусной работы, инкрустированный золотом, на столике – чайные чашки, полоскательница, полотенце и очки в футляре.
Матушка Цзя полулежала на тахте. Она немного поговорила с гостями, а потом надела очки и стала смотреть спектакль.
– Прошу прощения, что лежу при гостях, – сказала она. – Совсем старая стала!
Она приказала Хупо взять «кулачок красавицы»[121] и почесать ей ноги.
Возле тахты, на которой возлежала матушка Цзя, не было циновки – стоял небольшой столик с миниатюрной ширмой, а на нем – ваза с цветами и курильница. Рядом – довольно высокий столик с расставленными на нем кубками и палочками для еды.
Неподалеку от матушки Цзя сидели на циновке Баоцинь, Сянъюнь, Дайюй и Баоюй. Каждое блюдо служанки сначала подавали матушке Цзя. Понравится ей оно с виду, она тотчас велит поставить его на столик, отведает, а уж потом его несут молодым. При этом считалось, что молодые едят вместе с матушкой Цзя.
Чуть поодаль от матушки Цзя разместились госпожи Син и Ван, за ними – госпожа Ю, Ли Вань, жена Цзя Жуна и Фэнцзе. По западную сторону – Баочай, Ли Вэнь, Ли Ци, Син Сюянь, Инчунь и остальные сестры.
По обе стороны зала на потолочных балках висели фонари самой причудливой формы, перед каждым фонарем – раскрашенная свеча в подсвечнике, формой напоминавшем цветок лотоса. Подсвечники можно было вертеть во все стороны, чтобы освещать сцену там, где это необходимо. На окнах вместо занавесок висели разноцветная бахрома и новогодние фонарики. На террасах, во дворах, в галереях по обе стороны зала, на барьерах и решетках – везде сияли фонарики: стеклянные, обтянутые шелком, атласом и бумагой, узорчатые.
На галерее тоже постелили циновки, там веселились молодые люди, друзья и родственники.
Надобно вам сказать, что матушка Цзя велела звать на праздник всех членов рода. Но пришли не все: одни не явились из-за преклонного возраста, другим не на кого было оставить дом, третьи еще по каким-то причинам, стыдясь, например, своей бедности, ненавидя Фэнцзе, робея на людях. Таким образом, у Цзя хоть и было много родни по женской линии, на новогоднем пиру оказалась лишь мать Цзя Ланя, урожденная Лоу, которая привела с собой Цзя Ланя. Из мужчин пришли Цзя Цинь, Цзя Юнь, Цзя Чан и Цзя Лин. Несмотря на то что народу собралось не очень много, семейный пир проходил шумно и оживленно.
Спустя немного жена Линь Чжисяо привела шестерых женщин. Они принесли три столика, покрытых красными ковриками, – на ковриках лежали связанные красным шнурком медные монеты. Один столик жена Линь Чжисяо приказала поставить перед матушкой Цзя, а два других – перед тетушками Сюэ и Ли.
– Где стоите, там и ставьте, – распорядилась матушка Цзя.
Женщины-служанки, хорошо знавшие порядок в доме, поставили столик там, где было приказано, и высыпали на него деньги, предварительно разрезав на связках шнурки, на которые были нанизаны монеты.
Как раз в это время закончилось исполнение сцены «Встреча на западной башне», когда разгневанный Юй Шуе собирается уходить. И тут все услышали шутку, удачно вставленную Вэньбао:
– Ты, гневный, ушел в тот момент, когда в пятнадцатый день первого месяца бабушка созвала пир во дворце Жунго. Дай мне коня, я помчусь туда и попрошу, чтобы она угостила меня фруктами!
Все так и покатились со смеху, таким тоном произнесла это актриса.
– Вот чертовка! – вскричала тетушка Сюэ. – Она заслуживает награды!
– Да этой девчонке всего девять лет! – воскликнула Фэнцзе.
– Но как удачно у нее получилось! – сказала матушка Цзя. – За такую находчивость ее непременно нужно наградить!
Женщины взяли со столов монеты, наполнили ими корзиночки и бросились на сцену.
– Это наши госпожи жалуют Вэньбао на фрукты! – кричали они и сыпали монеты прямо на сцену. Монеты катились со звоном, и вся сцена оказалась усыпанной деньгами!
Цзя Чжэнь и Цзя Лянь в свою очередь приказали мальчикам-слугам тайком от матушки Цзя наполнить корзину медными монетами.
Если хотите узнать, как награждали девочку-актрису, прочтите следующую главу.
Глава пятьдесят четвертая
Матушка Цзя высмеивает старые, наскучившие сюжеты;
Ван Сифэн старается развлечь бабушку
Итак, Цзя Чжэнь с Цзя Лянем тайно приготовили полную корзину медных денег и приказали мальчику-слуге высыпать их на сцену.
Послышался звон, и на сцене, и без того усыпанной деньгами, прибавилось монет.
Матушка Цзя похвалила Цзя Чжэня и Цзя Ляня за щедрость, и оба направились к ней.
Мальчик-слуга подал Цзя Ляню серебряный кубок с подогретым вином, и Цзя Лянь следом за Цзя Чжэнем вошел в зал.
Первым долгом Цзя Чжэнь приблизился к тетушке Ли, поклонился, взял ее кубок и велел Цзя Ляню наполнить его вином. Затем подошел к тетушке Сюэ, и церемония повторилась.
– Садитесь, пожалуйста, уважаемые господа, – сказали тетушки, вставая с мест, – к чему такие церемонии?
В это время все, кроме госпожи Син и госпожи Ван, подошли к тетушкам и почтительно стали в сторонке.
Затем Цзя Чжэнь с кубком в руке, а Цзя Лянь с чайником, полным вина, приблизились к матушке Цзя, возлежавшей на тахте, и, поскольку тахта была низкая, опустились на колени.
После этого в зал вошли остальные мужчины во главе с Цзя Цуном и, следуя примеру Цзя Чжэня и Цзя Ляня, тоже опустились на колени. Глядя на них, преклонил колена и Баоюй.
– А ты зачем? – тихонько спросила Сянъюнь, толкнув его в бок. – Неужели собираешься поднести бабушке вина?
– Немного погодя поднесу, – с улыбкой шепнул ей в ответ Баоюй.
Цзя Чжэнь и Цзя Лянь между тем налили вина госпожам Син и Ван и спросили у матушки Цзя:
– Как быть с сестрицами?
– Вы лучше идите к себе, – ответила матушка Цзя, – чтобы не стеснять девочек.
Цзя Чжэнь, а вслед за ним и остальные мужчины вышли.
Уже давно наступила вторая стража. На сцене исполнялся акт «Восемь справедливейших любуются фонарями». И вдруг, в самый интересный момент, Баоюй встал и направился к выходу.
– Ты куда? – окликнула его матушка Цзя. – Во дворе пускают большие ракеты. Смотри, как бы тебя не обожгло искрами.
– Я ненадолго, – ответил Баоюй, – скоро вернусь!
Матушка Цзя приказала служанкам его проводить. Следом за Баоюем вышли Шэюэ, Цювэнь и еще несколько служанок.
– Что это не видно Сижэнь? – осведомилась матушка Цзя. – В последнее время она возгордилась и всюду вместо себя посылает маленьких девочек.
– У Сижэнь мать умерла. Она соблюдает траур и не показывается на людях, – встав с места, поспешно ответила госпожа Ван.
– О каком трауре может идти речь, – возразила старая госпожа, – если Сижэнь прислуживает господину! Прислуживай она мне, была бы здесь непременно. Траур не траур, так уж у нас в доме заведено!
– Дело не в трауре, – сказала Фэнцзе, приблизившись к матушке Цзя. – Везде горят фонари и свечи, во дворе пускают ракеты, вот она и следит, чтобы не случилось пожара! Другие служанки всеми правдами и неправдами стараются пробраться сюда посмотреть представление. А Сижэнь не такая, из дому не бегает, обо всем печется! Вернется братец Баоюй после пира домой, а там уже все приготовлено, чтобы он сразу мог лечь. Никто ее не заменит. Приди она сюда, постель не была бы Баоюю постлана, чай не подогрет. Тогда я первая назвала бы Сижэнь никудышной служанкой! Но если вам так уж хочется, бабушка, я велю ее позвать.
– Ты как всегда права, – выслушав ее, согласилась матушка Цзя. – А почему я не знаю, что у нее умерла мать? Когда это случилось?
– И как это вы запамятовали, бабушка? – удивилась Фэнцзе. – Это случилось совсем недавно, и Сижэнь вам докладывала прежде, чем уехать домой.
– Верно, припоминаю! – воскликнула матушка Цзя. – Совсем памяти у меня не стало!
– Да что вы, почтенная госпожа! – воскликнули все. – Дел столько, что их и не упомнишь!
– Совсем еще ребенком Сижэнь прислуживала мне, – вздохнула матушка Цзя, – потом присматривала за Сянъюнь. А теперь в услужении у нашего чертенка, и вот уже несколько лет он ее обижает! Ведь Сижэнь не чета рабыням, которые родились и выросли у нас в доме, а особых милостей от нас не видит. Хотела дать несколько лянов серебра на похороны ее матери, и то забыла! Простить себе не могу!
– Не огорчайтесь, – сказала Фэнцзе, – недавно госпожа Ван подарила ей сорок лянов серебра!
– Вот и хорошо, – сказала матушка Цзя. – У Юаньян тоже умерла мать, живет она далеко на юге, и я не отпустила Юаньян на похороны и не разрешила ей соблюдать траур. Надо бы им пожить теперь вместе с Сижэнь и выполнить свой дочерний долг!
Матушка Цзя приказала служанке взять со стола немного фруктов и других лакомств и отнести Юаньян и Сижэнь.
– Не надо, – промолвила с улыбкой Хупо. – Им уже отнесли.
На этом разговор окончился, и все снова стали пить вино и смотреть пьесу.
А теперь расскажем о Баоюе. Уйдя с пира, он вернулся в сад, но служанки не посмели сопровождать его до самого дома, только до ворот. Здесь они остановились, а потом зашли в домик, где готовили чай, погрелись у огня, выпили вина и принялись играть в кости с женщинами, ведавшими приготовлением чая. С Баоюем остались Шэюэ и Цювэнь.
Втроем они вошли во двор, ярко освещенный фонарями, но совершенно пустынный.
– Неужели все спят? – изумилась Шэюэ. – Давайте войдем и напугаем их.
Они осторожно пробрались в дом и прошли в комнату, где было зеркало. Сижэнь лежала на постели, напротив кто-то полулежал на кане, а у стены на скамье дремали две старые мамки.
Баоюй решил было, что все спят, как вдруг до него донесся голос Юаньян:
– Трудно предугадать судьбу! Говоря по правде, ты все время жила здесь одна. Родители переезжали с места на место и, казалось, так и умрут вдали от тебя. А ведь умерла твоя мать здесь, и ты смогла ее похоронить!
– Признаться, я не надеялась на это! – промолвила Сижэнь. – Мало того. Госпожа мне подарила сорок лянов серебра на похороны. О такой милости я и мечтать не могла!
– Подумать только, – шепнул Баоюй, повернувшись к Шэюэ, – и Юаньян здесь! Лучше я уйду, а то она рассердится, если увидит меня. Пусть наговорятся вволю. Сижэнь так тоскует, я очень рад, что Юаньян ее навестила.
Баоюй тихонько вышел, свернул за каменную горку, отвернул полы халата.
– Сначала присядьте, а потом снимайте штаны, а то продует! – прыснув со смеху, проговорили Цювэнь и Шэюэ и отвернулись. А подоспевшие в это время девочки-служанки поспешили в чайную согреть воды.
Только Баоюй отошел, как появились две служанки.
– Кто это? – спросили они.
– Господин Баоюй, – ответила Цювэнь. – Не кричите, а то напугаете его!
– А мы и не знали! – воскликнули женщины. – Вот бы в конце праздника навлекли на себя беду! Вам, барышни, наверное, нелегко приходится?
Женщины подошли ближе.
– Что это вы несете? – поинтересовалась Шэюэ.
– Подарки для барышень Цзинь и Хуа, – ответили женщины.
– Ведь там сейчас исполняется сцена «Восемь справедливейших…», а впереди еще сцена «Шкатулка», – улыбнулась Шэюэ. – Откуда же появилась Цзиньхуа[122]?
– Покажите-ка, что вы несете! – попросил, подходя, Баоюй.
Цювэнь и Шэюэ быстро открыли короба, а женщины присели на корточки, чтобы Баоюю было лучше видно.
В коробах оказались фрукты, печенье и другие яства с господского стола. Баоюй посмотрел и пошел дальше. Шэюэ захлопнула крышки коробов и побежала за ним.
– Мне кажется, эти женщины весьма скромны и обходительны, – произнес Баоюй. – Сами устали, а виду не подают, еще спрашивают, не тяжело ли вам.
– Это и в самом деле хорошие женщины, – промолвила Шэюэ, – а бывают бессовестные, ни с чем не желают считаться.
– Вот вы умные девушки, – укоризненно покачал головой Баоюй, – а относитесь к этим людям с презрением, словно к каким-то невеждам.
Он повернулся и зашагал к воротам сада.
Служанки, сопровождавшие Баоюя, выскочили из чайного домика и поспешили за юношей. Войдя в галерею у расписного зала, они увидели девочек-служанок, которые давно поджидали Баоюя; одна из них держала чайник с ароматной водой.
Цювэнь опустила в таз руки и гневно вскричала:
– Никак не поумнеете! Вода-то совсем холодная!
– А вы поглядите, барышня, на погоду! – сказала в ответ одна из девочек-служанок. – Я ведь кипятку подливала в воду! Неужели успела остыть?
Как раз в это время появилась пожилая служанка с чайником кипятка, и девочка-служанка к ней обратилась:
– Уважаемая тетушка, плесните сюда немного водички!
– Это чай для старой госпожи, – возразила женщина. – Сама сходи принеси! Что у тебя, ноги отвалятся?!
– Ну и пусть чай! – вскричала Цювэнь. – Не дашь, силой отниму и вымою руки!
Узнав Цювэнь, женщина притихла и стала лить воду в таз.
– Достаточно! – остановила ее Цювэнь. – Жизнь прожила, а ума не нажила! Всем известно, что ты несешь старой госпоже чай. Так разве стала бы я просить, если бы не крайняя нужда?
– Вижу я плохо, – оправдывалась женщина, – и не сразу признала вас, барышня.
Баоюй прополоскал рот, девочка-служанка полила ему на руки. Цювэнь и Шэюэ тоже вымыли руки и направились в зал следом за Баоюем.
Войдя в зал, Баоюй потребовал подогретого вина и налил кубки тетушкам Ли и Сюэ. Те заулыбались и пригласили его сесть.
– В таком случае, – промолвила матушка Цзя, – все должны выпить!
С этими словами она подняла кубок и выпила. За нею осушили кубки госпожи Син и Ван. Пришлось тетушкам Сюэ и Ли последовать их примеру.
– Налей сестрам, – приказала Баоюю матушка Цзя, – пусть выпьют.
Баоюй наполнил кубки сестер. Но когда очередь дошла до Дайюй, та наотрез отказалась пить, подняла кубок и поднесла к губам Баоюя. Баоюй единым духом осушил кубок.
– Большое тебе спасибо, – сказала Дайюй.
Баоюй снова наполнил ее кубок.
– Пусть пьет только подогретое вино, – сказала тут Фэнцзе, – а то от холодного руки дрожат и братец не сможет ни писать, ни натягивать тетиву!
– Разве я пью холодное вино? – возразил Баоюй.
– Почем мне знать, – улыбнулась Фэнцзе, – какое вино ты пьешь? Мое дело – предупредить!
Баоюй налил всем сестрам и остальным женщинам, кроме жены Цзя Жуна, приказав это сделать служанке, и вышел в галерею поднести вино Цзя Чжэню и другим мужчинам. После этого он вернулся в зал и занял свое место.
Вскоре подали суп, затем новогодние лепешки и прочие праздничные блюда.
– Прервем на время спектакль, – распорядилась матушка Цзя. – Дети устали, пусть подкрепятся, а затем продолжим.
Она велела отнести детям фрукты и различные блюда, приготовленные к Празднику фонарей.
Спектакль прервали, после чего в зал ввели двух девочек. Матушка Цзя велела их усадить и подать музыкальные инструменты.
– Что бы вам хотелось послушать? – спросила старая госпожа у тетушек Сюэ и Ли.
– Все равно, – ответили те.
– Какие книги и рассказы появились в последнее время? – поинтересовалась матушка Цзя.
– Из новых книг нам известны лишь «Гибель династии Тан» и «Повествование о Пяти династиях», – ответили девочки-рассказчицы.
Тогда матушка Цзя осведомилась, какие эпизоды из этих книг они знают.
– «Феникс стремится к луаню», – ответили девочки.
– Название красивое, – промолвила матушка Цзя, – а каково содержание? Расскажите вкратце. Если интересно, послушаем все.
– Там рассказывается о том, как в последние годы династии Тан один шэньши из Цзиньлина по имени Ван Чжун стал сановником, как служил во времена следующей династии, а под старость возвратился домой, где у него остался единственный сын Ван Сифэн.
Тут все рассмеялись.
– Надеюсь, он не имеет отношения к нашей Фэнцзе? – осведомилась матушка Цзя.
– Что ты болтаешь! – прикрикнула на рассказчицу одна из служанок. – Ведь так зовут нашу вторую госпожу!
– Пусть говорит! – приказала матушка Цзя.
– Виноваты, почтенная госпожа! – оправдывались рассказчицы. – Мы не знали, что это имя второй госпожи, иначе не произнесли бы его вслух!
– А что тут особенного? – улыбнулась Фэнцзе. – Рассказывайте! Мало ли людей с одинаковыми фамилиями и именами!
– Вернувшись домой, почтенный господин Ван отправил своего сына на экзамены в столицу, – продолжала рассказчица. – Лил сильный дождь, и молодой Ван, добравшись до какой-то деревни, решил там укрыться. А в этой деревне жил некий шэньши по фамилии Ли, старый друг отца Вана. Господин Ли приютил молодого Вана и предложил ему пожить у него несколько дней. Сыновей старый Ли не имел, только дочь Чулуань. Не говоря о том, что девушка была необыкновенно хороша собой, она еще умела играть на цине и в шахматы, знала толк в литературе и отлично рисовала.
– Так вот почему рассказ называется «Феникс стремится к луаню»![123] – воскликнула матушка Цзя, прерывая рассказчицу. – Можешь не продолжать, я уже догадалась: Ван Сифэн попросил в жены Чулуань.
– Вы уже слышали этот рассказ? – удивилась рассказчица.
– Разве есть на свете рассказы, которых не слышала бы наша почтенная госпожа? – восхищенно воскликнули все. – А если даже не слышала, все равно догадается, о чем там может быть речь!
– Все книги и рассказы об одном и том же, – продолжала матушка Цзя, – о красивых девушках и талантливых юношах, и это уже наскучило. Представят чью-нибудь дочь в самом неприглядном виде, а называют красавицей! Неинтересно! Ничего увлекательного, таинственного! Все начинается с «семьи деревенского шэньши», отец девушки непременно высший сановник либо первый министр. Барышню холят, лелеют, берегут, словно драгоценность, и барышня эта непременно знает литературу, разбирается в этикете, отличается необыкновенным умом и вдобавок невиданная красавица. И непременно влюбляется в какого-нибудь талантливого юношу, будь то родственник или друг их семьи, и мечтает выйти за него замуж. Забывает обо всем на свете – и о родителях, и о книгах, в общем, обо всем, что прежде было для нее свято! Кому же нужна такая красавица? Да будь она семи пядей во лбу и к тому же красавицей, но добродетельной ее никак не назовешь! Или же взять, к примеру, юношу. Да будь он трижды талантливым, даже гением, правосудие его не помилует, если он вдруг станет разбойником, и притянет к ответу. Нет, не знают сочинители, о чем пишут. Ведь в знатных образованных семьях все дочери грамотны, знают этикет, даже их матери умеют читать и писать, отцы, покинув на старости лет службу, живут дома, и за дочерьми, само собой, присматривают служанки. А почему-то в книгах при любых обстоятельствах о происходящем знают только барышня и доверенная служанка. А остальные куда смотрят? Ни в начале, ни в конце книги об этом не сказано!
Выслушав старую госпожу, все стали смеяться и говорить:
– Почтенная госпожа сразу отличает правду от лжи. А в подобных книгах одни выдумки.
– Вы спросите, почему такие книги выходят в свет? А вот почему, – с улыбкой продолжала матушка Цзя. – Авторы этих книг либо завистники, либо неудачники. Вот и пишут произведения, способствующие падению нравов. Есть и другой род сочинителей. Начитавшись подобных книг, они начинают мечтать о красавице, а не найдя ее, хватаются за кисть, чтобы отвести душу. Не имея при этом ни малейшего представления о семьях истинных ученых мужей и сановников… Каждому ясно, что героев таких произведений в жизни не существует, если даже речь идет о семьях среднего достатка, как наша. Эти писаки – настоящие зубоскалы! Поэтому у нас в доме запрещено рассказывать такие истории и наши девочки не имеют о них понятия. А я, старая, когда взгрустнется, слушаю их с удовольствием.
– Так и должно быть в знатной семье! – промолвили тетушки Сюэ и Ли. – Даже у нас в доме детям не разрешали слушать подобные глупости!
– Хватит вам негодовать! – произнесла Фэнцзе, наполняя кубок матушки Цзя. – Вино стынет. Выпейте, бабушка, а потом возмущайтесь сколько угодно. Мы ваши речи запишем и издадим под названием «Записки о разоблачении лжи», причем непременно укажем династию, место, число, месяц и год их создания. Наговорили вы за двоих, а ведь язык-то один. Так что нелегко вам приходится. Правы вы или нет, мы решим потом, а сейчас давайте смотреть пьесу и любоваться фонарями. Предложите почтенным родственницам выпить по кубку вина и посмотреть два акта пьесы, а потом можете снова вернуться к своим обличениям. Согласны?
Фэнцзе улыбнулась и под общий хохот налила матушке Цзя вина.
– Ну и острый же язык у второй госпожи! – покатываясь со смеху, воскликнули девочки-актрисы. – Стань вы рассказчицей, мы лишились бы заработка и умерли с голоду!
– Не болтай лишнего! – одернула Фэнцзе тетушка Сюэ. – Ведь на террасе люди!
– Там только Цзя Чжэнь, – возразила Фэнцзе, – мы вместе росли, вместе озорничали и даже теперь, когда выросли, относимся друг к другу по-прежнему, как брат и сестра. Неужели оттого, что мы породнились, наши отношения должны измениться? Но не стоит об этом говорить. Ведь самое главное сейчас развлечь бабушку! Но только я насмешила ее, как все на меня напустились, вместо того чтобы благодарить. А бабушка развеселилась, и аппетит у нее улучшился!
– Что верно, то верно, – улыбнулась матушка Цзя. – Давно я так не смеялась и теперь с удовольствием выпью еще кубок вина!
Осушив кубок, она приказала Баоюю:
– Ну-ка поднеси вина старшей сестре в знак уважения!..
– Не надо, бабушка! – засмеялась Фэнцзе. – Лучше дайте мне взаймы свое долголетие!
Фэнцзе взяла кубок матушки Цзя, выпила остаток вина и передала кубок служанкам, которые тотчас вручили ей взамен другой, чистый. После того как все кубки за столом заменили, Фэнцзе наполнила их вином и села на свое место.
– Почтенная госпожа, – обратилась к матушке Цзя одна из рассказчиц. – Может, вместо рассказа песню послушаете?
– Сыграйте «Приказ командующего», – велела матушка Цзя.
Рассказчицы заиграли на цинях.
– Какая сейчас стража? – поинтересовалась матушка Цзя.
– Третья.
– То-то я чувствую, что стало свежо, – заметила матушка Цзя.
Служанки тотчас же подали ей теплую одежду.
– Не перейти ли вам в теплые покои, почтенная госпожа? – почтительно вставая, промолвила госпожа Ван. – Родственниц стесняться нечего, ведь не чужие, мы не дадим им скучать.
– Мы можем все вместе пойти погреться! – предложила матушка Цзя.
– Боюсь, места не хватит, – возразила госпожа Ван.
– Хватит, – сказала матушка Цзя. – Возьмем не все столы, а два-три, сдвинем и сядем рядом, – и тепло, и удобно.
– Это вы хорошо придумали! – раздались одобрительные возгласы.
Все встали со своих мест, служанки убрали со столов, три из них перенесли в теплые покои, сдвинули вместе, расставили фрукты и сладости.
– Обойдемся без церемоний, – заявила матушка Цзя. – Просто я укажу каждому, куда сесть, и все.
Тетушки Ли и Сюэ заняли почетные места, сама матушка Цзя села, обратившись лицом к западу. Рядом с собой посадила Баоцинь, Дайюй и Сянъюнь, а Баоюю сказала:
– Ты садись возле матери.
Баоюй оказался между госпожами Син и Ван. Баочай и остальные сестры заняли места с западной стороны. За ними разместились госпожа Лоу с Цзя Ланем, затем госпожа Ю и Ли Вань, которая посадила между ними своего сына – тоже Цзя Ланя, а в самом конце стола устроилась жена Цзя Жуна – госпожа Ху.
– Цзя Чжэнь! – крикнула матушка Цзя. – Уведи-ка своих братьев, чтобы не мешали нам!
Цзя Чжэнь хотел было войти, но матушка Цзя остановила его:
– Не входи! Мы только что расселись, а из-за тебя придется вставать. Иди отдыхай, праздник еще не кончился, и завтра хлопот будет немало.
Цзя Чжэнь почтительно поддакнул и с улыбкой спросил:
– Цзя Жуна, может, оставите? Пусть наливает вино!
– Конечно! – вскричала матушка Цзя. – Как это я не сообразила!
Выходя, Цзя Чжэнь встретил Цзя Ляня. Они приказали слугам отвести домой Цзя Цуна и Цзя Хуана, а затем уговорились развлечься так, чтобы им никто не мешал. Однако об этом речь впереди.
– Нам, конечно, не скучно, но станет еще веселее, если правнуки сядут рядом. Цзя Жун, кстати, здесь, – сказала матушка Цзя и обратилась к Цзя Жуну: – Сядь рядом с женой, как порядочный муж!
Тут служанка поднесла матушке Цзя программу спектакля, и та воскликнула:
– Мы так мило беседуем, а актеры будут шуметь! Они за ночь устали, пусть отдохнут, а заодно посмотрят, как играют наши девочки-актрисы! Надо их позвать!
Женщины поспешили передать распоряжение матушки Цзя – вызвать актрис из сада Роскошных зрелищ, а мальчики-слуги – предупредить актеров о предстоящем представлении.
Вскоре учитель со двора Душистой груши привел двенадцать девочек-актрис во главе с Вэньгуань, следом шли служанки и несли узлы с костюмами для любимых ролей матушки Цзя.
Женщины-служанки подвели Вэньгуань к матушке Цзя, чтобы она представилась.
– Учитель отпускал вас на Новый год погулять? – спросила матушка Цзя. – Какие вы сейчас пьесы разучиваете? У меня до сих пор трещит голова от «Восьми справедливых…», уж очень много шума в этой пьесе! Исполните что-нибудь потише, поспокойнее. И имейте в виду, что тетушки Сюэ и Ли очень любят театр и видели много хороших пьес, да и девушки наши знают толк в представлениях… Эта маленькая актриса не хуже самых опытных актеров из известных трупп. Она хоть мала, а играет лучше взрослых! Так что смотрите не оплошайте и представьте что-нибудь новое. Пусть Фангуань в сопровождении флейты и свирели споет «Поиски сна».
– Вы совершенно правы, почтенная госпожа, – заметила Вэньгуань. – Может быть, наши представления и не понравятся госпожам Ли и Сюэ, но все же послушайте нас.
– Конечно, – кивнула матушка Цзя.
– Как умна эта девочка! – воскликнули восхищенные тетушки Сюэ и Ли. – Не иначе как, следуя вашему примеру, она решила посмеяться над нами!
– Так ведь театр – это у нас так, между делом, – возразила матушка Цзя. – Дохода не приносит. – И, обратившись затем к Куйгуань, сказала:
– Пусть исполнят акт «Хуэймин присылает письмо». Я хочу, чтобы каждый высказал свое мнение об игре актрис. Но смотри, играй с чувством, не то пеняй на себя!
Вэньгуань вышла вместе с остальными актрисами. Сначала сыграли «Поиски сна», затем «Хуэймин посылает письмо». Все слушали затаив дыхание, не шелохнувшись.
– Замечательно! – воскликнула тетушка Сюэ. – Сколько спектаклей я пересмотрела, никогда этот акт не шел в сопровождении одной только флейты!
– Это бывает! – возразила матушка Цзя. – В «Западной башне», к примеру, главный герой тоже поет под аккомпанемент флейты. Целиком пьесу редко так исполняют, но ничего удивительного в этом нет – как кому нравится. Еще давно, когда я была в ее возрасте, – матушка Цзя указала пальцем на Сянъюнь, – ее дед держал собственную труппу. В ней особенно выделялась одна актриса. Она бесподобно исполняла на цине арии «Слушаю цинь» из «Западного флигеля», «Играю на цине» из «Яшмовой шпильки» и «Восемнадцать мелодий для свирели» из «Продолжения к „Лютне“. Этим девочкам до нее далеко!
– Да, такие встречаются редко! – согласились все.
Затем матушка Цзя позвала Вэньгуань и велела ей под аккомпанемент оркестра исполнить акт «Фонари в день новолуния».
Пока Вэньгуань готовилась, Цзя Жун и его жена вновь подали вино.
Видя, что матушка Цзя в приподнятом настроении, Фэнцзе сказала:
– Может быть, пользуясь тем, что рассказчицы здесь, сыграем в «передачу ветки сливы» на тему «весенняя радость, играющая на кончиках бровей»?
– С удовольствием. Игра веселая, как раз для праздника! – откликнулась матушка Цзя и не мешкая приказала принести черный лакированный барабан и поставить перед рассказчицами. Затем, взяв со стола ветку сливы, сказала:
– У кого окажется эта ветка в тот момент, когда умолкнет барабан, тот должен будет выпить штрафной кубок и рассказать какую-нибудь историю.
– Это только вы можете, бабушка, – возразила Фэнцзе. – Не все же такие находчивые! Пусть будет приказ интересным и в то же время простым, чтобы каждый мог его выполнить! Так что историй, я думаю, рассказывать не стоит. Просто что-нибудь смешное, и все.
Все знали, что Фэнцзе мастерица на шутки, которых у нее неистощимый запас, и очень обрадовались. Девочки-служанки бросились приглашать своих старших и младших товарок.
– Идите скорее! – говорили они. – Вторая госпожа Фэнцзе собирается всех смешить!
Служанки гурьбой ввалились в комнату. Как только спектакль закончился и смолкла музыка, матушка Цзя послала Вэньгуань фруктов и печенья в награду, отпустила ее, а сама велела ударить в барабан.
Рассказчицы хорошо знали порядок игры. Удары в барабан были то редкими, будто капли воды в водяных часах, то частыми, будто бобы, сыпавшиеся из мешка, то стремительными, словно несущийся галопом конь, то резкими и оглушительными, будто раскаты грома. Неожиданно барабан умолкал! И вот как раз в тот момент, когда ветка сливы оказалась у матушки Цзя, барабан умолк. Все рассмеялись. Цзя Жун подошел к столу, наполнил вином кубок старой госпожи.
– Почтенная госпожа должна радоваться первой, а уж мы будем довольны тем, что радуется она! – улыбаясь, говорили гости.
– Вино я выпью, а смешного рассказывать не умею, – промолвила матушка Цзя.
– Что вы, почтенная госпожа! – послышались восклицания. – Вы шутите лучше второй госпожи! Мы с нетерпением ждем, чтобы от души посмеяться!
– Ничего такого не приходит на ум, – призналась матушка Цзя. – Но я наберусь смелости и попробую рассказать старую историю. Слушайте! В одной семье было десять сыновей. Женили их, и у десятого сына жена оказалась самой умной, самой находчивой, острой на язык и ловкой и очень полюбилась свекрови. Остальных же невесток свекровь не жаловала, говорила, будто они непочтительны к ней. Обиделись старшие невестки и стали держать совет, что делать да как быть. Говорит тут одна невестка: «Все мы почитаем свекра и свекровь, но не так находчивы и остры на язык, как эта негодница, вот и любят ее больше, чем нас. А пожаловаться на эту несправедливость некому!» Другая невестка предложила: «Давайте пойдем в храм Янь-вана, воскурим благовония и спросим: почему он, по чьей воле мы возродились людьми, ей дал острый язык, а нам всем – тупые?» – «Замечательный план!» – обрадовались остальные невестки. И вот, на другой день, они все вместе отправились в храм Янь-вана, воскурили благовония и так утомились, что тут же уснули, прямо перед жертвенником, а души бодрствовали в ожидании Янь-вана. Ждут-ждут, а он не является. Встревожились невестки, как вдруг увидели странника Суня, приближавшегося на облаке. Увидел их странник, хотел побить палкой. А те в страхе пали на колени и стали умолять о прощении. Тогда Царь обезьян спросил, что их сюда привело, и они все подробно ему рассказали. Выслушал их Сунь и произнес со вздохом: «Счастье ваше, что вы повстречались со мной! Господин Янь-ван не смог бы помочь вам». Души стали просить: «Великий мудрец, яви милосердие, помоги!» – «Это нетрудно, – улыбнулся в ответ странник Сунь. – Все дело в том, что, когда появилась на свет жена десятого брата, я был у Янь-вана и помочился на Землю, а она взяла да и выпила мою мочу. Могу и сейчас помочиться, а вы пейте, если хотите быть такими же острыми на язык!»
Тут все прыснули со смеху.
– Ну и дела! – воскликнула Фэнцзе. – Хорошо, что мы не находчивы и не остры на язык, а то пришлось бы отведать обезьяньей мочи!
Госпожи Ю и Лоу сквозь смех спросили Ли Вань:
– Ну-ка скажи, кто пил обезьянью мочу? А то сидишь с таким видом, будто это тебя не касается!
– Сказано весьма кстати, можно и посмеяться! – заметила тетушка Сюэ.
Снова раздались удары в барабан.
Девочкам-служанкам очень хотелось послушать, что скажет Фэнцзе, и они тайком сделали знак рассказчицам. Ветка сливы обошла два круга, и, как только оказалась у Фэнцзе, служанки многозначительно кашлянули и рассказчицы перестали бить в барабан.
– Ага, попалась? – раздались веселые возгласы. – Скорее наливайте вино, пусть расскажет нам что-нибудь забавное!.. Такое, чтобы живот надорвать от смеха!
Фэнцзе задумалась, потом лицо ее озарилось улыбкой, и она стала рассказывать:
– Некогда в одной семье, вот как мы сейчас, праздновали Новый год, все домочадцы были в сборе, любовались фонариками, пили вино, развлекались и веселились. Бабушка, мать, жены сыновей и внуков, племянники, внуки, правнуки по отцовской и материнской линиям, родные и двоюродные… Ай-я-й! Вот где было шуму!..
– Ну, посыпалось, как бобы из мешка! – раздались восклицания. – Никого не пропустит!
– Попробуй только меня затронь, язык оторву! – пригрозила госпожа Ю.
– Помилуйте! – всплеснула руками Фэнцзе. – Я стараюсь, из кожи вон лезу, а вы меня с толку сбиваете! Могу вообще не рассказывать!
– Да не обращай ты на них внимания, продолжай! – промолвила матушка Цзя. – Что же было потом?
– Потом все пьянствовали целую ночь… – Фэнцзе запнулась и заключила: – А под утро разошлись.
Последние слова она произнесла самым серьезным тоном, в то время как все напряженно ждали, что будет дальше.
Сянъюнь долго глядела на Фэнцзе, и та, улыбнувшись, добавила:
– Могу рассказать еще одну историю о том, как праздновали Новый год. Однажды несколько человек, решив отличиться, заказали к Новому году ракету величиной с дом и, чтобы запустить ее, отправились за город. За ними увязалась толпа зевак. Один из них, самый нетерпеливый, украдкой поджег фитиль. Послышался взрыв, – на том все и кончилось. Люди, смеясь, разошлись по домам, а зачинщики принялись вовсю поносить торговца за то, что он им продал плохую ракету: не взлетев в воздух, она рассыпалась, на кусочки.
– А взрыва они разве не слышали? – спросила Сянъюнь.
– Они были глухими, – ответила Фэнцзе.
Сначала никто ничего не понял, ну а когда догадались, так и покатились со смеху. А потом спросили:
– Чем же все-таки кончилась первая история? Ты должна досказать.
– Какие дотошные! – вскричала Фэнцзе, хлопнув рукой по столу. – Дело в том, что следующий день уже не был праздником и я должна была присматривать за уборкой. Откуда же мне знать, что было потом?
Такой неожиданный конец снова вызвал смех.
– Сейчас уже четвертая стража, – продолжала между тем Фэнцзе. – Бабушка устала, да и нам, как тем глухим, пускавшим ракету, пора расходиться!
Госпожа Ю, зажав рот шелковым платочком, буквально тряслась от смеха, так и покатывалась и, указывая на Фэнцзе пальцем, восклицала:
– У этой дрянной девчонки и в самом деле острый язык!
– Еще острее, чем был, – смеясь, сказала матушка Цзя и распорядилась: – Раз уж вспомнили о ракетах, давайте пойдем смотреть фейерверк! Кстати, и освежимся.
Цзя Жун бросился во двор и приказал мальчикам-слугам приготовить все необходимое для фейерверка. Ракеты были присланы в подарок из разных мест и, хотя по размеру невелики, отличались яркостью и причудливостью форм.
Дайюй, не очень-то смелая от природы, к тому же не терпевшая шума и грохота, при первых же взрывах ракет прижалась к матушке Цзя.
Глядя на нее, тетушка Сюэ крепко обняла Сянъюнь, но та со смехом сказала:
– Я не боюсь.
– Она сама любит пускать большие ракеты. Чего же ей пугаться! – проговорила Баочай.
Госпожа Ван обняла Баоюя, прижала к себе.
– А нас вот не обнимают, значит – не любят, – промолвила Фэнцзе.
– Хочешь, я тебя обниму? – предложила госпожа Ю. – Капризничаешь, словно ребенок. Медом тебя не корми – дай посмотреть, как пускают ракеты!
– Вот разойдутся все, пойду в сад ракеты пускать! – заявила Фэнцзе. – И сделаю это лучше, чем слуги.
В этот момент в воздух с треском взвились разноцветные ракеты. Среди больших были и мелкие – «звездное небо», «девять драконов в облаках», «удар грома на равнине» и «десять взлетающих к небу звуков».
Когда ракет больше не осталось, девочкам-актрисам велено было исполнить арию «Опадает цветок лотоса». После этого их наградили: рассыпали по сцене монеты, и девочки, хохоча, бросились их подбирать.
Настало время подавать отвар, и матушка Цзя заметила:
– Ночи длинные, а мы так увлеклись развлечениями, что забыли поесть.
– Хотите бульон из утки? – спросила Фэнцзе.
– Охотно выпью немного бульона, только без утки, – заявила матушка Цзя.
– Еще есть отвар из фиников, – добавила Фэнцзе, – это для тех, кто не ест скоромного.
– Вот и хорошо, – отозвалась матушка Цзя.
Пока они вели разговор, со столов убрали и подали всевозможные закуски. Закончив трапезу, все прополоскали рот и разошлись.
Семнадцатого числа рано утром обитатели дворца Жунго пошли во дворец Нинго, совершили там церемонию, помогли закрыть храм предков и убрать портреты, после чего возвратились домой.
В тот же день тетушка Сюэ устроила угощение. Матушка Цзя у нее посидела недолго и возвратилась к себе. Она очень утомилась за праздники, с восемнадцатого числа никого не принимала и сама не ходила в гости. В доме распоряжались госпожи Син и Ван и Фэнцзе.
Баоюй в эти дни съездил к Ван Цзытэну и больше не отлучался из дому, ссылаясь на то, что матушка Цзя без него скучает.
Сразу после Праздника фонарей у Фэнцзе начались преждевременные роды, и в доме поднялся переполох…
Если хотите узнать, что было дальше, прочтите следующую главу.
Послышался звон, и на сцене, и без того усыпанной деньгами, прибавилось монет.
Матушка Цзя похвалила Цзя Чжэня и Цзя Ляня за щедрость, и оба направились к ней.
Мальчик-слуга подал Цзя Ляню серебряный кубок с подогретым вином, и Цзя Лянь следом за Цзя Чжэнем вошел в зал.
Первым долгом Цзя Чжэнь приблизился к тетушке Ли, поклонился, взял ее кубок и велел Цзя Ляню наполнить его вином. Затем подошел к тетушке Сюэ, и церемония повторилась.
– Садитесь, пожалуйста, уважаемые господа, – сказали тетушки, вставая с мест, – к чему такие церемонии?
В это время все, кроме госпожи Син и госпожи Ван, подошли к тетушкам и почтительно стали в сторонке.
Затем Цзя Чжэнь с кубком в руке, а Цзя Лянь с чайником, полным вина, приблизились к матушке Цзя, возлежавшей на тахте, и, поскольку тахта была низкая, опустились на колени.
После этого в зал вошли остальные мужчины во главе с Цзя Цуном и, следуя примеру Цзя Чжэня и Цзя Ляня, тоже опустились на колени. Глядя на них, преклонил колена и Баоюй.
– А ты зачем? – тихонько спросила Сянъюнь, толкнув его в бок. – Неужели собираешься поднести бабушке вина?
– Немного погодя поднесу, – с улыбкой шепнул ей в ответ Баоюй.
Цзя Чжэнь и Цзя Лянь между тем налили вина госпожам Син и Ван и спросили у матушки Цзя:
– Как быть с сестрицами?
– Вы лучше идите к себе, – ответила матушка Цзя, – чтобы не стеснять девочек.
Цзя Чжэнь, а вслед за ним и остальные мужчины вышли.
Уже давно наступила вторая стража. На сцене исполнялся акт «Восемь справедливейших любуются фонарями». И вдруг, в самый интересный момент, Баоюй встал и направился к выходу.
– Ты куда? – окликнула его матушка Цзя. – Во дворе пускают большие ракеты. Смотри, как бы тебя не обожгло искрами.
– Я ненадолго, – ответил Баоюй, – скоро вернусь!
Матушка Цзя приказала служанкам его проводить. Следом за Баоюем вышли Шэюэ, Цювэнь и еще несколько служанок.
– Что это не видно Сижэнь? – осведомилась матушка Цзя. – В последнее время она возгордилась и всюду вместо себя посылает маленьких девочек.
– У Сижэнь мать умерла. Она соблюдает траур и не показывается на людях, – встав с места, поспешно ответила госпожа Ван.
– О каком трауре может идти речь, – возразила старая госпожа, – если Сижэнь прислуживает господину! Прислуживай она мне, была бы здесь непременно. Траур не траур, так уж у нас в доме заведено!
– Дело не в трауре, – сказала Фэнцзе, приблизившись к матушке Цзя. – Везде горят фонари и свечи, во дворе пускают ракеты, вот она и следит, чтобы не случилось пожара! Другие служанки всеми правдами и неправдами стараются пробраться сюда посмотреть представление. А Сижэнь не такая, из дому не бегает, обо всем печется! Вернется братец Баоюй после пира домой, а там уже все приготовлено, чтобы он сразу мог лечь. Никто ее не заменит. Приди она сюда, постель не была бы Баоюю постлана, чай не подогрет. Тогда я первая назвала бы Сижэнь никудышной служанкой! Но если вам так уж хочется, бабушка, я велю ее позвать.
– Ты как всегда права, – выслушав ее, согласилась матушка Цзя. – А почему я не знаю, что у нее умерла мать? Когда это случилось?
– И как это вы запамятовали, бабушка? – удивилась Фэнцзе. – Это случилось совсем недавно, и Сижэнь вам докладывала прежде, чем уехать домой.
– Верно, припоминаю! – воскликнула матушка Цзя. – Совсем памяти у меня не стало!
– Да что вы, почтенная госпожа! – воскликнули все. – Дел столько, что их и не упомнишь!
– Совсем еще ребенком Сижэнь прислуживала мне, – вздохнула матушка Цзя, – потом присматривала за Сянъюнь. А теперь в услужении у нашего чертенка, и вот уже несколько лет он ее обижает! Ведь Сижэнь не чета рабыням, которые родились и выросли у нас в доме, а особых милостей от нас не видит. Хотела дать несколько лянов серебра на похороны ее матери, и то забыла! Простить себе не могу!
– Не огорчайтесь, – сказала Фэнцзе, – недавно госпожа Ван подарила ей сорок лянов серебра!
– Вот и хорошо, – сказала матушка Цзя. – У Юаньян тоже умерла мать, живет она далеко на юге, и я не отпустила Юаньян на похороны и не разрешила ей соблюдать траур. Надо бы им пожить теперь вместе с Сижэнь и выполнить свой дочерний долг!
Матушка Цзя приказала служанке взять со стола немного фруктов и других лакомств и отнести Юаньян и Сижэнь.
– Не надо, – промолвила с улыбкой Хупо. – Им уже отнесли.
На этом разговор окончился, и все снова стали пить вино и смотреть пьесу.
А теперь расскажем о Баоюе. Уйдя с пира, он вернулся в сад, но служанки не посмели сопровождать его до самого дома, только до ворот. Здесь они остановились, а потом зашли в домик, где готовили чай, погрелись у огня, выпили вина и принялись играть в кости с женщинами, ведавшими приготовлением чая. С Баоюем остались Шэюэ и Цювэнь.
Втроем они вошли во двор, ярко освещенный фонарями, но совершенно пустынный.
– Неужели все спят? – изумилась Шэюэ. – Давайте войдем и напугаем их.
Они осторожно пробрались в дом и прошли в комнату, где было зеркало. Сижэнь лежала на постели, напротив кто-то полулежал на кане, а у стены на скамье дремали две старые мамки.
Баоюй решил было, что все спят, как вдруг до него донесся голос Юаньян:
– Трудно предугадать судьбу! Говоря по правде, ты все время жила здесь одна. Родители переезжали с места на место и, казалось, так и умрут вдали от тебя. А ведь умерла твоя мать здесь, и ты смогла ее похоронить!
– Признаться, я не надеялась на это! – промолвила Сижэнь. – Мало того. Госпожа мне подарила сорок лянов серебра на похороны. О такой милости я и мечтать не могла!
– Подумать только, – шепнул Баоюй, повернувшись к Шэюэ, – и Юаньян здесь! Лучше я уйду, а то она рассердится, если увидит меня. Пусть наговорятся вволю. Сижэнь так тоскует, я очень рад, что Юаньян ее навестила.
Баоюй тихонько вышел, свернул за каменную горку, отвернул полы халата.
– Сначала присядьте, а потом снимайте штаны, а то продует! – прыснув со смеху, проговорили Цювэнь и Шэюэ и отвернулись. А подоспевшие в это время девочки-служанки поспешили в чайную согреть воды.
Только Баоюй отошел, как появились две служанки.
– Кто это? – спросили они.
– Господин Баоюй, – ответила Цювэнь. – Не кричите, а то напугаете его!
– А мы и не знали! – воскликнули женщины. – Вот бы в конце праздника навлекли на себя беду! Вам, барышни, наверное, нелегко приходится?
Женщины подошли ближе.
– Что это вы несете? – поинтересовалась Шэюэ.
– Подарки для барышень Цзинь и Хуа, – ответили женщины.
– Ведь там сейчас исполняется сцена «Восемь справедливейших…», а впереди еще сцена «Шкатулка», – улыбнулась Шэюэ. – Откуда же появилась Цзиньхуа[122]?
– Покажите-ка, что вы несете! – попросил, подходя, Баоюй.
Цювэнь и Шэюэ быстро открыли короба, а женщины присели на корточки, чтобы Баоюю было лучше видно.
В коробах оказались фрукты, печенье и другие яства с господского стола. Баоюй посмотрел и пошел дальше. Шэюэ захлопнула крышки коробов и побежала за ним.
– Мне кажется, эти женщины весьма скромны и обходительны, – произнес Баоюй. – Сами устали, а виду не подают, еще спрашивают, не тяжело ли вам.
– Это и в самом деле хорошие женщины, – промолвила Шэюэ, – а бывают бессовестные, ни с чем не желают считаться.
– Вот вы умные девушки, – укоризненно покачал головой Баоюй, – а относитесь к этим людям с презрением, словно к каким-то невеждам.
Он повернулся и зашагал к воротам сада.
Служанки, сопровождавшие Баоюя, выскочили из чайного домика и поспешили за юношей. Войдя в галерею у расписного зала, они увидели девочек-служанок, которые давно поджидали Баоюя; одна из них держала чайник с ароматной водой.
Цювэнь опустила в таз руки и гневно вскричала:
– Никак не поумнеете! Вода-то совсем холодная!
– А вы поглядите, барышня, на погоду! – сказала в ответ одна из девочек-служанок. – Я ведь кипятку подливала в воду! Неужели успела остыть?
Как раз в это время появилась пожилая служанка с чайником кипятка, и девочка-служанка к ней обратилась:
– Уважаемая тетушка, плесните сюда немного водички!
– Это чай для старой госпожи, – возразила женщина. – Сама сходи принеси! Что у тебя, ноги отвалятся?!
– Ну и пусть чай! – вскричала Цювэнь. – Не дашь, силой отниму и вымою руки!
Узнав Цювэнь, женщина притихла и стала лить воду в таз.
– Достаточно! – остановила ее Цювэнь. – Жизнь прожила, а ума не нажила! Всем известно, что ты несешь старой госпоже чай. Так разве стала бы я просить, если бы не крайняя нужда?
– Вижу я плохо, – оправдывалась женщина, – и не сразу признала вас, барышня.
Баоюй прополоскал рот, девочка-служанка полила ему на руки. Цювэнь и Шэюэ тоже вымыли руки и направились в зал следом за Баоюем.
Войдя в зал, Баоюй потребовал подогретого вина и налил кубки тетушкам Ли и Сюэ. Те заулыбались и пригласили его сесть.
– В таком случае, – промолвила матушка Цзя, – все должны выпить!
С этими словами она подняла кубок и выпила. За нею осушили кубки госпожи Син и Ван. Пришлось тетушкам Сюэ и Ли последовать их примеру.
– Налей сестрам, – приказала Баоюю матушка Цзя, – пусть выпьют.
Баоюй наполнил кубки сестер. Но когда очередь дошла до Дайюй, та наотрез отказалась пить, подняла кубок и поднесла к губам Баоюя. Баоюй единым духом осушил кубок.
– Большое тебе спасибо, – сказала Дайюй.
Баоюй снова наполнил ее кубок.
– Пусть пьет только подогретое вино, – сказала тут Фэнцзе, – а то от холодного руки дрожат и братец не сможет ни писать, ни натягивать тетиву!
– Разве я пью холодное вино? – возразил Баоюй.
– Почем мне знать, – улыбнулась Фэнцзе, – какое вино ты пьешь? Мое дело – предупредить!
Баоюй налил всем сестрам и остальным женщинам, кроме жены Цзя Жуна, приказав это сделать служанке, и вышел в галерею поднести вино Цзя Чжэню и другим мужчинам. После этого он вернулся в зал и занял свое место.
Вскоре подали суп, затем новогодние лепешки и прочие праздничные блюда.
– Прервем на время спектакль, – распорядилась матушка Цзя. – Дети устали, пусть подкрепятся, а затем продолжим.
Она велела отнести детям фрукты и различные блюда, приготовленные к Празднику фонарей.
Спектакль прервали, после чего в зал ввели двух девочек. Матушка Цзя велела их усадить и подать музыкальные инструменты.
– Что бы вам хотелось послушать? – спросила старая госпожа у тетушек Сюэ и Ли.
– Все равно, – ответили те.
– Какие книги и рассказы появились в последнее время? – поинтересовалась матушка Цзя.
– Из новых книг нам известны лишь «Гибель династии Тан» и «Повествование о Пяти династиях», – ответили девочки-рассказчицы.
Тогда матушка Цзя осведомилась, какие эпизоды из этих книг они знают.
– «Феникс стремится к луаню», – ответили девочки.
– Название красивое, – промолвила матушка Цзя, – а каково содержание? Расскажите вкратце. Если интересно, послушаем все.
– Там рассказывается о том, как в последние годы династии Тан один шэньши из Цзиньлина по имени Ван Чжун стал сановником, как служил во времена следующей династии, а под старость возвратился домой, где у него остался единственный сын Ван Сифэн.
Тут все рассмеялись.
– Надеюсь, он не имеет отношения к нашей Фэнцзе? – осведомилась матушка Цзя.
– Что ты болтаешь! – прикрикнула на рассказчицу одна из служанок. – Ведь так зовут нашу вторую госпожу!
– Пусть говорит! – приказала матушка Цзя.
– Виноваты, почтенная госпожа! – оправдывались рассказчицы. – Мы не знали, что это имя второй госпожи, иначе не произнесли бы его вслух!
– А что тут особенного? – улыбнулась Фэнцзе. – Рассказывайте! Мало ли людей с одинаковыми фамилиями и именами!
– Вернувшись домой, почтенный господин Ван отправил своего сына на экзамены в столицу, – продолжала рассказчица. – Лил сильный дождь, и молодой Ван, добравшись до какой-то деревни, решил там укрыться. А в этой деревне жил некий шэньши по фамилии Ли, старый друг отца Вана. Господин Ли приютил молодого Вана и предложил ему пожить у него несколько дней. Сыновей старый Ли не имел, только дочь Чулуань. Не говоря о том, что девушка была необыкновенно хороша собой, она еще умела играть на цине и в шахматы, знала толк в литературе и отлично рисовала.
– Так вот почему рассказ называется «Феникс стремится к луаню»![123] – воскликнула матушка Цзя, прерывая рассказчицу. – Можешь не продолжать, я уже догадалась: Ван Сифэн попросил в жены Чулуань.
– Вы уже слышали этот рассказ? – удивилась рассказчица.
– Разве есть на свете рассказы, которых не слышала бы наша почтенная госпожа? – восхищенно воскликнули все. – А если даже не слышала, все равно догадается, о чем там может быть речь!
– Все книги и рассказы об одном и том же, – продолжала матушка Цзя, – о красивых девушках и талантливых юношах, и это уже наскучило. Представят чью-нибудь дочь в самом неприглядном виде, а называют красавицей! Неинтересно! Ничего увлекательного, таинственного! Все начинается с «семьи деревенского шэньши», отец девушки непременно высший сановник либо первый министр. Барышню холят, лелеют, берегут, словно драгоценность, и барышня эта непременно знает литературу, разбирается в этикете, отличается необыкновенным умом и вдобавок невиданная красавица. И непременно влюбляется в какого-нибудь талантливого юношу, будь то родственник или друг их семьи, и мечтает выйти за него замуж. Забывает обо всем на свете – и о родителях, и о книгах, в общем, обо всем, что прежде было для нее свято! Кому же нужна такая красавица? Да будь она семи пядей во лбу и к тому же красавицей, но добродетельной ее никак не назовешь! Или же взять, к примеру, юношу. Да будь он трижды талантливым, даже гением, правосудие его не помилует, если он вдруг станет разбойником, и притянет к ответу. Нет, не знают сочинители, о чем пишут. Ведь в знатных образованных семьях все дочери грамотны, знают этикет, даже их матери умеют читать и писать, отцы, покинув на старости лет службу, живут дома, и за дочерьми, само собой, присматривают служанки. А почему-то в книгах при любых обстоятельствах о происходящем знают только барышня и доверенная служанка. А остальные куда смотрят? Ни в начале, ни в конце книги об этом не сказано!
Выслушав старую госпожу, все стали смеяться и говорить:
– Почтенная госпожа сразу отличает правду от лжи. А в подобных книгах одни выдумки.
– Вы спросите, почему такие книги выходят в свет? А вот почему, – с улыбкой продолжала матушка Цзя. – Авторы этих книг либо завистники, либо неудачники. Вот и пишут произведения, способствующие падению нравов. Есть и другой род сочинителей. Начитавшись подобных книг, они начинают мечтать о красавице, а не найдя ее, хватаются за кисть, чтобы отвести душу. Не имея при этом ни малейшего представления о семьях истинных ученых мужей и сановников… Каждому ясно, что героев таких произведений в жизни не существует, если даже речь идет о семьях среднего достатка, как наша. Эти писаки – настоящие зубоскалы! Поэтому у нас в доме запрещено рассказывать такие истории и наши девочки не имеют о них понятия. А я, старая, когда взгрустнется, слушаю их с удовольствием.
– Так и должно быть в знатной семье! – промолвили тетушки Сюэ и Ли. – Даже у нас в доме детям не разрешали слушать подобные глупости!
– Хватит вам негодовать! – произнесла Фэнцзе, наполняя кубок матушки Цзя. – Вино стынет. Выпейте, бабушка, а потом возмущайтесь сколько угодно. Мы ваши речи запишем и издадим под названием «Записки о разоблачении лжи», причем непременно укажем династию, место, число, месяц и год их создания. Наговорили вы за двоих, а ведь язык-то один. Так что нелегко вам приходится. Правы вы или нет, мы решим потом, а сейчас давайте смотреть пьесу и любоваться фонарями. Предложите почтенным родственницам выпить по кубку вина и посмотреть два акта пьесы, а потом можете снова вернуться к своим обличениям. Согласны?
Фэнцзе улыбнулась и под общий хохот налила матушке Цзя вина.
– Ну и острый же язык у второй госпожи! – покатываясь со смеху, воскликнули девочки-актрисы. – Стань вы рассказчицей, мы лишились бы заработка и умерли с голоду!
– Не болтай лишнего! – одернула Фэнцзе тетушка Сюэ. – Ведь на террасе люди!
– Там только Цзя Чжэнь, – возразила Фэнцзе, – мы вместе росли, вместе озорничали и даже теперь, когда выросли, относимся друг к другу по-прежнему, как брат и сестра. Неужели оттого, что мы породнились, наши отношения должны измениться? Но не стоит об этом говорить. Ведь самое главное сейчас развлечь бабушку! Но только я насмешила ее, как все на меня напустились, вместо того чтобы благодарить. А бабушка развеселилась, и аппетит у нее улучшился!
– Что верно, то верно, – улыбнулась матушка Цзя. – Давно я так не смеялась и теперь с удовольствием выпью еще кубок вина!
Осушив кубок, она приказала Баоюю:
– Ну-ка поднеси вина старшей сестре в знак уважения!..
– Не надо, бабушка! – засмеялась Фэнцзе. – Лучше дайте мне взаймы свое долголетие!
Фэнцзе взяла кубок матушки Цзя, выпила остаток вина и передала кубок служанкам, которые тотчас вручили ей взамен другой, чистый. После того как все кубки за столом заменили, Фэнцзе наполнила их вином и села на свое место.
– Почтенная госпожа, – обратилась к матушке Цзя одна из рассказчиц. – Может, вместо рассказа песню послушаете?
– Сыграйте «Приказ командующего», – велела матушка Цзя.
Рассказчицы заиграли на цинях.
– Какая сейчас стража? – поинтересовалась матушка Цзя.
– Третья.
– То-то я чувствую, что стало свежо, – заметила матушка Цзя.
Служанки тотчас же подали ей теплую одежду.
– Не перейти ли вам в теплые покои, почтенная госпожа? – почтительно вставая, промолвила госпожа Ван. – Родственниц стесняться нечего, ведь не чужие, мы не дадим им скучать.
– Мы можем все вместе пойти погреться! – предложила матушка Цзя.
– Боюсь, места не хватит, – возразила госпожа Ван.
– Хватит, – сказала матушка Цзя. – Возьмем не все столы, а два-три, сдвинем и сядем рядом, – и тепло, и удобно.
– Это вы хорошо придумали! – раздались одобрительные возгласы.
Все встали со своих мест, служанки убрали со столов, три из них перенесли в теплые покои, сдвинули вместе, расставили фрукты и сладости.
– Обойдемся без церемоний, – заявила матушка Цзя. – Просто я укажу каждому, куда сесть, и все.
Тетушки Ли и Сюэ заняли почетные места, сама матушка Цзя села, обратившись лицом к западу. Рядом с собой посадила Баоцинь, Дайюй и Сянъюнь, а Баоюю сказала:
– Ты садись возле матери.
Баоюй оказался между госпожами Син и Ван. Баочай и остальные сестры заняли места с западной стороны. За ними разместились госпожа Лоу с Цзя Ланем, затем госпожа Ю и Ли Вань, которая посадила между ними своего сына – тоже Цзя Ланя, а в самом конце стола устроилась жена Цзя Жуна – госпожа Ху.
– Цзя Чжэнь! – крикнула матушка Цзя. – Уведи-ка своих братьев, чтобы не мешали нам!
Цзя Чжэнь хотел было войти, но матушка Цзя остановила его:
– Не входи! Мы только что расселись, а из-за тебя придется вставать. Иди отдыхай, праздник еще не кончился, и завтра хлопот будет немало.
Цзя Чжэнь почтительно поддакнул и с улыбкой спросил:
– Цзя Жуна, может, оставите? Пусть наливает вино!
– Конечно! – вскричала матушка Цзя. – Как это я не сообразила!
Выходя, Цзя Чжэнь встретил Цзя Ляня. Они приказали слугам отвести домой Цзя Цуна и Цзя Хуана, а затем уговорились развлечься так, чтобы им никто не мешал. Однако об этом речь впереди.
– Нам, конечно, не скучно, но станет еще веселее, если правнуки сядут рядом. Цзя Жун, кстати, здесь, – сказала матушка Цзя и обратилась к Цзя Жуну: – Сядь рядом с женой, как порядочный муж!
Тут служанка поднесла матушке Цзя программу спектакля, и та воскликнула:
– Мы так мило беседуем, а актеры будут шуметь! Они за ночь устали, пусть отдохнут, а заодно посмотрят, как играют наши девочки-актрисы! Надо их позвать!
Женщины поспешили передать распоряжение матушки Цзя – вызвать актрис из сада Роскошных зрелищ, а мальчики-слуги – предупредить актеров о предстоящем представлении.
Вскоре учитель со двора Душистой груши привел двенадцать девочек-актрис во главе с Вэньгуань, следом шли служанки и несли узлы с костюмами для любимых ролей матушки Цзя.
Женщины-служанки подвели Вэньгуань к матушке Цзя, чтобы она представилась.
– Учитель отпускал вас на Новый год погулять? – спросила матушка Цзя. – Какие вы сейчас пьесы разучиваете? У меня до сих пор трещит голова от «Восьми справедливых…», уж очень много шума в этой пьесе! Исполните что-нибудь потише, поспокойнее. И имейте в виду, что тетушки Сюэ и Ли очень любят театр и видели много хороших пьес, да и девушки наши знают толк в представлениях… Эта маленькая актриса не хуже самых опытных актеров из известных трупп. Она хоть мала, а играет лучше взрослых! Так что смотрите не оплошайте и представьте что-нибудь новое. Пусть Фангуань в сопровождении флейты и свирели споет «Поиски сна».
– Вы совершенно правы, почтенная госпожа, – заметила Вэньгуань. – Может быть, наши представления и не понравятся госпожам Ли и Сюэ, но все же послушайте нас.
– Конечно, – кивнула матушка Цзя.
– Как умна эта девочка! – воскликнули восхищенные тетушки Сюэ и Ли. – Не иначе как, следуя вашему примеру, она решила посмеяться над нами!
– Так ведь театр – это у нас так, между делом, – возразила матушка Цзя. – Дохода не приносит. – И, обратившись затем к Куйгуань, сказала:
– Пусть исполнят акт «Хуэймин присылает письмо». Я хочу, чтобы каждый высказал свое мнение об игре актрис. Но смотри, играй с чувством, не то пеняй на себя!
Вэньгуань вышла вместе с остальными актрисами. Сначала сыграли «Поиски сна», затем «Хуэймин посылает письмо». Все слушали затаив дыхание, не шелохнувшись.
– Замечательно! – воскликнула тетушка Сюэ. – Сколько спектаклей я пересмотрела, никогда этот акт не шел в сопровождении одной только флейты!
– Это бывает! – возразила матушка Цзя. – В «Западной башне», к примеру, главный герой тоже поет под аккомпанемент флейты. Целиком пьесу редко так исполняют, но ничего удивительного в этом нет – как кому нравится. Еще давно, когда я была в ее возрасте, – матушка Цзя указала пальцем на Сянъюнь, – ее дед держал собственную труппу. В ней особенно выделялась одна актриса. Она бесподобно исполняла на цине арии «Слушаю цинь» из «Западного флигеля», «Играю на цине» из «Яшмовой шпильки» и «Восемнадцать мелодий для свирели» из «Продолжения к „Лютне“. Этим девочкам до нее далеко!
– Да, такие встречаются редко! – согласились все.
Затем матушка Цзя позвала Вэньгуань и велела ей под аккомпанемент оркестра исполнить акт «Фонари в день новолуния».
Пока Вэньгуань готовилась, Цзя Жун и его жена вновь подали вино.
Видя, что матушка Цзя в приподнятом настроении, Фэнцзе сказала:
– Может быть, пользуясь тем, что рассказчицы здесь, сыграем в «передачу ветки сливы» на тему «весенняя радость, играющая на кончиках бровей»?
– С удовольствием. Игра веселая, как раз для праздника! – откликнулась матушка Цзя и не мешкая приказала принести черный лакированный барабан и поставить перед рассказчицами. Затем, взяв со стола ветку сливы, сказала:
– У кого окажется эта ветка в тот момент, когда умолкнет барабан, тот должен будет выпить штрафной кубок и рассказать какую-нибудь историю.
– Это только вы можете, бабушка, – возразила Фэнцзе. – Не все же такие находчивые! Пусть будет приказ интересным и в то же время простым, чтобы каждый мог его выполнить! Так что историй, я думаю, рассказывать не стоит. Просто что-нибудь смешное, и все.
Все знали, что Фэнцзе мастерица на шутки, которых у нее неистощимый запас, и очень обрадовались. Девочки-служанки бросились приглашать своих старших и младших товарок.
– Идите скорее! – говорили они. – Вторая госпожа Фэнцзе собирается всех смешить!
Служанки гурьбой ввалились в комнату. Как только спектакль закончился и смолкла музыка, матушка Цзя послала Вэньгуань фруктов и печенья в награду, отпустила ее, а сама велела ударить в барабан.
Рассказчицы хорошо знали порядок игры. Удары в барабан были то редкими, будто капли воды в водяных часах, то частыми, будто бобы, сыпавшиеся из мешка, то стремительными, словно несущийся галопом конь, то резкими и оглушительными, будто раскаты грома. Неожиданно барабан умолкал! И вот как раз в тот момент, когда ветка сливы оказалась у матушки Цзя, барабан умолк. Все рассмеялись. Цзя Жун подошел к столу, наполнил вином кубок старой госпожи.
– Почтенная госпожа должна радоваться первой, а уж мы будем довольны тем, что радуется она! – улыбаясь, говорили гости.
– Вино я выпью, а смешного рассказывать не умею, – промолвила матушка Цзя.
– Что вы, почтенная госпожа! – послышались восклицания. – Вы шутите лучше второй госпожи! Мы с нетерпением ждем, чтобы от души посмеяться!
– Ничего такого не приходит на ум, – призналась матушка Цзя. – Но я наберусь смелости и попробую рассказать старую историю. Слушайте! В одной семье было десять сыновей. Женили их, и у десятого сына жена оказалась самой умной, самой находчивой, острой на язык и ловкой и очень полюбилась свекрови. Остальных же невесток свекровь не жаловала, говорила, будто они непочтительны к ней. Обиделись старшие невестки и стали держать совет, что делать да как быть. Говорит тут одна невестка: «Все мы почитаем свекра и свекровь, но не так находчивы и остры на язык, как эта негодница, вот и любят ее больше, чем нас. А пожаловаться на эту несправедливость некому!» Другая невестка предложила: «Давайте пойдем в храм Янь-вана, воскурим благовония и спросим: почему он, по чьей воле мы возродились людьми, ей дал острый язык, а нам всем – тупые?» – «Замечательный план!» – обрадовались остальные невестки. И вот, на другой день, они все вместе отправились в храм Янь-вана, воскурили благовония и так утомились, что тут же уснули, прямо перед жертвенником, а души бодрствовали в ожидании Янь-вана. Ждут-ждут, а он не является. Встревожились невестки, как вдруг увидели странника Суня, приближавшегося на облаке. Увидел их странник, хотел побить палкой. А те в страхе пали на колени и стали умолять о прощении. Тогда Царь обезьян спросил, что их сюда привело, и они все подробно ему рассказали. Выслушал их Сунь и произнес со вздохом: «Счастье ваше, что вы повстречались со мной! Господин Янь-ван не смог бы помочь вам». Души стали просить: «Великий мудрец, яви милосердие, помоги!» – «Это нетрудно, – улыбнулся в ответ странник Сунь. – Все дело в том, что, когда появилась на свет жена десятого брата, я был у Янь-вана и помочился на Землю, а она взяла да и выпила мою мочу. Могу и сейчас помочиться, а вы пейте, если хотите быть такими же острыми на язык!»
Тут все прыснули со смеху.
– Ну и дела! – воскликнула Фэнцзе. – Хорошо, что мы не находчивы и не остры на язык, а то пришлось бы отведать обезьяньей мочи!
Госпожи Ю и Лоу сквозь смех спросили Ли Вань:
– Ну-ка скажи, кто пил обезьянью мочу? А то сидишь с таким видом, будто это тебя не касается!
– Сказано весьма кстати, можно и посмеяться! – заметила тетушка Сюэ.
Снова раздались удары в барабан.
Девочкам-служанкам очень хотелось послушать, что скажет Фэнцзе, и они тайком сделали знак рассказчицам. Ветка сливы обошла два круга, и, как только оказалась у Фэнцзе, служанки многозначительно кашлянули и рассказчицы перестали бить в барабан.
– Ага, попалась? – раздались веселые возгласы. – Скорее наливайте вино, пусть расскажет нам что-нибудь забавное!.. Такое, чтобы живот надорвать от смеха!
Фэнцзе задумалась, потом лицо ее озарилось улыбкой, и она стала рассказывать:
– Некогда в одной семье, вот как мы сейчас, праздновали Новый год, все домочадцы были в сборе, любовались фонариками, пили вино, развлекались и веселились. Бабушка, мать, жены сыновей и внуков, племянники, внуки, правнуки по отцовской и материнской линиям, родные и двоюродные… Ай-я-й! Вот где было шуму!..
– Ну, посыпалось, как бобы из мешка! – раздались восклицания. – Никого не пропустит!
– Попробуй только меня затронь, язык оторву! – пригрозила госпожа Ю.
– Помилуйте! – всплеснула руками Фэнцзе. – Я стараюсь, из кожи вон лезу, а вы меня с толку сбиваете! Могу вообще не рассказывать!
– Да не обращай ты на них внимания, продолжай! – промолвила матушка Цзя. – Что же было потом?
– Потом все пьянствовали целую ночь… – Фэнцзе запнулась и заключила: – А под утро разошлись.
Последние слова она произнесла самым серьезным тоном, в то время как все напряженно ждали, что будет дальше.
Сянъюнь долго глядела на Фэнцзе, и та, улыбнувшись, добавила:
– Могу рассказать еще одну историю о том, как праздновали Новый год. Однажды несколько человек, решив отличиться, заказали к Новому году ракету величиной с дом и, чтобы запустить ее, отправились за город. За ними увязалась толпа зевак. Один из них, самый нетерпеливый, украдкой поджег фитиль. Послышался взрыв, – на том все и кончилось. Люди, смеясь, разошлись по домам, а зачинщики принялись вовсю поносить торговца за то, что он им продал плохую ракету: не взлетев в воздух, она рассыпалась, на кусочки.
– А взрыва они разве не слышали? – спросила Сянъюнь.
– Они были глухими, – ответила Фэнцзе.
Сначала никто ничего не понял, ну а когда догадались, так и покатились со смеху. А потом спросили:
– Чем же все-таки кончилась первая история? Ты должна досказать.
– Какие дотошные! – вскричала Фэнцзе, хлопнув рукой по столу. – Дело в том, что следующий день уже не был праздником и я должна была присматривать за уборкой. Откуда же мне знать, что было потом?
Такой неожиданный конец снова вызвал смех.
– Сейчас уже четвертая стража, – продолжала между тем Фэнцзе. – Бабушка устала, да и нам, как тем глухим, пускавшим ракету, пора расходиться!
Госпожа Ю, зажав рот шелковым платочком, буквально тряслась от смеха, так и покатывалась и, указывая на Фэнцзе пальцем, восклицала:
– У этой дрянной девчонки и в самом деле острый язык!
– Еще острее, чем был, – смеясь, сказала матушка Цзя и распорядилась: – Раз уж вспомнили о ракетах, давайте пойдем смотреть фейерверк! Кстати, и освежимся.
Цзя Жун бросился во двор и приказал мальчикам-слугам приготовить все необходимое для фейерверка. Ракеты были присланы в подарок из разных мест и, хотя по размеру невелики, отличались яркостью и причудливостью форм.
Дайюй, не очень-то смелая от природы, к тому же не терпевшая шума и грохота, при первых же взрывах ракет прижалась к матушке Цзя.
Глядя на нее, тетушка Сюэ крепко обняла Сянъюнь, но та со смехом сказала:
– Я не боюсь.
– Она сама любит пускать большие ракеты. Чего же ей пугаться! – проговорила Баочай.
Госпожа Ван обняла Баоюя, прижала к себе.
– А нас вот не обнимают, значит – не любят, – промолвила Фэнцзе.
– Хочешь, я тебя обниму? – предложила госпожа Ю. – Капризничаешь, словно ребенок. Медом тебя не корми – дай посмотреть, как пускают ракеты!
– Вот разойдутся все, пойду в сад ракеты пускать! – заявила Фэнцзе. – И сделаю это лучше, чем слуги.
В этот момент в воздух с треском взвились разноцветные ракеты. Среди больших были и мелкие – «звездное небо», «девять драконов в облаках», «удар грома на равнине» и «десять взлетающих к небу звуков».
Когда ракет больше не осталось, девочкам-актрисам велено было исполнить арию «Опадает цветок лотоса». После этого их наградили: рассыпали по сцене монеты, и девочки, хохоча, бросились их подбирать.
Настало время подавать отвар, и матушка Цзя заметила:
– Ночи длинные, а мы так увлеклись развлечениями, что забыли поесть.
– Хотите бульон из утки? – спросила Фэнцзе.
– Охотно выпью немного бульона, только без утки, – заявила матушка Цзя.
– Еще есть отвар из фиников, – добавила Фэнцзе, – это для тех, кто не ест скоромного.
– Вот и хорошо, – отозвалась матушка Цзя.
Пока они вели разговор, со столов убрали и подали всевозможные закуски. Закончив трапезу, все прополоскали рот и разошлись.
Семнадцатого числа рано утром обитатели дворца Жунго пошли во дворец Нинго, совершили там церемонию, помогли закрыть храм предков и убрать портреты, после чего возвратились домой.
В тот же день тетушка Сюэ устроила угощение. Матушка Цзя у нее посидела недолго и возвратилась к себе. Она очень утомилась за праздники, с восемнадцатого числа никого не принимала и сама не ходила в гости. В доме распоряжались госпожи Син и Ван и Фэнцзе.
Баоюй в эти дни съездил к Ван Цзытэну и больше не отлучался из дому, ссылаясь на то, что матушка Цзя без него скучает.
Сразу после Праздника фонарей у Фэнцзе начались преждевременные роды, и в доме поднялся переполох…
Если хотите узнать, что было дальше, прочтите следующую главу.
Глава пятьдесят пятая
Глупая наложница навлекает позор на дочь;
коварная рабыня таит ненависть к молодой хозяйке
Итак, Фэнцзе во время праздников переутомилась и у нее случился выкидыш. Два-три раза в день к ней вызывали докторов, и хозяйственными делами она пока не могла заниматься, хотя вникала буквально во все и через Пинъэр передавала свои распоряжения госпоже Ван. Всякие уговоры поберечь себя и не волноваться ее, только сердили.
Госпожа Ван чувствовала себя так, словно лишилась руки, но, ничего не поделаешь, приходилось все важные вопросы решать самой, а второстепенные – перепоручать Ли Вань.
Но отличавшаяся добродетелями и почтительная к родителям Ли Вань мало что смыслила в хозяйственных делах и распустила прислугу. Тогда госпожа Ван дала Ли Вань в помощь Таньчунь, пообещав освободить ее от этой обязанности, как только Фэнцзе поправится.
Но улучшения не наступало. Надеясь на свое здоровье, Фэнцзе лезла из кожи вон, чтобы во всем быть первой, особенно во время праздников, и надорвалась. А тут еще выкидыш. Все это привело к полному истощению сил. Вдобавок через месяц открылось кровотечение. И хотя Фэнцзе не жаловалась, нельзя было не заметить, как она похудела, как пожелтело лицо. Все ей сочувствовали, сокрушались, что она не бережет здоровье, а госпожа Ван строго-настрого приказала ей лечиться и ни о чем не думать.
Фэнцзе сама не на шутку встревожилась, однако виду не подавала, бодрилась, по-прежнему шутила и смеялась как ни в чем не бывало, но усиленно лечилась, в душе досадуя, что никак не может поправиться.
Лишь в середине третьего месяца кровотечение прекратилось и дело пошло на поправку. Но об этом речь впереди.
Между тем госпожа Ван, опасаясь, что Таньчунь и Ли Вань не справятся с хозяйством – людей в саду жило сейчас довольно много, – решила призвать на помощь Баочай.
– На наших старух полагаться нельзя, – сказала она. – От работы отлынивают. То вином балуются, то в кости играют, то спать завалятся – даже днем. Фэнцзе они боятся, а сейчас им все нипочем. Одна надежда на тебя. Твои братья и сестры совсем еще юны, о них надо заботиться, а у меня времени не хватает. Случится что-нибудь, приходи ко мне, не жди, пока узнает старая госпожа. Строптивых одергивай; не будут слушаться, говори мне, чтобы из-за пустяка не вышло скандала.
Баочай обещала все в точности выполнять.
Незаметно наступила весна. У Дайюй снова начался кашель. Заболела и Сянъюнь, и к ней каждый день приглашали врача.
Ли Вань и Таньчунь, жившие по соседству, с утра до вечера были заняты по хозяйству. Ходить к ним с докладом служанкам было неудобно, поэтому условились каждое утро встречаться в малом расписном зале у южных ворот сада и решать все дела. После этого уходили завтракать и возвращались к себе лишь в полдень.
Малый расписной зал был отведен для евнухов на время приезда государыни к родным. Теперь этот зал пустовал, и по ночам здесь дежурили служанки.
Погода стояла теплая, так что Ли Вань и Таньчунь без особых хлопот устроились в зале, пришлось, правда, принести туда самые необходимые вещи.
Над входом висела доска с надписью: «Проникайся гуманностью и осуществляй добродетель», в обиходе же зал называли залом Совета по хозяйственным делам.
Служанки радовались, что всем теперь в доме заправляет Ли Вань, ибо знали, что по доброте душевной она, не в пример Фэнцзе, не станет строго взыскивать за малейшее упущение.
А о Таньчунь и говорить нечего: совсем девочка, она еще не выходила за двери женских покоев и нрава была спокойного, мягкого. Словом, кончилось тем, что слуги совсем вышли из повиновения.
Но через несколько дней обнаружилось, что Таньчунь только кажется доброй и мягкой, а на деле решительна и строга, как Фэнцзе.
В последние дни во дворце было оживленно, то и дело приезжали с визитами ваны и гуны, чиновники, дальние родственники и друзья семей Нинго и Жунго, одни – по случаю повышения по службе, другие – попрощаться в связи с уходом в отставку, третьи – сообщить о свадьбе или похоронах, так что у госпожи Ван не было ни минутки свободной; этих она поздравляла, тем выражала соболезнования. Да и с приемом гостей хватало хлопот. В общем, на домашние дела совсем не оставалось времени.
И пока Ли Вань с Таньчунь находились в малом расписном зале, заботы по дому легли на Баочай. Закончив все дела, Баочай шла с докладом к госпоже Ван и лишь после этого возвращалась к себе. Вечерами же, позанимавшись немного вышиванием, Баочай садилась в паланкин и в сопровождении ночных сторожей объезжала сад, чтобы все проверить.
Увидев, что Ли Вань, Таньчунь и Баочай еще строже и дотошнее Фэнцзе, прислуга начала роптать:
– Только что, как говорится, избавились от дьявола, снующего по морю, как на голову свалились три демона, рыщущих в горах! Ночью и то не найдешь нескольких минут, чтобы выпить и поиграть в кости!
Однажды, проводив госпожу Ван во дворец Цзяньсянского хоу на званый обед, Ли Вань и Таньчунь вернулись в расписной зал и сели пить чай, когда вдруг вошла жена У Синьдэна и доложила:
– Умер Чжао Гоцзи, брат наложницы Чжао. Мы сказали об этом старой госпоже и госпоже, а они велели передать вам, барышни!
Она умолкла и, опустив руки, стала в сторонке, ожидая указаний.
Надобно вам сказать, что служанки, которые как раз в это время явились с докладами, с любопытством смотрели на Ли Вань и Таньчунь, желая скорее узнать, как решат это непростое дело молодые хозяйки. Если правильно – все будут трепетать перед ними, но стоит допустить малейшую оплошность, и все пропало: ни послушания, ни уважения ждать нечего – одни насмешки над неопытностью. Конечно, за спиной.
Жена У Синьдэна была себе на уме. Будь перед нею Фэнцзе, она, чтобы выслужиться, дала бы ей множество советов, и та без труда приняла бы решение. Но робкой Ли Вань и совсем юной Таньчунь женщина помогать не собиралась – хотела испытать молодых хозяек.
Таньчунь стала советоваться с Ли Вань, как поступить.
Ли Вань подумала и нерешительно проговорила:
– Когда умерла мать Сижэнь, я слышала, ей дали сорок лянов серебра на похороны. Давай сделаем то же самое, и делу конец…
– Вы правы, госпожа! – поддакнула жена У Синьдэна, взяла у Ли Вань верительную бирку на право получения денег и направилась к выходу.
– Ну-ка постой! – окликнула ее Таньчунь и, когда женщина вернулась, сказала: – Прежде чем будешь получать деньги, я хочу тебя кое о чем спросить. Ты хорошо знаешь, что в доме у нас живет несколько наложниц. Одни родились здесь, других купили, по положению они не равны. Так вот скажи, сколько полагается денег на похороны родственников тем и другим!
В первое мгновение жена У Синьдэна растерялась, но потом спокойно ответила:
– Чуть больше, чуть меньше – не все ли равно! Кто посмеет вас упрекнуть?
– Не мели вздор! – оборвала ее Таньчунь. – Я дала бы даже сто лянов, мне не жалко! Только надо все делать по правилам. Иначе вы сами станете над нами смеяться, да и нам будет стыдно смотреть в глаза второй госпоже!
– Тогда, с вашего разрешения, я загляну в старые счета, – сказала жена У Синьдэна.
– А так не помнишь? – усмехнулась Таньчунь. – Ведь только этим ты всю жизнь и занимаешься! Или, может быть, ты решила посмеяться над нами? Неужели ты всякий раз проверяешь старые счета, когда идешь на доклад ко второй госпоже Фэнцзе? В таком случае Фэнцзе к тебе чересчур снисходительна. Что же, принеси счета, только живо! Ведь за проволочку будут ругать нас, а не вас! Обвинят в неопытности, нерасторопности!
Жена У Синьдэна, покраснев от стыда, быстро вышла. А служанки от изумления языки высунули.
Прислуга между тем по очереди подходила с докладами, когда вернулась жена У Синьдэна со счетом в руках. Оказалось, наложницам, взятым со стороны, на похороны родственников выдают по сорок лянов, тем же, кто родился в доме, – по двадцать четыре. В счете были также оговорены два случая, когда наложницам, взятым со стороны, выдали одной – сто лянов, другой – шестьдесят. Первой пришлось перевозить гроб с телом родителей в другую провинцию, второй – покупать место для могилы.
Таньчунь показала счет Ли Вань.
– Тебе выдадут двадцать лянов серебра, а счет оставь нам, – сказала Таньчунь жене У Синьдэна, – мы на досуге еще поглядим!
Вскоре в комнату влетела наложница Чжао. Ли Вань и Таньчунь пригласили ее сесть.
– Барышня, в этом доме все меня обижают, так хоть вы заступитесь! – выпалила она и, закрыв лицо руками, разрыдалась.
– О чем это вы? – изумилась Таньчунь. – Кто вас обидел? Скажите, и я заступлюсь!
– Вы сами меня обидели, кому же мне теперь жаловаться? – вскричала наложница.
– Да разве посмею я вас обижать! – От изумления Таньчунь даже с места вскочила.
Ли Вань тоже встала и принялась ее успокаивать.
– Садитесь, садитесь, – замахала руками наложница Чжао, – сейчас я вам все объясню. Сколько лет я в этом доме варюсь, словно в кипящем масле! Здесь сына родила, здесь состарилась, а сейчас оказалась хуже Сижэнь! Перед людьми стыдно. Не только мне, но и вам!
– Я все поняла, – сказала Таньчунь, – но порядка нарушать не могу!
С этими словами она развернула счет и промолвила:
– Так было заведено еще нашими предками, и этим правилам все должны подчиняться. Разве я могу что-нибудь изменить? Сижэнь не исключение! Так же будет обстоять дело с будущей наложницей Цзя Хуаня. Так что ни о каком позоре здесь рассуждать не приходится. Сижэнь – рабыня госпожи, и госпожа вольна оказывать ей любые милости! Я же обязана поступать согласно правилам. Довольные этими правилами благодарят предков и госпожу за милость. Недовольные – просто не ценят своего счастья! Пусть болтают что хотят. Госпожа, если ей заблагорассудится, может пожаловать целый дом, меня это никак не касается. Не даст ни медяка – я тоже ни при чем. Вы лучше успокойтесь, пока госпожи нет дома, не надо шуметь! Госпожа меня любит, но не раз пеняла на то, что вы по всякому поводу затеваете скандалы. Будь я мужчиной, давно уехала бы отсюда и жила самостоятельно, по собственным правилам… Ну, а девушке ничего не остается, как повиноваться. Поэтому госпожа и поручила мне хозяйственные дела. Я еще ничего не успела сделать, а вы сразу хотите меня заставить нарушать правила. Поступи я подобным образом, госпожа перепоручит хозяйство кому-нибудь другому. Вот тогда мне действительно будет стыдно!.. Да и вам совестно!
Сказав это, Таньчунь заплакала. Наложница Чжао растерялась, а потом сказала:
– Раз госпожа вас любит, вы тем более должны нам делать поблажки. Неужели ради благосклонности госпожи вы готовы забыть о нас?
– Разве я о вас не забочусь? – удивилась Таньчунь. – О каких поблажках вы говорите? С подобными просьбами надо обращаться к своему господину. Господа ценят полезных людей. А других впутывать нечего! Нехорошо это!
– Не сердитесь, тетушка, – попыталась успокоить наложницу Ли Вань. – Не обижайтесь на барышню! Она готова сделать вам любую поблажку, только не надо об этом говорить вслух!
– Глупости, – прервала ее Таньчунь. – Где это видано, чтобы барышни потворствовали рабыням? Да и с какой стати! Вы сами должны знать их достоинства и недостатки! А я тут при чем?
– Ничего мне от вас не надо! – рассердилась наложница Чжао. – Вы временно ведаете в доме деньгами, вот я и пришла к вам! Сейчас вы – хозяйка. Как скажете, так и будет! Умер ваш дядя, а вы боитесь дать на похороны несколько лишних лянов серебра! Неужели госпожа вас за это осудит? Госпожа добрая, это вы все жестокие да скупые! Жаль, что госпожа расточает вам свои милости! Не волнуйтесь! Никто в ваших деньгах не нуждается! Выйдете замуж, по-другому будете относиться к Чжао! У вас еще крылья не выросли, а вы хотите взлететь на самую высокую ветку! Забыли, что дерево с корней начинается!
Таньчунь побелела от гнева.
– О каком дяде вы говорите? – крикнула она. – Мой дядя – инспектор девяти провинций! Я знаю приличия и уважаю моего дядю, как и остальных родственников. А другого дяди у меня нет. Кто такой Чжао Гоцзи? Почему сын его вместе с Цзя Хуанем ходит в школу, а дядя за него не платит? Справедливо ли это? Всем известно, что я родилась от наложницы! Вот вы и ищете причины для скандала. Месяц-другой не можете спокойно прожить. Боитесь, что не все об этом знают! Хотите взять верх надо мной! Хорошо, что я знаю приличия, другая на моем месте давно поругалась бы с вами!
Ли Вань принялась утешать Таньчунь, а Чжао угомонилась и лишь потихоньку ворчала. Тут появилась служанка и доложила:
– Вторая госпожа Фэнцзе прислала барышню Пинъэр с поручением.
Наложница Чжао сразу прикусила язык, любезно заулыбалась, пригласила Пинъэр сесть и спросила:
– Как чувствует себя вторая госпожа? Я как раз собиралась ее навестить, но вот задержалась!..
Когда Ли Вань поинтересовалась, с каким делом пришла Пинъэр, та ответила:
– Вторая госпожа Фэнцзе велела передать, что, согласно правилам, которых вы, возможно, не знаете, на похороны брата тетушки Чжао следует выдать двадцать лянов серебра. Если сочтете нужным, можете увеличить сумму.
– С какой стати? – утирая слезы, сказала Таньчунь. – Кто у нас в доме получает двадцать четыре ляна в месяц? Если так разбрасываться деньгами, можно уподобиться воинам, которые перед наступлением отпускают коней и бегут, бросив на произвол судьбы полководцев! Уж очень хитра твоя хозяйка: хочет все сделать моими руками и прослыть доброй за счет госпожи. Передай ей, что я выдам ровно столько, сколько положено – ни больше ни меньше. А если уж ей хочется показать свою доброту, пусть выздоравливает скорее и распоряжается, как ей угодно!
Пинъэр сразу догадалась, в чем дело, и, заметив, что Таньчунь вне себя от гнева, умолкла и отошла в сторонку.
В это время из главного господского дома возвратилась Баочай. Не успела она и слово сказать, как появилась служанка и доложила еще о каком-то деле.
У Таньчунь лицо было мокро от слез, и девочки-служанки поспешили подать ей таз для умывания, полотенце и зеркало.
Таньчунь сидела на низкой скамье, и девочка-служанка, подавая ей таз с водой, опустилась на колени. Ее примеру последовали и остальные девочки, те, что держали полотенце, зеркало, румяна, пудру и помаду.
Заметив, что здесь нет Шишу, служанки Таньчунь, Пинъэр засучила Таньчунь рукава, сняла с ее рук браслеты и прикрыла грудь большим полотенцем.
Не успела Таньчунь вымыть руки, как доложили:
– Барышня, пришли из школы, просят выдать плату за господ Цзя Хуаня и Цзя Ланя.
– Да погоди ты! – прикрикнула на служанку Пинъэр. – Не видишь, барышня умывается? Спросят, тогда и ответишь, а то суешься со своими делами! Забыла, как являлась ко второй госпоже Фэнцзе? А барышня добрая, все вам прощает. Вот пожалуюсь на вас второй госпоже, она вам спуску не даст! Тогда не обижайтесь!
– Простите меня! – испуганно пробормотала служанка и скрылась за дверью.
– Жаль, ты не пришла раньше, – пудрясь, сказала Таньчунь, обратившись к Пинъэр. – Не видела самого забавного. Даже такая опытная служанка, как жена У Синьдэна, тоже вздумала нас морочить. Хорошо я сообразила, как поступить. Спрашиваю ее об одном деле, а она заявляет, что ответить не может, – ей, видите ли, надо заглянуть в счета! Я поинтересовалась, заглядывала ли она в счета и при твоей хозяйке, второй госпоже Фэнцзе.
– Да если бы она так поступила при моей госпоже, та ноги ей перебила бы! – ответила Пинъэр. – Вы, барышня, их не слушайте! Они считают, что старшая госпожа Ли Вань не от мира сего и в житейских делах ничего не смыслит, а вы – тем более, потому что молоды и неопытны. Вот и норовят с толку вас сбить, запутать, да и от работы отлынивают.
Она обернулась к двери, за которой стояли служанки, и крикнула:
– Распустились! Погодите! Выздоровеет вторая госпожа Фэнцзе, она вам покажет!
Женщины робко возразили:
– Барышня, ведь вы умны и знаете пословицу: «Кто провинился, тот и держит ответ». Разве посмеем мы обманывать господ! А тем более новую хозяйку – молодую и неопытную! Да провалиться нам на этом месте, если мы ее чем-нибудь прогневали!
– Вот и хорошо, что вы все поняли, – усмехнулась Пинъэр и продолжала разговор с Таньчунь:
– Вы же знаете, у второй госпожи столько дел, что за всем ей не усмотреть. Возможно, и у нее бывают упущения. Недаром говорят: со стороны виднее. Вы на себе это испытали и потому знаете, как говорится, где убавить, где прибавить. Главное, вторая госпожа осталась довольна и не рассердилась на вас.
– Как мила Пинъэр, – в один голос воскликнули Ли Вань и Баочай. – Не удивительно, что Фэнцзе ее так любит! Раньше нам и в голову не приходило, что где-то можно прибавить, а где-то убавить, но своими словами ты нам напомнила, что надо обсудить еще два важных дела. Так что большое тебе спасибо!
– Я было до того рассердилась, что хотела сорвать злость на ее госпоже! – вскричала Таньчунь. – А она видишь какой дала умный совет! Я даже растерялась!
Таньчунь позвала служанку, стоявшую у дверей, и спросила:
– На что тратят ежегодную плату за обучение в школе Цзя Хуаня и Цзя Ланя? Ведь за каждого из них вносят по восемь лянов серебра.
– На эти деньги покупают кисти, бумагу, тушь и прочие принадлежности, – ответила женщина.
– Но ведь деньги на детей выдают взрослым, – сказала Таньчунь. – Наложница Чжао получает два ляна за Цзя Хуаня, Сижэнь все сполна получает за Баоюя. Деньги за Цзя Ланя получает его мать. С какой же стати еще за обучение платить по восемь лянов! Некоторые дети только ради этих восьми лянов и ходят в школу. Так никуда не годится! Скажи своей госпоже, Пинъэр, что эти расходы пора упразднить…
– Давно пора, барышня, – поддакнула Пинъэр. – Об этом моей госпоже еще в прошлом году толковали, но за делами она, видно, забыла.
Женщина-служанка не осмелилась возражать, кивнула головой и ушла.
Вскоре из сада Роскошных зрелищ принесли короб с едой. Шишу и Суюнь поставили перед Ли Вань и Таньчунь небольшой столик, Пинъэр стала расставлять кушанья.
– Зачем ты хлопочешь? – спросила Таньчунь. – Ты все нам сказала, что нужно, а теперь иди занимайся своими делами.
– Дел у меня сейчас нет, – возразила Пинъэр. – Госпожа, посылая меня к вам с поручением, велела к тому же помочь.
– А почему не принесли поесть барышне Баочай? Пусть пообедала бы с нами! – промолвила Таньчунь.
Девочки-служанки бросились на террасу и передали другим служанкам:
– Пусть принесут сюда обед барышне Баочай.
– Незачем людей беспокоить! – крикнула Таньчунь. – У них есть дела поважнее. Вы что, не соображаете, кого надо посылать за едой или чаем? Пинъэр делать нечего, она пусть и сходит!
Пинъэр почтительно поддакнула и вышла. Однако служанки у дверей ей потихоньку шепнули:
– Зачем вам ходить? Мы уже послали туда!
Они смахнули платком пыль с крыльца и сказали:
– Присядьте погрейтесь на солнышке! Вы так долго стояли, что утомились, пожалуй.
Пинъэр села на ступеньку, но тотчас же две другие женщины принесли из чайной матрац, разостлали на крыльце и обратились к Пинъэр:
– Крыльцо холодное, барышня. На матраце удобней и чище. Пересядьте, пожалуйста!
– Спасибо вам, – улыбаясь, поблагодарила Пинъэр.
Служанка подала Пинъэр чашку свежезаваренного чая и тихо сказала:
– Это чай не обычный. Мы подаем его только барышням. Я принесла вам отведать.
Пинъэр взяла чай и, указывая пальцем на стоявших перед ней служанок, произнесла:
– Совсем распустились. Таньчунь – молода, ей неловко вас приструнить. Так за это ее уважать надо, а не обманывать, не относиться свысока. Делаете все не так, а потом обвиняете ее в грубости. Ох и поплатитесь вы за это! Уж если она разойдется, ни госпоже Ван, ни второй госпоже Фэнцзе не справиться с ней! Поистине опрометчиво поступаете! Стараетесь яйцом разбить камень!
– Мы тут ни при чем, – возразили женщины. – Это наложница Чжао! Пришла и подняла скандал.
– Ладно вам, дорогие сестры, – промолвила Пинъэр. – Знаете пословицу? «Когда стена дает трещину, ее рушат». Положение наложницы Чжао в доме сейчас не очень-то завидное. Вот на нее все и сваливают! А для вас нет большей радости, чем причинить кому-нибудь зло. За эти несколько лет я вас хорошо изучила! Допусти вторая госпожа Фэнцзе хоть малейшую оплошность, вы бы ей давно на голову сели. Да и сейчас ищете случая ей напакостить! Вам только попади на язык! И в то же время вы боитесь ее, потому что она жестока. Я и то боюсь. Тут как-то был у нас с ней разговор, и мы решили не потакать больше слугам, иначе не будет конца ссорам и дрязгам. Таньчунь хоть и молода, но даже вторая госпожа Фэнцзе из всех старших и младших сестер своего мужа только с ней одной и считается. Как же вы смеете не уважать барышню!
Вдруг появилась Цювэнь. Служанки справились о ее здоровье, предложили сесть и сказали:
– Отдохните немного, барышня, пока госпожи обедают. А как только уберут со столов, пойдете с докладом!
– Я не чета вам, чтобы ждать, – с улыбкой произнесла Цювэнь и направилась в зал. Однако Пинъэр попросила ее не ходить.
Цювэнь обернулась и, только сейчас заметив Пинъэр, спросила:
– Ты что, сюда в сторожа нанялась?
Она подошла к Пинъэр и села рядом.
– Зачем пришла? – осведомилась Пинъэр.
– Спросить, когда выдадут деньги за месяц на Баоюя и нас самих, – ответила Цювэнь.
– Неужели это так важно? – покачала головой Пинъэр. – Послушай меня, скажи Сижэнь, чтобы никого сюда больше сегодня не посылала. На все будет отказ.
– А в чем дело? – удивилась Цювэнь.
Пинъэр и служанки, перебивая друг друга, стали рассказывать о том, что здесь недавно произошло.
– Они ищут, к чему бы придраться, – говорили женщины, – чтобы кого-нибудь наказать в назидание остальным. Зачем же лезть на рожон? Придерутся к вам, да еще и накажут, а старая госпожа и госпожа Ван расстроятся. Если же все обойдется, опять-таки станут говорить: к одним придираются, другим потакают. Потакают тем, кому покровительствуют старая госпожа и госпожа Ван, чтобы выслужиться за счет слабых и беззащитных. Подумать только! Дважды барышня Таньчунь отказалась выполнить просьбу второй госпожи Фэнцзе, и никто не посмел ей перечить!
Цювэнь высунула язык и воскликнула:
– Какое счастье, что барышня Пинъэр меня предостерегла, не то я, как говорится, угодила бы носом в золу![124] Пойду предупрежу остальных, пока не поздно!
Вскоре после ее ухода принесли обед для Баочай. Пинъэр взяла у служанки короб с блюдами и направилась в зал, чтобы прислуживать за столом.
Наложница Чжао уже ушла. За столом друг против друга сидели Баочай, Таньчунь и Ли Вань. Баочай – лицом к югу, Таньчунь – к западу, Ли Вань – к востоку.
Служанки, за исключением самых близких и доверенных, не осмеливались входить в зал, стояли на террасе, ожидая, когда их позовут, и рассуждали между собой:
– Лучше не наживать себе неприятностей и делать все, что прикажут, чтобы нас не считали бессовестными! Уж если тетушке У досталось, то что говорить о нас?
Так, тихонько переговариваясь, они ждали окончания обеда, чтобы доложить о своих делах. Из зала доносилось лишь легкое покашливание, ни звона чашек, ни стука палочек слышно не было.
Спустя немного девочка-служанка отодвинула дверную занавеску, две другие служанки вынесли стол, а три служанки принесли из чайной полоскательницы.
Затем в зал вошли служанки, которые убрали тазы для мытья рук и унесли полоскательницы, после чего Шишу, Суюнь и Пинъэр принесли три чашки чая.
Наконец на пороге появилась Шишу и приказала девочкам-служанкам:
– Ждите здесь, мы поедим, а потом сменим вас. Только не вздумайте садиться!
Лишь теперь в зал вошли женщины и стали по очереди докладывать о делах – обстоятельно, осторожно, не болтая лишнего, не то что прежде.
Гнев Таньчунь постепенно утих, и она обратилась к Пинъэр с такими словами:
– Я давно хотела посоветоваться с твоей госпожой об одном важном деле, да все забывала. Кстати, и барышня Баочай здесь. Пойди пообедай и сразу возвращайся. Мы вчетвером все обсудим, а затем еще спросим у твоей госпожи, как поступить.
Как только Пинъэр вернулась к себе, Фэнцзе ее спросила:
– Где ты так долго была?
И Пинъэр подробно рассказала о том, что произошло в малом расписном зале.
– Ну и третья барышня! – вскричала Фэнцзе. – Значит, я не ошиблась в ней! Жаль только, что несчастная судьба у нее и родилась она от наложницы, а не от законной жены!
– Неважно, – с улыбкой возразила Пинъэр. – Кто осмелится ее презирать за это!
– Ничего ты не смыслишь, – со вздохом промолвила Фэнцзе. – При том, что законные и побочные дети между собой равны, у дочерей положение хуже, чем у сыновей. Люди сейчас привередливы, и когда придет пора выдавать Таньчунь замуж, женихи первым долгом поинтересуются, от кого она рождена. Многие не очень-то жалуют побочных дочерей. Хотя по характеру побочная дочь может оказаться во сто раз лучше законной. Все зависит от того, какой жених – какой-нибудь несчастный, который станет докапываться, побочная она или законная дочь, или же счастливчик, который возьмет ее в жены, не интересуясь этим. Знаешь, – смеясь, продолжала Фэнцзе, – за последние несколько лет я придумала множество способов сократить расходы нашей семьи, и, вероятно, за это меня осуждают и ненавидят. Я, как говорится, села верхом на тигра, а сойти не могу, потому что он сразу меня сожрет. Расходов у нас много, доходов мало, а мы все придерживаемся правил, давным-давно установленных предками, забывая, что источники доходов у нас не те, что прежде. Если сократить расходы и ввести строгую экономию, скажут, что мы скупы, станут насмехаться над нами. Прислуга будет роптать, а старая госпожа и госпожа расстроятся. Все надо делать исподволь, составить определенный план и осуществлять его, иначе через несколько лет дом наш придет в полный упадок.
– Совершенно с вами согласна, – поддакнула Пинъэр. – Ведь в семье есть четыре барышни и несколько молодых господ. Одних надо выдать замуж, других женить… Да и старая госпожа…
– На это, я подсчитала, денег хватит, – улыбнулась Фэнцзе. – Свадьбу Баоюя и сестрицы Дайюй, например, старая госпожа устроит на свои личные деньги, из общей казны расходовать не придется. Свадьбу второй барышни Инчунь возьмет на себя старший господин Цзя Шэ. Остаются третья барышня Таньчунь и четвертая барышня Сичунь. На свадьбу каждой из них придется израсходовать тысяч семь-восемь лянов серебра. На женитьбу Цзя Хуаня уйдет не больше трех тысяч, а окажется мало, сэкономим на чем-нибудь. На старую госпожу денег уходит мало. Все необходимое у нее есть. Самое большее, что на нее придется потратить, учитывая возраст, это три – пять тысяч лянов. На это тоже хватит. Единственное, чего я опасаюсь, это всяких крупных событий. Достаточно одного-двух – и всему конец! Но не будем загадывать… Пообедай скорее и сходи послушай, что тебе скажут. К счастью, появился толковый человек. А я все печалилась, что ни у кого не найду поддержки! Есть, правда, Баоюй, но пользы от него мало. Как и от госпожи Ли Вань, ведь она богомолка. Не лучше и вторая барышня Инчунь. А четвертая барышня, Сичунь, еще слишком мала, к тому же она из семьи Нинго. О Цзя Лане и Цзя Хуане говорить не приходится: они, как озябшие котята, только и ждут, когда их пустят погреться на кан. Даже зло берет, что такие ничтожества на свет рождаются! Умного слова от них не услышишь! О сестрице Линь Дайюй и сестре Баочай ничего плохого сказать нельзя, но они только родственницы, и наши дела их не касаются. Линь Дайюй – как фонарик, подует ветер – угаснет. А Баочай живет по правилу: «Лучше промолчать, чем сказать. Спросят – покачаю головой, мол, знать не знаю, ведать не ведаю». От нее ничего не добьешься. Зато барышня Таньчунь умница и говорить мастерица. К тому же она из нашей семьи. И госпожа ее любит. Вот только с виду она не очень-то привлекательна. Оно и не удивительно. Эта старая карга наложница Чжао то и дело устраивает скандалы и портит ей настроение. Характер же у Таньчунь замечательный, не хуже, чем у Баоюя. Кого я терпеть не могу, так это Цзя Хуаня. Давно бы из дома выгнала, будь на то моя воля… А Таньчунь я непременно поддержу, раз она хочет сократить расходы! По крайней мере я не буду одинока в своем намерении. Признаться, я молю Небо, чтобы мне ее дали в помощницы, – тогда ни о чем не придется беспокоиться, да и госпожа от этого только выиграет. Было бы жестоко с моей стороны пойти ей наперекор лишь из собственной корысти. Только действовать нужно осторожно, с оглядкой, как говорится, подготовить себе тылы. Иначе меня все возненавидят и я стану посмешищем в глазах людей. А насмешки ранят больнее кинжала, и тогда, будь у каждой из нас хоть по четыре глаза и по два сердца, стоит лишь оступиться, и все погибло. И вот в этот опасный момент Таньчунь приняла на себя все хозяйство, отвела, можно сказать, от нас удар. И вот еще что. Ты хоть и умна, но, боюсь, не сможешь остаться до конца твердой. Таньчунь же совсем молодая, а как прекрасно разбирается в делах, да и в речах воздержанна. Она и грамотнее меня, и нрава более крутого. Пословица гласит: «Хочешь выловить разбойников, поймай главаря». Таньчунь пытается устанавливать свои порядки, и первым долгом, разумеется, это отразится на мне. Станет придираться, не перечь ей – напротив, хвали и выказывай всяческое уважение. Не бойся запятнать мое доброе имя! Теперь главное – не спорить с Таньчунь.
– Вы что, меня дурой считаете? – перебила ее Пинъэр. – Ведь именно так я и действую! А вы вздумали меня поучать!
– Только и слышно «вы», «я», – с улыбкой промолвила Фэнцзе. – Ну чего так разволновалась?! Просто я полагала, ты никого, кроме меня, признавать не желаешь. Вот и решила тебя поучить. Если же ты сама до всего докопалась, значит, умнее меня.
– Вам не нравится, что я говорю «вы», – улыбнулась Пинъэр, подставляя щеку. – Бейте! Мне не привыкать!
– Ах ты дрянь! – вскричала Фэнцзе. – Все считаешь, сколько я совершила ошибок? Ведь знаешь, что я болею, а сердишь меня? Ну, ладно, я на тебя не в обиде! Давай пообедаем вместе! Все равно здесь никого нет.
В это время вошла Фэнъэр, а с ней несколько девочек-служанок, которые внесли столик.
Фэнцзе съела немного супа из ласточкиных гнезд и две чашечки маринованных овощей. Затем Фэнъэр поставила на столик четыре блюда для Пинъэр и положила ей рис в чашку.
После обеда Пинъэр подала Фэнцзе полоскательницу, подождала, пока та прополощет рот, и, сделав кое-какие указания Фэнъэр, отправилась к Таньчунь.
Во дворе стояла тишина – уже все разошлись.
Если хотите узнать, что случилось дальше, прочтите следующую главу.
Госпожа Ван чувствовала себя так, словно лишилась руки, но, ничего не поделаешь, приходилось все важные вопросы решать самой, а второстепенные – перепоручать Ли Вань.
Но отличавшаяся добродетелями и почтительная к родителям Ли Вань мало что смыслила в хозяйственных делах и распустила прислугу. Тогда госпожа Ван дала Ли Вань в помощь Таньчунь, пообещав освободить ее от этой обязанности, как только Фэнцзе поправится.
Но улучшения не наступало. Надеясь на свое здоровье, Фэнцзе лезла из кожи вон, чтобы во всем быть первой, особенно во время праздников, и надорвалась. А тут еще выкидыш. Все это привело к полному истощению сил. Вдобавок через месяц открылось кровотечение. И хотя Фэнцзе не жаловалась, нельзя было не заметить, как она похудела, как пожелтело лицо. Все ей сочувствовали, сокрушались, что она не бережет здоровье, а госпожа Ван строго-настрого приказала ей лечиться и ни о чем не думать.
Фэнцзе сама не на шутку встревожилась, однако виду не подавала, бодрилась, по-прежнему шутила и смеялась как ни в чем не бывало, но усиленно лечилась, в душе досадуя, что никак не может поправиться.
Лишь в середине третьего месяца кровотечение прекратилось и дело пошло на поправку. Но об этом речь впереди.
Между тем госпожа Ван, опасаясь, что Таньчунь и Ли Вань не справятся с хозяйством – людей в саду жило сейчас довольно много, – решила призвать на помощь Баочай.
– На наших старух полагаться нельзя, – сказала она. – От работы отлынивают. То вином балуются, то в кости играют, то спать завалятся – даже днем. Фэнцзе они боятся, а сейчас им все нипочем. Одна надежда на тебя. Твои братья и сестры совсем еще юны, о них надо заботиться, а у меня времени не хватает. Случится что-нибудь, приходи ко мне, не жди, пока узнает старая госпожа. Строптивых одергивай; не будут слушаться, говори мне, чтобы из-за пустяка не вышло скандала.
Баочай обещала все в точности выполнять.
Незаметно наступила весна. У Дайюй снова начался кашель. Заболела и Сянъюнь, и к ней каждый день приглашали врача.
Ли Вань и Таньчунь, жившие по соседству, с утра до вечера были заняты по хозяйству. Ходить к ним с докладом служанкам было неудобно, поэтому условились каждое утро встречаться в малом расписном зале у южных ворот сада и решать все дела. После этого уходили завтракать и возвращались к себе лишь в полдень.
Малый расписной зал был отведен для евнухов на время приезда государыни к родным. Теперь этот зал пустовал, и по ночам здесь дежурили служанки.
Погода стояла теплая, так что Ли Вань и Таньчунь без особых хлопот устроились в зале, пришлось, правда, принести туда самые необходимые вещи.
Над входом висела доска с надписью: «Проникайся гуманностью и осуществляй добродетель», в обиходе же зал называли залом Совета по хозяйственным делам.
Служанки радовались, что всем теперь в доме заправляет Ли Вань, ибо знали, что по доброте душевной она, не в пример Фэнцзе, не станет строго взыскивать за малейшее упущение.
А о Таньчунь и говорить нечего: совсем девочка, она еще не выходила за двери женских покоев и нрава была спокойного, мягкого. Словом, кончилось тем, что слуги совсем вышли из повиновения.
Но через несколько дней обнаружилось, что Таньчунь только кажется доброй и мягкой, а на деле решительна и строга, как Фэнцзе.
В последние дни во дворце было оживленно, то и дело приезжали с визитами ваны и гуны, чиновники, дальние родственники и друзья семей Нинго и Жунго, одни – по случаю повышения по службе, другие – попрощаться в связи с уходом в отставку, третьи – сообщить о свадьбе или похоронах, так что у госпожи Ван не было ни минутки свободной; этих она поздравляла, тем выражала соболезнования. Да и с приемом гостей хватало хлопот. В общем, на домашние дела совсем не оставалось времени.
И пока Ли Вань с Таньчунь находились в малом расписном зале, заботы по дому легли на Баочай. Закончив все дела, Баочай шла с докладом к госпоже Ван и лишь после этого возвращалась к себе. Вечерами же, позанимавшись немного вышиванием, Баочай садилась в паланкин и в сопровождении ночных сторожей объезжала сад, чтобы все проверить.
Увидев, что Ли Вань, Таньчунь и Баочай еще строже и дотошнее Фэнцзе, прислуга начала роптать:
– Только что, как говорится, избавились от дьявола, снующего по морю, как на голову свалились три демона, рыщущих в горах! Ночью и то не найдешь нескольких минут, чтобы выпить и поиграть в кости!
Однажды, проводив госпожу Ван во дворец Цзяньсянского хоу на званый обед, Ли Вань и Таньчунь вернулись в расписной зал и сели пить чай, когда вдруг вошла жена У Синьдэна и доложила:
– Умер Чжао Гоцзи, брат наложницы Чжао. Мы сказали об этом старой госпоже и госпоже, а они велели передать вам, барышни!
Она умолкла и, опустив руки, стала в сторонке, ожидая указаний.
Надобно вам сказать, что служанки, которые как раз в это время явились с докладами, с любопытством смотрели на Ли Вань и Таньчунь, желая скорее узнать, как решат это непростое дело молодые хозяйки. Если правильно – все будут трепетать перед ними, но стоит допустить малейшую оплошность, и все пропало: ни послушания, ни уважения ждать нечего – одни насмешки над неопытностью. Конечно, за спиной.
Жена У Синьдэна была себе на уме. Будь перед нею Фэнцзе, она, чтобы выслужиться, дала бы ей множество советов, и та без труда приняла бы решение. Но робкой Ли Вань и совсем юной Таньчунь женщина помогать не собиралась – хотела испытать молодых хозяек.
Таньчунь стала советоваться с Ли Вань, как поступить.
Ли Вань подумала и нерешительно проговорила:
– Когда умерла мать Сижэнь, я слышала, ей дали сорок лянов серебра на похороны. Давай сделаем то же самое, и делу конец…
– Вы правы, госпожа! – поддакнула жена У Синьдэна, взяла у Ли Вань верительную бирку на право получения денег и направилась к выходу.
– Ну-ка постой! – окликнула ее Таньчунь и, когда женщина вернулась, сказала: – Прежде чем будешь получать деньги, я хочу тебя кое о чем спросить. Ты хорошо знаешь, что в доме у нас живет несколько наложниц. Одни родились здесь, других купили, по положению они не равны. Так вот скажи, сколько полагается денег на похороны родственников тем и другим!
В первое мгновение жена У Синьдэна растерялась, но потом спокойно ответила:
– Чуть больше, чуть меньше – не все ли равно! Кто посмеет вас упрекнуть?
– Не мели вздор! – оборвала ее Таньчунь. – Я дала бы даже сто лянов, мне не жалко! Только надо все делать по правилам. Иначе вы сами станете над нами смеяться, да и нам будет стыдно смотреть в глаза второй госпоже!
– Тогда, с вашего разрешения, я загляну в старые счета, – сказала жена У Синьдэна.
– А так не помнишь? – усмехнулась Таньчунь. – Ведь только этим ты всю жизнь и занимаешься! Или, может быть, ты решила посмеяться над нами? Неужели ты всякий раз проверяешь старые счета, когда идешь на доклад ко второй госпоже Фэнцзе? В таком случае Фэнцзе к тебе чересчур снисходительна. Что же, принеси счета, только живо! Ведь за проволочку будут ругать нас, а не вас! Обвинят в неопытности, нерасторопности!
Жена У Синьдэна, покраснев от стыда, быстро вышла. А служанки от изумления языки высунули.
Прислуга между тем по очереди подходила с докладами, когда вернулась жена У Синьдэна со счетом в руках. Оказалось, наложницам, взятым со стороны, на похороны родственников выдают по сорок лянов, тем же, кто родился в доме, – по двадцать четыре. В счете были также оговорены два случая, когда наложницам, взятым со стороны, выдали одной – сто лянов, другой – шестьдесят. Первой пришлось перевозить гроб с телом родителей в другую провинцию, второй – покупать место для могилы.
Таньчунь показала счет Ли Вань.
– Тебе выдадут двадцать лянов серебра, а счет оставь нам, – сказала Таньчунь жене У Синьдэна, – мы на досуге еще поглядим!
Вскоре в комнату влетела наложница Чжао. Ли Вань и Таньчунь пригласили ее сесть.
– Барышня, в этом доме все меня обижают, так хоть вы заступитесь! – выпалила она и, закрыв лицо руками, разрыдалась.
– О чем это вы? – изумилась Таньчунь. – Кто вас обидел? Скажите, и я заступлюсь!
– Вы сами меня обидели, кому же мне теперь жаловаться? – вскричала наложница.
– Да разве посмею я вас обижать! – От изумления Таньчунь даже с места вскочила.
Ли Вань тоже встала и принялась ее успокаивать.
– Садитесь, садитесь, – замахала руками наложница Чжао, – сейчас я вам все объясню. Сколько лет я в этом доме варюсь, словно в кипящем масле! Здесь сына родила, здесь состарилась, а сейчас оказалась хуже Сижэнь! Перед людьми стыдно. Не только мне, но и вам!
– Я все поняла, – сказала Таньчунь, – но порядка нарушать не могу!
С этими словами она развернула счет и промолвила:
– Так было заведено еще нашими предками, и этим правилам все должны подчиняться. Разве я могу что-нибудь изменить? Сижэнь не исключение! Так же будет обстоять дело с будущей наложницей Цзя Хуаня. Так что ни о каком позоре здесь рассуждать не приходится. Сижэнь – рабыня госпожи, и госпожа вольна оказывать ей любые милости! Я же обязана поступать согласно правилам. Довольные этими правилами благодарят предков и госпожу за милость. Недовольные – просто не ценят своего счастья! Пусть болтают что хотят. Госпожа, если ей заблагорассудится, может пожаловать целый дом, меня это никак не касается. Не даст ни медяка – я тоже ни при чем. Вы лучше успокойтесь, пока госпожи нет дома, не надо шуметь! Госпожа меня любит, но не раз пеняла на то, что вы по всякому поводу затеваете скандалы. Будь я мужчиной, давно уехала бы отсюда и жила самостоятельно, по собственным правилам… Ну, а девушке ничего не остается, как повиноваться. Поэтому госпожа и поручила мне хозяйственные дела. Я еще ничего не успела сделать, а вы сразу хотите меня заставить нарушать правила. Поступи я подобным образом, госпожа перепоручит хозяйство кому-нибудь другому. Вот тогда мне действительно будет стыдно!.. Да и вам совестно!
Сказав это, Таньчунь заплакала. Наложница Чжао растерялась, а потом сказала:
– Раз госпожа вас любит, вы тем более должны нам делать поблажки. Неужели ради благосклонности госпожи вы готовы забыть о нас?
– Разве я о вас не забочусь? – удивилась Таньчунь. – О каких поблажках вы говорите? С подобными просьбами надо обращаться к своему господину. Господа ценят полезных людей. А других впутывать нечего! Нехорошо это!
– Не сердитесь, тетушка, – попыталась успокоить наложницу Ли Вань. – Не обижайтесь на барышню! Она готова сделать вам любую поблажку, только не надо об этом говорить вслух!
– Глупости, – прервала ее Таньчунь. – Где это видано, чтобы барышни потворствовали рабыням? Да и с какой стати! Вы сами должны знать их достоинства и недостатки! А я тут при чем?
– Ничего мне от вас не надо! – рассердилась наложница Чжао. – Вы временно ведаете в доме деньгами, вот я и пришла к вам! Сейчас вы – хозяйка. Как скажете, так и будет! Умер ваш дядя, а вы боитесь дать на похороны несколько лишних лянов серебра! Неужели госпожа вас за это осудит? Госпожа добрая, это вы все жестокие да скупые! Жаль, что госпожа расточает вам свои милости! Не волнуйтесь! Никто в ваших деньгах не нуждается! Выйдете замуж, по-другому будете относиться к Чжао! У вас еще крылья не выросли, а вы хотите взлететь на самую высокую ветку! Забыли, что дерево с корней начинается!
Таньчунь побелела от гнева.
– О каком дяде вы говорите? – крикнула она. – Мой дядя – инспектор девяти провинций! Я знаю приличия и уважаю моего дядю, как и остальных родственников. А другого дяди у меня нет. Кто такой Чжао Гоцзи? Почему сын его вместе с Цзя Хуанем ходит в школу, а дядя за него не платит? Справедливо ли это? Всем известно, что я родилась от наложницы! Вот вы и ищете причины для скандала. Месяц-другой не можете спокойно прожить. Боитесь, что не все об этом знают! Хотите взять верх надо мной! Хорошо, что я знаю приличия, другая на моем месте давно поругалась бы с вами!
Ли Вань принялась утешать Таньчунь, а Чжао угомонилась и лишь потихоньку ворчала. Тут появилась служанка и доложила:
– Вторая госпожа Фэнцзе прислала барышню Пинъэр с поручением.
Наложница Чжао сразу прикусила язык, любезно заулыбалась, пригласила Пинъэр сесть и спросила:
– Как чувствует себя вторая госпожа? Я как раз собиралась ее навестить, но вот задержалась!..
Когда Ли Вань поинтересовалась, с каким делом пришла Пинъэр, та ответила:
– Вторая госпожа Фэнцзе велела передать, что, согласно правилам, которых вы, возможно, не знаете, на похороны брата тетушки Чжао следует выдать двадцать лянов серебра. Если сочтете нужным, можете увеличить сумму.
– С какой стати? – утирая слезы, сказала Таньчунь. – Кто у нас в доме получает двадцать четыре ляна в месяц? Если так разбрасываться деньгами, можно уподобиться воинам, которые перед наступлением отпускают коней и бегут, бросив на произвол судьбы полководцев! Уж очень хитра твоя хозяйка: хочет все сделать моими руками и прослыть доброй за счет госпожи. Передай ей, что я выдам ровно столько, сколько положено – ни больше ни меньше. А если уж ей хочется показать свою доброту, пусть выздоравливает скорее и распоряжается, как ей угодно!
Пинъэр сразу догадалась, в чем дело, и, заметив, что Таньчунь вне себя от гнева, умолкла и отошла в сторонку.
В это время из главного господского дома возвратилась Баочай. Не успела она и слово сказать, как появилась служанка и доложила еще о каком-то деле.
У Таньчунь лицо было мокро от слез, и девочки-служанки поспешили подать ей таз для умывания, полотенце и зеркало.
Таньчунь сидела на низкой скамье, и девочка-служанка, подавая ей таз с водой, опустилась на колени. Ее примеру последовали и остальные девочки, те, что держали полотенце, зеркало, румяна, пудру и помаду.
Заметив, что здесь нет Шишу, служанки Таньчунь, Пинъэр засучила Таньчунь рукава, сняла с ее рук браслеты и прикрыла грудь большим полотенцем.
Не успела Таньчунь вымыть руки, как доложили:
– Барышня, пришли из школы, просят выдать плату за господ Цзя Хуаня и Цзя Ланя.
– Да погоди ты! – прикрикнула на служанку Пинъэр. – Не видишь, барышня умывается? Спросят, тогда и ответишь, а то суешься со своими делами! Забыла, как являлась ко второй госпоже Фэнцзе? А барышня добрая, все вам прощает. Вот пожалуюсь на вас второй госпоже, она вам спуску не даст! Тогда не обижайтесь!
– Простите меня! – испуганно пробормотала служанка и скрылась за дверью.
– Жаль, ты не пришла раньше, – пудрясь, сказала Таньчунь, обратившись к Пинъэр. – Не видела самого забавного. Даже такая опытная служанка, как жена У Синьдэна, тоже вздумала нас морочить. Хорошо я сообразила, как поступить. Спрашиваю ее об одном деле, а она заявляет, что ответить не может, – ей, видите ли, надо заглянуть в счета! Я поинтересовалась, заглядывала ли она в счета и при твоей хозяйке, второй госпоже Фэнцзе.
– Да если бы она так поступила при моей госпоже, та ноги ей перебила бы! – ответила Пинъэр. – Вы, барышня, их не слушайте! Они считают, что старшая госпожа Ли Вань не от мира сего и в житейских делах ничего не смыслит, а вы – тем более, потому что молоды и неопытны. Вот и норовят с толку вас сбить, запутать, да и от работы отлынивают.
Она обернулась к двери, за которой стояли служанки, и крикнула:
– Распустились! Погодите! Выздоровеет вторая госпожа Фэнцзе, она вам покажет!
Женщины робко возразили:
– Барышня, ведь вы умны и знаете пословицу: «Кто провинился, тот и держит ответ». Разве посмеем мы обманывать господ! А тем более новую хозяйку – молодую и неопытную! Да провалиться нам на этом месте, если мы ее чем-нибудь прогневали!
– Вот и хорошо, что вы все поняли, – усмехнулась Пинъэр и продолжала разговор с Таньчунь:
– Вы же знаете, у второй госпожи столько дел, что за всем ей не усмотреть. Возможно, и у нее бывают упущения. Недаром говорят: со стороны виднее. Вы на себе это испытали и потому знаете, как говорится, где убавить, где прибавить. Главное, вторая госпожа осталась довольна и не рассердилась на вас.
– Как мила Пинъэр, – в один голос воскликнули Ли Вань и Баочай. – Не удивительно, что Фэнцзе ее так любит! Раньше нам и в голову не приходило, что где-то можно прибавить, а где-то убавить, но своими словами ты нам напомнила, что надо обсудить еще два важных дела. Так что большое тебе спасибо!
– Я было до того рассердилась, что хотела сорвать злость на ее госпоже! – вскричала Таньчунь. – А она видишь какой дала умный совет! Я даже растерялась!
Таньчунь позвала служанку, стоявшую у дверей, и спросила:
– На что тратят ежегодную плату за обучение в школе Цзя Хуаня и Цзя Ланя? Ведь за каждого из них вносят по восемь лянов серебра.
– На эти деньги покупают кисти, бумагу, тушь и прочие принадлежности, – ответила женщина.
– Но ведь деньги на детей выдают взрослым, – сказала Таньчунь. – Наложница Чжао получает два ляна за Цзя Хуаня, Сижэнь все сполна получает за Баоюя. Деньги за Цзя Ланя получает его мать. С какой же стати еще за обучение платить по восемь лянов! Некоторые дети только ради этих восьми лянов и ходят в школу. Так никуда не годится! Скажи своей госпоже, Пинъэр, что эти расходы пора упразднить…
– Давно пора, барышня, – поддакнула Пинъэр. – Об этом моей госпоже еще в прошлом году толковали, но за делами она, видно, забыла.
Женщина-служанка не осмелилась возражать, кивнула головой и ушла.
Вскоре из сада Роскошных зрелищ принесли короб с едой. Шишу и Суюнь поставили перед Ли Вань и Таньчунь небольшой столик, Пинъэр стала расставлять кушанья.
– Зачем ты хлопочешь? – спросила Таньчунь. – Ты все нам сказала, что нужно, а теперь иди занимайся своими делами.
– Дел у меня сейчас нет, – возразила Пинъэр. – Госпожа, посылая меня к вам с поручением, велела к тому же помочь.
– А почему не принесли поесть барышне Баочай? Пусть пообедала бы с нами! – промолвила Таньчунь.
Девочки-служанки бросились на террасу и передали другим служанкам:
– Пусть принесут сюда обед барышне Баочай.
– Незачем людей беспокоить! – крикнула Таньчунь. – У них есть дела поважнее. Вы что, не соображаете, кого надо посылать за едой или чаем? Пинъэр делать нечего, она пусть и сходит!
Пинъэр почтительно поддакнула и вышла. Однако служанки у дверей ей потихоньку шепнули:
– Зачем вам ходить? Мы уже послали туда!
Они смахнули платком пыль с крыльца и сказали:
– Присядьте погрейтесь на солнышке! Вы так долго стояли, что утомились, пожалуй.
Пинъэр села на ступеньку, но тотчас же две другие женщины принесли из чайной матрац, разостлали на крыльце и обратились к Пинъэр:
– Крыльцо холодное, барышня. На матраце удобней и чище. Пересядьте, пожалуйста!
– Спасибо вам, – улыбаясь, поблагодарила Пинъэр.
Служанка подала Пинъэр чашку свежезаваренного чая и тихо сказала:
– Это чай не обычный. Мы подаем его только барышням. Я принесла вам отведать.
Пинъэр взяла чай и, указывая пальцем на стоявших перед ней служанок, произнесла:
– Совсем распустились. Таньчунь – молода, ей неловко вас приструнить. Так за это ее уважать надо, а не обманывать, не относиться свысока. Делаете все не так, а потом обвиняете ее в грубости. Ох и поплатитесь вы за это! Уж если она разойдется, ни госпоже Ван, ни второй госпоже Фэнцзе не справиться с ней! Поистине опрометчиво поступаете! Стараетесь яйцом разбить камень!
– Мы тут ни при чем, – возразили женщины. – Это наложница Чжао! Пришла и подняла скандал.
– Ладно вам, дорогие сестры, – промолвила Пинъэр. – Знаете пословицу? «Когда стена дает трещину, ее рушат». Положение наложницы Чжао в доме сейчас не очень-то завидное. Вот на нее все и сваливают! А для вас нет большей радости, чем причинить кому-нибудь зло. За эти несколько лет я вас хорошо изучила! Допусти вторая госпожа Фэнцзе хоть малейшую оплошность, вы бы ей давно на голову сели. Да и сейчас ищете случая ей напакостить! Вам только попади на язык! И в то же время вы боитесь ее, потому что она жестока. Я и то боюсь. Тут как-то был у нас с ней разговор, и мы решили не потакать больше слугам, иначе не будет конца ссорам и дрязгам. Таньчунь хоть и молода, но даже вторая госпожа Фэнцзе из всех старших и младших сестер своего мужа только с ней одной и считается. Как же вы смеете не уважать барышню!
Вдруг появилась Цювэнь. Служанки справились о ее здоровье, предложили сесть и сказали:
– Отдохните немного, барышня, пока госпожи обедают. А как только уберут со столов, пойдете с докладом!
– Я не чета вам, чтобы ждать, – с улыбкой произнесла Цювэнь и направилась в зал. Однако Пинъэр попросила ее не ходить.
Цювэнь обернулась и, только сейчас заметив Пинъэр, спросила:
– Ты что, сюда в сторожа нанялась?
Она подошла к Пинъэр и села рядом.
– Зачем пришла? – осведомилась Пинъэр.
– Спросить, когда выдадут деньги за месяц на Баоюя и нас самих, – ответила Цювэнь.
– Неужели это так важно? – покачала головой Пинъэр. – Послушай меня, скажи Сижэнь, чтобы никого сюда больше сегодня не посылала. На все будет отказ.
– А в чем дело? – удивилась Цювэнь.
Пинъэр и служанки, перебивая друг друга, стали рассказывать о том, что здесь недавно произошло.
– Они ищут, к чему бы придраться, – говорили женщины, – чтобы кого-нибудь наказать в назидание остальным. Зачем же лезть на рожон? Придерутся к вам, да еще и накажут, а старая госпожа и госпожа Ван расстроятся. Если же все обойдется, опять-таки станут говорить: к одним придираются, другим потакают. Потакают тем, кому покровительствуют старая госпожа и госпожа Ван, чтобы выслужиться за счет слабых и беззащитных. Подумать только! Дважды барышня Таньчунь отказалась выполнить просьбу второй госпожи Фэнцзе, и никто не посмел ей перечить!
Цювэнь высунула язык и воскликнула:
– Какое счастье, что барышня Пинъэр меня предостерегла, не то я, как говорится, угодила бы носом в золу![124] Пойду предупрежу остальных, пока не поздно!
Вскоре после ее ухода принесли обед для Баочай. Пинъэр взяла у служанки короб с блюдами и направилась в зал, чтобы прислуживать за столом.
Наложница Чжао уже ушла. За столом друг против друга сидели Баочай, Таньчунь и Ли Вань. Баочай – лицом к югу, Таньчунь – к западу, Ли Вань – к востоку.
Служанки, за исключением самых близких и доверенных, не осмеливались входить в зал, стояли на террасе, ожидая, когда их позовут, и рассуждали между собой:
– Лучше не наживать себе неприятностей и делать все, что прикажут, чтобы нас не считали бессовестными! Уж если тетушке У досталось, то что говорить о нас?
Так, тихонько переговариваясь, они ждали окончания обеда, чтобы доложить о своих делах. Из зала доносилось лишь легкое покашливание, ни звона чашек, ни стука палочек слышно не было.
Спустя немного девочка-служанка отодвинула дверную занавеску, две другие служанки вынесли стол, а три служанки принесли из чайной полоскательницы.
Затем в зал вошли служанки, которые убрали тазы для мытья рук и унесли полоскательницы, после чего Шишу, Суюнь и Пинъэр принесли три чашки чая.
Наконец на пороге появилась Шишу и приказала девочкам-служанкам:
– Ждите здесь, мы поедим, а потом сменим вас. Только не вздумайте садиться!
Лишь теперь в зал вошли женщины и стали по очереди докладывать о делах – обстоятельно, осторожно, не болтая лишнего, не то что прежде.
Гнев Таньчунь постепенно утих, и она обратилась к Пинъэр с такими словами:
– Я давно хотела посоветоваться с твоей госпожой об одном важном деле, да все забывала. Кстати, и барышня Баочай здесь. Пойди пообедай и сразу возвращайся. Мы вчетвером все обсудим, а затем еще спросим у твоей госпожи, как поступить.
Как только Пинъэр вернулась к себе, Фэнцзе ее спросила:
– Где ты так долго была?
И Пинъэр подробно рассказала о том, что произошло в малом расписном зале.
– Ну и третья барышня! – вскричала Фэнцзе. – Значит, я не ошиблась в ней! Жаль только, что несчастная судьба у нее и родилась она от наложницы, а не от законной жены!
– Неважно, – с улыбкой возразила Пинъэр. – Кто осмелится ее презирать за это!
– Ничего ты не смыслишь, – со вздохом промолвила Фэнцзе. – При том, что законные и побочные дети между собой равны, у дочерей положение хуже, чем у сыновей. Люди сейчас привередливы, и когда придет пора выдавать Таньчунь замуж, женихи первым долгом поинтересуются, от кого она рождена. Многие не очень-то жалуют побочных дочерей. Хотя по характеру побочная дочь может оказаться во сто раз лучше законной. Все зависит от того, какой жених – какой-нибудь несчастный, который станет докапываться, побочная она или законная дочь, или же счастливчик, который возьмет ее в жены, не интересуясь этим. Знаешь, – смеясь, продолжала Фэнцзе, – за последние несколько лет я придумала множество способов сократить расходы нашей семьи, и, вероятно, за это меня осуждают и ненавидят. Я, как говорится, села верхом на тигра, а сойти не могу, потому что он сразу меня сожрет. Расходов у нас много, доходов мало, а мы все придерживаемся правил, давным-давно установленных предками, забывая, что источники доходов у нас не те, что прежде. Если сократить расходы и ввести строгую экономию, скажут, что мы скупы, станут насмехаться над нами. Прислуга будет роптать, а старая госпожа и госпожа расстроятся. Все надо делать исподволь, составить определенный план и осуществлять его, иначе через несколько лет дом наш придет в полный упадок.
– Совершенно с вами согласна, – поддакнула Пинъэр. – Ведь в семье есть четыре барышни и несколько молодых господ. Одних надо выдать замуж, других женить… Да и старая госпожа…
– На это, я подсчитала, денег хватит, – улыбнулась Фэнцзе. – Свадьбу Баоюя и сестрицы Дайюй, например, старая госпожа устроит на свои личные деньги, из общей казны расходовать не придется. Свадьбу второй барышни Инчунь возьмет на себя старший господин Цзя Шэ. Остаются третья барышня Таньчунь и четвертая барышня Сичунь. На свадьбу каждой из них придется израсходовать тысяч семь-восемь лянов серебра. На женитьбу Цзя Хуаня уйдет не больше трех тысяч, а окажется мало, сэкономим на чем-нибудь. На старую госпожу денег уходит мало. Все необходимое у нее есть. Самое большее, что на нее придется потратить, учитывая возраст, это три – пять тысяч лянов. На это тоже хватит. Единственное, чего я опасаюсь, это всяких крупных событий. Достаточно одного-двух – и всему конец! Но не будем загадывать… Пообедай скорее и сходи послушай, что тебе скажут. К счастью, появился толковый человек. А я все печалилась, что ни у кого не найду поддержки! Есть, правда, Баоюй, но пользы от него мало. Как и от госпожи Ли Вань, ведь она богомолка. Не лучше и вторая барышня Инчунь. А четвертая барышня, Сичунь, еще слишком мала, к тому же она из семьи Нинго. О Цзя Лане и Цзя Хуане говорить не приходится: они, как озябшие котята, только и ждут, когда их пустят погреться на кан. Даже зло берет, что такие ничтожества на свет рождаются! Умного слова от них не услышишь! О сестрице Линь Дайюй и сестре Баочай ничего плохого сказать нельзя, но они только родственницы, и наши дела их не касаются. Линь Дайюй – как фонарик, подует ветер – угаснет. А Баочай живет по правилу: «Лучше промолчать, чем сказать. Спросят – покачаю головой, мол, знать не знаю, ведать не ведаю». От нее ничего не добьешься. Зато барышня Таньчунь умница и говорить мастерица. К тому же она из нашей семьи. И госпожа ее любит. Вот только с виду она не очень-то привлекательна. Оно и не удивительно. Эта старая карга наложница Чжао то и дело устраивает скандалы и портит ей настроение. Характер же у Таньчунь замечательный, не хуже, чем у Баоюя. Кого я терпеть не могу, так это Цзя Хуаня. Давно бы из дома выгнала, будь на то моя воля… А Таньчунь я непременно поддержу, раз она хочет сократить расходы! По крайней мере я не буду одинока в своем намерении. Признаться, я молю Небо, чтобы мне ее дали в помощницы, – тогда ни о чем не придется беспокоиться, да и госпожа от этого только выиграет. Было бы жестоко с моей стороны пойти ей наперекор лишь из собственной корысти. Только действовать нужно осторожно, с оглядкой, как говорится, подготовить себе тылы. Иначе меня все возненавидят и я стану посмешищем в глазах людей. А насмешки ранят больнее кинжала, и тогда, будь у каждой из нас хоть по четыре глаза и по два сердца, стоит лишь оступиться, и все погибло. И вот в этот опасный момент Таньчунь приняла на себя все хозяйство, отвела, можно сказать, от нас удар. И вот еще что. Ты хоть и умна, но, боюсь, не сможешь остаться до конца твердой. Таньчунь же совсем молодая, а как прекрасно разбирается в делах, да и в речах воздержанна. Она и грамотнее меня, и нрава более крутого. Пословица гласит: «Хочешь выловить разбойников, поймай главаря». Таньчунь пытается устанавливать свои порядки, и первым долгом, разумеется, это отразится на мне. Станет придираться, не перечь ей – напротив, хвали и выказывай всяческое уважение. Не бойся запятнать мое доброе имя! Теперь главное – не спорить с Таньчунь.
– Вы что, меня дурой считаете? – перебила ее Пинъэр. – Ведь именно так я и действую! А вы вздумали меня поучать!
– Только и слышно «вы», «я», – с улыбкой промолвила Фэнцзе. – Ну чего так разволновалась?! Просто я полагала, ты никого, кроме меня, признавать не желаешь. Вот и решила тебя поучить. Если же ты сама до всего докопалась, значит, умнее меня.
– Вам не нравится, что я говорю «вы», – улыбнулась Пинъэр, подставляя щеку. – Бейте! Мне не привыкать!
– Ах ты дрянь! – вскричала Фэнцзе. – Все считаешь, сколько я совершила ошибок? Ведь знаешь, что я болею, а сердишь меня? Ну, ладно, я на тебя не в обиде! Давай пообедаем вместе! Все равно здесь никого нет.
В это время вошла Фэнъэр, а с ней несколько девочек-служанок, которые внесли столик.
Фэнцзе съела немного супа из ласточкиных гнезд и две чашечки маринованных овощей. Затем Фэнъэр поставила на столик четыре блюда для Пинъэр и положила ей рис в чашку.
После обеда Пинъэр подала Фэнцзе полоскательницу, подождала, пока та прополощет рот, и, сделав кое-какие указания Фэнъэр, отправилась к Таньчунь.
Во дворе стояла тишина – уже все разошлись.
Если хотите узнать, что случилось дальше, прочтите следующую главу.